Книга: Московские праздные дни: Метафизический путеводитель по столице и ее календарю

Сезон – трамплин

Сезон – трамплин

Святой Георгий и братья просветители в три приема, за три майских «театральных» акта вывели Москву к Троице. Лучше Москвы к Троице готов Петербург с его классическим трехмерием (города и самого городского разумения, хорошо расчерченного интерьера головы). Москва к концу майского представления уступила ему дорогу. Что означает шаг в пространство с этого поднявшегося к самому небу бумажного трамплина? Поспешность тут может оказаться губительна. Москва не раз бывала наказана за поспешность при переходе из одного (ментального) состояния в другое.

То, как могут не совпасть новое и старое русские времена, лучшим (худшим) образом демонстрирует катастрофа раскола XVII века. Уже было сказано о староверах, об их принципиальном предпочтении двумерия (двуперстия) в толковании земной жизни. Эта жесткая принципиальность, следствие совершенной честности в первую очередь перед самим собой, подвигла староверующего московита на войну с нововведениями патриарха Никона. Это был раскол между измерениями в понимании бытия. Компромисса тут быть не могло: в результате Москва была ввергнута в тайную и явную, жестокую и кровавую внутреннюю войну.

В той войне и родился Петербург: он был прямым следствием конфликта просветителей (в первую очередь киевских, географически — юго-западных, «римских») с московскими читателями, привыкшими воспринимать мир с листа.

Пространство, занесенное в Москву юго-западным ветром, некоторое время пыталось оформить себе в этом бумажном городе должное помещение. План Москвы начал дополняться первыми регулярными фигурами: большой Государев сад (через реку от Кремля), Измайлово, Кокуй. Однако большее в меньшем не удержалось, выпало, вышло из плоскости Москвы. Куб Петербурга явился — на новой границе с Европой. В конце мая, на трамплине календаря.

Это было противоречивое действие.

Май, месяц просветителей, задает Москве вопрос, ответить на который она сможет только в конце своего праздничного года, когда весь круг ее метаморфоз будет пройден.

Пусть май растет: его успехи очевидны.

Это в целом славный сезон.

Назвать его праздным не поворачивается язык. Крестьянин-московит воюет на огороде. Май — самый сев: проектируется урожай, мысль устремлена в будущее и окрашена надеждой на большую осеннюю победу (георгиевское настроение).

Майское семя знает свое время. Все дни расписаны. Приметы в связи с экологической катастрофой не действуют, но их количество показательно: Рябина зацветает – сеять лен приспевает. Зацветает ольха –сеять гречу пора. Когда крылатые муравьи появились –сей овес. Даже грачата кричат пронзительно: сей овес!

Уточнение. Погода непременно должна быть холодной и мокрой. Май холодный да мокрый делает год добрый. Сей в ненастье –собирай в ведро. Даст Бог дождь –уродится рожь. Овес в грязь –будешь князь. Просо ветра не боится, а морозу кланяется. Пшеницу сей, когда зацветает черемуха (в холода, кстати). Сей овес, когда береза станет распускаться.

Большой сев овса –на Пахомия (15 мая). Еще 18 мая: Федот-овсяник: пришел Федот, борется земля за свой род (вариант: придет Федот –последний дубовый лист развернет; опять-таки, заморозок). Короче говоря, май время дорогое, мужику нет покоя. Жениться нельзя: семя предназначено земле.

Политически, идеологически, метафизически тут все взаимосвязано. В Георгиевский сезон составляется чертеж-огород Кремля (в землю пошло государево семя). Приближается лето, посредине которого еще возрастет Боровицкий холм, высшая точка, макушка Москвы.

Москве хочется вечно жить на Пасху, на острове Пасхи. Пасха легко «отслаивается» от календаря (как праздник переходящий) и повисает над Москвой плоским бумажным островом, чудной, из чужой жизни переписанной сказкой. По страницам этой сказки, по Божией бумаге русская столица раскатывается, в ней «помещается» без малейшего усилия.

Но начинается Пятидесятница, которая с каждым днем поднимает Москву от пасхальной плоскости к большему свету, к новой грамоте веры, о чем напоминают братья-просветители Кирилл и Мефодий. И с каждым днем, каждым таким шагом нарастает ее духовное напряжение, возрастает сложность московского задания: освоить (сначала представить) пространство времени.

Неудивительно, что на этом отрезке календаря она на время передает эстафету духовного исследования Петербургу, — к концу мая в календаре наступают питерские дни.

Близится сложный для Москвы троический сезон.

Есть существенная закономерность в том, что на рубеже мая и июня в указанное исследование вступают люди света, буквально: светские искатели и сочинители Москвы.

Первым появляется Пушкин.

Это его дни, прямо отмечаемые календарем. Есть сложная, глубинная связь Пушкина и заявленной темы — Россия и пространство. Пушкин ведет поэтическое исследование, целью которого является помещение Москвы в пространство. Он предлагает Москве помещение текста, — такое она принимает. Она верит Пушкину на слово.

Его появление (буквально — рождение) на Вознесение и Троицу, вослед Кириллу и Мефодию, закономерно, символично, убедительно для Москвы.

Оглавление книги