Книга: Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей

Сельская идиллия

Сельская идиллия

«Бедная Лиза» – это «московская», а вернее, «подмосковная» повесть. Она начинается со слов: «Может быть, никто из живущих в Москве не знает так хорошо окрестностей города сего, как я, потому что никто чаще моего не бывает в поле, никто более моего не бродит пешком, без плана, без цели – куда глаза глядят – по лугам и рощам, по холмам и равнинам. Всякое лето нахожу новые приятные места или в старых новые красоты». В Москве живет вероломный Эраст, в Москву приходит Лиза продавать ландыши. Но хоронят ее не на городском кладбище, а как истинное «дитя природы» (или как самоубийцу): «близ пруда, под мрачным дубом, и поставили деревянный крест на ее могиле».

Восторженные почитатели повести Карамзина (а их немало), нашли тот самый пруд «под тению древних дубов, которые за несколько недель перед тем были безмолвными свидетелями ее восторгов», где Лиза простилась с жизнью. (На его месте впоследствии располагался инженерный корпус завода «Динамо», рядом со станцией метро «Автозаводская».) Деревья, растущие вокруг пруда, были испещрены надписями – сентиментальными («В струях сих бедная скончала Лиза дни; Коль ты чувствителен, прохожий, воздохни!») или сатирическими («Здесь в воду бросилась Эрастова невеста. Топитесь, девушки, в пруду всем хватит места!»).

В. В. Карамзин

Разумеется, у Карамзина тут же появилось множество подражателей. Бесчисленные авторы предлагали своим читателям поплакать над судьбой «Несчастной Маргариты», «Обольщенной Генриетты», «Бедной Хлои», «Бедной Маши», «Инны», «Даши, деревенской девушки», не были забыты и страдания мужчин: «Русский Вертер», «Несчастный М-в». Одна из повестей «о бедной девушке» – на этот раз не Лизе, а Маше – была написана Василием Васильевичем Попугаевым и называлась «Аптекарский остров, или Бедствия любви».

«Русский биографический словарь» А. А. Половцова сообщает нам, что Василий Васильевич родился в 1779 году в семье художника и учился в гимназии при Императорской академии наук. Он служил в Петербургской цензуре и Комиссии составления законов. В то же время, по рассказам Николая Ивановича Греча, известного русского издателя и журналиста и менее известного писателя, Попугаев – «пламенный, эксцентрический поэт, неистовый друг правды и гонитель зла, непостоянный, вспыльчивый, благородный и простодушный», служивший нередко «предметом насмешек со стороны людей, не понимавших и не стоивших его».

Автор словарной статьи отзывается о нем так: «Попугаев, как писатель, личность весьма любопытная: он один из немногих, но ярких выразителей того политического направления, которое зародилось у нас при Екатерине II, не успело заглохнуть при Павле и с новой силой пробивалось в литературу и жизнь в начале царствования Александра I». Говоря, «не будем останавливаться на первых литературных опытах Попугаева – его повести „Аптекарский Остров, или Бедствия любви“ (СПб., 1800) и на той группе его сентиментальных стихотворений, в которых он заявил себя Карамзинистом и которые ничем не отличают его от множества современных ему поэтов», главную заслугу Попугаева Александр Александрович видит в том, что тот принял активное участие в Обществе любителей изящного, позже получившем официальное название «Санкт-Петербургское Вольное общество любителей словесности, наук и художеств», «которое скоро занялось не только художественной, но и социальной критикой».

Но нас как раз будет, прежде всего, интересовать повесть Попугаева, а вернее, то, как в этой повести изображен Петербург.

Действие повести происходит, как это явствует из названия, на Аптекарском острове, «там, где мелкая излучистая Карповка, отделяясь от Невы, влечет струи свои, местами светлые, как серебро, местами несколько мутные от илистого дна ее, где с тихим приятным шумом, сладким для сердца чувствительного, омывает она зеленую травку и пестренькие цветочки тенистых берегов своих, там, повторяю я, выдается небольшой мыс, несколько перед прочими местами возвышенный. Поверхность его покрыта прелестною травкою и цветочками и украшена молодыми березками, цвет зеленых листьев коих столь нежен, что солнечные лучи, преломляясь об оные, отражают блеск золота, а кора столь бела, что представляет молодые кряжи их серебряными. С обеих сторон по берегу примыкаются две аллеи, из тех же самых березок составленные самою природою, которые, приближаясь к мысу, местами преломляются. Аллеи сии довольно густы: деревья, покрывающие мыс, также не редки и могут сокрыть от глаз проходящих по позади лежащей дороге счастье любовников – лишь единые птички, любезные обитательницы мест сих, могут быть свидетелями их восторгов и воспевать их счастье».

Именно туда Маша, «не посмотревшись ни мало в зеркало (она знала, что она всегда прекрасна), идет на место свидания. Никогда лань, преследуемая охотником, не стремится с такою скоростию, с какою страстная Маша летела к вожделенному месту свидания». Здесь произошло событие, неизбежное в любой сентиментальной повести: «В сию минуту зефир дунул на любовников, косынка Маши расшпилилась и слетела, белая алебастровая грудь открылася, две алые розы на двух белых упругих полуглобусах поражают взор Н… В восторге берет он руку Маши, целует, обнимает свою любезную. Чувства любовников смущаются, жар горит в сердцах их, купидон усиливает пламенник свой, стрелы его, как град, сыплются на грудь их, и увы! Гименей! Зачем ты медлил? Твои тайны свершились, и роза – пала».

А где живет Маша? В маленьком сельском домике, выходящем тремя окнами на улицу, с небольшим огородом, «посреди коего пруд, обведенный валом, усыпанным цветами и усаженным несколькими густыми деревьями. Вода пруда сего не светлая, но инда покрытая зеленью, несмотря на то, тихий зефир не презирает играть не ее поверхности и при сиянии солнца, в воде отражаемого, покрывает оную тысячью скачущих звезд. Деревья вкруг него не каштановые, не розы и не гиацинты цветут на окружающем валу, сосна и береза шумят над его поверхностью и роняют на оную ветром сорванные листья свои, а из цветов курослеп, цикорий, красненький и синенький колокольчики составляют все украшение вала. Однако соловьи и малиновки не стыдятся прилетать на вершинки лип и берез, и гармоничные песни их ни днем, ни ночью не умолкают. Однако страстные любовники приходят рвать цветы к валу, на нем покоиться и услаждаться то блеском солнца, на водах отражаемого, то веянием зефира, то шумом дерев и сладким пением пернатых».

Какой мирный, просто идиллический сельский пейзаж! Где же находится эта Аркадия?

Река Карповка – один из рукавов Невы, отделяющий Аптекарский остров от Петербургского. На старых шведских картах остров этот называется Korpi-saari, что в переводе с финского языка означает то ли «Лесной остров», то ли «Вороний остров», но в любом случае не имеет никакого отношения к карпам. По этому острову и была названа окаймляющая его с юга река.

С 1726 года остров получил название Аптекарского, по разбитому на нем Аптекарскому огороду для выращивания лекарственных растений для государственных аптек. Остальная часть острова понемногу застраивалась деревянными домами, в которых жили крестьяне и мещане. Здесь разбивали огороды, пасли скотину, здесь строились первые дачи. А на этих дачах селились литераторы.

С. С. Уваров

В 1817 году (а повесть Попугаева написана в 1800-м) здесь, на даче графа Сергея Семеновича Уварова, собиралось знаменитое литературное общество «Арзамас», членами которого были сам хозяин дома, Василий Андреевич Жуковский, братья Тургеневы, Петр Андреевич Вяземский, Василий Львович Пушкин и менее известные литераторы – М. Ф. Орлов, Ф. Ф. Вигель, Д. А. Кавелин, С. П. Жихарев, Д. Н. Блудов и молоденький племянник Василия Львовича Александр Пушкин. Общество было создано для защиты баллад Жуковского от нападок «Беседы любителей русского слова», а также для веселого проведения времени вместе. Все члены общества взяли себе псевдонимы по названиям баллад: «Светлана» (сам Жуковский), «Старушка» (Уваров), «Асмодей» (Вяземский), «Сверчок» (Пушкин) и т. д. Василия Львовича, получившего должность «арзамасского старосты», звали «Вот я вас!» и «Вот я вас опять!», в память его старых заслуг в борьбе с «Беседой».

В своем «Протоколе двадцатого арзамасского заседания» Жуковский пишет:

Это настоящий древнеславянский эпос, под стать «Илиаде» и «Одиссее». Об этом говорят и названия месяцев «Травный, Изок, Грудень», то есть май, июнь, декабрь. (Это еще и пародия на авторов «Беседы», пропагандировавших возрождение старинных русских слов.) «Вещий Штейн» – барон Генрих Штейн, немецкий государственный деятель, изгнанный по требованию Наполеона из Пруссии за патриотическую антибонапартистскую деятельность. Его именем была названа беседка в саду дачи Уварова, где нередко происходили заседания «Арзамаса».

Позже, в 1837–1838 годах, Мария Семеновна Жукова, подражая новеллистам эпохи Возрождения, выпустит сборник повестей, который так и назовет: «Вечера на Карповке».

Мария Семеновна, дочь небогатого стряпчего, родом из Арзамаса, рано вышла замуж за нижегородского помещика и родила сына. Когда мальчик поступил в гимназию, Мария Семеновна уехала от мужа в Петербург и зарабатывала на жизнь литературным трудом. «Вечера на Карповке» были первым ее опубликованным произведением.

Впрочем, Жуковой не нужно было обращаться за вдохновением к Джованни Боккаччо и Маргарите Наваррской. «Вечера на Карповске» написаны после «Вечеров в Малороссии» Антония Погорельского, «Вечеров на Кавказских водах» Бестужева-Марлинского, «Вечеров на Хопере» Загоскина, «Вечеров на хуторе близь Диканьки» Гоголя и, конечно же, пушкинских «Повестей Белкина». Возможно, это тень «бедной Маши», скитаясь по низким заболоченным берегам Аптекарского острова, заглянула ненароком в окно дачи героини книги – некой гостеприимной хозяйки Натальи Дмитриевны и подарила ее гостям вдохновение.

Хотя Карповка Жуковой отличается от Карповки Попугаева. Теперь это мир фешенебельных дач и дачников. «Коляски, кареты, кабриолеты летели по мосткам, толпы гуляющих пестрели по садам, балконы превращались в гостиные, целые семейства спешили с самоварами, кучею детей и нянюшек на Крестовский или в гостеприимный сад графа Л…[3], располагались на скате холма или под густыми липами на самом берегу с холодным ужином, мороженным, чаем. Там встречались и добрая семья немецкого ремесленника, и веселое общество молодых чиновников, и русский купец с женою и детьми всех возрастов, и двое молодых художников, токующих о предметах высоких, и щегольская мантилья светской красавицы, и красивое канзу[4] горничной девушки…».

Но на этот раз дачникам не повезло. Повествование начинается с описания дождливой летней погоды, что вовсе не редкость для Петербурга. «Непрестанные бури, дожди, солнышко, редко выглядывающее из-за туманных покровов своих, темные ночи и безвкусные поздние плоды…» – знакомо, не так ли? Но, несмотря на дурную погоду, дачная жизнь идет своим чередом. «Несмотря на дурное лето, окрестности Петербурга не были пусты, острова, дачи, деревни – все было наполнено переселенцами из столицы, все кипело жизнью и многолюдством, и стук экипажей не умолкал на Каменноостровском проспекте. Не раз милые обитательницы красивых полувоздушных дач просыпались утром с различными планами и надеждами в голове и, увидя сквозь кисейные занавески в окно свинцовое небо и березы, склоняющиеся под усилиями дождя, закутывались снова в одеяла и подушки, браня и климат, и Петербург, и целый свет». Именно дождь и заставляет собравшееся на одной из дач общество коротать вечера за рассказыванием друг другу историй.

Изменилась местность, изменились ее обитатели, изменились и сюжеты. В повестях Жуковой мы тоже встречаем несчастных соблазненных и покинутых девушек, отчаявшихся самоубийц, несчастную любовь и обманутые надежды. Но их героини уже не «крестьянки, которые любить умеют», а тоскующие без любви дамы и бедные воспитанницы в аристократических семействах. И те и другие часто вынуждены идти на разного рода нравственные компромиссы, отказываться от любви, сохраняя верность долгу. И они, в отличие от повести Попугаева или произведений Пушкина, приобретают свой голос и даже требуют: «Дайте женщинам одинаковые нравственные права с вами, господа мужчины!..». Это вносит в старомодные уже во времена Жуковой сентиментальные повести свежую струю, сближая этих «бедных девушек» с «тургеневскими девушками», героинями Толстого и Чернышевского. Совсем неслучайно сюжет повести «Барон Рейхман» напоминает сюжет «Анны Карениной», написанной сорока годами позже (кстати, герой-любовник в повести Жуковой носит фамилию Левин), и также неслучайно в более поздних повестях Жуковой героини открывают школы или посвящают свою жизнь служению ближнему.

Повести получат высокую оценку В. Г. Белинского, отметившего способность автора писать «живым языком сердца». Но сентиментальные повести, пережив свой триумф в начале века, быстро выходят из моды и уступают место повестям романтическим.

Оглавление книги