Книга: Московские праздные дни: Метафизический путеводитель по столице и ее календарю

Три Николая

Три Николая

1. Обожествление Николая, или так: некая предрасположенность его образа к тому, чтобы иные верующие различили в нем заведующего временем «бога», была известна с давних пор. Здесь скрывалась угроза ереси; это не могло остаться незамеченным. Христианская церковь для отведения угрозы этой ереси прибегала к некоторым профилактическим мерам, которые сегодня могут показаться странными. Мало кому известно, что до определенного времени именем Николай в России нельзя было называть частное лицо. Удивительно, но это так: Николаев в России долгое время не было. Принимать постриг под этим именем было можно; в этом случае носитель такого имени был в некотором смысле защищен от соблазна. Условно — соблазна самообожествления или самопроектирования (тут опасность доведена до крайности, неважно: вектор понятен).

Называть Николаем младенца было нельзя: это означало заранее приготовить ему испытание сознанием собственной исключительности. Назвать Николаем означало испечь чудака, опасного для себя самого. Случится — непременно случится так, что иной такой чудак Николай, не справившись с соблазном самопроектирования, попытается наподобие бога Кроноса выдвинуть себя вперед времени. Или, что еще опаснее, примется выдумывать (проектировать) время собственное, что есть очевидная и чувствительная ересь, трижды опасная для Москвы, которая вся есть чувствилище времени.

2. Этот запрет на имя Николай действовал в России до начала петербургской эпохи, примерно до середины XVIII века. Далее сказались факторы самые разные; в первую очередь реформы Петра добрались до Николаева табу, и оно само собой было отменено. Граждане новой России были уже довольно самостоятельны, чтобы по собственному усмотрению называть своих чад. Еще одна версия освобождения имени: Россия начала готовить греческий проект, покорение Царьграда; для того требовалось на новом уровне освоить греческое наследие, в том числе покорить имена — это был захват территории словом, именем, завоевание «прежде времени».

По этому принципу императрица Екатерина называла своих внуков: Александра, Константина, Николая. Подразумевалось, что править им придется в пространстве большем, включающем греческие территории.

Наверное, сказалось и то, что Москва, утратив статус столицы, не могла осуществлять прежней противу-николаевой профилактики; Петербург к подобным тонкостям был глух.

Так или иначе, возможности для ереси (чудачества) открылись: результат не замедлил себя ждать.

К середине XVIII века в России явились во множестве Николаи.

Нетрудно различить среди них великих реформаторов, успешных прожектеров (достаточно вспомнить Карамзина или Львова); но тут очевидно скажется предвзятое мнение: мы ищем известных чудаков Николаев и, разумеется, их находим. Тем более что середина и конец XVIII века в самом деле были эпохой чудаков и оригиналов.

Нужен другой пример «помешательства» на имени; комбинация Николаев не столь известных, которая обозначила бы закономерность, не зависящую от нашего выбора.

3. Был в этой эпохе Николай, сам по себе не слишком знаменитый, но при этом точно подходящий для нашего экскурса в историю — по роду своих увлечений: это был совершенный чудак, прожектер и переменитель пространства с временем. Он был своего рода бог на отведенной ему судьбой территории. Территория, кстати, была весьма велика. Власти и денег Николаю хватало на самые масштабные опыты: он был князь, владелец одного из самых значительных состояний России.

Он был человек высокопоставленный, настолько, что назначение его губернатором в Архангельск в свое время было признано опалой.

Опала произошла по той причине, что наш Николай отказался жениться на одной из племянниц всесильного Потемкина. Он знал, что Потемкин прежде состоял с племянницей в связи и теперь стремился выдать ее замуж. «Что мне за дело жениться на вашей бл…ди?» — спросил он Потемкина — и загремел в Архангельск.

4. Из Архангельска Николай вернулся к себе в имение, раскинувшееся в глубине России верстах, примерно, в двухстах к югу от Москвы. Имение качалось на волнах степи; впрочем, и лесов в округе было довольно. Но Николаю нужно было увидеть в окрестности подобие моря; после службы в Архангельске он почитал себя моряком, знатоком морских карт. Он решил устроить из своего имения остров, Новую Землю, материк, оформленный по законам чистого разума и согласно философии садов Делиля. Он был фармазон, просвещенный деспот, решивший стать на собственной земле богом Кроносом (все сходится), учредителем пространства и времени.

Прежде всего, морской волк Николай мысленно расстелил на своей земле расчерченную по меридианам и широтам карту. В центре поместился «Архангельск» (главная усадьба), деревни по периметру получили название островов в Северном Ледовитом океане — соответственно направлению от «Архангельска»; так, деревня к северозападу от усадьбы, находившаяся на границе княжеских земель, получила название Шпицберген. Море суши оказалось расчерчено; море времени также было проникнуто «чертежом»: жестко соблюдаемым «немецким» распорядком. Все у Николая было расписано по минутам и секундам. Даже сожительница князя, крестьянка (жена его умерла рано) раз в год, как по часам, рожала ему очередного (незаконного) сына; после этого согласно заранее расписанной церемонии князь отправлял младенца в Москву, в Воспитательный дом. Письмо — каждый год одинаковое! — и к нему дежурные сто рублей посылались вдогонку.

Все это описывает довольно живо семейный летописец, возможно, от себя добавляя красок, но не меняя самой скрупулезно размеренной схемы, по которой шла жизнь князя Николая и его идеального «острова».

Это похоже на сказку, только не рождественскую, а Никольскую. Нам нужно учиться обращаться с этими сказками: это особый род московского сочинения — тайный, до конца не договариваемый и отдающий колдовством.

Но пока тут нет сказки, пока все идет правда.

5. Главным занятием Николая было проектирование центрального дома (сакрального центра) усадьбы. Этот дом должен был составить апофеоз его мироустроения; домхрам — точно замковый камень, трехэтажный, огромный, с восемью колоннами по фасаду, согласно проекту, замыкал, завершал, связывал узлом все «морское» пространство имения. Князь проектировал этот дом до конца жизни, постоянно все переделывая и пересчитывая; масонские тайные расчеты мешались в дело, строительство имело характер мистерии. Все это привело к тому, что при своем богатстве и власти князь успел возвести главное строение только на один этаж — и умер.

Законных сыновей у него не было, была дочь, ее он выдал за Николая.

6. Этот второй Николай был архитектор, ученик Казакова, человек способностей не выдающихся, но зато честный и достойный. Он также был масон.

Второй Николай воспринял завет тестя и довел стройку дома-храма до конца, хотя сам был беден и отягчен семейными долгами. Возведение дома продолжалось с соблюдением таинственных рецептов, расчетов и неназываемых химер. Оно шло долго, так долго, что, по выражению позднейшего наблюдателя, «в одном углу дома царил беспорядок строительства, а другой был готов обрушиться по причине ветхости»: все времена текли в этом доме, каждое по своему направлению. Дом был узлом времен, сооружением в самом деле в чем-то сакральным. По причине бедности второго Николая два верхних этажа дома были возведены из дерева, крашенного под штукатурку. Но, тем не менее, волшебный куб был поставлен на землю; идеальный мир был замкнут в него, как в клетку.

Время и пространство в нем существовали как бы отдельно от внешнего мира.

Второй Николай скончался внезапно. По одной из версий, его отравили слуги, когда он с большой суммой денег отправился в соседний город за покупками для «храмовой» стройки.

7. У него было четыре сына. Старшего, разумеется, он назвал Николаем.

Это был необыкновенный мальчик, способный к сочинению, но прежде того к различению тайных знаков, которое сообщало ему сооруженное отцом и дедом волшебное пространство. Третий Николай разглядел в «архангельском» доме идеальный остров и вокруг него море суши и населил дом и окрестность сказками сложными и возвышенными. Он знал, в каких местах в доме открываются проходы в рай и ад, откуда в дом приходит время и по какому желобу оно вытекает (по оврагу в северном склоне холма), какой румб соответствует прошедшему времени и какой будущему. Время у него имело чертеж, и на этом чертеже — в календаре — была точка, поймав которую (поймав мгновение), можно было определить, загадать себе будущее.

Эта точка — внимание, это важный акцент — приходилась на канун Николы. На тот самый день-ключ, на то мгновение перед его началом, когда ключ ворочается в «замке года». Нужно было только не пропустить это мгновение, сосредоточиться и так крепко загадать желание, что оно непременно сбудется.

Это уже мотив московский. Однако настоящая московская сказка впереди.

По идее, тут нет ничего мистического. Канун Николы означал, что на следующий день в доме-храме праздновались именины. Большие — все главные лица в доме были Николаи. Это был главный день в году, праздник бога Кроноса, который случается прежде Рождества. Со временем (время лечит ересь) в расписание семейного праздника была введена служба в соседней церкви — разумеется, Никольской. Это произошло только после того, как умер первый Николай, фармазон и вольтерьянец; на территории самой усадьбы он церкви не построил из принципа. Он решил, что усадьба и, в первую очередь, главный дом как сооружение идеальное, служил сам себе церковью.

Поэтому он не построил церкви и запретил это делать потомкам. Два следующих Николая встречали именины в соседней церкви. После службы дома всех ожидали подарки — в этом и было все дело, в подарках! В канун Николы дети загадывали себе подарки. Для них это было настоящее волшебство. Все просто.

На этом бы и закончиться этой истории, о том, как время лечит ересь. Но история только начинается; нет, тут все непросто, с этим загадыванием в канун Николы.

8. Неизвестно, верил ли третий Николай в выдуманный им «никольский» обряд с подарками. Но младшие его братья ему верили безусловно. Для них канун Николы был преддверием настоящего чуда.

Особенно доверчив был самый младший из братьев, которому сказки третьего Николая заменяли букварь и Библию вместе взятые, тем более, что матери он не знал, она умерла, когда ему было полтора года. Он верил старшему брату так крепко и безоглядно, что пронес эту веру через всю свою долгую жизнь. До конца жизни этот меньшой брат был убежден, что в таком-то углу дома к ним затекает время, а в противоположном вытекает, что в начале оврага, который уходит в прошлое, полагается в должное время лечь и умереть.

Так, кстати, все и вышло, и теперь у того оврага находится его могила.

Этого меньшого брата звали Лев.

Это был Лев Толстой. Лев Николаевич; брат Николая, сын Николая и внук Николая.

Он вырос во владениях русского бога Кроноса, князя Николая Сергеевича Волконского, чудака из чудаков.

Оглавление книги