Книга: Владимир Боголюбово Суздаль Юрьев-Польской

Боголюбово

Боголюбово

Дорога к Боголюбову и теперь идет примерно по направлению древнего пути из стольного Владимира к великокняжескому замку Боголюбову-городу.

Покидая Владимир, скажем о древних памятниках и урочищах его окраин. Когда автобус спускается по центральной улице города, оглянемся еще раз вправо, и перед глазами промелькнет почти скрытый огромным корпусом старой семинарии изящный силуэт Богородицкой церкви. Подъезжая к бывш. мосту через Лыбедь, вспомним, что под асфальтом улицы в древней владимирской земле лежат фундаменты Серебряных ворот XII века. Около них в 1174 году владимирские горожане встречали тело князя Андрея, убитого заговорщиками-боярами в Боголюбовском замке.

И вот мы за чертой древнего Владимира. Пересекаем речку Ирпень, по течению которой еще в прошлом столетии сохраняли свои имена древние урочища — Княжой луг и Ярилова долина — и было место Федоровского монастыря XII века, где владимирские археологи еще сто лет назад находили цветные майоликовые плитки от пола древнего храма. Дальше, на подъеме полей, видно древнее Красное (что значило «красивое») село, отмеченное высоким силуэтом шатровой колокольни. Поднимаемся по склону к Доброму селу.

Оглядываясь с его высоты на город, хочется помянуть добрым словом удивительное искусство древнерусских градостроителей, столь чутко понимавших естественную красоту земного рельефа и пейзажа, с которыми неразрывно связывались их постройки. Отсюда, с добросельской горы видно, как городские высоты завершаются словно вырастающими из земли соборами детинца. Они и теперь, с ростом застройки города, не потеряли своего господствующего значения в его ансамбле.

Доброе село — одно из древних поселений владимирской округи; на его восточной окраине находился курганный могильник XII–XIII веков. Видимо, в эту пору здесь и обосновался Константино-Еленинский монастырь — один из форпостов Владимира, расположенный на высоте, где теперь стоит существующая новая церковь середины

XVIII века. Один из древнейших русских актов — Уставная грамота, данная в 1391 году митрополитом Киприаном Константино-Еленинскому монастырю, — рисует картину отношений «духовных отцов» с их крестьянами — «сиротами монастырскими». Они были обязаны поддерживать монастырские деревянные укрепления, строить хоромы, огораживать сады, пахать «игуменов жеребей», засевать и убирать его, косить и свозить сено, плести сети и ловить на монастырь зимой и летом рыбу, а осенью бить в окрестных озерах на пойме и «истоках» драгоценных бобров; по праздникам нужно было нести игумену дары, «что у кого в руках», молоть зерно, печь хлеб и варить пиво. Что же оставалось самим «монастырским сиротам»?!

За Добрым селом, справа от шоссе, при разработке глиняных карьеров обнаружены следы древнейшего в крае поселения людей каменного века. Дальше, на высоком краю левобережной клязьминской гряды, сохранилось кольцо земляных валов древней крепости, выросшей в XII веке на месте славяно-мерянского поселка IX–XI веков над устьем оврага и излучиной Клязьмы. Оврагом протекала речка Сунгирь, еще в XVII веке способная вертеть колесо стоявшей на ней мельницы Константино- Еленинского монастыря. Имя речки, как и соседнего села Суромны — следы древних дорусских названий. С городка был хорошо виден как монастырь, так и широкая клязьминская пойма вплоть до нерльского устья. Крепость обороняла тот же боевой рубеж Владимирской земли, на которой стоял и сам стольный Владимир. Сунгиревский городок хорошо виден с подъема дороги после моста через Сунгиревский овраг к Боголюбову.

И вот мы въезжаем в большое село Боголюбово, знаменитое в истории русского народа и его культуры XII столетия. Оно живописно раскинулось на высоких холмах, с которых хорошо видна клязьминская пойма, крутые петли реки, заречные леса и белеющий вдали храм Покрова на Нерли. Сохранившиеся в Боголюбове памятники возвращают нас к той же бурной и полной напряженной борьбы начальной поре княжения Андрея Боголюбского, когда в 1158–1165 годах расширялась и обстраивалась прекрасными зданиями новая столица Суздальской земли — Владимир. В эти же годы строится и княжеский город Боголюбов. С тех пор русло Клязьмы отошло к югу от боголюбовских высот — в древности же оно пролегало у самого их подножия, оставив здесь заболоченное озеро, носившее название Старой Клязьмы. Над ней господствовал пятнадцатиметровый высокий берег, с которого было видно устье реки Нерли, несшей в Клязьму свои светлые тихие воды из середины Суздальской земли — ее плодородного «ополья». Верховья клязьминской Нерли близко сходились с верховьями Нерли волжской, образуя важнейшую для Северо-Восточной Руси водную дорогу, пересекавшую по диагонали обширный и богатый край. Вокруг его старых городов, Ростова и Суздаля, группировалась могущественная старобоярская знать с ее своекорыстными и узкими местными интересами, раскинувшая свои владения по всему Залесью вплоть до Москвы-реки. Перенос столицы во Владимир, пригород старых центров края, молодой город «мизиньных» людей, был тяжким ударом по независимости боярства и угрожал его политическому господству. В этой начинающейся борьбе огромное значение имело обладание выходом нерльского пути в Клязьму. Здесь-то и ставится новая княжеская крепость и пышная резиденция владимирского князя — Боголюбов-город.

Как и во Владимире, место крепости было предопределено условиями естественного рельефа: к реке с севера спускался глубокий овраг — залив Клязьмы, он и стал западным краем города. Его плато, обрывавшееся к реке крутым склоном, с востока и севера не имело естественных преград, и владимирским горододельцам пришлось опоясать город со всех сторон земляным валом, а с севера и востока еще и рвом. Распаханный и стертый с лица земли в северо-восточной части, он прекрасно сохранился по западному краю города над оврагом. Его прорезает шоссе; слева видны могучие склоны, поросшие вековыми вязами, справа — на гребне вала — стоит новая белая монастырская ограда. Шоссе входит в город там же, где входила дорога в XII веке и в месте разрыва валов тогда стояла воротная башня замка. Летопись, рассказывая о строительстве князя Андрея, сообщает, что князь «создал собе город камен». В это сообщение не очень верилось, так как никаких следов каменных оборонительных сооружений не сохранилось, к тому же постройка в XII веке каменной крепости на лесном северо-востоке Руси было бы случаем исключительным. Однако раскопки 1934–1954 годов подтвердили слова летописца: на южном склоне замкового холма были открыты остатки основания прекрасно сложенной из белого тесаного камня стены или башни, а на гребне западного вала — подошва мощного фундамента стены, сложенного из булыжника на известковом растворе. Таким образом, действительно, на берегу Клязьмы при устье Нерли в 1158–1165 годах выросли белокаменные твердыни княжеского замка. Боголюбов-город замкнул цепь укреплений левого берега Клязьмы: Владимир, Константино-Еленинский монастырь, крепость над Сунгирем. Как и эти крепости, замок занял территорию более раннего дорусского сельского поселения IX–XI веков.

Строительство замка, знаменовавшее очень дерзкий и крутой шаг князя, поставившего под свой надзор нерльское устье, должно было вызвать сильное недовольство старобоярской знати. Поэтому основание замка было обставлено организованными преданным князю духовенством «чудесами». Рассказывали, что когда Андрей шел с юга в Ростово-Суздальскую землю, везя с собой в Ростов «чудотворную» икону богородицы, кони, везшие святыню, якобы остановились на месте Боголюбова, и их не могли стронуть с места. Рассказывали еще, что сама богородица явилась князю, когда он спал в походном шатре, — она молилась за него Христу, беря его под свое «высочайшее покровительство». Эта легенда отразилась в заказанной князем большой монументальной иконе богородицы, хранящейся теперь во Владимирском музее. К сожалению, живопись этого памятника дошла до нас в очень плохом состоянии. Богородица представлена стоящей и молящейся Христу, а на верхнем поле иконы помещена композиция деисуса, то есть повторена та же тема моления и защиты, — очень популярный во владимирском искусстве XII века сюжет. Судя по уцелевшим остаткам живописи (илл. 41), икона не уступала по своей красоте и выразительности знаменитой Владимирской иконе. Она получила имя Боголюбовской. В связи со всеми этими обстоятельствами и новый город был назван Боголюбовым («место богом любимое»), а самого князя прозвали Боголюбским.

Южную часть древнего Боголюбова-города занимает обосновавшийся в XIII веке в покинутом замке Боголюбов монастырь, широко использовавший для привлечения богомольцев чудесные легенды этого места, Боголюбовскую икону и в особенности память об убийстве здесь князя Андрея Боголюбского, канонизованного церковью в 1702 году. Все это позволило монастырю вести крупное строительство. Белая монастырская ограда, идущая вдоль шоссе, видимо, проходит по линии древней внутренней стены замка, отграничивавшей его собственно дворцовую часть. В северной половине, вероятно, жила дворцовая челядь, княжеские слуги и ремесленники. Над Святыми воротами монастыря высится сооруженная в 1841 году огромная колокольня с торжественной аркой и церковью под звоном. Прямо за колокольней громоздится массив монастырского собора, построенного в 1866 году в казенном византийско-русском стиле. Обе эти постройки резко противоречат масштабам древнего замкового холма и драгоценных остатков построек княжеского дворца XII века, они как бы подавляют все окружающее своей нарочитой огромностью. Минуя эти постройки, войдем внутрь ограды через ворота слева от колокольни и остановимся в середине небольшого монастырского двора: мы находимся примерно в центре дворцовой площади княжеского замка. Ее выстланная белокаменными плитами древняя поверхность лежит под нашими ногами на глубине около 1,5 м, под слоями разрушений и перекрывавшей их земли.

Немного сохранилось от дворцового ансамбля. Видимо, уже после смерти Андрея его Боголюбов-город перестал привлекать внимание владимирских князей. Впервые в 1177 году его разорил и пограбил рязанский князь Глеб, а потом ураган монгольского нашествия снес с лица земли его крепостные стены; вероятно, были сильно разрушены и дворцовые здания, камень которых растаскивался потом на нужды монастырского строительства. Вдоль южного края ограды стоит сильно искаженный в 1804 году переделками корпус Благовещенской церкви (1683). На ее месте, по преданию, стояла церковь Леонтия, якобы построенная Андреем Боголюбским. Рядом с ней — часовня XVII века «святой шатер», которая, как скажем ниже, действительно стоит на развалинах одного из интереснейших зданий замка XII столетия.

В конце XVII века еще был цел древний дворцовый собор Рождества богородицы, описанный местным монастырским летописцем игуменом Аристархом. Он же рассказывает и о гибели этого памятника. Невежественный игумен Ипполит, пожелавший видеть в храме «большую светлость», распорядился проломить в его стенах огромные окна, и древний собор в 1722 году рухнул. По счастливой случайности уцелела часть его северной стены, удержанная примыкающим к ней древним переходом, связанным с лестничной башней. Последние были сохранены, так как это было чтимое место — здесь был убит князь Андрей. Собор же был разобран, и на основании его стен в 1751 году была построена существующая церковь. Рассматривая западный фасад этих построек (илл. 42), мы легко отличаем древние части по их колончатым поясам и узким окнам, уже знакомым нам по памятникам Владимира; на западном же фасаде нового собора вставлены резные львиные маски, уцелевшие от резного убранства древнего храма.

Чтобы восстановить картину княжеского дворца XII века, мы должны соединить все данные источников и материалы раскопок. Мы попытаемся рассказать об этом так, чтобы перед читателем прошли основные факты и из них перед его мысленным взором возник бы живой образ дворцовых зданий, словно они вновь реально стоят на древней боголюбовской земле.

Собор был центром дворцового ансамбля. Современник строительства дворца и собора, приближенный князя вышгородский священник Микула, в своей полной трагизма повести об убийстве Андрея с изумлением писал о красоте и драгоценном убранстве храма, его «золотых» полах, окованных «золотом» порталах и дверях, драгоценной утвари. По словам Микулы, князь хорошо понимал силу искусства и приказывал вводить на соборные хоры гостей и послов с киевского юга, из византийского и западного зарубежья, чтобы они видели красоту храма и выраженное в его богатстве и красоте могущество владимирского князя. Шестью веками позже игумен Аристарх отмечал, что собор был в точности похож на Покров на Нерли; он писал также о необычайных круглых столбах собора, увенчанных огромными «коронами». Все это казалось вымыслом или преувеличением. Однако раскопки 1934–1938 годов показали, что все это близко к истине.

Войдем в западную пристройку у собора. Перед нами — нижняя часть западного фасада собора 1158 года с его великолепно тесанным аттическим цоколем, мощными пилястрами с полуколоннами, опирающимися на романские базы с угловыми рогами-грифами. В центре — портал знакомых нам форм, но на его колонках сохранились следы гвоздей, под которыми местами прослеживались мелкие кусочки тонких листов вызолоченной меди. Следовательно, он действительно был окован как бы «золотом». При раскопках были найдены и резные камни соборного фасада — обломки пышных лиственных капителей, женские маски, связанные с посвящением храма богоматери. Маски не были одинаковы: одни передавали тонкие и безмятежные девичьи лики, другие были полны напряжения и сосредоточенной мысли, скупо переданной складкой на лбу и глубоко посаженными глазами (илл. 44). От тесанных из белого камня водометов, лежавших меж закомар собора, найдена круглая скульптура — голова собаки или дракона, изваянного на верхней части лотка (илл. 43).

Войдем внутрь собора, где его вскрытая раскопками южная часть оставлена для обозрения. Столбы новой церкви покоятся на основании древних круглых столбов- колонн с аттическими базами (илл. 47). Их стволы были расписаны фреской под белый мрамор и завершались в высоте под сводами огромными позолоченными лиственными капителями, напомнившими монаху-летописцу «короны». Древний пол собора не сохранился, но на его известковой подготовке при ее вскрытии были видны зеленоватые контуры устилавших его больших прямоугольных медных плит, запаянных оловом; были найдены и обломки этих плит красной меди. Начищенные до блеска, они казались «золотыми». У юго-восточного столба сохранились камни белокаменной алтарной преграды. Она была невысока, и над ее аркадой был виден золоченый шатер надпрестольной сени-кивория, о красоте которой летописец сказал, что сень была «измечтана всею хитростью». В слоях разрушения собора, оставленных при его разборке, лежали целые пласты мелких обломков фресок, покрывавших стены и своды собора. Насколько можно судить по сохранившимся фрагментам, цветовая гамма росписи была сдержанна и изысканна. Преобладали охристые, зеленые и синие тона. Фигуры святых выступали в арочных обрамлениях с акантовым орнаментом, хорошо связывавших роспись с архитектурой храма, как это было и во владимирском Успенском соборе. В западной трети собора, среди обломков камня, было собрано много обломков майоликовых плиток от нарядного пола хор; на некоторых из них были изображения чудищ и цветов (илл. 45). Блестящая поверхность медного пола храма и зеркальная гладь цветной майолики отражали снопы света, лившегося из окон и барабана главы и лучи свечей в драгоценных люстрах-паникадилах. Художественный эффект интерьера усиливали цветные ткани и завесы алтарной преграды, обилие золотой и серебряной утвари. В западной части северной стены сохранилась древняя арка входа на хоры. Они были высоко подняты, и залитое светом и сиявшее красками росписи пространство собора казалось необычайно просторным и устремленным ввысь. Действительно, было чем гордиться владимирскому князю, было чему изумляться гостям и послам из чужих земель!

В соборе теперь выставлены найденные при раскопках архитектурные фрагменты. Здесь же стоит четырехликая капитель, являвшаяся деталью упоминаемого летописью притвора собора. Он, как можно думать, представлял собой открытый портик перед выходившим на дворцовую площадь западным порталом. Его арки и опирались на две угловые колонны с четырехликими капителями. Среди собранных в соборе фрагментов находится и драгоценный памятник русского письма XII века — белокаменный крест с резной надписью «похвалы кресту», первоначально стоявший на устье Нерли как путеводный знак, предупреждавший об отмелях и перекатах на слиянии рек.

Выйдем через северный портал и остановимся под сводом перехода: слева — часть древней стены собора, из под арки видны клинчатые консоли его колончатого пояса и часть полуколонки пилястры. Следовательно, собор был отделан с этой стороны полностью, хотя над поясом был уже выложен проем входа на хоры, и мастера знали, что колонки пояса исчезнут, закрытые пристройкой перехода…

Сведения летописцев и данные раскопок позволяют дать реконструкцию дворцового собора (илл. 46).

Теперь мы войдем в лестничную башню (реставрирована в 1963 г. Л. С. Филипповой; илл. 48) — свидетельницу трагедии, разыгравшейся в Боголюбовском замке в черную июньскую ночь 1174 года… Израненный заговорщиками-боярами в своей опочивальне, князь Андрей сполз по ступеням лестничной башни, скрылся в нише за «столпом восходным» и был здесь добит убийцами. О событиях этой ночи и последующих дней восстания во Владимире и Боголюбове с поразительным реализмом и страстностью рассказывает повесть попа Микулы, использовавшего данные судебного допроса заговорщиков, рассказы очевидцев и свои впечатления о грозных днях «мятежа». Каменные ступени винтовой, перекрытой ползучим сводом и освещенной узкими, похожими на бойницы оконцами (илл. 49) лестницы выводят на второй этаж. Великолепное тройное окно с массивными колонками и резными капителями (илл. 51) смотрит через замковую стену вдаль нерльской поймы, где белеет церковь Покрова на Нерли. Стена с дверью на переход к хорам украшена колончатым поясом — это пояс северного фасада перехода, справа он прикрыт аркой примкнувшей к нему лестничной башни. Снова мы видим систему, характерную для строительства того времени, — отделывать каждую часть ансамбля целиком, даже с той стороны, где заведомо примкнет новое звено. Возможно, что новая роспись пояса, изображающая князя Андрея перед богоматерью и за ним епископа ростовского Леонтия, которого Андрей прочил в святые, повторяет древнюю роспись, аналогичную росписи пояса Успенского собора во Владимире.

Пройдем в помещение перехода с его узкими прямоугольными оконцами. Взглянув через арочный проем вниз на вскрытую раскопками часть храма, мы с особой силой ощущаем необычайную высоту дворцового собора. Стены перехода украшены ремесленной росписью монастырских живописцев, изображающей сцены убийства князя Андрея: монахи уверяли, что эта комната и была княжеской «ложницей» — опочивальней. Но в северной стене второго этажа башни сохранился теперь заложенный древний арочный проем. Он и вел во дворец.

Посмотрим на северную стену башни снаружи. Ее формы тождественны собору: угловые полуколонны с резными капителями, дуга закомары (позднее надложенная в углах при надстройке шатровой колокольни), колончатый пояс. Над ним виден закрытый позднейшей кладкой вьеход. Он никуда не ведет и обращен в пустоту. Дореволюционные исследователи считали, что здесь примыкал простой висячий деревянный переход, связывавший башню с горницами рубленых княжеских хором. Но раскопки показали, что под землей сохранились остатки не деревянного, а белокаменного перехода к дворцу. Он поднимался над точно снивелированной белокаменной мостовой с проложенными меж ее плит белокаменными же желобами для отвода осадков с дворцовой площади. Около башни был узкий арочный проем для пешеходов. Далее, в продолговатом пилоне, было помещение для дворцовой стражи; вход в него в восточной стене украшала скромная резная тяга, а восточный фасад был оформлен слепой аркой, окованной золоченой медью. Таким образом, нижний ярус представлял собой монументальную аркаду, несущую коридор перехода, украшенный снаружи колончатым поясом, который пересекал вторично и фасад башни, связывая отдельные части переходов в единое целое. Своды арочных проемов были расписаны фресками, а на фасадах были вставлены отдельные резные камни. Обломки колонок пояса, фресок, резьбы, а также майоликовых плиток пола перехода были найдены в слоях разрушения здания.

На месте самого дворца стоит теперь корпус бывших монастырских келий начала XIX века, при постройке которого были встречены остатки его белокаменных стен. Он был двухэтажным, и нет сомнения, что и его фасады несли те же элементы убранства, какие мы видим теперь на башне и звене северного перехода, то есть колончатый пояс, пилястры, членящие плоскости стен, мотив аркад в нижнем ярусе и, несомненно, резной камень. Часть этих деталей была найдена при раскопках. Возможно, что дворец отличался особым характером своих кровель, выделявших светскую, дворцовую часть ансамбля, как была выделена и лестничная башня, закомары которой завершала шатровая вызолоченная кровля.

Таким образом, князь и его приближенные могли, не спускаясь на землю, прямо из верхних покоев дворца пройти анфиладой переходов на хоры собора. Но хоры еще не замыкали дворцового комплекса. К югу от собора, под землей, среди позднейших могил и склепов сохранились ничтожные остатки фундаментов и мостовых, позволяющие восстановить симметричное северному южное крыло переходов со второй лестничной башней. От их убора сохранились обломки аналогичных северному переходу деталей — колонок пояса, фресок, резьбы, майоликовых плиток пола. Эти переходы вели на замковую боевую стену и в случае боевой тревоги связывали дворец и крепость.

Так выглядел первоначально многосложный и своеооразный ансамбль Боголюбского дворца. Здания не располагались фронтально, в одну линию, но у северной башни делали излом, отвечавший излому южного склона замкового холма, Оба фасада — восточный и западный — были очень эффектны. Восточный смотрел в сторону речной пристани. Сюда были обращены стройные апсиды собора с членившими их фасады тонкими полуколонками, сюда смотрело тройное окно лестничной башни и выходил вход в нее; за полутенью арочных проемов переходов светился белый камень дворцовой площади, куда пришельцы из Владимира попадали через главные ворота дворцовой части. На эту главную площадь выходил лучший западный фасад ансамбля, связанный в единое целое лентой колончатого пояса и мотивом аркад переходов. Его ядром был златоглавый собор с как бы охранявшими его лестничными башнями, образующими симметричный и торжественный центр композиции. Он напоминал двухбашенную киевскую Софию и явно имел целью это гордое сопоставление. По сторонам развертывались крылья переходов, сраставшиеся на юге с замковой стеной и с севера — с дворцом.

Против юго-западного угла собора на площади стояла особенно примечательная постройка ансамбля — киворий. Сейчас на его месте стоит кирпичная часовня XVII века с четырьмя грушевидными столбами, первоначально завершавшаяся шатровым верхом. Под ней стояла белокаменная чаша с высеченным на дне крестом. Легенда рассказывала, что из этой чаши князь Андрей якобы оделял наградами строителей замка. Раскопки открыли остатки трехступенного круглого подножия чаши, по краю которого шли круглые базы с угловыми рогами-грифами от восьми стройных колонн. Найденные фрагменты и аналогии позволили восстановить облик этой изящной ажурной постройки, столь неожиданной в условиях сурового русского климата. Киворий образовал сень над чашей, в которой содержалась освященная вода, и здесь путник мог утолить жажду и освежить лицо «святой водой». Видимо, киворий был последней постройкой ансамбля, созданной около 1165 года. На одном из камней ступеней кивория мастер вырезал княжеский знак, свидетельствующий об участии в строительстве княжеских владимирских зодчих (илл. 50).

Таким рисуется Боголюбовский дворец в свете данных, какими располагает наука. Они объединяются в целостную картину путем научной гипотезы, научного домысла и, конечно, как всякая реконструкция исчезнувшего памятника, является в какой-то мере предположительной. Тем не менее ее можно и должно дать.

Боголюбовский дворец (илл. 52) был одним из выдающихся произведений княжеских строителей. Пышные, сверкающие белым камнем и золоченой медью княжеские палаты были теснейшим образом связаны с русской традицией. Обычная трехчленная схема богатого жилого дома складывалась из жилой избы, соединенной переходом сеней с чистой парадной частью — клетью. Любопытно, что древние источники и называют лестничную башню дворца «сенями», явно отмечая ее аналогию сеням обычного жилища. Эта схема жилья не раз развертывалась русскими зодчими в монументальный дворцовый ансамбль. Так было, например, в Галиче XII века, где к каменному собору примыкал деревянный переход к рубленым хоромам. Дворцовая церковь с ее хорами заменяла «чистую половину» — клеть. В Боголюбове эта схема была развита и с блеском воплощена целиком в белом камне.

В архитектуре Боголюбовского дворца много общего с приемами и формами Успенского собора во Владимире, но здесь, в гражданском ансамбле, смог сильнее проявиться интерес к декоративному богатству архитектуры. Здесь впервые появились великолепные цокольные аттические профили, шире была применена золоченая медь и фресковая роспись наружных частей здания, еще ярче сказалась демонстративная парадность архитектуры. Белые стены замка на высоком речном берегу были видны издалека, из-за них сверкали золоченые верхи храма и башен. Обдумывая постройку дворца и замка, князь и зодчие обращались к описаниям в исторических сочинениях того времени прославленного сооружения библейской древности — храма Соломона в Иерусалиме — и использовали в своей постройке многое из этих описаний.

Боголюбовский замок был вторым после Владимира центром политической жизни времени Андрея Боголюбского. Сюда, в княжескую резиденцию, шли послы из соседних земель и зарубежья, здесь решались вопросы войны и мира и судьбы Владимирской земли и Руси.

В полутора километрах от Боголюбова, среди заливных лугов, стоит всемирно прославленный храм Покрова на Н е р л и (илл. 53). Когда мы идем к нему луговой тропой, он словно вырастает, и глаз улавливает его постепенно появляющиеся стройные членения, теневые пятна узких окон и порталов, отдельные детали. У подножия зеленого холма — зеркальная гладь озера, старицы Клязьмы. Среди золотых кувшинок и белых лилий опрокинулось дрожащее отражение храма… Пейзаж чудесной красоты и поэтичности. Весной пойму покрывают воды разлива, он поднимается до подножия храма, остающегося на крошечном островке суши. Случалось, что льдины били по его цоколям.

Невзгоды протекших восьми столетий не миновали и этого одинокого памятника, который, как увидим ниже, утерял свои важнейшие части и сохранил лишь свое основное ядро. Более того, в 1784 году игумен Боголюбова монастыря просил разрешения … на разборку Покрова на Нерли на материал для строительства монастырской колокольни. Он получил это разрешение от духовного начальства, но не успел разрушить храм лишь потому, что не сошлись в цене за разборку с подрядчиками! Здание уцелело. В 1803 году оно получило взамен шлемовидной древней существующую луковичную главу. В середине прошлого века к северу от храма были выстроены кирпичные ворота с колокольней над ними (колокольня ныне разобрана и здесь организована база для туристов). Тогда же, в связи с вопросами «реставрации» собора Рождественского монастыря во Владимире, были проведены около Покрова на Нерли первые раскопки. В 1877 году духовные власти предприняли ремонт здания. Были уничтожены и заменены штуковыми доделками поврежденные резные детали, храм был обвязан уродливыми железными связями и сделано существующее позакомарное покрытие со сферической кровлей, скрывшей прямоугольный постамент и низ барабана … И тем не менее храм и теперь покоряет каждого своей пленительной красотой.

Здание принадлежит к тому же типу небольших одноглавых четырехстолпных храмов, который мы знаем по Боголюбовскому и Димитриевскому дворцовым соборам. Но в этой простой и обычной схеме храма зодчие воплотили новый образ. Он выражен всем строем пропорций храма, его форм и деталей. В противоположность несколько тяжеловесной и мужественной величавой красоте Димитриевского собора, прочно и гордо стоящего на земле, все помыслы зодчих Покрова на Нерли направлены на создание впечатления легкости и изящества, женственной стройности пропорций, невесомости устремленных ввысь членений храма. Его план несколько вытянут по продольной оси. Алтарные апсиды потеряли характер мощных полуцилиндров, они не столь сильно выступают вперед и частично прикрыты очень развитыми угловыми пилястрами. Благодаря этому достигается спокойное равновесие и симметрия, содействующие выражению вертикального движения здания. Той же цели служит необычное положение колончатого пояса выше уровня хор, делящее фасады храма на две почти равные зоны. Его стены слегка наклонены внутрь и этот еле заметный наклон к центру ощущается глазом как сильный ракурс, возможный лишь при большой высоте здания, которую подчеркивают и многообломные пилястры с полуколоннами, пронизывающие фасады пучками стремительных вертикалей. В верхнем ярусе к ним присоединяются новые вертикали профилировки закомар и узких высоких окон, поставленных прямо на отлив и освобождающих верхнюю зону стены. Колонки пояса, в отличие от широкого шага пояса Успенского собора, близко сдвинуты, так что глаз прежде всего улавливает множество тонких вертикалей; вместо клинчатых консолей впервые появились маски и фигурки животных, как бы висящие, подобно драгоценным подвескам, на тонких шнурах. Над закомарами поднимается на своем пьедестале (он скрыт под кровлей) стройный барабан главы, вторящий фасадным вертикалям своими узкими окнами в обрамлении полуколонок и тающими в небе плавными линиями древнего покрытия главы — островерхого шлема.

Точно так же очень тонко выражено ощущение движения в восточном фасаде. Средняя апсида слегка повышена и разрывает горизонталь венчающего колончатого пояса. Ее окно также несколько приподнято и вырывается из строя окон боковых апсид, подчеркивая ось равновесия фасада и его легкое устремление ввысь.

Резной убор храма прост и немногосложен. На всех трех фасадах повторена одна и та же композиция рельефов (илл. 55). В центральных закомарах помещена фигура библейского псалмопевца Давида, сидящего на троне и пророчествующего о богоматери под звон гуслей. По сторонам симметрично расположены два голубя и под ними фигуры львов, связанные с образами псалмов Давида. Ниже — три женские маски с волосами, заплетенными в косы; они проходят и через боковые части фасада, образуя своего рода фриз: это символы девы Марии, которые неизменно сопутствуют посвященным ей храмам — мы видели их в Боголюбовском и владимирском Успенском соборах. Ниже — по сторонам центральных окон — симметричные фигуры лежащих львов, «неусыпных стражей» храма. В боковых закомарах — обращенные к центру грифоны, несущие ягненка. Композиция резного убора прозрачна и изысканна; рельефы подобно драгоценным камеям украшают белую гладь стены. Существенно, что рельефы центральных закомар размещены так, что глаз не чувствует за ними горизонталей каменной кладки. Расположение рельефов подчинено той же мысли зодчего: всеми средствами выявить легкость здания; фигура Давида помещена на центральной вертикальной оси фасада. Маски консолей обращены вниз, они как бы смотрят на человека сверху. Резьба архивольтов порталов и капителей очень изящна и сдержанна, она не отвлекает глаз от архитектурной формы, но лишь украшает ее.

Рельефы усиливают пластичность стены. В восточных делениях боковых фасадов стенная плоскость почти исчезает: многообломный профиль пилястр сужает ее и отодвигает вглубь, оставшееся же узкое поле занимает дробнопрофилированная амбразура окна, а закомару — рельефы. Пластичность стены создает богатейшую игру света и тени в резных деталях и профилях, стена теряет обнаженную суровость и материальность, столь характерные для строгой архитектуры времени Юрия Долгорукого, что мы ясно ощутим позднее в Кидекше (илл. 103, 106).

Тем же живым движением и иллюзорной легкостью проникнуто внутреннее пространство храма. Здесь хоры опущены, что увеличило высоту верхней зоны. Пролеты меж стенами и крестчатыми столбами очень малы, высота арки больше пролета почти в десять раз. Сами столбы слегка суживаются кверху, вызывая искусственный ракурс, создающий иллюзию их большей, чем в действительности, высоты. В открытой взору алтарной части глаз видел прежде всего уходившие ввысь линии, особенно сгущенные в боковых апсидах. В пятах арок, как и в Успенском соборе, лежали парные львы, исполненные в сдержанной плоской манере. Над головой вошедшего как бы парил полный света купол. Его сферу занимало фресковое изображение Христа-вседержителя, окруженного архангелами и многокрылыми серафимами. Над окнами шел фриз круглых медальонов с поясными фигурами святых, а в узких межоконных простенках высились стройные силуэты апостолов в высоких арочных обрамлениях: роспись, как и скульптура, подчинялась замыслу зодчего. Роспись купола была лишь остатком монументального живописного ансамбля; на южном центральном своде видны черные шляпки гвоздей, закреплявших известковый фресковый грунт. Роспись была полностью сбита при варварском «поновлении» храма в 1877 году. Краскам фресок вторил цветной ковер майоликового пола. Нет сомнения, что, подобно дворцовому Боголюбовскому собору, храм был богат разнообразной драгоценной утварью, и его интерьер также являл собой согласованный и гармоничный синтез всех видов искусств, соподчиненных архитектуре.

Таков внешний и внутренний облик Покрова на Нерли. Идеальная согласованность общего и частного, целого и мельчайших деталей создает его тонкую и просветленную гармонию, уподобляя архитектуру одухотворенной и летящей ввысь музыке или песне… Образ прославленного творения владимирских мастеров столь совершенен, что никогда не возникало сомнения в том, что таким он был изначально, что таким он и был задуман его зодчими …

Однако столь всесторонне продуманный ими, «измечтанный всею хитростью» храм был лишь основой его первоначальной архитектурной композиции. На южном фасаде храма сохранился арочный проем входа на хоры (илл. 58). Вопрос о том, как попадали на хоры, долго занимал исследователей. Раскопки середины прошлого века и 1954–1955 годов показали, что, как в Димитриевском и Боголюбовском соборах, полностью законченное и отделанное до деталей здание включалось в систему окружавших его одновременных обстроек. Раскопки вскрыли фундаменты опоясывавшей храм с трех сторон белокаменной галереи. В ее юго-западном углу и помещалась идущая внутри утолщенной стены лестница на хоры. Найденные при раскопках детали и резные камни позволили гипотетически восстановить облик храма и галереи в целом (илл. 57). Здесь особенно важно подчеркнуть условность этой реконструкции, дающей, конечно, лишь схему здания, лишенную той гениальной силы подлинника, которой покоряет наши чувства сохранившийся храм. В отличие от Дмитриевского собора, в Покрове на Нерли галерея была открытой. Украшенные тонкой резьбой столбы с фасадными полуколоннами завершались арками. Аркада погружала низ храма с его резными порталами в воздушную полутень, он казался как бы висящим на легких опорах. Меж аркадой и храмом был балкон-гульбище, выстланный майоликовыми плитками. На его парапете, закрывшем колончатый пояс храма, зодчие повторили этот характерный мотив. Мы не знаем, как и где были размещены здесь резные камни, изображающие грифонов и других чудищ. Но наиболее крупные из них — поднявшиеся в прыжке барсы — эмблема владимирской княжеской династии (илл. 59), видимо, украшали обращенный к речному устью главный южный фасад галереи, ее «лестничной стены».

Раскопки раскрыли и интереснейшую строительную историю церкви Покрова на Нерли. Место для постройки было, видимо, точно указано князем Андреем. Но здесь в 1165 году была низменная пойма, над которой на три с лишним метра поднималось море весеннего разлива. Мастера не отказались от рискованного княжеского заказа. Они заложили обычный фундамент из булыжного камня глубиной 1,60 м, оперев его подошву на слой тугопластичной юрской глины, обнаружив хорошее понимание строительной геологии. Для большей прочности они ввели внутри ленточные фундаменты, связывавшие фундамент стен и столбов. Далее они возвели в два приема основание стен храма из чисто тесанного камня высотой 3,70 м и дважды обсыпали его снаружи и внутри глинистым супесчаным грунтом, плотно утрамбовывая его. Так вырос искусственный холм, надежно прикрывавший от весеннего разлива лежащие в его массиве основания храма общей глубиной 5,30 м. На этом фундаменте, поднятом над отметкой разлива, и был поставлен храм с его галереями. Зодчие не ограничились этим — они облицевали поверхность холма белокаменными плитами и проложили такие же, как в Боголюбовском дворце, каменные желоба для отвода осадков (илл. 56). Так холм был одет белокаменным панцирем. Можно себе представить, каким сверхъестественным чудом казался людям XII века этот храм, неподвижно стоящий над бурными водами разлива на своем каменном острове. Да и сейчас мы отдаем дань любви и уважения художественному дару и смелой инженерной мысли владимирских зодчих. Их труд оправдал себя и их постройка гордо прошла невредимой через восемь столетий, когда каждую из восьмисот весен ее подножие штурмовали пенистые воды двух рек — Нерли и Клязьмы.

Чем же была вызвана постановка церкви Покрова на столь трудном для строителей месте? В этом был свой глубокий смысл. Устье реки было воротами Суздальской земли и выходом на быстрое течение Клязьмы к Оке и Волге. Мимо храма шли суда из Суздаля и Ростова, корабли послов и гостей из стран Востока, с Волги и Оки. Он не был одиноким. Храм был связан единым замыслом с белокаменным княжеским замком, который был хорошо виден отсюда, и далее — с пышными зданиями самой столицы княжества — Владимира. Собственно, здесь в сознание пришельцев впервые проникала величавая речь архитектуры, созвучная идеям владимирской политики и летописания. Широта архитектурной мысли владимирских зодчих была сродни замыслам великого новгородского мастера Петра, создавшего на подступах к Новгороду на берегах Волхова могучие соборы Антониева и Юрьева монастырей. Возможно, что здесь, у Покрова на Нерли, гости и послы останавливались, поднимались по ступеням белокаменного холма к храму, присутствовали на богослужении, входили на хоры и гульбище и потом плыли в Боголюбов-город и Владимир.

Храм на устье Нерли, как рассказывает легенда, был торжественным монументом в память о победоносном походе владимирских полков в 1164 году на болгар, а камень для его постройки якобы возили сюда, в качестве своего рода контрибуции, побежденные болгары. Возможно, что символом победы были фасадные рельефы грифонов, когтящих ягненка. В то же время храм был памятником сыну Андрея Изяславу, заплатившему за эту победу жизнью. Храм был посвящен новому празднику — Покрову богородицы, — установленному владимирским князем и духовенством без согласия киевского митрополита и патриарха. Этот праздник говорил об особом покровительстве «царицы небесной» «царям правоверным», владимирской династии и Владимирской земле. Эта многосложность идейных задач памятника и определила его царственную красоту и силу. Отсюда его стройность и торжественная ярусность, характерная для многих русских храмов, начиная от киевского Софийского собора, поставленного на месте разгрома печенегов. В Покрове на Нерли эта ступенчатая ярусность особенно выразительна: она начинается с самого белокаменного холма в подножии здания, переходит в арочный ярус галереи, далее на «плечи» основного объема храма и, наконец, в легкий цилиндр барабана, где сильное движение, нараставшее снизу, легко растворяется в шлемовидном покрытии главы с ажурным позолоченным крестом на его острие. Покров на Нерли является венцом творчества владимирских зодчих середины XII века, подлинных поэтов русской архитектуры.