Книга: Итальянские впечатления. Рим, Флоренция, Венеция

Венеция. Полет ангела

Венеция. Полет ангела

Так уж случилось, что о Венеции мне довелось прочесть значительно больше, нежели об иных итальянских городах. Нельзя сказать, что ей я отдавал какое-либо предпочтение перед Вероной или Миланом, Римом или Палермо.

Ведь до того, как увидеть эти города, все они представлялись не расположенными на карте мира, а созданными фантазией мечтателей, настолько их необычные имена и судьбы тревожили моё воображение и заставляли сознание рисовать причудливые пейзажи, диковинные и феерические, совершенно непохожие на те, которые приходилось видеть ранее. И каково же было моё изумление, когда я убедился, что почти не ошибся. А для Венеции такое, на первый взгляд, смелое предположение, оказалось, пожалуй, справедливым в полной мере.

Кто бы что не писал о Венеции, только во всех известных мне текстах я не мог не отметить одну характерную особенность – авторы очень неохотно использовали фактический материал, словно бы цифры, фамилии, события и исторические детали не имели к этому городу никакого отношения. Отчего так, я понял только тогда, когда сам оказался среди её островов, каналов и мостов. Просто Венеция имеет множество других измерений, и вот в этой, особой системе координат, её описание будет куда как более достоверным.

Я бродил по её улочкам и набережным, пересекал её тихие площади и миниатюрные мосты и меня не покидало ощущение, что это вовсе не город, а лишь моя фантазия, грёза, невероятная придумка, и я брожу по ней, путаясь среди своих мыслей и ещё ненаписанных картин. Дома, стены, цветные фонари и изваяния на крышах подчёркнуто демонстрировали свою инаковость, свою необычность и нередко были обращены к зрителю своей иррациональной, метафизической стороной. Я бы даже сказал, что увиденное почти невозможно пересказывать в знакомых эстетических и художественных терминах, и уж тем более мне не приходило в голову повторяться вслед за справочниками и путеводителями, что всё, что довелось увидеть в этом городе, поражало своей красотой и великолепием. Напротив, здесь многое открывалось во всей своей жутковатой бытийной сути, завораживающей и подчиняющей, заставляющей сосредотачиваться именно на ней. Я, разумеется, и раньше думал о подобных вещах. Изнанка вещей, их оборотная сторона всегда привлекала меня гораздо больше, нежели их фасадный, расхожий облик. Например, я хорошо знал, что маски воплощали собой души умерших, и в этом и был заключён их сакральный смысл, однако лишь здесь, где маски продаются на каждом шагу, я почувствовал это не только разумом, но и всем своим существом. Просто итальянцы и в этом проявили присущий им художественный дар, воплотив с пронзительной выразительностью в раскрашенных рельефах из папье-маше все оттенки чувств и запечатлев в них всю сложность и исключительность человеческой природы.

Венеция мало чем напоминает город в своём привычном смысле, здесь всё другое, и дома, и улицы, и транспорт, не говоря уже о том, что сокрыто внутри его жилищ и соборов, за позеленевшими дверьми, нередко полупогружёнными под воду и поросшими водорослями и ракушками. Городские сооружения, украшенные плющом и виноградом, цветами и декоративным кустарником, крытые красной черепицей или листовым металлом, раскрашенные светом неоновых ламп, в отличие от людей, не соблюдают никаких сроков венецианского карнавала и веками облечены в свой маскарадный флёр, многократно усиливающий их значимость и производимое впечатление.

Только кто же стал иным оттого, что надел на себя маскарадный костюм или назвался другим именем? Напротив, освобождаясь от своего рутинного «я», стеснённого обстоятельствами и грузом несбывшегося, человек обретает своё подлинное лицо, не зависящее от условностей повседневности и не отягощённое ничем. Любой карнавал – это праздник свободы, где «быть» и «казаться» – слова из одного смыслового ряда, где не нужно беспокоиться о дне завтрашнем и не нужно печалиться о дне вчерашнем. Где существует только всепоглощающее «сегодня», замкнутое на череду перевоплощений, предоставленное случаю, фантазии и стихии праздника. Карнавал не может иметь своим знаком землю, его извечный астральный знак – воздух, недаром же венецианский карнавал всегда начинается с «полёта ангела» над площадью Сан-Марко. Это своего рода символ карнавала, рожденный как мираж в зыбком морском воздухе, между землёю и небом.

Венеция – город, так же не привязанный к земле. Он выстроен на воде, на сваях и родственен лишь двум стихиям – морю и небу. Недаром же венецианские дожи совершали обряд обручения с морем, бросая кольцо у острова Лидо. Физически почувствовать, что город не имеет под собой почвы, можно оказавшись в больших помещениях, таких, как, например, во Дворце Дожей, где чувствуешь, как твои шаги приводят в движение полы здания, которые начинают раскачиваться, словно палуба корабля.

В Венеции всё живёт по своему венецианскому, карнавальному времени, когда нет ни прошлого, ни будущего, а стрелки часов передвигают две бронзовые фигурки на Цветочной башне, возвышающейся над главной городской площадью. У этих фигурок с молотками своя логика: они умеют останавливать время, передвигая стрелки лишь раз в пять минут, что даёт возможность прибывшим сюда продлить мгновение и надёжнее впитать в себя розовый свет венецианских фонарей, свежий морской воздух лагуны, почувствовать и оценить редкий по красоте архитектурный мотив центральной части города, безупречный с любого ракурса.

Оказавшись в Венеции, забудьте о логике и функциональности. Здесь всё сделано не «для», а «вопреки». Вопреки здравому смыслу возник этот город, вопреки ему же он существует и теперь.

Присмотритесь повнимательнее к его необычной архитектуре.

Готов поспорить, что очень скоро вы обнаружите такое, что заставит вас задать самому себе вопрос: «А зачем это?»

Допустим, вы увидите колонны, которые не несут никакой нагрузки и просто приставлены к зданиям, увидите колодцы, в которых никогда не было воды, обнаружите стены, независимые от построек, существующие сами по себе и возведённые неизвестно зачем. Впрочем, конечно, всё имеет более-менее прозаическое объяснение: это и подарки крестоносцев, вернувшихся в город с военными трофеями, это и свидетельства загадочных ритуалов венецианских купцов, и следы, оставленные морем, столь неравнодушным к творению человеческих рук. Но для нас, впервые увидевших этот город, всё это не имеет никакого значения. Мы зачарованы и удивлены. Мы смотрим по сторонам, и всё виденное навсегда оседает в нашей растревоженной памяти.

От кого-то я слышал, что для всякого предмета имеется своё расстояние, с которого он кажется наиболее привлекательным. Живописцы обычно выбирают трёхкратное расстояние до объекта. В такой удалённости предстаёт вам Венеция, когда вы сидите на носу речного трамвайчика, идущего по Гранд-каналу. Такой же вы непременно её увидите с картин Джованни Антонио Каналетто или Франческо Гварди.

Я же позабыл обо всех правилах живописи и наблюдал за городом с разного расстояния. Забрался даже на самую высокую его точку – Кампанилу Сан-Марко, откуда Венеция предстаёт с высоты полёта птиц и откуда видны все её острова, почти неразличимы детали зданий и откуда совершенно невозможно разглядеть отдельных людей. Скажу определённо, что для Венеции правило «оптимального расстояния» не работает, поскольку любой объект городской среды меняет свои свойства даже при незначительном изменении точки обзора. Стоит вам приблизиться к чему-либо, привлекшему ваше внимание, как вы уже не узнаёте его. Здесь ничего не повторяется дважды, и вы сколь угодно долго можете ходить одним и тем же маршрутом, всякий раз собирая на своём пути всё новые и новые впечатления. Возможно, взгляд «цепляет» незамеченные ранее детали, фокусируется на иных видимостях и придаёт значение иным формам и очертаниям. Здесь любая сущность имеет и особое карнавальное измерение, для которого свойственно наличие нескольких планов восприятия. Дробность, фрагментарность, отсутствие цельности – этим Венеция радикально отличается от моего города, Северной Венеции, как его нередко называют, да и от Рима и Флоренции, пожалуй, тоже.

В Венецию совершенно необязательно приезжать в конце февраля, ко времени официального старта венецианского карнавала. Здесь и так карнавал не прекращается ни на минуту: все люди, собравшиеся вместе с разных концов земли прибыли сюда ни за чем иным, как для встречи с городом и самим собой, даже если они не отдают себе в этом отчёта. И заняты все исключительно общением с городом и самими собой, до остального просто никому нет никакого дела. А, следовательно, никакая маска вам попросту ни к чему. И прибыли вы не на острова романтики и любви, как вам представлялось вначале, а оказались на зыбкой почве одиночества, чтобы внимательнее разглядеть своё истинное отражение в зеркальной воде городских каналов. И неважно: ощущаете вы это или нет, ибо хорошо известно основное правило карнавала, что чем активнее человек являет окружению своё карнавальное самовыражение, тем в большем одиночестве он находится. Как и то, что всякий карнавал – это подлинный триумф уединения в многоголосой толпе.

Мне, как представителю иных культурных традиций, было весьма странно, что итальянцы избрали своей столицей карнавалов именно Венецию. Я с удивлением узнал, что во многом, к чему обращаются итальянцы во время праздника, существует особый, религиозный смысл и, следовательно, он воспринимается ими исключительно как светлое начало. Восточным славянам даже не пришло бы в голову устраивать нечто подобное на территории, где кругом вода и мосты – испокон веку мосты и водоёмы считались у моих предков «нечистыми местами», от которых вменялось держаться подальше. И тем более было бы совершенно недопустимо использовать атрибутику, символизирующую нежить и небытие. Хотя, как мне случилось убедиться, итальянцы категорически отказываются признавать в зловещей, на мой взгляд, символике таковую, находя в ней даже нечто забавное.

Я поймал себя на мысли, что нигде более не думал столько о себе, о своём предназначении, о жизни и о судьбе, как здесь, в Венеции. Может оттого, что этот город так похож на наше внутреннее пространство, где не существует ближнего и дальнего, где прошлое и будущее скользит по грани настоящего и обнаруживает себя только в нём, где все расстояния, размеры и объёмы – суть не физические, а эмоциональные величины. Где любой предмет в своей прямой перспективе содержит и обратную, где всякая деталь имеет самостоятельное значение, где частное равно общему и целое не зависит от своих частей, поскольку имеет совершенно иную природу. Этот город, подобно отдельной человеческой жизни – явление исключительного, непредсказуемого порядка, он существует там, где никак не может быть городов, где должны ходить яхты и рыбацкие шхуны, плавать рыбы и кружить морские птицы.

Но Венеция стоит, возвышается посреди моря, сверкает мозаиками, порфиром и разноцветным мрамором, изгибается коваными балконами и ажурными лоджиями фасадов, смотрится в зеленоватую воду гирляндами окон, обрамлённых узорной кладкой и цветами, множится арками, украшенными колоннами и пилястрами. И везде, как огромные драгоценные кольца и ожерелья – мосты, спаянные из двух равноценных половин: рукотворной и половинки, отражённой в воде.

Однако при всей своей многоплановости и сложности, своём бесконечном многообразии и полифонии смыслов, остаётся понятие, существует слово, в котором город вновь собирается воедино и смотрится уже монолитно, как далёкий огонь или яркая звезда. Это слово – мечта. Мечта, которая не становится ближе, даже если тебе удалось подставить свои ладони под её горячие лучи.

Оглавление книги