Книга: Течет река Мойка... От Фонтанки до Невского проспекта
Мойка, 57/Невский, 18 дом купца Котомина
Мойка, 57/Невский, 18 дом купца Котомина
Знаменитый петербургский дом Котомина принадлежит к числу интереснейших образцов жилого дома периода классицизма. Современный внешний облик здание получило после его капитальной перестройки по проекту зодчего В.П. Стасова в период 1812–1815 годов. Однако история участка, на котором он расположен, восходит к первым годам существования Санкт-Петербурга. По многообразию застройки этого земельного участка, граничащего с набережной реки Мойки, Невским проспектом и Большой Морской улицей, можно познакомиться не только с эпохальной историей Северной столицы, но и с ее архитектурой от периода основания города Петром I до наших дней. В 1705 году по повелению государя здесь построили просторный деревянный жилой дом для сподвижника и любимца императора адмирала Балтийского флота Корнелия Ивановича Крюйса.
Сегодня, всматриваясь в портрет знаменитого сподвижника Петра Великого, трудно поверить, что над его головой многократно нависали смертельные угрозы. Во времена строительства новой столицы и правления Петра I подобное случалось нередко. Это было время стремительных взлетов человеческих судеб, сменявшихся столь же быстрыми, порой трагическими падениями. Под следствием и страшным судом нередко оказывались самые преданные Петру I люди. В списке подобных государственных деятелей в период войны со Швецией оказался один из создателей регулярного российского флота адмирал Корнелий Иванович Крюйс, познавший на себе и милость, и великий гнев государя. Только заслуги перед российским государством спасли его от смерти и позора.
Голландец Корнелий Иванович Крюйс (1657–1727), военно-морской деятель, один из активных создателей русского флота, родился в Норвегии. В молодости совершал длительные плавания в Индию, к берегам Америки, работал на строительстве кораблей и гаваней. Много лет прослужил в голландском флоте в должности обертакелажмейстера. В период пребывания в Голландии Великого посольства Ф.А. Головин набирал в русскую службу опытных специалистов. Он-то и уговорил царя Петра взять капитана Крюйса во флот вице-адмиралом, утверждая в одном из писем, что «без такова человека у нас флот в добром состоянии не будет…» Моряк оправдал доверие. Он помог завербовать в Голландии необходимых мастеров и навигаторов, стал одним из создателей Азовского флота, командовал его эскадрой, готовил первые документы, регламентирующие морскую службу, в том числе «Статьи Крюйса» – прототип будущего Морского устава, составил карту Дона и Азовского моря.
Адмирал К. Крюйс
С 1704 года Крюйс вступил в командование флотом, организованным им на Балтике, обучал матросов, вербовал за границей кораблестроителей и морских офицеров.
Летом 1705 года русский флот под командованием адмирала Крюйса отбил все атаки шведов на русскую крепость Кроншлот и остров Котлин, благодаря чему удалось спасти возводимую царем новую столицу Петербурга. Шведский флот, потерпев неудачу, ушел к своим берегам.
За подобную победу полагалась немалая награда, но адмирал, защитивший Петербург, не был награжден. Сказался его нелегкий, конфликтный характер. Он всегда и везде конфликтовал с начальством и сослуживцами, всем говорил правду в лицо, если видел ущерб государеву делу или собственной чести. Посланный с донесением о победе капитан П. Сиверс сообщил царю, что адмирал не проводил предписанных государем учений флота, чем вызвал великий гнев монарха. Остался Крюйс без награды и после успешной обороны города от шведов летом 1708 года.
Укрепив подступы к столице, весной 1713 года Ф.М. Апраксин решил развивать наступление в Финляндии, расположив основные силы на судах галерной флотилии. Усилиями высадившегося десанта и конницы, действующей с суши, русские овладели большой частью Финляндии. Для нанесения удара по Швеции следовало провести в Ботнический залив галерную флотилию с русской пехотой, но путь ей преградил шведский королевский флот, стоявший у мыса Гангут.
9 июля 1713 года эскадра адмирала Крюйса из восьми кораблей, четырех фрегатов и четырех шняв вышла к Ревелю с целью соединиться с прибывшими туда дополнительными русскими судами. После этого Крюйсу предписывалось следовать к Гельсингфорсу для блокирования стоявшей там шведской флотилии. По распоряжению командующего русской эскадрой четыре легких корабля отправились вперед в качестве дозорных судов, получив приказ немедленно сообщить адмиралу о появлении кораблей противника. Около полудня 10 июля между островами Сомерс и Лавенсари русские обнаружили три неприятельских дозорных судна. Охотничий инстинкт морского волка Крюйса заставил его принять решение о немедленном преследовании шведов до ночи и взятии их на абордаж, после чего идти в Ревель и соединиться там с русскими кораблями. Наступившая темнота и полной штиль прервали преследование, но на рассвете недалеко от Гельсингфорса вновь появились три неприятельских дозорных шведских корабля. Крюйс на головной фрегате «Рига» вновь поднял красный флаг погони и велел командирам своих головных фрегатов «Св. Антоний» (капитан Рейс), «Выборг» (капитан-командор Шельтинг) и «Полтава» (капитан Геселер) догнать вражеские суда и незамедлительно взять их на абордаж. Выполняя распоряжение адмирала, командиры головных судов русской эскадры открыли по шведским кораблям пушечный огонь и приготовились к абордажной схватке. Но произошло непредвиденное. Эскадра тогда не располагала надежными выверенными картами Финского залива, и капитанов русских судов совершенно не насторожили непонятные для них действия шведов, все время менявших курс при своем бегстве от русских кораблей. Их маневры посчитали тогда намерением более выгодно напасть на русские суда. На самом же деле шведы попросту обходили известные им мели и подводные камни, на один из которых с ходу налетел русский фрегат «Выборг», поднявший сигнал бедствия. Вслед за ним к камню приткнулся и флагманский корабль «Рига». Крюйсу пришлось спустить флаг погони, два часа потратить на съемку с камня «Риги». А затем адмирал отправился спасать «Выборг», вместо того чтобы пересесть на один из быстроходных кораблей русской эскадры и довести преследование противника до завершения задуманной операции. Командир фрегата «Св. Антоний» Рейс, приблизившийся к неприятелю, ждал сигнала флагмана о начале абордажа. Сигнала он не дождался, дал залп и повернул назад. Воспользовавшись замешательством русских, шведские суда, проведя разведку, благополучно ушли в Гельсингфорс к своей эскадре.
Расколовшийся о камень «Выборг» спасти не удалось и его сожгли, после чего эскадра под командованием Крюйса направилась к Ревелю, а затем объединенные силы русских кораблей вернулись к Кроншлоту. Недостаточно продуманные действия Крюйса позволили благополучно спастись шведской эскадре и уйти с рейда Гельсингфорса, взятого в те дни русской пехотой. Разгневанный неудачей государь приказал судить виноватых и даже сам подготовил вопросы для рассмотрения их военным судом под председательством генерал-адмирала Ф.М. Апраксина. Крюйса обвинили в том, что им не были даны конкретные и точные распоряжения командирам кораблей русской эскадры, а он сам не выполнил должных оперативных действий при исполнении порученной ему боевой задачи.
Члены суда единогласно признали Крюйса виновным и 22 января 1714 года приговорили его к смерти, командира корабля «Св. Антоний» – к расстрелу, а командира «Выборга» Шельтинга перевели в младшие капитаны.
После суда, по сведениям историка В. Берха, Крюйс якобы заявил, что ни одна морская держава не вынесла бы столь сурового приговора. По легенде, император, желая быть объективным, разослал приговор главам соседних государств, и все они признали вердикт суда справедливым. Старому же моряку оставили шанс на помилование. По просьбе Апраксина, Меншикова и других приближенных Петр I ограничился ссылкой Крюйса в Казань. Для Рейса имитировали процедуру расстрела: завязали глаза, солдаты по команде офицера взяли ружья на изготовку… но тут прискакал адъютант и громко огласил указ царя о замене расстрела ссылкой.
Капитан-командор затонувшего фрегата «Выборг» Шельтинг продолжил свою службу в российском флоте. Вздорный и независимый характер Корнелия Крюйса не изменился и в казанской ссылке. Он продолжал конфликтовать и перечить местному начальству, указывая на свои неудовлетворительные жилищные условия и недоброкачественное питание. Губернатор Казани по требованию адмирала неоднократно переводил его в различные жилые дома, пытаясь создать бывшему царскому любимцу надлежащие для ссыльного «комфортные» условия.
Когда же многочисленные переезды по Казани надоели опальному моряку, он разгневался, собрал полсотни матросов и вселился с ними в особняк казанского губернатора.
После подобных действий старого моряка глава города стал вести себя по отношению к Крюйсу предупредительно и вежливо, поселил адмирала в прекрасном доме и позаботился об улучшении его рациона.
Из Казани Крюйс писал письма графу Апраксину, умоляя его испросить у царя помилование, и даже подавал просьбу самому государю. Не оправдываясь и не жалуясь на врагов своих, он только напоминал о своей многолетней службе; сокрушался, что прогневил государя; поздравил его с Гангутской победой; напоминал Апраксину, что они вместе служили государю и что теперь, больной и старый, разлученный с женой и детьми, он предается его великодушию и заступничеству; писал, что ему остается надежда «на милосердие его царского величества», за которого он жертвовал «последнею каплею крови».
Ссылка продолжалась тринадцать месяцев. Огромный Балтийский флот необходимо было готовить к новым походам и повышать его боеспособность. Царь наконец сменил гнев на милость. В 1715 году он отозвал Крюйса из ссылки на Балтику, вернул прежние чины и определил помощником к князю А.Д. Меншикову, поручив адмиралтейские дела и подготовку для эскадры флотских экипажей. Рассказывали, что в ответ на слова Петра Великого: «Я на тебя больше не сержусь» Крюйс с прямотой старого моряка ответил: «И я также перестал сердиться».
По возвращении из ссылки Крюйс напомнил в письме к петербургскому генерал-полицмейстеру Дивиеру о принадлежавшем ему ранее участке в Морской слободе «по сю сторону реки Мьи у самого Зеленого мосту напротив архитекта Леблона» и строении, за которое Крюйс заплатил 157 рублей. Но за год отсутствия адмирала его дом разобрали и куда-то перенесли, что, кстати, свидетельствует о том, что дом у адмирала действительно был деревянным, а не каменным, как считалось ранее. В обращении к обер-полицмейстеру столицы адмирал также писал, что на месте его дома теперь строится трактир.
Адмиральский дом действительно был построен по собственным чертежам адмирала Корнелия Крюйса. Он располагался на том самом месте, где до начала 1730-х годов находился Морской рынок, затем дом придворного портного Неймана, а в наши дни – «Литературное кафе». Трактир же, упомянутый в запросе Крюйса к столичному обер-полицмейстеру Дивиеру, находился на территории, ныне уходящей под арку дома № 55. Там действительно функционировало «Кружало», знаменитое казенное питейное заведение петровского времени.
Запрос-жалобу Корнелия Крюйса столичные власти признали справедливой. Заслуженному адмиралу, вернувшемуся в Петербург после годовой отлучки, незамедлительно выделили для строительства каменного дома прекрасный участок на Дворцовой набережной между домами обер-гофмейстера В.Д. Олсуфьева и камер-советника Адмиралтейства сенатора Г.П. Чернышова.
Крюйс продолжал ходить в море и оставался во флоте до своей смерти 3 июня 1727 года. Богатств он не нажил. Истинно русским адмирал не стал, не сменил ни веры, ни подданства. По просьбе старого моряка его прах захоронили в Голландии. Однако его имя навсегда вошло в историю российского флота.
В конце первой половины XVIII столетия на Луговой улице (будущей Миллионной), в непосредственной близости от Невской прешпективы, стоял дом вдовы генерал-лейтенанта лейб-гвардии Льва Васильевича Измайлова, выполнявшего в период правления Петра I весьма ответственные дипломатические поручения. Его особняк тогда представлял собой двухэтажный на подвалах каменный дом в семь осей с подворотней посредине.
Соседом генерал-лейтенанта Измайлова по Луговой улице являлся преуспевающий придворный столичный портной Иоганн Генрих Нейман, чей дом своим узким фасадом в три оси выходил на Луговую, а парадный фасад – на Невский проспект.
По официальному реестру зданий на набережной реки Мойки 1730-х годов участком с домом на углу Мойки и Невского проспекта владел купец-иноземец Октавий Бартоломео Герцын – состоятельный виноторговец, имевший во дворе каменный флигель, приспособленный для хранения заморских вин и крепленых напитков.
В 1748–1749 годах здание на набережной Мойки сменило хозяина. Им стал придворный «портных дел мастер» и владелец каменного углового дома на Луговой улице Иоганн Генрих Нейман. Новый хозяин, решив увеличить свои владения на столь перспективном и весьма выгодном месте, незамедлительно приступает к перестройке своих двух домов по проекту архитектора М.Г. Зем цова, придавшего новому зданию весьма оригинальный и привлекательный вид. О нем довольно часто писали столичные газеты, и он всегда притягивал к себе внимание любопытных горожан. Благодаря архивным изысканиям петербургских краеведов Л.И. Бройтман и Е.И. Красновой сведения о доме портного Неймана превратились из легендарных в исторические. Знакомя читателей с его историей, я позволю себе сослаться на них. Портной Нейман надстроил дополнительный этаж своего дома на углу Невской першпективы и Луговой улицы и капитально перестроил приобретенный дом на углу набережной Мойки и Невского проспекта. Между ними, вдоль главной столичной улицы, архитектор М.Г. Земцов предусмотрел в своем проекте продольный одноэтажный на подвалах жилой корпус, искусно соединивший два угловых противоположных дома на Мойке и Луговой улице. Посредине этой жилой перемычки на Невском проспекте зодчий пристроил небольшую великолепную башенку в два окна и два этажа. Разрабатывая проект нового дома для придворного портного Неймана, Михаил Земцов выполнил все требования и указания Комиссии о Санкт-Петербургском строении, в коих тогда предусматривалось: «Понеже оное место наугольное и находится к самой знатной и большой проезжей улице, того ради все то место застроить пристойно, отчего и вящая имеет быть красота…» Дом портного Неймана стал сразу же городской знаменитостью. Информация о здании не сходила со страниц «Санкт-Петербургских ведомостей».
Во второй половине XVIII столетия обитателями этой новостройки в основном являлись иностранцы, приезжающие в Россию в поисках счастья и заработка. «Санкт-Петербургские ведомости» с восторгом писали об экспозиционных кабинетах в доме портного Неймана, в которых заезжие иностранцы демонстрировали восковые персоны короля Франции с королевой, дофином и принцессами. Здесь же можно было увидеть «высокую фамилию его величества короля английского и всех знатнейших министров французского двора в совершенной величине их роста, в платье со всем убором, в котором они при дворе ходили…» Ради привлечения публики в свое заведение владельцы музея всякий раз подчеркивали, что одежда на восковых фигурах подарена им венценосными особами и специально выставлена на обозрение. Однако интерес столичной публики к подобному зрелищу постепенно угас, и его организаторы, собрав деньги, вернулись в Париж. На их месте оказывался «приехавший из немецкой земли купец Альбрехт, предлагавший горожанам широкий ассортимент сервизов и домашней посуды „из серпентинова камня“, не терпящего ничего ядовитого и очень полезного при самых разных болезнях». И подобная реклама в газете, призывающая раскупать чудодейственный товар немецкого купца Иоганна Даниэля Альбрехта, действовала. Доверчивые жители столицы расхватывали «серпентиновую» посуду ловкого немца. Немец уезжал, а газета начинала расхваливать виноградные вина содержателя «герберга» (трактира) немца Гаусмана, предлагая закусывать их свежайшими «устерсами» (устрицами).
В 1739 году в газетном объявлении приглашал всех желающих заходить «в самый последний дом на углу у Большого лугу на дворе партнова иноземца Неймана у Зеленого мосту против погорелых лавок» бывший хозяин дома на Мойке Октавий Бартоломео Герцын, торговавший разными сортами водки и виноградных вин, изготовленных за границей.
После строительства на противоположной стороне улицы деревянного Зимнего дворца для императрицы Елизаветы Петровны, значительную часть дома Неймана арендовали императорские службы. В доме тогда поселилась любимая камер-юнгфера царицы Е.К. Скороходова. Позже по указанию Елизаветы Петровны в доме разместили малолетних воспитанников Пажеского корпуса.
Сам хозяин и его семейство также имели местожительство в одной из просторных квартир собственного дома.
В 1788 году вдове портного Неймана Анне Марии после многоразовых залогов своей недвижимости пришлось продать унаследованный после смерти мужа дом супруге иноземного купца Иоганне Регине Шаде. Ее вторым мужем был польский надворный советник Бернагард фон Штинд. После смерти супруги он стал владельцем завещанного ему дома. Очередным хозяином жилого строения в 1807 году становится богатый петербургский купец Конон Борисович Котомин, обративший внимание на объявление в газете «Санкт-Петербургские ведомости» о продаже каменного дома надворного советника барона Бергарда фон Штинда. Считается, что состоятельный купец 1-й гильдии Конон Котомин до 1793 года являлся крепостным князя И.Б. Куракина и был уроженцем Ярославской губернии. Князь дал вольную не только будущему столичному купцу Конону Котомину, его жене Домне Осиповне и их детям – Дмитрию и Евдокии, но и брату Василию с его немалым семейством.
Приехав в Петербург, Конон Котомин первые годы состоял в звании торгующего крестьянина, затем вместе с отпущенными помещиком ярославскими крестьянами сколотил небольшую артель, стал закупать большие партии привезенных в петербургский порт товаров и организовал торговлю ими вразнос, обходя таким образом необходимость уплаты налогов в казну.
Накопив приличный капитал, Конон Борисович наконец-то смог записаться в столичное купечество, первоначально по 3-й гильдии, с получением при этом не только определенных обязанностей, но и прав. По законам тех лет, записываясь в 3-ю гильдию Конон Котомин «объявил по совести» размер своего капитала и заплатил городу 438 рублей – изначальный налог, а в 1812 году он «объявил по совести» свой капитал, позволивший ему записаться уже в 1-ю гильдию столичного купечества, и заплатил в казну за столь высокое свидетельство уже 2612 рублей.
Успешное ведение торговых дел позволило ему в 1807 году не только приобрести солидный дом в 1-й Адмиралтейской части города на Невском проспекте под № 18, но и сразу же приступить к его основательной капитальной перестройке. Ко времени покупки этого строения Котоминым фасады и планировка дома придворного портного Неймана уже не отвечали требованиям нового, XIX столетия и местоположению на главной магистрали столицы, в непосредственной близости от Зимнего дворца.
В Государственном историческом архиве и поныне хранится запись в книге планов Комитета городских строений о том, что 3 июня 1807 года «купец Котомин хочет каменное жилое строение перестроить и надстроить по фасаду четвертым этажом и выдвинуть в линию, как значится на плане красною линию». Из строительных документов тех лет явствует, что капитальная перестройка дома началась лишь в апреле 1812 и к 1814 году все работы в основном завершились, «нижний этаж по проспекту окончен, прочие этажи отделываются и на дворе флигель вчерне». Исследователь творчества зодчего В. П. Стасова Татьяна Евгеньевна Тыжненко в своей книге «Василий Стасов» (1990 г.) упоминает, что «большинство исследователей – В.Я. Курбатов, А.Г. Яцевич, В.А. Таубер и другие не называли до 1950-х годов имени автора перестройки дома.
В 1954 году В.И. Пилявский предложил на основе проведенных исследований свою версию об авторстве зодчего Стасова, поддержанную Г.Г. Гриммом. С тех пор во всех справочниках, монографических изданиях о Ленинграде и путеводителях приводится имя Стасова как строителя здания, хотя до сих пор в архивах и документах не встречается чертежей планов и фасадов этого сооружения, подписанных им».
С 1810 года общее руководство застройкой города частными жилыми домами возложили на архитекторов В.П. Стасова и Л. Руска. Стасов отвечал за урегулирование частной застройки на Васильевском острове и в Адмиралтейской части, что с большей долей уверенности позволяет предполагать его участие в постройке дома Котомина.
Дом петербургского купца Конона Борисовича Котомина причислен к числу наиболее интересных образцов доходного жилого дома периода классицизма. Его главный, парадный фасад длиной восемьдесят метров, обращенный на Невский проспект, строго ограничен размерами участка.
Т.Е. Тыжненко в своей книге приводит детальное описание перестроенного архитектурного объекта с характерными для зодчего В. П. Стасова приемами и деталями его главной фасадной стены с лоджиями-врезками и простым антаблементом без архитрава (нижней балки из трех горизонтальных частей антаблемента, лежащей на капителях колонн). Декор парадного фасада дома Котомина формируют два боковых ризалита в семь осей с лоджиями, охватывающие два нижних этажа. Центральная же часть в семнадцать осей была акцентирована трехчетвертным дорическим портиком в центре. Два нижних этажа отделяются от верхних дорическим антаблементом без архитрава и гладким аттиком с декоративными балясинами над лоджиями. Между верхними этажами проходит рельефная орнаментальная полоска выноса на вертикально вытянутых кронштейнах, разделенных масками горгон и лепными розетками. Оконные проемы не имеют обрамлений. Более торжественно оформлен третий этаж. В роли наличников его окон использованы треугольные фронтонные сандрики на изящных кронштейнах. Дом возвели из кирпича и оштукатурили. Фундамент здания бутовый, ленточный. Цоколь – гранитный. В доме уложены паркетные полы.
Часть фасада дома К.Б. Котомина на углу Невского проспекта и Большой Морской улицы
Внутреннее пространство дома Котомина, ограниченное его фасадами по набережной реки Мойки и Большой Морской улице, делилось поперечными флигелями на два двора.
Строение благополучно простояло без ремонта и каких-либо изменений до 40-х годов XIX столетия, принося хозяину огромный доход, почти 60 000 рублей в год. Котомин с выгодой сдавал в аренду помещения своего дома. В здании, перестроенном в один из первых столичных комфортабельных доходных домов и позже признанным «памятником архитектуры мирового значения», как правило, жили люди с немалым достатком.
Одним из арендаторов помещений в доме Котомина был известный дантист из Берлина Давид Валленштейн, которого активно рекламировала газета «Северная пчела», редактируемая известным журналистом и издателем Фаддеем Венедиктовичем Булгариным. Регулярно публиковавшаяся в «Северной пчеле», реклама являлась своеобразным гонораром Фаддея за услуги зубного врача.
Кстати, соредактор «Северной пчелы» также снимал квартиру в доме Котомина. За санацию своей полости рта «заклятый друг» А.С. Пушкина Фаддей Булгарин расплачивался хвалебными строками о своем персональном зубном враче в издаваемой им популярной столичной газете: «Не оскорбляя столичных зубных врачей ни словом, ни намеком мы рекомендуем зубного врача Давида Валленштейна, живущего у Полицейского моста, в доме Котомина». Реклама оказалась действенной, количество пациентов дантиста Валленштейна, среди которых числились даже члены царской фамилии, увеличивалось, росли и его заработки.
Кстати, в те годы дантисты всего мира использовали для протезирования не только искусственные, но и натуральные человеческие зубы. При этом никто не задумывался над тем, где и каким способом они добывались. Тот же Валленштейн неоднократно публиковал в газете своего клиента Фаддея Булгарина довольно странные объявления: «Имею честь уведомить почтенную публику, что недавно получил из чужих краев хорошую, прочную и весьма натуральную массу, употребляемую для вставления новых зубов, а также партию прекрасных белых и здоровых натуральных человеческих зубов, надеясь, что они будут соответствовать желанию каждого не только потому, что они красивы, натуральны, но и потому, что они чрезвычайно прочны».
Доктор Валленштейн процветал в русской столице, он разбогател и не собирался возвращаться на родину. В прекрасном доме на углу Мойки и Невского проспекта, у бывшего Зеленого моста, дантист дожил до глубокой старости.
В 1820-х годах в доме Котомина проживал вышеупомянутый журналист, издатель и по совместительству лучший агент и осведомитель III отделения Фаддей (Тадеуш) Венедиктович Булгарин, сын польского шляхтича, получивший свое имя в честь Тадеуша Костюшки.
После окончания Шляхетского корпуса в Петербурге он служил в Уланском полку и даже участвовал в военных действиях. В 1811 году Фаддея отчислили из рядов армии «по худой аттестации». Обидившись, он уехал в Париж и там вступил в армию Наполеона. Активно участвовал в войне с Россией в рядах французских улан. В одном из боев был взят казаками в плен. Через пять лет вновь поселился в Петербурге и преспокойно занялся журналистикой и издательской деятельностью. Издавал вместе с Н.И. Гречем популярную столичную газету «Северная пчела» и журнал «Сын отечества».
Ф.В. Булгарин
Соотечественники относились к нему неоднозначно, чаще – неприязненно.
Поэт А.Е. Измайлов тогда писал:
До 1825 года Булгарин слыл либералом, завел дружбу с Грибоедовым, Рылеевым и Кюхельбекером, набивался в приятели к Пушкину. После подавления восстания декабристов стал активным агентом и осведомителем III отделения, успешно сочетая труд журналиста и редактора с доносами на российских писателей и поэтов.
Каждый, кто когда-нибудь внимательно рассматривал знаменитую «Панораму Невского проспекта», не мог не увидеть на парадном фасаде дома Котомина множество вывесок продуктовых магазинов, лавок, мастерских и кафе. И это неудивительно, поскольку три верхних этажа дома Котомина занимали квартиры, а нижний этаж во все времена арендовали купцы, кондитеры, рестораторы и владельцы самых разнообразных мастерских, приносивших владельцу здания – купцу 1-й гильдии немалый доход.
В 1810-х годах в доме Котомина открыл свою первую лавку основатель известной впоследствии российской фирмы – Торгового дома «Братья Елисеевы» – Петр Елисеевич Елисеев. Более ста лет, с 1813 по 1917 год, купцы Елисеевы торговали винами и продовольствием. Покупка у Елисеева во все времена, даже в Елисеевском магазине № 1 в Ленинграде, всегда традиционно означала для всех одно: «Сделать вкусную и весьма добротную покупку». Так же как и Котомин, Петр Елисеев являлся выходцем из Ярославля, но в отличие от хозяина дома он и его сородичи никогда не были крепостными крестьянами, а назывались казенными поселянами, считавшимися свободными людьми, платившими подати государству.
В первые годы глава семьи считался в Петербурге торгующим крестьянином, а затем записался в столичное купечество, первоначально по 3-й, а затем по 1-й гильдии. Первая лавка, арендованная Петром Елисеевым, располагалась в нижнем этаже на углу здания, обращенного к Невскому проспекту и Большой Морской улице. В том же доме Котомина жил и сам хозяин магазина со своим семейством.
Петр Елисеев богател, открывал новые магазины, снимал складские помещения для хранения закупленной оптом продукции. Подрастали три сына, приучались к купеческому делу, помогали отцу в его работе.
Петр Елисеевич всегда с уважением относился к рекламе своей продукции и с удовлетворением отмечал ее действенность для своего дела. Популярная газета «Санкт-Петербургские ведомости» неоднократно публиковала его рекламные объявления: «На Невском проспекте у Полицейского моста, подле Англинского магазина, против того дома, где дают маскерады, в новопостроенном доме купца Котомина продаются разные товары во вновь открытой лавке…» «Англинский» магазин располагался тогда через дорогу, в соседнем доме № 16.
Со временем реклама товаров лавки купца Елисеева становилась более информативной, разнообразной и привлекательной для покупателей Центрального района города. В столичных газетах неоднократно публиковались объявления: «У Полицейского моста в доме купца Котомина в лавке № 6 продаются полученные на днях Крымские свежие груши и разное Киевское фруктовое варенье, крупные пупыпчатые финики, виноград, свежайший кишмиш, швейцарская сухая дуля, сыр пармезан лучший по 7 рублей фунт, швейцарские, голландские и английские лучшие сыры, да Архангелогородские копченые гуси, Коломенская медовая пастила, Кольская моченая морошка карага, Кольские соленые рыжики, голландские сельди, свежая и мешочная Астраханская лучшая икра и прочие товары».
Расширяя свою торговую империю, приобретая магазины не только в Петербурге, но и по всей России, братья Елисеевы до открытия знаменитого фирменного магазина на Невском проспекте, на углу Малой Садовой улицы, сохраняли свою «Елисеевскую» лавку в доме Котомина на Невском проспекте. В 1860–1870-е годы они занимали 4 комнаты на первом этаже с окнами на улицу и 4 комнаты, обращенные окнами во двор, 14 комнат в подвальном помещении для хранения товаров. Если в 1865 году их годовая арендная плата составляла 4700 рублей, то в 1871 году она выросла до 6000 рублей.
Особую популярность дому Котомина принесла знаменитая кондитерская Вольфа и Беранже. Их заведение являлось своеобразным популярным клубом, в котором встречались известные русские писатели, поэты, журналисты, художники и иные представители отечественной культуры и искусства.
Кондитерская в доме Котомина просуществовала довольно долго. Швейцарец Вольф являлся одним из совладельцев этого известного заведения на углу Невского проспекта и набережной Мойки. Вторым же совладельцем был его соотечественник кондитер Беранже. Кто только не бывал у Вольфа… Едва ли не все писатели и поэты пушкинской поры, да и сам Пушкин неоднократно посещал гостеприимную кондитерскую. В 40-х годах сюда нередко заходил молодой автор «Бедных людей» Федор Достоевский. В ту пору швейцарцы открыли в своем заведении два небольших зала – курительный и читальный, с широким выбором русских и иностранных газет и журналов. Именно по этой причине к Вольфу часто наведывался студент университета Николай Чернышевский. В дневниковых записях он упоминал о своих визитах на угол Мойки и Невского проспекта: «24 октября 1848 года – …у Вольфа читал „Отечественные записки“; 26 декабря 1849 года – у Вольфа читал в „Полицейской газете“ перепечатанные из „Петербургских ведомостей“ сообщения о процессе петрашевцев».
Мало кто знает, что в 1834 году владельцы кондитерской Вольф и Беранже перестроили свое предприятие, открыв в нем необычное кафе в оригинальном китайском стиле. Они даже изменили вывеску заведения. Теперь на ней значилось «Cafe chinois». При отделке помещений использовалась китайские мотивы: в обивке стен, мебели, фарфоровой посуде. Вечером в залах обязательно зажигали разноцветные китайские фонарики.
Кондитерская Вольфа и Беранже. Гравюра 1836 г.
27 января в кондитерской Вольфа и Беранже А.С. Пушкин ждал своего секунданта Карла Данзаса. В тишине малолюдного зала поэт тогда выпил свой последний стакан фирменного лимонада. Друзья вышли на занесенную снегом набережную Мойки, сели в парные сани, запряженные парой лошадей, и отправились на Черную речку.
После трагически завершившейся дуэли в кафе приходили люди, чтобы узнать о состоянии раненого Пушкина. Автор воспоминаний о тех днях писатель В.П. Бурнашев рассказывал, как в задней комнате кондитерской Владимир Сергеевич Глинка, племянник декабриста Ф.Н. Глинки, читал ему стихотворение М.Ю. Лермонтова «Смерть поэта». В это же время в общем зале кафе «посреди кучки военных и статской молодежи» читал собственные стихи «На смерть Пушкина» поэт и драматург, автор либретто оперы Глинки «Жизнь за царя» Е.Ф. Розен.
В год гибели Пушкина в журнале «Иллюстрация» появилось посвященное кондитерской стихотворение, которое приписывали Николаю Гречу:
В 1837 году в столицу приехала выдающаяся итальянская балерина Мария Тальони, она будет выступать в Петербурге более двух лет. В честь ее приезда кондитеры Вольф и Беранже изготовили пирог «Тальони». На нем владельцы знаменитой кондитерской тонкой нитью из крема изобразили эффектные «па» европейской знаменитости. «Стан, позы, костюмы ее переданы с удивительной точностью, – писали газеты. – Те, которые еще не видели настоящей Тальони, получат о ней по этому сахарному изображению самое благоприятное понятие, а те, которые ее видели, будут иметь самое сладкое воспоминание».
Начиная с 1885 по 1900-е годы в доме купца Котомина в помещении, где раньше располагалась кондитерская Вольфа и Беранже, некий Лейнер открыл ресторан. Заведение стало своего рода артистическим клубом. В нем проходили еженедельные встречи почитателей таланта русского музыканта, исполнителя на балалайке и организатора первого оркестра русских народных инструментов Василия Васильевича Андреева, традиционные дружеские застолья артистов Александринского театра, здесь постоянно обедал композитор П.И. Чайковский. Врач лейб-гвардии Измайловского полка В. Бертенсон в своих воспоминаниях писал в 1913 году, что «вскоре после открытия сада „Аквариум“ я со своим знаменитым пациентом Петром Ильичом Чайковским посетил летний театр этого развлекательного увеселительного заведения. В нем ежедневно проходили концерты пятидесяти пяти музыкантов под управлением Энгеля. В то время „Аквариум“ не был еще сборищем „этуалей“, как ныне, а был скромным садом, в котором играл довольно сносный симфонический оркестр Энгеля». Доктор и особенно Петр Ильич были весьма разочарованы услышанным. Дело в том, что в тот вечер в программе концерта стояло исполнение Третьей сюиты П.И. Чайковского для оркестра, которую в январе 1885 года впервые блестяще исполнил со своим оркестром дирижер Ханс Бюлов, который, как тогда писали газеты, «необычайно увлек публику переполненного зала Дворянского собрания».
В «Аквариуме» же сюита прозвучала весьма невыразительно, бледно. Огорченный Чайковский и его гость покинули сад, чтобы отправиться в ресторан Лейнера на Мойке и утешиться там огромной стерлядью. Последний раз Петр Ильич обедал у Лейнера 20 октября 1893 года, за пять дней до своей кончины.
Ресторан Лейнера являлся местом встречи Ф.И. Шаляпина, М.В. Дальского, Ю.М. Юрьева и других артистов. Народный артист СССР Юрий Михайлович Юрьев, служивший с 1893 года в Александринском театре, вместе со своим коллегой по сцене Мамонтом Викторовичем Дальским после спектаклей и благотворительных концертов довольно регулярно посещали ресторан Лейнера. В своих записках Ю.М. Юрьев вспоминал: «После благотворительных концертов мы все втроем отправлялись в наш излюбленный ресторан Лейнера» (имеются в виду Ф.И. Шаляпин и В.М. Дальский. – Г. З.). «Частые посещения мною этого ресторана создало в публике легенду о моем непробудном пьянстве», – отмечал позже Шаляпин.
За немалый период существования дом Котомина постепенно менял свой наружный облик.
В начале 1850-х годов по инициативе очередного владельца здания были наглухо заложены кирпичом обе удивительные по своей красоте и изяществу лоджии дома с целью увеличения торговых помещений лавок и магазинов, арендованных российским купечеством.
Через несколько лет к дому вновь пригнали мастеровых, заставив их срубить центральный портик парадного фасада здания, выступавшего на тротуар, и наглухо заложить кирпичом ворота по Большой Морской улице.
В 1873 году почетный гражданин Санкт-Петербурга, очередной владелец бывшего дома Котомина Н.А. Пастухов проводит перестройку и перепланировку дворовых флигелей на участке дома вместе с внутренней перепланировкой квартир жилого здания. После окончания работ строение, когда-то принадлежавшее купцу 1-й гильдии Конону Борисовичу Котомину, превращается в рентабельный рядовой многоквартирный жилой доходный дом в компании со своими дворовыми флигелями, заселенными по самую крышу менее состоятельными жильцами.
Мойка, 57/Невский, 18. Общий вид бывшего дома купца К.Б. Котомина. Фото 2011 г.
Всплеск рачительной заботы о себе дом испытал в советский период. Начиная с 1927 года здание находится под неусыпным контролем технических комиссий, предупреждающих хаотическую перепланировку квартир дома жильцами и их безграмотный ремонт.
В 1941 году крышу дома Котомина бережно укрыли досками и засыпали толстым слоем песка, однако это не уберегло здание от многочисленных пробоин, нанесенных осколками немецких бомб и дальнобойных снарядов.
В послевоенный период борьба за спасение знаменитого дома Котомина продолжилась. Нашлись энтузиасты, сумевшие доказать властям Ленинграда его культурную и историческую ценность. 30 августа 1960 года здание взяли под государственную охрану. В 1980-х годах опытные сотрудники «Ленжилпроекта» – архитекторы А. Полухина, Р. Шапиро, Л. Баинкова, конструктор В. Воробьев и главный инженер проекта О. Минервин – возвратили первозданный облик памятнику зодчества начала XIX века. Открылись застроенные некогда лоджии, расположенные в угловых частях здания со стороны Невского проспекта. На месте заложенных окон на парадном фасаде здания вновь появились ниши. Освобождены колонны, выложены заново стены лоджий, под них подведены надежные фундаменты.
Реставрационные работы дома Котомина проводились быстро, но тщательно, с максимальным сохранением и использованием уцелевшей старой кладки стен.
Ленинградский журналист Эдуард Аренин сокрушался, что «в прошлом столетии в помещении дома Котомина, где некогда располагалась кондитерская Вольфа и Беранже, теперь находится магазин Ленкультторга и ничего больше уже не напоминает о былом уюте у Вольфа». Эту оплошность также исправили. В левой части дома Котомина, в первом и втором этажах, в 90-х годах ХХ столетия устроили «Литературное кафе», окна которого, как и прежде, смотрят на старую набережную Мойки и Невский проспект.
С 1983 года в левой части здания работал магазин «Старая книга», продолжая замечательную историческую традицию находившегося здесь до революции книжного магазина А. Дейбнера, комиссионера Публичной библиотеки и поставщика учебных заведений Санкт-Петербурга.
Уникальный участок старого Петербурга – набережная реки Мойки от истока до Зеленого моста, так же как и ее продолжение до устья неподалеку от акватории Финского залива – относят к центру культурной жизни города, которому по воле истории пришлось осуществлять пространственную связь между другими частями Северной столицы. Именно благодаря этому Мойка с ее набережными и примыкающими к ней зданиями всегда являлась «интересным куском города», без которого невозможно себе представить в полном объеме общую картину жизни Санкт-Петербурга.
Оглавление книги
