Книга: Путеводитель по картинной галерее Императорского Эрмитажа

Йорданс, Якоб

Йорданс, Якоб

Лишь ступенью ниже Рубенса стояли два мастера: Йорданс и Снейдерс. И то в самой Бельгии встретится немало людей, для которых Йорданс стоит выше Рубенса и которые находят, что он цельнее и сильнее его как живописец. Действительно, стоя перед некоторыми картинами Йорданса в Брюсселе или Лувре, почти соглашаешься с этим — настолько эти картины прекрасны в чисто живописном отношении, так сочно они писаны, так звучны их краски, такое впечатление богатства и силы они производят. Если же и следует ставить Йорданса ниже Рубенса, то только потому, что душа Йорданса была грубее, проще. Недаром на старости лет ушел он от главной основы культуры своей родины — от тонкого иезуитского католичества и перешел в протестантство. В нем жила та простодушная искренность, которая не мирится с тайными компромиссами, которая не понимает всех изощрений религии, пожелавшей высшую мистику примирить с житейскими неизбежностями. [94]

Искусство Йорданса отражает, как в чистейшем зеркале, его душу. Оно просто, оно ясно, оно полно животной сытости и здоровья, но оно абсолютно лишено “потусторонности”, мистики. Если же и в его искусстве живет (как в каждом подлинном искусстве) мистическое начало, то и это начало освящает наиболее материальный порядок вещей, самые примитивные из жизненных сил. Даже Рубенс, зачастую патетичный, иногда тонкий, иногда глубокий в своих темах, и всегда более изысканный, представляется рядом с Йордансом возвышенным и глубоким.

Якоб Йорданс. Мадонна с младенцем в венке из цветов. Ок. 1618. Цветы написаны Андрисом Даниельсом.(Ранее автором цветов считался Ян Брейгель.) Дерево, масло. 104х73,5. Инв. 2041. Из собр. Кроза, Париж, 1772

Йорданс женился очень рано, и это, кажется, помешало ему совершить поездку в Италию, считавшуюся необходимой в среде фламандских художников с самых дней Мабюзе и ван Орлей. Но и Йорданс тем не менее Италии обязан своим развитием. Известно, что он прилежно изучал произведения венецианцев и Караваджо, коих к тому времени набралось значительное количество во Фландрии и культ которых чрезвычайно усилился с момента возвращения Рубенса из его странствований. У Рубенса постепенно образовался целый музей антиков и произведений живописи лучших итальянских художников — и музей этот влиял в огромной степени на образование вкусов и в особенности на развитие техники как его самого, так и всех его друзей. Со временем подобный же музей образовался и у самого Йорданса в его великолепном дворце в Антверпене.

Но при этом надо помнить, что период подражания римлянам и флорентийцам успел за целый век пройти, и теперь, если по-прежнему нидерландцы и взирали с почтением на Рафаэля и Микель Анджело, то не задавались больше желанием приблизиться к ним. Рубенс и тот видел в Микель Анджело лишь экспрессивность форм, а в Леонардо экспрессивность лиц. Преследование же “чистой красоты”, “идеальных форм” было им отложено. Напротив того, более родственные по духу венецианцы, и в особенности ломбардец Караваджо, приобрели огромное значение для нидерландских художников. Это были тогда и самые модные художники, сказавшие “последние слова” в искусстве.

Рубенс более универсален, и анализ его творчества дает неисчислимые составные части. Напротив того, связь Йорданса с венецианцами и Караваджо более ясна. Известно при этом, что он скопировал большое количество произведений венецианцев. Эрмитаж содержит ряд великолепных картин Йорданса (1593 — 1678), но, быть может, по ним одним не сложится то впечатление, которое получается от всего его творчества. Чтобы дополнить его, полезно побывать в Кушелевской галерее Академии художеств, где красуется один из его шедевров “Праздник королей”. [95]

Якоб Йорданс. Бобовый король. Ок. 1638. Холст, масло, переведена на новый холст. 157х211. Инв. 3760. Из музея Академии художеств, Петроград, 1922

В Эрмитаже типичной для “бесцеремонного” обращения Йорданса с античностью является большая композиция “Отдых Дианы”, которая скорее похожа на “Торжество фламандской Цереры”. От старого целомудрия богини-охотницы здесь не осталось и следа. Ближе всего к Караваджо подходит один из вариантов Йорданса на тему “Сатир в гостях у поселянина” — несколько черная в тенях, но мощная по формам и по выпуклой светотени картина. Этот сюжет прельщал Йорданса потому, что он давал возможность изобразить обжорство и какую-то “скотскую уютность”, а в фигуре фавна выявить идеал сильных, звероподобных привольных существ, населяющих недоступные культурному обществу дебри. Самый сюжет отличается простотой. Усталый путник заходит к сатиру и просит поесть. Гостеприимный полубог ставит ему горячую похлебку, но, увидев, что гость, прежде чем есть, дует на свои заледеневшие пальцы, а затем тем же способом старается остудить блюдо, прогоняет его, выражая опасение перед людьми, у которых тоже дыхание бывает то теплым, то холодным — намек на двуличность. Впрочем, Йорданс перетасовал почему-то роли. В гостях оказывается сатир у поселянина, но последний продолжает поражать дикаря своими поступками. Лучшие варианты картины находятся в Мюнхене и в Касселе (два варианта). Эрмитажный, судя по склонности к черноте, относится к позднему периоду.]

Кроме того, мы обладаем рядом превосходных портретов Йорданса. Очень красива в своей полной тесной композиции “Пирушка”, считавшаяся прежде почему-то “семьей Рубенса”, ныне же отождествляемая с семьей самого Йорданса;

Якоб Йорданс. Автопортрет с родителями, братьями и сестрами. Ок. 1615. Холст, масло. 175х137,5. Инв. 484. Из собр. Уолпола, Хоутон холл, 1779

типичен портрет старого, сытого, по-видимому, богатого и недалекого бюргера;

Якоб Йорданс. Портрет старика. 1636/38. Холст, масло. 154х118,5. Инв. 486. Из собр. Кроза, Париж, 1772

великолепными кусками живописи являются этюд старухи и этюд детских головок, и наконец, характерен для позднейшего периода деятельности художника пышно скомпонованный портрет молодых супругов, в бесцветной гамме и в преувеличенной округлости линий которого чувствуются уже новые вкусы. Здесь сказывается парижская мода, велеречие Лебрёна и известная светская манерность.

Оглавление книги