Книга: Прогулки по Парижу с Борисом Носиком. Книга 2: Правый берег

В парке Монсо и вокруг парка

В парке Монсо и вокруг парка

В каких-нибудь пяти минутах ходьбы к северу от кафедрального русского собора и «Русского Парижа» лежит один из самых богатых и элегантных районов правобережного берега, центром которого является старинный парк Монсо. Хотя утверждают, что парк в этой прелестной пригородной деревне Муссо существовал уже и в эпоху Карла Лысого, сотни лет тому назад, хотя при герцоге Орлеанском (том самом, которого не спасла от гильотины кличка Филипп-Равенство) устройством этого парка занимался изобретательный драматург Кармонтель, окончательно контуры парка и его характер определились в эпоху Наполеона III, его градоустроителя барона Османа, его мастера парков Альфанда и мастера «парков фантазии», «парков иллюзий» шотландского пейзажиста Блейки. Правда, время очистило парк от былых «китайских» и «арабских» фантазий этого «сада всех стран и эпох», приблизив его к парку «английского стиля», но он и нынче все еще оригинален, причудлив, очарователен… Он богат произведениями скульптуры и садовой архитектуры, его аллеи приводят на память прекрасных, экзотических авторов, имена которых мало знакомы или вовсе не знакомы аборигенам и приезжим. Однажды в начальную пору своей парижской безработицы я полчаса забавлялся на аллее Фирдоуси, спрашивая у прохожих-французов, кто такой был Фирдоуси. Увы, про это не знал никто. Что ж, не каждому выпало на роду счастье так часто бывать в сладостном Душанбе, как мне…

Не менее интересны, чем сам парк, жилые кварталы, его окружающие. Этот заповедник красоты и богатства возник немногим больше столетия назад, при бароне Османе. В ту эпоху прямо на территории существовавшего уже парка строили богатые особняки и дворцы, в которых селились аристократы, банкиры, промышленники. Процветали салоны, в которых блистали среди прочих знаменитостей писатели и художники.

Интерьеры этих дворцов были не менее элегантны и богаты, чем их фасады. Многие из богачей собирали бесценные коллекции произведений искусства. Иные успели озаботиться тем, чтобы после их смерти коллекции не были пущены по ветру беспечными наследниками, чтобы собрания их перешли в хорошие руки и так же доставляли радость потомкам, как они услаждали взгляд современников при жизни, оттого нынче здесь такое обилие прекрасных музеев, что неторопливому ценителю может хватить на многие дни и недели созерцанья.

Скажем, близ западного входа в парк, на авеню Ван-Дейка, стоит украшенный Далу и сооруженный Парантом дворец Эмиля Менье, основателя знаменитой шоколадной династии Франции. Тут же, за углом, на улице Монсо на месте дома 45 жили родители Марселя Пруста, да и сам писатель был завсегдатаем здешних мест. На улице Везелз обитал некогда Шатобриан. Гонкур и Пруст бывали здесь на рубеже века в салоне у графини де Болинкур, в салоне Мадлен Лемэр или в салоне вдовы композитора Жоржа Бизе. Это здесь изучал Пруст своих романных Шарлю, Бергот и принцессу Германт. Эти места вообще называют иногда «прустовским Парижем» или «прустовским квадратом (между Елисейскими Полями, Мадлен, кварталом Сент-Огюстен и парком Монсо). Хотя родился Пруст в квартале Отёй в бурные дни Коммуны, вскоре родители перевезли чадо в свою квартиру на бульвар Мальзерб (дом № 9), учился он поблизости, в лицее Кондорсе, в юности гулял по авеню Габриэль, где и повстречал свою первую любовь.

В 1900 году семья Пруст перебралась на рю де Курсель (дом № 45), то есть к самому парку Монсо, где и полюбил бродить, мечтать и читать юный Пруст. Позднее в знатных салонах округи познакомился Пруст с Анатолем Франсом, Робером де Монтескье и графиней Грефюль. После смерти матери (в 1906 году) Пруст перебрался в дом № 102 на бульваре Осман. Здесь он вел жизнь затворника (иного уже и не позволяли болезнь и исступленный труд), писал в постели, работал над своей эпопеей «В поисках утраченного времени», пока не пришлось перебираться ближе к Шайо, на улицу Амелэн (дом 44), где Пруст написал «В сторону Германтов» и «Содом и Гоморру» и где он скончался совсем еще молодым 18 ноября 1922 года.

Все эти подробности (и адреса) могут взволновать русских поклонников замечательного писателя – философа, одного из трех корифеев (наряду с Джойсом и Кафкой – кстати, русский поклонник и последователь этой славной тройки Владимир Набоков с годами стал ставить Пруста много выше Джойса) литературы XX века. Тех же, кто мало слышал о Прусте, их это незнание не должно смущать, ибо даже современные Прусту писатели мало о нем знали. «Мне думается, – писал Андре Моруа, – писатели, жившие в начале века, чрезвычайно удивились бы, услышав, что один из величайших среди них – тот, кому предстояло преобразить искусство романа и ввести в мир искусства идеи философов и словарь ученых своей эпохи – это постоянно больной, неизвестный широкому читателю и массе образованной публики молодой человек, в котором те, кто встречал его, видели человека светского, быть может, интеллигентного, но неспособного создать великое произведение». Моруа называет это «заблуждением» публики, даже, как видите, самой что ни на есть «образованной публики».

В 20-е годы бурного и кровавого XX века в самом конце роскошной правобережной авеню Рюйсдаль, которая вторгается прямо в зеленый рай парка Монсо, жил богач российского происхождения, уроженец Кавказа, знаменитый «король жемчуга» Леонард Розенталь. О происхождении его миллионов в русской среде ходили легенды. Дочь одного из русских писателей, одного из тех, кому этот богач-меценат помогал выжить в Париже, Ксения Куприна передает расхожую легенду о том, что Розенталь работал мальчиком в ресторанной кухне и однажды, открыв устричную раковину, нашел в ней свою первую жемчужину. В своей собственной книжечке «Будем богатыми» Розенталь с иронией передает эту легенду (кстати, может, как раз и услышанную им впервые из уст знаменитой Кисы Куприной) и соглашается, что, может, с ним и правда случилось нечто похожее: он упорно долбил раковину бедности и несчастий, пока не достучался до больших денег.

Приехав мальчиком в Париж с Кавказа, сын торговца Розенталь окончил коммерческое училище, поступил на фирму Баккара, но скоро понял, что деньги хозяин начнет платить не скоро. Он пустился в вольное плаванье коммерции (к чему он, кстати, и призывает в своей книжечке французскую и русскую молодежь). К тому времени отец уже выселил его с братьями из дому, Леонард снял жалкую комнатушку, одну на всех, и стал бродить по аукционам Ришелье-Друо с десяткой в кармане, и вот однажды там какой-то итальянец-плотник сказал ему со вздохом: «Эх, была бы у меня десятка, купил бы я эту связку старых досок». – «Зачем?» – изумленно спросил начинающий русский бизнесмен. «Так это ж старинный шкаф…» – безутешно сказал итальянец. Леонард помог итальянцу купить доски, нанять тележку, перевезти этот хлам в мастерскую, купить гвоздей – и вскоре шкаф блистал стариной и новизной. Они его продали и получили три копейки прибыли. Таких историй было множество. Но прошли годы отчаянных трудов, Розенталь разбогател. После мировой войны он сумел перехватить заглохшую было добычу и скупку жемчуга, и вот он уже король – с дворцом, выходящим в парк Монсо. Оказалось, что на сей раз фортуна сделала правильное телодвижение, повернулась лицом куда следует, ибо этот нищий некогда кавказско-парижский мальчишка, а ныне парижский король жемчуга оказался милосердным и щедрым королем, королем-меценатом. Он без удержу жертвовал деньги талантливым людям – Дягилеву, Киплингу, Мари Кюри… Помните песенку Окуджавы о парижском спаниеле и французском короле, у которого «милосердие в каждом движенье»? К нашему рассказу это, мне, кажется, имеет отношение. Начнем со знакомых нам и любимых нами героев. В 1920 году супруги Иван Алекееевич и Вера Николаевна Бунины добрались до Парижа, началась их эмигрантская жизнь. На что жить? Как жить? Кто поможет писателю-академику, не имеющему нужных Франции профессий, да и не привыкшему вдобавок ходить на работу.

В конце июня 1921 года Вера Николаевна заносит в свой дневник любопытную запись:

«Банкет с французами… Был и Эррио. Мордастый, плечистый француз-сангвиник. Говорил, что он будет оказывать помощь писателям, пострадавшим от большевизма… Ян скептически отнесся ко всем его обещаниям…»

Бунин (по-домашнему Ян) как в воду глядел. Эррио – великий политик, он обманул, конечно, ибо он, как выражаются французы, врет, как дышит. Да и большевики ему полезнее, чем беженцы-писатели. Но кто-то же должен спасать писателей… Вернусь к записи Веры Николаевны об июньском приеме 1921 года:

«Рядом со мной сидел Розенталь, король жемчугов, он русский еврей, ставший французом. Родился в Ставрополе, все богатства приобрел сам своим коммерческим гением… Он очень прост, видимо, интересуется русскими писателями… Он нас пригласил к себе. У него свой отель около парка Монсо… Поедем, посмотрим, как живут в Париже миллионеры».

После визита на виллу в парке Иван Алексеевич записывает:

«Вчера были у “короля жемчугов” Розенталя… Рыжий еврей… Живет в чудеснейшем собств. отеле (какие гобелены…). Чай пили в садике, который как бы сливается с парком Монсо… Сам (Розенталь)… недавно завтракал с А. Франсом. Говорят, что прошлый год “заработал” (в кавычках, ибо для Бунина коммерция – это не работа. – Б.Н.) 40 миллионов франков».

Кончились эти визиты успешно. Бунины встречались с Розенталем в разных домах – вместе с Мережковскими, Куприным и Бальмонтом (последний даже не заметил, что этот показавшийся ему симпатичный Розенталь – рыжий еврей, но зато отметил, что он любит Россию) – и вот в дневнике Бунина за 1922 год появляется такая весьма существенная запись:

«В 5 у Мережковских с Розенталем. Розенталь предложил нам помощь; на год мне, Мережковскому, Куприну и Бальмонту по 1000 франков в месяц».

Думается, помощь продолжалась еще долго, до разорения Розенталя и его бегства из оккупированной Франции, и надо сказать, что не только Бунин, но и сам разорившийся Розенталь вспоминали о былом времени с теплотой. Тут несколько загадок, и на некоторые из них мы попробуем найти ответ в мемуарах самого Розенталя, а он выпустил несколько книжек о своей жизни, в том числе и одну по-русски, которая называется вполне недвусмысленно: «Будем богаты». Будем богаты на пользу Франции, России, людям… Там, кстати, в этой книжечке есть и отчет о завтраке с великим Анатолем Франсом, которого Розенталь почтительно (он же поклонник литературы) называет учителем, хотя мог бы назвать и как-нибудь попроще. Анатоль Франс в то время был в восторге от французской секции великой подрывной организации, которая называлась Коминтерном, другими словами, от компартии. Франс считал, что именно партии надо помогать всеми силами и средствами, и вот Розенталь, если верить его записи, высказал великому коммунисту-учителю собственное мнение. Вот оно:

«Русская революция, учитель, произошла при криках “Долой буржуазию!”, “Долой интеллигенцию!”, и вы, конечно, знаете кое-кого из бедных писателей, которые изгнаны – и притом без гроша, – из их отечества.

Так как они не владеют никаким ремеслом, у них нет возможности зарабатывать на жизнь за границей, их бедность велика. Меня она приводит в отчаяние, так как я не знаю ничего более тяжелого, чем умный человек, доведенный до нищеты. Здешние буржуа знают все ваши революционные тенденции. Вы тем не менее пользуетесь всеобщим уважением, и буржуа первые говорят о своем преклонении перед вашими шедеврами. Они вас считают своим и вы не можете им послать упрека, что они к вам не благосклонны.

Думаете ли вы, что если бы революционеры оказались хозяевами, а вы имели бы буржуазные тенденции, они вас третировали бы с тем же любовным поклонением?»

Вот такую речь произнес Розенталь у Франса, но все кончилось вежливо, по-французски. Франс сказал, что этот Леонард Розенталь слишком буржуазен и вообще пылок, как гасконец. На что Розенталь напомнил, что он родом с Кавказа, а это такой же юг, как Гасконь.

Надо сказать, что в книжечке Розенталя (я отыскал эту редкостную книжонку в парижской Тургеневской библиотеке), кроме рассказов о предприимчивых людях и рассказа о его, Розенталя, собственной тяжкой парижской юности и бедности, есть немало самых разнообразных соображений по вопросам коммерции, воспитания и даже литературы. Розенталь дает советы начинающим предпринимателям, считая, что у русских большие способности к бизнесу и они должны начинать рано. Розенталь высмеивает французскую буржуазию, которая издавна мечтала занять казенные должности и, совершив революцию, стала готовить своих детей на все эти хлебные вакансии. Поэтому у французов меньше смелых и предприимчивых коммерсантов, чем в англосаксонских странах или в Германии. Зато ни в одной стране Европы нет столько чиновников и госслужащих, как во Франции, так, словно государство всех должно прокормить.

Русских писателей любитель литературы – коммерсант Розенталь упрекает в том, что они писали слишком мрачно, как нынче говорят, слишком много чернухи писали о его любимой России. Впрочем, к тому времени, когда Розенталь это написал, русские писатели (во всяком случае, и Куприн, и Бунин) уже и сами вспоминали старое доброе время со слезами умиления.

Есть в этой истории и загадка. Над ней задумывались почти все эмигрантские мемуаристы и публицисты – и Берберова, и Осоргин, и Яновский… Отчего в роли меценатов так часто выcтупали в эмиграции именно евреи? Богатых был легион, причем интернациональный. Я думаю (и Розенталя это тоже касается), одна из причин крылась в пристрастии русских евреев к родной, русской литературе. Кроме того, живы были еще прежние русские и еврейские традиции благотворительности, меценатства. Мой парижский знакомый профессор Леон Поляков даже написал книгу, построенную на сравнении евреев с русскими старообрядцами, и у тех, и у других он нашел стойкую приверженность меценатству и благотворительности. Но на то он и профессор был Леон Поляков, чтоб делать всякие обобщения. Впрочем, в эпизоде с гостеприимной виллой на краю парка Монсо и деятельностью ее хозяина самой поразительной была даже не история с выживанием русских писателей, а история с главной книгой русского академика, чьим именем названы сегодня станция московского метро и длиннющий проспект, на котором так лихо завывает ветер, парижская история написания знаменитым русским ученым, основателем геохимии, биогеохимии, радиогеологии, создателем учения о биосфере и еще бог знает о чем – история написания Владимиром Ивановичем Вернадским его основополагающего труда о биосфере. В 1924 году шестидесятилетний ученый с мировым именем приехал в Париж искать человека, который создал бы ему нормальные условия жизни для написания солидного научного труда. Потому что большевистское правительство пока считало возможным создавать человеческие условия жизни только для самого большого начальства, жившего в Кремле. А деятели науки пока еще не были включены в привилегированный класс нищего пролетарского общества.

Попадая за границу, биофизик Вернадский писал более или менее откровенные письма в США своему сыну-историку Георгию Вернадскому. Из этих писем, преданных гласности замечательным издателем Владимиром Аллоем, мы и узнали о сотрудничестве, если можно так выразиться, великого биогеохимика и «короля жемчуга». Приехав в 1924 году в Париж, Вернадский остановился, как обычно, у своего друга-химика Валериана Агафонова, и стали они думать-гадать, где бы раздобыть денег для Вернадского. Агафонов был человек добрый, самоотверженный масонский друг Осоргина, прожил жизнь, посвященную науке и братской масонской взаимопомощи. Все меценаты отказывали Вернадскому, и тогда Агафонов посоветовал обратиться к Розенталю. Вернадский пошел в контору Розенталя на рю Лафайет, кишевшую служащими, там впервые увидел жемчужного короля, о чем он и сообщал в письме сыну: «…все время на ногах Л. Розенталь (хорошо говорящий по-русски). С ним мог говорить несколько минут. Он сказал, что Агафонов попал в точку, он как раз хотел сделать что-нибудь для “химии”, в ней ничего не понимая, но через своего друга Сильвана Леви, французского индолога, созовет французских ученых и обсудит мой проект».

Вернадский получил приглашение на обед на виллу в парке Монсо и так ее описывал в письме сыну: «Убранство соответствующее. С огромным вкусом и особой, не показной, роскошью. Настоящие картины старых школ – немецкие или голландские примитивы, в нише великолепная китайская статуя… богиня милосердия VIII столетия… В зале орган – жена музыкантша. За обедом были – жена и сын Розенталя, затем Перрен, Вейс, Ланжевен, Лакруа, Юрбан (химик), Борель (математик)… (Как вы догадываетесь, все – известные ученые. – Б.Н.) После обеда Розенталь сказал, что он давно имел идею создания большого института… и он собрал, чтобы обсудить мое – и другие предложения – …и хочет дать от 500 000 до 1 миллиона…»

Проценты от этого миллиона должны были идти на науку. В результате всех дискуссий Владимир Иванович Вернадский получил довольно крупную по тем временам сумму в 30 000 франков и поехал с женой в комфортабельный Карлcбад лечиться и писать свою книгу. Позднее он неоднократно менял ее название, издавал ее и переиздавал, упоминал о некой помощи, которую оказали ему в науках Карл Маркс и партия, но никогда не упоминал о помощи Розенталя. Так как больше ни у кого денег Вернадскому получить не удалось, он в конце концов договорился с большевиками о том, что они забудут, хотя бы «среди своих», разговоры о «равенстве» и «классовой чуждости» и обеспечат научной элите особые привилегированные условия жизни. Об этом, снова оказавшись за границей, Владимир Иванович откровенно написал сыну в США: «Переходим в состав “привилегированный” в социалистическом диктаторском государстве». Кстати, со временем его письма, даже написанные за границей, становятся осторожнее. Он больше не пишет о терроре против интеллигенции, о каннибальстве, голоде и «фанатичных-изуверкабальных диаматах»: тоталитарное государство не беспартийный меценат, оно требует, чтоб ему продавались с потрохами и чтоб голосовали за все его, даже самые кровавые мероприятия… А письма оно умеет читать и за границей.

Ну а что же «король Розенталь»? Он по-прежнему щедро жертвовал на добрые дела, получил орден Почетного легиона, но во время кризиса окончательно разорился, потеряв за несколько недель чуть не полмиллиарда. Корреспонденту «Иллюстрированной России» он сказал, что вернулся к исходной бедности, но в промежутке у него лежит все же славное путешествие, и корреспондент написал, что это отличный урок отношения к жизненным успехам и неудачам. Спасаясь от нацистских лагерей смерти, Розенталь бежал через Португалию и Бразилию в США, где дожил до 1955 года, оставив воспоминания о своих добрых делах. Его называют нынче «русским Соросом» начала века.

Но продолжим нашу прогулку в районе парка Монсо. На бульваре Осман в роскошном доме № 158, построенном упомянутым уже Парантом, жил месье Эдуард Андре. Он женился на портретистке Нелли Жакмар, и супруги с любовью и тщанием превратили свой дворец в великолепный музей итальянского Ренессанса и французского ХVIII века. Мадам Андре пережила мужа и завещала их семейные коллекции Институту Франции, так что нынче эти коллекции всем доступны, а в них ведь и Рембрандт, и Карпаччо, и Фрагонар, и Давид, и Буше, и Шарден, и Тьеполо…

Дойдя до улицы Рембрандта, можно увидеть на углу столь неожиданную в Париже краснокирпичную пагоду. В ней антиквар Лоо разместил свою галерею азиатского искусства.

Чуть дальше, в своем особняке на улице Монсо (дом № 63) граф Моиз де Камондо, обладавший незаурядным вкусом и крупным состоянием, собрал коллекции обюссонских ковров, гобеленов, картин и скульптур. Граф был потомок банкиров и коллекционеров, живших во Франции со времен Второй империи. В 1335 году граф завещал свой дом и коллекции Союзу декоративного искусства. Он пожелал назвать музей именем своего сына Нисима де Камондо, который погиб, сражаясь за Францию на полях Первой мировой войны. Другим потомкам этого рода повезло, пожалуй, даже еще меньше, чем его бедному сыну: Париж был мирно оккупирован нацистами, и члены семьи кончили век в газовых камерах Освенцима…

Повернув влево по бульвару Мальзерб, вы попадете к началу авеню Веласкеса, выходящей в свою очередь к восточным воротам парка Монсо. В особняке под № 5 здесь обитал коллекционер и банкир Шошар, а в соседнем доме – политик, банкир и коллекционер Энрико Чернуски (по-французски Анри Сернуши). Он был родом из Милана, откуда ему пришлось бежать по политическим причинам, долгие годы он жил в эмиграции в Париже, которому и завещал свой дом и свою великолепную коллекцию восточного искусства.

Анри Сернуши был эрудит, он был просвещенный экономист, финансист и политик. Он не был специалистом по искусству, но зато обладал тонким вкусом. В 1871 году он вместе со своим другом, историком искусства Теодором Дюре, отправился в путешествие по Востоку. Они на поезде пересекли США и добрались до Японии, которая была тогда еще мало знакома европейцам. В одно прекрасное утро Сернуши с другом вышли из своего отеля в центре Токио, чтобы отнести к пароходу купленную накануне у священника в пригородном храме Мегуро огромную статую Будды, которую им пришлось для транспортировки распилить на части. У выхода из отеля их ждали прихожане храма, которые захотели выкупить своего Будду, однако распиленный Будда был все же отправлен в Париж, и перед смертью непостижимый Сернуши попросил поставить его гроб в музее под сенью Будды. Недавно смотритель музея Мишель Мокюэ посетил храм Мегуро в Токио, и новый священник сказал ему шутливо:

– Вы знаете, тот Будда был и раньше повернут лицом к Западу. Так что пускай он у вас и останется…

В 70-е годы после Японии Сернуши и его друг посетили Китай, Цейлон, Яву. Они отправили оттуда в Париж вещи поистине замечательные – неолитическую керамику третьего тысячелетия до нашей эры, китайские бронзовые изделия ХV–XVI веков до нашей эры, бронзовую вазу IХ века до нашей эры, сидящего Бодисатву конца V века, фарфоровые изделия IX–X веков, уникальные керамические статуэтки из захоронений I–VIII веков, архаическую бронзовую «Тигрицу» XII века до Рождества Христова, рисунки Хокусаи, и еще, и еще. Так что поклоннику древнего восточного искусства не нужно, пожалуй, ехать отсюда ни в Японию, ни в Китай. За них это уже сделали Анри Сернуши и его друг.

Тут еще много чего есть замечательного в квартале дворцов, но вы и без того поняли, что человеку любопытному, попавшему в это царство близ западных, восточных и южных ворот парка Монсо, быстро отсюда не выбраться. Тем же, кого интересуют памятные дома, связанные с незабытыми именами французской истории и культуры, напомню, что в доме № 83-бис по улице Курсель жил композитор Сен-Санс, в доме № 58 по улице Кардине – композитор Клод Дебюсси, в доме № 129 по авеню Ваграм художник-символист Одиллон Редон. В доме № 89 по авеню Вильер жил и умер художник Пюви де Шаванн, а на том месте этой авеню, где нынче дом № 98, – знаменитый драматург Александр Дюма-сын. Но его правый берег заслуживает особого рассказа.

Оглавление книги