Книга: Тверская. Прогулки по старой Москве

Бульвар апельсиновых франтов

Бульвар апельсиновых франтов

ТВЕРСКОЙ БУЛЬВАР был открыт в 1796 году. Длина его 875 метров. Это самый длинный и самый старый бульвар московского Бульварного кольца.

Бульварное кольцо возникло так. В конце шестнадцатого века архитектор Федор Конь построил здесь одно из оборонительных колец Москвы. Оно представляло из себя толстую белокаменную стену на высоком земляном валу. Стену назвали Белым городом (в то время это слово имело два значение – и поселение, и ограда, защищающая это поселение).

И если недруг подходил к Москве, воинственные жители, надев свои доспехи, собирались на стене – держали оборону. Отстреливались, сбрасывали камни, лили кипящую смолу. А крымский хан Казы-Гирей, увидев это славное сооружение, вообще от штурма отказался и с позором отошел от города Москвы.

Со временем оборонительная крепость пришла в ветхость, и в 1774 году вышло такое предписание: «Место под тем бывшим городом разровнять и по украшению города обсадить деревьями, а излишний щебень и землю употребить в пользу обывателей».

То есть завести бульвар, по западному образцу.

Но «в пользу обывателей» в момент ушли и камень, и щебенка, и земля. Власти оглянуться не успели, а бульвары разбивать уж негде. Все было застроено домами ловких горожан.

* * *

Первый бульвар возник лишь под конец столетия. Ему, не долго думая, дали название Тверской в честь улицы, в которую он упирался. И моментально сюда потянулись праздные гуляки. Окрестные же обитатели лишь сетовали:

– Экие времена! Все отняли. Некуда выпустить и овечки.

Бульвар стал любимой дворянской игрушкой – особенно для тех, кто был поклонником западноевропейских идеалов. Историограф Н. М. Карамзин даже подвел под появление бульвара философское обоснование: «Знаете ли, что и самый московский булевар, каков он ни есть, доказывает успехи нашего вкуса? Вы можете засмеяться, государи мои, но утверждаю смело, что одно просвещение рождает в городах охоту к народным гульбищам, о которых, например, не думают грубые азиатцы и которыми славились умные греки».

Впрочем, жизнь московского бульвара мало соответствовала карамзинской версии. Один неизвестный автор посвятил новому развлечению стихотворение под названием «Стихи на Тверской бульвар». Судя по нему, жизнь на бульваре не особенно свидетельствовала в пользу просвещения бульварных посетителей:

Да и стихотворец Батюшков далек был от того, чтобы поэтизировать бульвар: «Вот жалкое гульбище для обширного города, какова Москва; но стечение народа, прекрасные утра апрельские и тихие вечера майские привлекают сюда толпы праздных жителей. Хороший тон, мода требуют пожертвований: и франт, и кокетка, и старая вестовщица, и жирный откупщик скачут в первом часу утра с дальних концов Москвы на Тверской бульвар. Какие странные наряды, какие лица!»

Пика своей славы наш бульвар достиг после войны 1812 года, когда на нем наконец-то выросли красивые и статные деревья.

К тому времени уже было разбито все Бульварное кольцо. «Устроение бульваров есть щастливая выдумка; ибо это придало неимоверную красоту древней нашей столице», – писал один из альманахов начала позапрошлого столетия. Так что Тверской бульвар был не единственным, но все же самым популярным.

Здесь прогуливались в основном дворяне и творческая интеллигенция. Раскланивались, расспрашивали о здоровье, иногда пикировались. В мемуарах можно встретить приблизительно такие случаи:

«Однажды Пушкин, гуляя по Тверскому бульвару, повстречался со своим знакомым, с которым был в ссоре.

Подгулявший N, увидя Пушкина, идущего ему навстречу, громко крикнул:

– Прочь, шестерка! Туз идет!

Всегда находчивый Александр Сергеевич ничуть не смутился при восклицании своего знакомого:

– Козырная шестерка и туза бьет… – преспокойно ответил он и продолжал путь дальше».

Больше всех на себя обращали внимание богатые щеголи. Они одевались в безумные фраки – например, широкие, короткие, какого-нибудь апельсинового цвета. Они курили длинные вонючие сигары, насвистывали водевильные мелодии и натравливали на гуляющих своих собак. Как правило, у франтов были вычурно подстриженные пудели.

Конечно, господа постарше насмехались над такими щеголями, даже презирали их. Но апельсиновые личности, естественно, плевали на общественное мнение. Тем более, у них были свои последователи (как правило, юноши из провинции) и почитательницы.

Франты неизменно вызывали любопытство у дам. А это уже многое. Это позволяло подойти к понравившейся девушке, представиться с поклоном и продолжать прогулку с нею под руку.

Для услаждения подобных парочек тут были обустроены фонтаны, мостики, зеленые беседки, установлены бюстики знаменитостей. Гуляющие, утомившись, заходили в милую «арабскую» кондитерскую, где лакомились редкими по тем временам деликатесами – лимонадом и мороженым. А верные лакеи в это время дожидались с зонтиками у дверей.

Ближе к вечеру устраивали «променадные концерты» – музыка и пение прямо на открытом воздухе. А воздух был хорош – в то время тут не ездили автомобили, лишь по обеим сторонам бульвара и в окрестных переулках стояло множество карет прибывших сюда аристократов.

В «Дамском журнале» начала прошлого столетия то и дело попадались восторженные строки: «Прекрасный, благоухающий резедою и освежаемый фонтанами Тверской бульвар! Он привлекает многочисленную публику, которую все лето увеселяла музыка, а под осень – иллюминация одного частного человека, а потом и другого. Обширная галерея наполнялась дамами, приезжавшими туда с работою. Искательные мужчины занимали их живым шутливым разговором, смех почти не прерывался, бульвар был местом приятнейшего соединения каждый вечер».

Казалось, этот праздник будет вечным.

* * *

Но со временем в столице стали появляться новые места для отдыха дворян, а на Тверской бульвар пришли граждане низших званий – купцы, студенты, даже мелкие ремесленники. Раньше их сюда вообще не допускали.

Соответственно, и городские власти перестали уделять бульвару прежнее, особое внимание. Засохли деревья, обветшала кофейня, заржавели фонтаны. И в 1862 году, когда московский генерал-губернатор решил проверить некогда аристократическое место, он, по сообщениям газет, «открыл большие беспорядки: деревьев не досчитывалось тысячами, барьер был поломан, газон измят, дорожки неудобны для ходьбы, на бульварах гуляли домашние животные окрестных владельцев, а зимой некоторые из последних сваливали на бульвары сорный снег с мостовых».

Результаты этого осмотра дошли до самого царя, и тот назначил специального чиновника, которому было поручено заведовать бульварами. Установили новые барьеры, посадили липы, развели цветы.

Словом, под конец столетия бульвар обрел вполне приличный вид и даже сделался своего рода символом московской романтичности. Именно в этом качестве он и вошел в литературу того времени. Чехов в рассказе «Припадок» писал: «Недавно шел первый снег, и все в природе находилось под властью этого снега. В воздухе пахло снегом. Под ногами мягко хрустел снег; земля, крыши, деревья, скамьи на бульваре – все было мягко, бело, молодо, и от этого дома выглядели иначе, чем вчера, фонари горели ярче, воздух был прозрачный, экипажи стучали глуше, и в душу вместе со свежим, легким, морозным воздухом просилось чувство, похожее на белый, молодой пушистый снег».

Вряд ли такое чувство «запросилось» бы на Красной площади или же на самой Тверской.

Впрочем, бульвар был нежен и лиричен во все времена года, даже в межсезонье. Бунин писал в повести «Митина любовь»: «Они с Катей шли в двенадцатом часу утра вверх по Тверскому бульвару. Зима внезапно уступила весне, на солнце было почти жарко. Как будто правда прилетели жаворонки и принесли с собой тепло, радость. Все было мокро, все таяло, с домов капали капели, дворники скалывали лед с тротуаров, сбрасывали липкий снег с крыш, всюду было многолюдно, оживленно. Высокие облака расходились тонким дымом, сливаясь с влажно-синеющим небом. Вдали с благостной задумчивостью высился Пушкин, сиял Страстной монастырь».

Продолжала привлекать гуляющую публику кофейня с романтичными летними столиками. Снаружи, как раньше, играла военная музыка. Внутри же кофейни выступали арфистки.

Даже во время Первой мировой войны Тверской бульвар был местом обособленным, спокойным и свободным от надрывных митингов и горьких слез. Алексей Толстой описывал бульвар 1916 года: «Каждый вечер сестры ходили на Тверской бульвар – слушать музыку, садились на скамью и глядели, как под деревьями гуляют девушки и подростки в белых, розовых платьях, – очень много женщин и детей; реже проходил военный, с подвязанной рукой, или инвалид на костыле. Духовой оркестр играл вальс „На сопках Маньчжурии“. Ту, ту, ту, – печально пел трубный звук, улетая в вечернее небо».

Как ни странно, даже после революции Тверской бульвар остался почти таким же, каким был. Он словно не заметил этой страшной перемены. Осип Мандельштам писал в 1923 году в зарисовке «Холодное лето»: «Вечером начинается игрище и гульбище на густом, зеленом Тверском бульваре – от Пушкина до Тимирязевского пустыря. Но до чего <много> неожиданностей таят эти зеленые ворота Москвы!

Мимо вечных, несменяемых бутылок на лотерейных столиках, мимо трех слепеньких, в унисон поющих «Талисман», к темной куче народа, сгрудившейся под деревом…

На дереве сидит человек, одной рукой поднимает на длинном решете соломенную кошелку, а другой отчаянно трясет ствол. Что-то вьется вокруг макушки. Да это пчелы! Откуда-то слетел целый улей с маткой и сел на дерево. Упрямый улей коричневой губкой висит на ветке, а странный пасечник с Тверского бульвара все трясет и трясет свое дерево и подставляет пчелам кошелку».

Но славы начала девятнадцатого века достичь, конечно же, не удалось. Бульвар стал просто милым местом для прогулок – не хуже прочих, но и не первейший в списке.

Он и сейчас такой – вполне приятный, длинный и сравнительно широкий. Но со времен его расцвета сохранился только дуб. Дуб стоит перед четырнадцатым домом, огороженный железной цепью. Хотя уместнее была бы золотая, как в известной сказке Пушкина про Лукоморье.

Оглавление книги