Книга: Течет река Мойка... От Фонтанки до Невского проспекта

Сквозные участки правобережья Мойки от Круглого рынка до Певческого моста

Сквозные участки правобережья Мойки от Круглого рынка до Певческого моста

В конце 1716 года, в полном соответствии с императорским указом, завершается сооружение набережной Мойки. В это же время дома, построенные на правом берегу реки в начале XVIII века, сносятся или капитально перестраиваются.

Одновременно с этим в конце первого десятилетия XVIII столетия началась застройка Немецкой улицы. Подобное обстоятельство впоследствии обусловило образование так называемых сквозных земельных наделов, расположенных в границах правого берега Мьи и Немецкой (будущей Миллионной) улицы от Круглого рынка до Певческого моста. Именно Мойка тогда предопределила «красную линию» для строений собственного правобережья и для домов, расположенных на южной стороне Миллионной улицы. Если дома, возведенные на ее северной стороне, выходили фасадами на Дворцовую набережную, о берега которой разбивались волны их городской доминанты – полноводной Невы, то парадные подъезды роскошных особняков южной стороны этой же магистрали обращались лицом к Мойке.

Со временем сквозные участки правого берега Мойки от дома № 3 – старого Круглого рынка, до широкого Певческого моста периодически изменяли свои размеры и форму, а после продажи нередко даже делились на отдельные части, обустраиваемые новыми владельцами собственными строениями, меняющими традиционную историческую ориентацию главных фасадов новостроек.

За оригинальным зданием Круглого рынка на правом берегу Мойки располагается дом № 5, построенный на сквозном участке, проходящем от набережной реки до Миллионной улицы (№ 6).

Императрица Екатерина I

Дом № 6, расположенный на противоположной стороне этого сквозного обширного земельного надела, относился к числу наиболее заметных построек Миллионной улицы и своей роскошью подтверждал столь необычное наименование старейшей магистрали Северной столицы. В 1733 году императрица Анна Иоанновна пожаловала земельный надел с деревянным домом на правом берегу речки Мьи сенатору и камергеру Павлу Федоровичу Балку за радение и верную государеву службу. К жалованному участку новый хозяин прикупил дополнительно три соседних надела и приступил там к строительству огромного каменного особняка в полном соответствии с проектом, составленным знаменитым столичным зодчим И.К. Коробовым. В сегодняшнем перестроенном доме № 6 на Миллионной улице с трудом можно разглядеть контуры того старинного барского двухэтажного каменного особняка на высоком каменном подполье с мезонином в центре.

Род Балков, или, точнее, Балкенов, довольно старинный. Его российские представители являлись выходцами из Вестфалии – исторической немецкой области между реками Рейн и Везер. Вначале они переселились в Ливонию, где ревностно служили шведскому королю. В первые годы XVIII века майор Н.И. фон Балкен завербовался на службу к русскому царю. В рядах царской армии его сын – Федор Николаевич Балк уже воевал в звании генерал-поручика и был замечен царем Петром I, женившим его на Матрене Ивановне Монс, старшей сестре царской пассии – Анны Монс.

Матрена Ивановна Балк благодаря своей энергии и неимоверной активности быстро сумела заслужить расположение царицы Екатерины Алексеевны и даже подружиться с ней до такой степени, что сам Петр I в письме к жене упоминает имя подруги государыни: «Отпиши ко мне, – спрашивал Петр Катерину 14 августа 1712 года, – к которому времени родит Матрена, чтоб мне поспеть?»

А.И. Ушаков, начальник Тайной канцелярии

Она вошла в историю, как придворная сводница, организовавшая любовные свидания царицы Екатерины Алексеевны со своим братом – камергером Виллимом Монсом.

Поздним вечером 8 ноября 1724 года дом Виллима Монса на набережной Мойки посетит начальник Тайной канцелярии Андрей Иванович Ушаков и объявит бывшему фавориту Петра I о его аресте, прикажет отдать шпагу, отберет ключи, опечатает бумаги и увезет арестованного в Тайную канцелярию.

Весть об аресте Виллима Ивановича Монса поразила высшее петербургское общество.

В пятницу, 13 ноября 1724 года, ранним утром в дом генерала Ф.Н. Балка прибыл А.И. Ушаков и под усиленным конвоем препроводил его жену в свою канцелярию. В этот же день арестовали и ее сына – первейшего придворного щеголя и красавца Петра Федоровича Балка. Последовали также и другие многочисленные аресты, но они производились весьма деликатно, незаметно, без особой огласки и насилия. Русский историк М.И. Семевский полагал, что «император специально распорядился не афишировать действия работников Тайной канцелярии и не разглашать никому результаты „розыска“, ибо стыдился являть жестокость по делу, слишком близкому его сердцу, или же Екатерина, по народному выражению, „своим волшебным кореньем“ продолжала и в эти страшные минуты „обводить“, т. е. смягчать, ублажать государя».

Начался «розыск» по делу. В стенах страшной Тайной канцелярии шли допросы, изучались ворохи изъятых документов о казнокрадстве и взятках арестованных. Отдельно, в узком кругу доверенных лиц, знакомились с любовной перепиской камергера Виллима Монса и императрицы Екатерины Алексеевны.

Допросы в застенках Петропавловской крепости в присутствии императора проходили особенно сурово. Допрашиваемые трепетали от страха. Не все тогда понимали, что аресты Виллима Монса, его сестры с сыном вызваны сугубо личной обидой, нанесенной императору камергером. Обидой, поразившей царя до глубины души. Кипа изъятых бумаг с любовной перепиской подтверждала связь Виллима Монса и его «дорогой Катеринушки, друга сердешного».

Хотя вина других арестованных во взятках и казнокрадстве предъявлялась вполне обоснованно, для Петра, являлась по сути некой ширмой, предлогом к осуждению и суровому наказанию соперника. Петр I еще до ареста Виллима Монса принял решение стереть его с лица земли.

Издатель дневника камер-юнкера герцога Голштейн-Готторпского обер-камергера Берхгольца Бюшинг отмечал, что «настоящею причиной казни Монса было обвинение его в неприличной короткости с императрицею». Поэтому розыск по делу Монса и его соучастников провели довольно быстро.

13 ноября 1724 года, пополудни, отряд солдат с барабанщиками и чиновником прошествовал по улицам и площадям Санкт-Петербурга и при остановках собравшейся толпе громогласно объявляли, что «так как камер-юнкер Монс и сестра его Балк брали взятки и за то арестованы, то каждый, кто что-нибудь знает об этом или кому доводилось давать им, то под страхом тяжкого наказания должен непременно заявить об этом». Чиновник после устного оглашения призыва Тайной канцелярии прибивал на столбе бумагу с текстом подобного обращения к населению города.

Улик и доказательств по взяткам Виллима Монса и его подельников оказалось так много, что глава Тайной канцелярии и главный российский инквизитор А.И. Ушаков счел возможным передать арестованных «вышнему суду».

Утром 14 ноября 1724 года состав «вышнего суда» собрался в Зимнем дворце и провел заседание. 15 ноября суд завершил свою работу и заключил, что «Монс по делу явился во многих взятках и вступал за оные в дела, непринадлежащия ему, и за вышеписания его вины мы согласно приговорили: учинить ему, Виллиму Монсу, смертную казнь, а именье его, движимое и недвижимое, взять на его императорское величество. Однако нижеподписавшихся приговор предается в милостивое рассуждение его императорского величества». Петр, «по милостивом рассуждении», на полях доклада начертал собственноручно: «Учинить по приговору».

Все сделано по форме и закону. Однако, торопясь с исполнением приговора, император не стал дожидаться приговора подельникам Монса, а собственноручно начертал в тот же день:

В этот же день, 15 ноября 1724 года, по указу Петра I всенародно объявили: «Завтра, то есть 16-го числа сего ноября, в 10 часу пред полуднем, будет на Троицкой площади экзекуция бывшему камергеру Виллиму Монсу да сестре его Балкше, подьячему Егору Столетову, камер-лакею Ивану Балакиреву – за их плутовство такое, что Монс и сестра его, и Егор Столетов, будучи при дворе его величества, вступали в дела противныя указам его величества не по своему чину, и укрывали винных плутов от обличения вин их, и брали за то великие взятки; и Балакирев в том Монсу и протчим служил. А подлинное описание вин их будет объявлено при экзекуции».

Вот как описал церемонию казни русский историк М.И. Семевский в книге «Царица Катерина Алексеевна, Анна и Виллим Монс»: «В понедельник 16 ноября, рано утром, на Троицкой площади, перед зданием Сената все было готово к казни. Среди сбежавшегося народа поднимался высокий эшафот; на нем лежала плаха да ходил палач с топором в руках: мастер ждал своей жертвы. У помоста торчал высокий шест. Тут же можно было видеть другого заплечного мастера с кнутом да молодцов, выхваченных из серого народа: они должны были заменить, по обычаю того времени, подставки или деревянных „кобыл“ позднейшего времени – на спины их вскидывали осужденных на кнутобойню.

В 10 часов утра конвой солдат показался из-под „Петровских“ ворот крепости; за ним следовал Монс, исхудалый, измученный, если не физической болью, то нравственными страданиями. На эшафоте прочитали приговор. Выслушав его, Монс поблагодарил читавшего, простился с пастором и отдал ему на память золотые часы с портретом Екатерины, сам разделся, попросил палача как можно поскорее приступить к делу и лег на плаху. Палач исполнил просьбу… Несколько минут спустя голова красавца Монса мертвыми глазами смотрела с шеста на народ, кровь сочилась из-под нее и засыхала на шесте...

У трупа брата генеральша, бывшая гофмейстерина статс-дама, выслушала следующее: „Матрена Балкова! Понеже ты вступила в дела, которые делала через брата твоего Виллима Монса при дворе его императорского величества, дела, непристойные ему, и за то брала великие взятки, и за оные твои вины указал его императорское величество: бить тебя кнутом и сослать в Тобольск на вечное житье“.

Проводам в ссылку предшествовало пять ударов по обнаженной спине…»

Через шесть дней Матрену Ивановну Балк отконвоировали под охраной сержанта и двух солдат в Тобольск. Оба ее сына, Петр и Павел Балки, были высланы в Гилян – один капитаном, другой унтер-офицером. Тело Монса целую неделю находилось на помосте, а когда эшафот сломали, труп уложили на особое колесо – догнивать.

Через два месяца после казни на Троицкой площади, «в начале шестого часа пополуночи 28 января 1725 года, под шепотом благочестивых напутствий и молитв тверского архиерея, император Всероссийский Петр I испустил последний вздох».

Новая императрица Екатерина Алексеевна по исконному русскому обычаю награждала своих приближенных, амнистировала государственных преступников и возвращала из ссылок государственных деятелей царствования Петра Великого. Историк М.И. Семевский в этой связи отмечал: «Еще тело императора стояло во дворце, еще только что возвещалось по улицам столицы о предстоящем церемониале его погребения, а Екатерина Алексеевна изрекла милостивое прощение своей довереннейшей подруге».

Высочайший указ повелевал генерал-майору и лейб-гвардии майору Андрею Ивановичу Ушакову, проводившему «розыск» по делу Виллима Монса, «озаботиться о возврате лиц, так недавно арестованных, допрашиванных и переданных в руки заплечных мастеров».

Прощение своей подруги и сводницы излагалось в указе императрицы в принятой стандартной форме: «Ради поминовения блаженные и вечно достойные памяти его императорского величества и для своего многолетнего здравия: Матрену Балкшу не ссылать в Сибирь, как было определено по делам вышнего суда, но вернуть с дороги и быть ей в Москве. Детей ея, Петра да Павла, вместо ссылки в гилянский гарнизон, определить в армию теми же чинами, в каких посылали их в Гилян».

Компрометирующие Екатерину Алексеевну любовные письма Виллима Монса и от нее Монсу, князь Александр Данилович Меншиков сжег, дабы они не смогли впредь бросать тень на новую императрицу.

Семейство Балков вернулось в столицу и продолжало строить карьеру, получая генеральские чины, звания камергеров и высокие государственные ордена. Сыновья Матрены Ивановны умело продвигались среди отмелей и камней придворной жизни и отличались довольно своеобразными заслугами при императорском дворе. Павел Федорович и его приятель обер-шталмейстер Куракин умели шутками и анекдотами веселить императрицу Анну Иоанновну, могли вовремя польстить временщику Бирону, и хотя Павел Федорович ни к каким делам допускаем не был, но все же регулярно получал за свои способности награды, чины и скончался 4 октября 1743 года в чине генерал-поручика, кавалера ордена Св. Александра Невского и действительного камергера.

Его младший брат Петр Федорович Балк умер в 1762 году также в чине генерал-поручика и кавалером ордена Св. Александра Невского. Дочери Павла Федоровича Балка удачно вышли замуж – Наталья Павловна за князя П.М. Щербакова, Мария Павловна за обер-егермейстера князя С.М. Нарышкина, человека знатного, богатого, однако на двадцать лет старше своей супруги.

Младшая дочь камергера Павла Федоровича Балка, фрейлина Елизаветы Петровны Матрена Павловна, девица бойкая, сама находит себе жениха и вскоре выходит замуж за красавца камергера Сергея Салтыкова, ставшего впоследствии любовником великой княгини Екатерины Алексеевны.

Трагично сложилась судьба дочери Матрены Ивановны Балк – Натальи Федоровны – придворной дамы и супруги Степана Васильевича Лопухина, щедро осыпанного милостями и наградами правительницы Анны Леопольдовны. Все семейство Лопухиных весьма негативно отнеслось к узурпации власти взошедшей на престол Елизаветой Петровной.

Придворная дама Н.Ф. Лопухина

Наталья Федоровна Лопухина унаследовала от своей матери отрицательные черты, такие как любовь к дворцовым интригам и раздорам. В столичном доме сенатора Лопухина и на его приморской даче на 12-й версте Петергофской дороги часто собирались единомышленники супругов Лопухиных и за обедом открыто вели бесконечные разговоры антиправительственного толка. В них довольно часто допускались неуважительные высказывания придворной дамы Лопухиной и ее супруга в адрес императрицы и членов правительства. Подобные дерзости и оскорбления в адрес Елизаветы Петровны станут позже причиной драматических событий, произошедших в жизни семейства Лопухиных и их близких друзей.

В этот период в России существовали два непримиримых политических противника: любимец государыни и ее домашний врач Лесток и родственник Лопухиных – вице-канцлер граф А.П. Бестужев, уверявший Елизавету Петровну в двойной политической игре ее придворного лекаря. Лесток со своей стороны не упускал случая, чтобы насолить Бестужеву и его родне. И такой случай вскоре придворному лекарю представился. Сосланные после переворота в отдаленные губернии приближенные Анны Леопольдовны теперь находились под присмотром офицеров-приставов, доверенных Лестока. Кирасира поручика Бергера приставили в качестве пристава к графу Левенвольде, отбывавшему ссылку в Соликамске. Узнав об этом, придворная дама Наталья Федоровна Лопухина, некогда приятельница сосланного графа, поручила своему сыну, камер-юнкеру при дворе Анны Леопольдовны, передать через Бергера ссыльному Левенвольде в Соликамск, что граф в Петербурге не забыт своими друзьями и почитателями и не должен падать духом, ибо вскоре не замедлят наступить для него лучшие времена. Курляндец Бергер с блеском выполнил поручение своего шефа, воспользовавшись надежным русским приемом, в основе которого во все времена пребывала поговорка: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Он и его приятель капитан Фалькенберг пригласили Ивана Лопухина в трактир, напоили, и тот поведал иноземцам все, что услышал и узнал в доме своих родителей, в том числе о неуважительных высказываниях в адрес императрицы, что она якобы ездит в Царское Село вместе «с дурными людьми, любит спиртные напитки и что ей не следовало быть наследницей на престоле, ибо она незаконнорожденная и родилась за три года до венчания своих родителей», что «нынешние правители – все дрянь, не то что прежние – Остерман и Левенвольд. А императору Иоанну вскоре поможет прусский король, при этом с ним обязательно выступит рижский гарнизон, коему поручено сейчас стеречь низложенного истинного российского императора и его мать. Нынешней императрице с ее трехстами гвардейцами-канальями не осилить их напор. Скоро, скоро наступят перемены. Отец мой писал моей матери, чтобы я никаких милостей у нынешней государыни не искал».

Далее И. Лопухин с важностью произнес, что де «австрийский посол маркиз Ботта императору Иоанну – верный слуга и добродетель». Получив подробный рапорт своих агентов, Лесток сразу же поспешил к Елизавете Петровне. Реакция императрицы последовала незамедлительно. Придворную даму Н.Ф. Лопухину и ее семью арестовали. Розыск по делу Лопухиной проводили начальник Тайной канцелярии А.И. Ушаков, генеральный прокурор Сената князь Н.Ю. Трубецкой и придворный лекарь Лесток.

Иван Лопухин сразу же во всем признался, оговорил свою мать и Анну Гавриловну Бестужеву – супругу вице-канцлера. Допрошенный с особым пристрастием глава семьи Степан Васильевич Лопухин показал, что маркиз Ботта действительно говорил, что «было бы лучше и покойнее, если бы принцесса Анна Леопольдовна властвовала, да и он сам, Степан Лопухин, также считал, что было бы лучше и желательнее, чтобы принцесса по-прежнему оставалась правительницей, потому что он недоволен государыней за то, что оставлен без награждения чином. Он также сознался в том, что действительно говорил: „Государыня де рождена до брака и прочие непристойные слова при этом произносил“».

Н.Ю. Трубецкой, генеральный прокурор Сената

Жестокой пытке на дыбе подвергли не только Степана Лопухина, но и его жену Наталью, сына их Ивана и Анну Бестужеву.

Вместе с ними к розыску привлекли многих лиц, обвиненных в том, что слышали все непристойные речи и не донесли. Учрежденное в Сенате Генеральное собрание приговорило: всех троих Лопухиных к колесованию и вырезанию их языков. Лиц, знавших обо всем, но не доносивших – Машкова, Зыбина, князя Путятина и жену камергера Софию Линиенфельд, – казнить отсечением головы. Иных, менее виновных, – сослать в деревни. Однако императрица при утверждении приговора все же значительно смягчила всем наказание: «Главных виновных – Лопухиных и Бестужеву – высечь кнутом и, урезав языки, отправить на всю жизнь в ссылку. Других – высечь кнутом и сослать в Сибирь. Имущество всех осужденных конфисковать».

В конце лета, 31 августа 1743 года, Наталью Федоровну Лопухину на городской площади прилюдно били кнутом, после чего палач на эшафоте урезал ей язык. Затем бывшую придворную даму отправили навечно в сибирскую ссылку. Из нее она была освобождена указом о помиловании, подписанным уже новой российской императрицей – Екатериной II.

В тот же 1743 год, старший сын Матрены Ивановны Балк и родной брат Натальи Лопухиной – Павел Федорович, успев завершить строительство роскошного особняка, внезапно умирает от апоплексического удара. Все свое движимое и недвижимое имущество камергер завещал своим детям.

Владелицей нового особняка на сквозном участке Балка, в границах набережной реки Мойки и Миллионной улицы, становится его младшая дочь, названная в честь свой знаменитой бабки Матреной. Любимая фрейлина Елизаветы Петровны через некоторое время становится официальной владелицей отцовского дома. Вскоре Матрена Павловна Балк выходит замуж за камергера Сергея Васильевича Салтыкова, доброго приятеля будущего российского императора Петра III и, как многие считали, первого любовника его супруги, будущей российской императрицы Екатерины Великой. Тогда же великая княгиня в своих записках описала обстоятельства, при которых, собственно, и совершился брак фрейлины Матрены Балк с красавцем Сергеем Салтыковым. Это произошло весной 1750 года в Царском Селе, куда по распоряжению императрицы выехал «малый двор» великого князя Петра Федоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны. Молодежь веселилась, ездила на охоту и каталась на качелях. «На этих качелях, – вспоминала Екатерина Алексеевна, – девица Балк пленила Сергея Салтыкова, камергера великого князя. На другой же день он ей сделал предложение, которое она приняла, и в скором времени он на ней женился».

С.В. Салтыков, камергер

Бытовало мнение, что Сергей Васильевич Салтыков оказал «дружескую услугу» наследнику, в результате которой на свет появился будущий российский император Павел I. После подобного «патриотического» поступка Елизавета Петровна, для которой вопрос об отцовстве не являлся секретом, забирает внука к себе на воспитание, подальше от наследника с его явными признаками полного мужского бессилия, а фактического продолжателя рода правящей династии – камергера С.В. Салтыкова срочно отправляет с дипломатической миссией в Стокгольм, а затем повелевает исполнять полномочия российского посла в Гамбурге, Париже и Дрездене. Его имя все реже и реже упоминается на светских столичных раутах и в аристократических салонах. Многие полагали, что камергер намеренно удалился от двора. Правда, петербургский краевед А.А. Ива нов в книге «Дома и люди» предполагает, ссылаясь на мемуары одного из издателей популярной столичной газеты «Северная пчела», что «Греч в своих „Записках“ указывает год его смерти – 1807-й, но трудно сказать, насколько это достоверно. Несомненно лишь то, что жена намного пережила мужа, скончавшись лишь в 1813 году, но ее долгая жизнь не оставила каких-либо следов в истории». Матрена Салтыкова «прославилась» разве что своей скупостью, имея обыкновение нарочно ссориться с подрядчиками, чтобы прогнать их, не уплатив за уже выполненную работу. Овдовев, она продала дома на Миллионной мужу своей сестры Марии Павловны Балк-Полевой-Нарышкиной – князю С.К. Нарышкину.

Княгиня М.П. Нарышкина

Князь Семен Кириллович – представитель старинного знатного княжеского рода, богатый вельможа и близкий родственник Петра Великого. Женитьбой на Марии Павловне Балк он намного увеличил свое состояние.

Это была замечательная пара. Мария Павловна в молодости отличалась красотой, статной фигурой и величественной осанкой, всегда с изысканностью одевалась, вызывая приступы зависти и ненависти у царицы Елизаветы Петровны. На балах и светских приемах императрица открыто демонстрировала свое крайнее недовольство изысканностью нарядов супруги князя С.К. Нарышкина. Однажды, выйдя из себя, она на глазах у шокированных придворных собственноручно срезала ножницами с головы княгини Нарышкиной милое украшение из лент.

Овдовев, Мария Павловна унаследовала по духовному завещанию внушительных размеров состояние, и все же, несмотря на это, через два года после кончины князя она дала объявление в газету о продаже великолепной библиотеки своего мужа: «Декабря, с 1 числа будет с публичного торгу продаваться в доме ее высокопревосходительства М.П. Нарышкиной, состоящем в большой Миллионной, подле главной аптеки, оставшаяся библиотека после покойного супруга ее, обер-егермейстера Семена Кирилловича Нарышкина, состоящая большей частью из французских книг».

Князь П.П. Щербатов

29 мая 1793 года секретарь российской императрицы Екатерины Великой – А.В. Храповицкий внес очередную запись в дневнике: «Вчера ввечеру умерла Марья Павловна Нарышкина. Ее Величество сказывала мне о том с сожалением, вспоминая, что в молодых летах вместе с нею резвилась и спрашивала: жива ли сестра ее, княгиня Щербатова? Но та за год уже умерла».

Дом и огромный сквозной участок от Мойки до Миллионной улицы перешли по завещанию сыну ее старшей сестры князю Павлу Петровичу Щербатову – племяннику русского историка М.М. Щербатова.

Получив столь большое наследство, тридцатилетний князь Павел Петрович оставляет военную службу в гвардейском Преображенском полку, Екатерина II жалует ему должность действительного камергера, женится по любви на фрейлине Анастасии Валентиновне, дочери генерал-фельдмаршала графа В.П. Мусина-Пушкина. Князь оказался весьма рачительным хозяином, привел в должный порядок запущенный огромный усадебный участок и великолепный особняк (дом № 6), выходящий своим фасадом на Миллионную улицу.

Заботясь об увеличении доходности огромного сквозного земельного надела, П.П. Щербатов в конце 80-х годов XVIII столетия возводит на набережной Мойки двухэтажный каменный флигель (дом № 5) с аркадой в первом этаже, с девятью торговыми лавками, сдаваемыми в аренду местным купцам. Через год по распоряжению князя здание надстроили третьим этажом, оформили фасады дома рустом и лепными деталями. В результате перестройки здания на набережной Мойки появился оригинальный образец доходного жилого дома с уличной торговой галерей на девять лавок и обращенными во двор галереями-коридорами. Князь Павел Петрович иногда сдавал в аренду некоторые покои в своем главном особняке на Миллионной улице. В 1810-х годах в его доме несколько лет жил знаменитый французский художник-портретист Шарль-Бенуа Митуар, удостоенный в 1813 году звания академика Петербургской Академии художеств.

Граф А.Н. Зубов

Считают, что французский художник написал четыре прекрасных портрета князя П.П. Щербатова и его супруги – княгини Анастасии Валентиновны. Ранее эти работы приписывались кисти О.А. Кипренского.

Однако большинство отечественных искусствоведов, основываясь на результатах объективных технических экспертиз, все же продолжают утверждать, что автором замечательных портретов князя и княгини Щербатовых является их гость из Франции. Споры и дискуссии об авторе портретов продолжаются, поэтому ныне они выставляются под нейтральной подписью: «Работа неизвестного мастера первой четверти XIX века».

После смерти четы Щербатовых их наследница, единственная дочь Наталья Павловна, вышедшая замуж за графа А.Н. Зубова, приняла решение о продаже родового надела и особняка.

Покупателем оказалась некая Рубцова, перепродавшая через несколько лет особняк и огромный сквозной участок жене действительного статского советника О.П. Зубовой.

В 1857 году бывший участок Балков – Нарышкиных – Щербатовых казна выкупает у О.П. Зубовой под строительство служебного корпуса Запасного дворца и Конюшенного двора при Ново-Михайловском дворце. Перестроечными работами тогда руководил придворный зодчий А.И. Штакеншнейдер. Весь земельный участок вскоре заняли многочисленные конюшни и жилые помещения для прислуги великого князя Михаила Николаевича, дворец которого располагался неподалеку дом № 18 по Дворцовой набережной и № 19 по Миллионной улице.

В начале 1860-х годов зодчий полностью перестроил комплекс сооружений на участке дома № 5 на набережной реки Мойки и дома № 6 по Миллионной улице. Изменил фасад зданий, декорировал их пилястрами, убранством в стиле рококо (завитки в виде раковин, растительный орнамент, изогнутый в спирали, асимметрия декора). В дворовых строениях между Мойкой и Миллионной размещались конюшни и сараи. В построенных дворовых флигелях разместили великокняжеских слуг и конюхов. Примыкающая к набережной Мойке значительная часть земельного участка в 1863 году сдавалась в аренду известному мебельному фабриканту К.А. Туру. В бывшем барском особняке на Миллионной улице до 1917 года располагались основные службы великого князя Николая Михайловича и квартиры его служащих.

Долгое время в бывшем здании Запасного дворца и Конюшенном дворе при Ново-Михайловском дворце великого князя Николая Михайловича располагались кафедры, аудитории и учебные классы Северо-Западного государственного заочного технического университета.

Время, многочисленные перестройки и витиеватые надстройки лишили дом № 6 на Миллионной улице первоначальной красоты и изящества. О его сегодняшнем внешнем виде остроумно и точно написал в своей книге знаток нашего города А.А. Иванов: «Сегодня дом напоминает обедневшего аристократа, с нелепо нахлобученными двумя верхними этажами, надстроенными сравнительно недавно и никак не вяжущимися с изукрашенным фасадом „во вкусе Растрелли“.

Когда исторические здания надстраивают с забвением того, что имеют дело не с игрушечными сооружениями из кубиков, высоту которых можно менять произвольно, не сообразуясь ни с архитектурным обликом, ни с местоположением, – это ведет обычно не только к искажению наружного вида отдельных домов, но и к потере лица всей улицы в целом».

Набережная Мойки, 7. Бывший дом Х. Паульсена придворного лекаря Петра I

Далее, вниз по течению старой Мьи, на правой стороне ее набережной располагается сквозной участок с двумя сообщающимися зданиями, № 8 на Миллионной улице и № 7 на набережной Мойки. Дом № 7 на набережной с середины XVIII столетия принадлежал придворному лекарю-хирургу Христофору Паульсену, приглашенному на службу императором Петром I. Царь лично выбрал для понравившегося ему специалиста этот весьма престижный земельный надел и обеспечил лекаря всеми необходимыми строительными материалами. Талантливому врачу Христофору Паульсену, сделавшему прекрасную карьеру придворного хирурга, пришлось служить многим представителям семейства дома царей Романовых. Начав службу при Петре Великом, он завершил свою придворную карьеру в чине надворного советника в царствование Екатерины II. В этом же доме на Мойке родился и провел свое детство его сын – известный столичный архитектор и любимый ученик выдающегося русского зодчего Ю.М. Фельтена – Г.Х. Паульсен.

В 1787 году придворный хирург Христофор Паульсен умирает и дом согласно духовному завещанию переходит к его сыну – архитектору Готлибу Христофору Паульсену, перестроившему старое здание и реконструировавшему на принадлежавшем ему земельном участке дворовые флигели, превратив их в солидный доходный дом. На красной линии участка – Миллионной улице, наследник по собственному проекту построил современный по тому времени доходный дом. В корпусах доходных строений, обращенных на Мойку и Миллионную улицу, селились чиновники высокого ранга, а в полутемных квартирах с окнами, обращенными в узкий двор-колодец, – ремесленники и простолюдины.

Русский поэт и театральный критик П.А. Катенин

В 1825–1827 годах в жилом корпусе по набережной Мойки (дом № 7) жил знаменитый русский поэт, переводчик, критик, театральный деятель и почетный член Петербургской Академии наук Павел Александрович Катенин. Офицер лейб-гвардии Преображенского полка вышел в отставку и, поселившись в квартире дома № 7 на тихой набережной Мойки, всецело посвятил себя литературному творчеству, в котором весьма преуспел. «Он имел немало противников и соперников. Отставной полковник Преображенского полка, небольшого роста, подвижный и не лишенный некоторого изящества, он посещал театр с самоуверенным видом завсегдатая. В зрительном зале и за кулисами с мнением этого круглолицего, полнощекого и румяного молодого человека считались как с непререкаемым приговором. Он создавал и разрушал репутации. Этот отставной офицер – Катенин, вечно кипел как кофейник на конфорке», – говорил о нем злоязычный Филипп Филиппович Вигель – член литературного общества «Арзамас», знакомый Пушкина и впоследствии директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий, действительный статский советник.

Другие находили в нем сходство с Пушкиным. Ученый, поэт, драматург, блистательный собеседник, неподражаемый остроумец, первоклассный спорщик, он принадлежал к той же категории универсальных умов, что и Грибоедов, Герцен и поэт-славянофил Хомяков. Уступая им в литературном даровании, Катенин поражал современников безграничной обширностью познаний. П.А. Каратыгин писал о нем: «Катенин, критику которого всегда так уважал и Пушкин, и Грибоедов, был человек необыкновенного ума и образования: французский, немецкий, итальянский и латинский языки он знал в совершенстве, понимал хорошо английский язык и несколько греческий. Память его была изумительна. Можно положительно сказать, что не было ни одного всемирного исторического события, которые бы он не мог изложить со всеми подробностями; в хронологии он никогда не затруднялся; одним словом, это была живая энциклопедия». Страстный театрал, знаток сцены, чтец, драматург и театральный педагог, много и упорно трудился над переводами произведений Расина, Корнелия, Мариво для театров. Он никогда не старался угождать господствующему вкусу публики и шел своим путем.

Известный литературовед, писатель и знаток отечественной и западноевропейской литературы XIX века Леонид Петрович Гроссман отмечал, что «актеры считались в те времена вещью императора. Отсюда, с одной стороны, – их неприкосновенность для отзывов. Суждения об императорском театре, актерах, находящихся на службе его величества, почитались тогда неуместными. Каких только угроз и опасений не знали в те годы артисты, драматурги и зрители».

В своей книге «Пушкин в театральных креслах» Л.П. Гроссман приводит один из курьезных театральных эпизодов, иллюстрирующий, «насколько жестоко пострадал за эмоциональные проявления своего театрального впечатления знаменитый Катенин. Эпизод в театре послужил тогда основанием для целого „дела о неприличном поведении в театре отставного полковника Катенина и высылке его из С.-Петербурга, с воспрещением въезда в обе столицы“».

18 сентября 1822 года в театре во время бенефисного представления трагедии Озерова «Поликсена» вместо знаменитого актера Каратыгина, имевшего огромный успех у зрителей, Н.С. Семенова выводила на приветствие зрительного зала свою ученицу Азаревичеву, дебютантку, воспитанницу Театральной школы. Уязвленный несправедливостью к своему талантливому ученику, Катенин вместе с публикой начал громко выкрикивать из зала: «Каратыгина!» и «Азаревичеву не надо!»

Оскорбленная Семенова сразу же пожаловалась графу Милорадовичу. Столичный губернатор вызвал к себе Катенина и категорически запретил ему посещать театр во время выступлений Семеновой и тут же незамедлительно письменно рапортовал о случившемся инциденте императору, находившемуся тогда заграницей. Вскоре из Италии пришел ответ Александра I, приказавшего немедленно выслать Катенина из Петербурга. Павлу Александровичу даже не предоставили полагающихся на сборы 24 часов, а сразу же под присмотром полицмейстера спешно вывезли из города.

Русская актриса Н.С. Семенова

П.А. Катенин смог вернуться в столицу лишь после смерти императора в 1825 году. Он снял квартиру на Мойке в доме № 7.

В 1903–1904 годах по распоряжению предпоследнего владельца дома № 7 на Мойке полковника Н.Б. Глинки-Маврина техник-строитель А.К. Голосуев по собственному примитивному проекту надстроил обращенное на набережную реки здание. В 1905 году территорию сквозного участка и расположенные на ней строения приобретает богатая купчиха Е.Н. Бирина, вышедшая в 1906 году замуж за помощника петербургского градоначальника генерал-лейтенанта О.И. Вендорфа. Энергичная особа перестроила с помощью техника-строителя А.К. Голосуева по чертежам Г.П. Хржонстовского дом № 8 на Миллионной улице в духе архитектурных рационалистических течений тех лет. Здание превратилось в жилое строение с достаточно комфортабельными отдельными квартирами, охотно снимаемыми высокопоставленными чиновниками, представителями высшего командного состава российской армии и аристократической элитой Северной столицы.

В 1896–1898 годах в этом доме проживал корнет Кавалергардского полка Карл Густав Маннергейм – будущий маршал и президент Финляндии.

Дом № 7 на набережной Мойки формально принадлежал генерал-лейтенанту О.И. Вендорфу, а фактически всем сквозным участком владела его жена – Е.Н. Бирина, купчиха и директриса Дамского благотворительного тюремного комитета. В этом доме несколько лет находилось «Высочайше учрежденная при Военном Совете канцелярия для разработки претензий к казне, вызванных обстоятельствами Русско-японской войны».

Офицер Кавалергардского полка К.Г. Маннергейм

Одной из достопримечательностей квартала, ограниченного набережной Мойки, Миллионной улицей, Аптекарским и Круглым переулками, в XIX – начале ХХ столетия являлся сквозной участок с домами и дворовыми строениями любимца императора Николая I, придворного архитектора и автора замечательных проектов многих исторических зданий в Петербурге Андрея Ивановича Штакеншнейдера, выпускника Петербургской Академии художеств, а затем ее преподавателя. Пик творческой деятельности зодчего пришелся на середину XIX века, период крутого перелома и перемен в стилевой эволюции отечественной архитектуры, сопровождавшихся резким отходом от привычного классицизма. Здания, возведенные по проектам этого талантливого зодчего, относили к стилистике эклектизма. В эклектике Андрей Иванович и его современники видели возможность создания системы композиционных приемов и средств эстетической выразительности – более гибких и разнообразных, чем та, которую с годами выработал классицизм.

А.И. Штакеншнейдер оказался одним из самых способных и изобретательных русских зодчих, принадлежащих, по мнению А.Н. Бенуа и Н.Е. Лансере, «к поколению архитекторов, вышколенных на строгости классицизма и затем отдавших свои силы на самые разнообразные прихоти вкуса, в соответствии с новым социальным заказом и новыми эстетическими критериями».

Набережная Мойки, 9. Особняк придворного зодчего А.И. Штакеншнейдера

Архитектор после окончания Академии художеств в 1820 году работал рисовальщиком при зодчем Монферране. В своих первых строительных проектах зданий 1830-х годов Андрей Иванович то строго следовал канонам классицизма, то вдруг обращался к совершенно иным, новым стилям – русскому, готике, греческому и помпейскому стилям, чутко реагируя на изменившиеся требования к архитектуре и смену художественных вкусов.

В тридцатилетнем возрасте по указу Николая I Штакеншнейдер становится придворным архитектором.

В 50-х годах XIX столетия в Петербурге появляются невиданные ранее типы городских особняков, заказчиками которых являлись богатые столичные промышленники, банкиры, адвокаты, известные архитекторы, желающие возвести здание-гибрид, располагавший не только жилыми помещения для главы фирмы и его собственного семейства, но и для ведущих специалистов своего предприятия, с приемными для клиентов, с кабинетами для работы хозяина и его сотрудников.

Одним из первых образцов реализации подобной необычной идеи – постройки нового типа особняка – может считаться дом архитектора А.И. Штакеншнейдера, возведенный на сквозном участке между набережной Мойки и Миллионной улицей. Основное здание служебного особняка на южной стороне Миллионной улицы протянулось через весь квартал, выходя своей южной стороной на набережную Мойки (дом № 9).

Этот старый участок начал застраиваться еще в XVIII веке. Лицевой жилой трехэтажный корпус на нем появился в 1730-х годах. В последующие десятилетия прежние владельцы расширяли жилой корпус и надстраивали новыми дополнительными этажами дворовые флигели.

Проект перестройки упомянутого жилого дома на Мойке архитектор Штакеншнейдер подготовил в 1851 году по просьбе его хозяев – братьев, титулярных советников М.Е. и Д.Е. Петровых. После завершения работы над проектом к его автору от хозяев поступило предложение о продаже ему их родового надела со всеми находящимися на нем строениями и сделка состоялась.

Андрей Иванович с интересом приступил к работам по приспособлению огромного участка, жилого корпуса на Мойке и дворовых флигелей в комплексное сооружение.

После завершения многочисленных и довольно сложных строительных работ новый жилищно-производственный комплекс «архитектурно-планировочной» фирмы придворного зодчего А.И. Штакеншнейдера включал в себя несколько зданий, за каждым из которых была закреплена четкая функция.

Лицевой фасад производственного корпуса, надстроенного четвертым этажом, выходил на Миллионную улицу. К нему со стороны двора примыкал четырехэтажный каменный флигель. Боковые продольные дворовые флигели высотой от одного до четырех этажей в совокупности с двумя поперечными флигелями и двумя одноэтажными постройками являлись естественным окружением огромного пространства южной части двора с разбитым в нем садом, выходящим в те времена на набережную Мойки.

Лицевой фасад дома Штакеншнейдера, обращенный на Миллионную улицу, заново отделали, использовав в процессе работы элементы и мотивы итальянского ренессанса первой четверти XVI века. Окна здания зодчий обрамил строгими наличниками, а поверхность стены расчленил линиями филенок и рустованными лопатками.

Простенки центрального ризалита декорировали парящими музами и аллегорическими атрибутами «трех знатнейших художеств», отражающих специфику занятий хозяина дома, ставшего к этому времени профессором Академии художеств.

Ф.М. Достоевский

В прекрасно отделанных и меблированных внутренних помещениях дома рационально разместились служебные помещения архитектурной фирмы А.И. Штакеншнейдера. Кабинеты главы предприятия, его главных специалистов, приемная, выставочный зал образцов строительных объектов и отделочных материалов.

Капитально отремонтированные флигели, находившиеся в северной части сквозного участка, превратились в доходные дома и успешно сдавались внаем. Часть жилой площади дворовых флигелей являлась служебной и предоставлялась обслуживающему персоналу (дворникам, горничным, садовникам, кучерам и иным работникам).

В поперечном четырехэтажном корпусе неподалеку от набережной Мойки (дом № 9) находились жилые апартаменты семьи А.И. и М.Ф. Штакеншнейдеров. Окна дома № 9 выходили в небольшой двор перед набережной Мойки. Со двора крыльцо вело в оранжерею – зимний сад, за ним следовала комната, названная «диванной». Изящная легкая арка отделяла ее от столовой, к которой примыкала гостиная. Литературно-художественный салон в доме Штакеншнейдеров на набережной реки Мойки считался одним из известнейших в столице, занявший достойное место в истории русской духовной культуры середины XIX столетия. Собираясь по субботам в гостиной особняка Штакеншнейдера, гости и хозяева обменивались новостями литературы и искусства, происходили споры и дискуссии. Однако пальму первенства в этих собраниях следует отдать хозяйке и душе этого художественно-литературного салона – сорокапятилетней дочери архитектора – Елене Андреевне. Инвалид с детства, «горбунья с умным лицом», как ее называл постоянный гость салона писатель Иван Александрович Гончаров, не ожесточилась из-за своего недуга, сохранила доброту к людям, приветливость, сопереживала их бедам и несчастьям. Елена Андреевна деятельно сочувствовала и революционным демократам, и студенческой молодежи, и восставшей Польше. Глубоко почитала и уважала Ф.М. Достоевского – частого гостя ее салона.

В салоне Елены Андреевны случай свел и подружил Федора Михайловича с известным адвокатом и литератором Анатолием Федоровичем Кони, позже Достоевский консультировался с ним о достоверности включенных в роман «Братья Карамазовы» сцен судебного процесса.

Его посещали живописец-маринист Иван Константинович Айвазовский, автор картин, прославляющих мужество моряков, борющихся со стихией и сражающихся в военных баталиях, Михаил Юрьевич Микешин – скульптор, автор памятника «Тысячелетие России» в Новгороде и Богдану Хмельницкому в Киеве.

Любил бывать в салоне гостеприимного дома архитектор Александр Павлович Брюллов (брат Карла Брюллова) – автор зданий Штаба гвардейского корпуса на Дворцовой площади, вблизи Мойки, и Пулковской обсерватории. Постоянным гостем салона являлся и живописец Федор Антонович Бруни, автор нашумевшей картины «Медный змий», а также бывали Иван Сергеевич Тургенев, Иван Александрович Гончаров, Алексей Феофилактович Писемский, Николай Герасимович Помяловский.

Анна Григорьевна (супруга Достоевского), бывая в салоне, часто жаловалась Елене Андреевне на их бедность и расточительность Федора Михайловича: «Первому встречному сует, что тот у него попросит. Вы не поверите, – со слезами на глазах говорила она, – на железной дороге, как войдет в вокзал, так и держит до конца открытое портмоне – все отыскивает кому бы помочь. А случись что-нибудь – по миру пойдем с детьми…»

Елена Андреевна, сокрушаясь бедам писателя, сочувствуя ему, считала Федора Михайловича глубочайшим мыслителем и гениальным писателем. «Уважительный человек, – вспоминала она позднее, – утешающий одних и раздражающий других. Все алчущие и жаждущие правды стремились за этой правдой к нему…»

Анна Павловна Философова, супруга главного военного прокурора, открыто, не страшась, крайне неучтиво высказывалась в салоне в адрес правителей России. «Я ненавижу наше теперешнее правительство, – заявляла она, – это шайка разбойников, которая губит Россию». У нее скрывалась после суда Вера Засулич, она содействовала побегу Кропоткина. О ней говорили как о человеке, обладающем талантом гражданственности. Анна Павловна поругивала Федора Михайловича за его дерзости и «фанатичную» религиозность, но всегда при этом считала его «своим нравственным духовником».

Вскоре светская красавица перестала посещать салон Штакеншнейдеров в доме на Мойке. Ее постоянные словесные эскапады надоели царю и Александр II выслал ее из России за границу. «Слишком много себе позволяет, надоели ее выходки, – заявил Александр II ее мужу, – только ради тебя я отправил ее за границу, а не в Вятку».

Безжалостное время, периодические переделки и ремонты, постепенно изменили первозданный наружный облик дома № 9 на набережной Мойки, уничтожили удивительную красоту его уютных интерьеров – результат творческих находок Андрея Ивановича Штакеншнейдера. Сохранились замечательные дневниковые воспоминания подлинной хозяйки художественно-литературного салона Елены Андреевны Штакеншнейдер.

Вот лишь небольшой отрывок из дневника Елены Андреевны: «Подъезд был с Мойки. Входили через зимний сад, и эффект был совсем очаровательный. Зимний сад обычно бывал всегда освещен, но местами листья бананов бросали гигантскую тень, и эта тень была какая-то таинственная и таинственным казался шум падающих капель…

Сама атмосфера нашего сада, какая-то особенная, приятно-теплая и растворенная запахами растений, имеет, для меня по крайней мере, неотразимую прелесть. Из сада входили в нашу любимую комнату, названную почему-то диванной; в ней всего два дивана, а то все стулья. Здесь прямо против широких дверей сада стоит театр, окаймленный легкой, грациозной аркой – предмета восхищения всех, и художников и не художников».

В связи с обострением болезни главы семейства особняк и весь сквозной участок от Мойки до Миллионной улицы в начале 1860 года на семейном совете решили продать.

Желающий приобрести столь превосходный участок в престижном месте города, с обихоженным садом и прекрасно отделанными строениями отыскался довольно быстро. Им оказался местный купец А.Н. Бетлинг. Новый владелец сразу же приступил к перестройке дома и дворовых флигелей и поручил городскому архитектору Н.А. Гаккелю надстроить здания дополнительными этажами и в конечном счете превратить их в рентабельные доходные дома. На месте «таинственного» зимнего сада возвели многоэтажный флигель. На жилых строениях Миллионной улицы и набережной Мойки тоже надстроили дополнительные этажи под жильцов.

Дом № 11 по набережной реки Мойки. Современное фото

Особняк придворного архитектора Николая I А.И. Штакеншнейдера утратил прежний облик.

В конце XVIII – начале XIX столетия на территории по соседству с будущим участком архитектора, на правом берегу Мойки, возвели двухэтажный дом № 11 для училища католического ордена иезуитов.

Помещения внутри здания напоминали монастырские кельи, перекрытые нетипичными для России сводчатыми потолками. Однако небольшие размеры строения, по-видимому, не соответствовали планам иезуитского руководства, и для них специально отвели новое место на Екатерининском канале, а зодчий Л. Руска приступил к работе над проектом и подготовке к строительству известного сегодня всем петербуржцам особняка на углу Итальянской улицы и канала Грибоедова, строения в строгом классическом стиле, с рустованным цокольным этажом, портиками, обращенными на канал и Итальянскую улицу. Кстати, к его строительству приступили почти одновременно с возведением православного Казанского собора на Невском проспекте. Первоначально оно предназначалось для его церковного притча, однако вскоре по повелению Павла I в нем разместилась Коллегия ордена иезуитов.

Следует напомнить читателям, что изгнанные из Европы за действия, противоречившие политике и требованиям Ватикана, иезуиты с благодарностью приняли предложение Екатерины II перебраться в Россию.

Императрица тогда полагала, что при их содействии в России быстрее распространится просвещение. Подобное отношение к иностранцам и иноверцам характерно для Петербурга – он всегда являлся городом веротерпимости. Новое здание на Екатерининском канале, где комфортно разместился орден иезуитов, в народе стали называть «Иезуитским домом».

Особой поддержкой и льготами орден иезуитов пользовался при дворе императора Павла I. За годы его царствования иезуиты накопили огромные богатства. В своем роскошном особняке в русской столице они организовали иезуитский коллегиум, или «благородный частный пансион». В нем обучались исключительно дети российских аристократов и даже высшей знати. В его стенах воспитывались юные Голицыны, Одоевские, Строгоновы. Родители А.С. Пушкина также намеривались определить в этот модный тогда пансион своего старшего сына, и лишь открытие Царскосельского лицея изменило их планы.

В пансионе преподавались языки (русский, латинский, французский, немецкий), логика, риторика, история, математика, давались уроки музыки, танцев и верховой езды.

И все же иезуиты пользовались в столице дурной славой. Однако не следует смешивать политическую и церковную деятельность ордена с педагогической. Выпускники этого учебного заведения отмечали, что система образования в нем «значительно превосходила тогда принятую в других учебных заведениях России».

В 1815 году, в царствование Александра I, орден иезуитов и весь его многочисленный штат потеряли доверие российского правительства, деятельность ордена запретили, а иезуитов, лишенных права жительства в России, выслали из страны. В освободившемся здании на Екатерининском канале разместили тогда Военно-штатский приют, а много позже, после капитального ремонта здания, его приспособили под жилой дом.

Освободившийся после переезда ордена иезуитов на набережную Екатерининского канала дом № 11 на набережной реки Мойки в 1840 году приобрел преуспевающий и знаменитый в столице ламповый мастер, состоятельный владелец нескольких жилых строений в Петербурге С.О. Китнер, отец талантливого зодчего И.С. Китнера.

Правнук лампового мастера Севастьяна Осиповича Китнера – Юрий Иеронимович Китнер, инженер и искусствовед, живший с 1917 года в Финляндии, свидетельствовал, что отец знаменитого петербургского архитектора Иеронима Севастьяновича Китнера «был известным ламповым мастером и внес весомый вклад в развитие декоративно-прикладного искусства». Уроженец моравского города Мерши-Шенберг, входившего тогда в состав Австро-Венгрии, он умел профессионально изготавливать механизмы аргандовых ламп, получивших широкое распространение в странах Западной Европы и называвшихся в обиходе «кинкетками». Китнер также хорошо знал конструкцию поршневых механизмов модных в то время во Франции так называемых карсельских ламп.

Не найдя должного применения своим навыкам и талантам в Германии, ламповый мастер решил попытать счастья в России. В Петербург он приехал в 1819 году морским путем через Любек.

В первой трети XIX века в российской столице начали переходить от свечного освещения к ламповому. Знание европейских моделей ламповых светильников позволили Китнеру одному из первых в Петербурге занять лидирующее положение в деле изготовления ламп новой конструкции. Его ламповая мастерская стала лучшей в городе и привлекла внимание состоятельных жителей столицы.

Первые сведения о деятельности С.О. Китнера обнародовал справочник С. Алера в 1822 году, в нем немецкий мастер значился первоклассным специалистом жестяного фонарного дела немецкой ремесленной управы. Китнер жил и содержал свою мастерскую в доме № 125 в Первой Адмиралтейской части на Большой Морской улице, а его магазин в те времена располагался рядом, в доме Гонаропуло (№ 123).

Начиная с 1820-х годов мастер уже имел крупные заказы на изготовление ламп и люстр для дворцовых парадных залов. Изящные люстры его работы становились достойным украшением императорских дворцов и особняков петербургской знати.

В 1984 году исследователь А.М. Кучум обнаружил в бывшей картинной галерее дворца Юсуповых на набережной Мойки несколько жестяных люстр работы мастера Севастьяна Осиповича Китнера. Одними из первых его работ стали люстры и торшеры, изготовленные по оригинальным эскизам зодчего К.И. Росси для Павловского дворца. Кроме ламп из жести, сделанных под малахит и украшенных золоченой бронзой, он изготавливал прекрасные люстры и торшеры из золоченой бронзы по эскизам многих знаменитых архитекторов Санкт-Петербурга.

К началу 1830-х годов в Коммерческом указателе столичного города отмечается, что «в магазине Севастьяна Китнера можно приобрести всякого сорта лампы и еще разного рода лакированные изделия». В мастерской С.О. Китнера к этому времени работало кроме него 15 мастеров, причем половина из них являлись иностранцами – 5 немцев, 2 австрийца и 1 финн.

Высокий художественный уровень изделий, выпускаемых его мастерской, обеспечил Китнеру значительное количество крупных заказов Министерства Императорского двора и огромные по тем временам заработки. Только за выполнение одного заказа Дворцового ведомства на изготовление 1050 люстр и торшеров для отстраиваемого после пожара Зимнего дворца ему выплатили более 70 000 рублей. Одна из этих люстр сохранилась до наших дней и сегодня находится в экспозиции Государственного Эрмитажа. Севастьяну Осиповичу Китнеру также доверили ответственные работы по отделке интерьеров Нового Эрмитажа в 1840–1850-е годы. Он изготовил орнаменты из меди для рельефных потолков в пяти залах первого этажа. Кроме того, он со своими мастерами участвовал в отделке фасадов Нового Эрмитажа, в том числе монтируя украшения металлического перекрытия над портиком по Миллионной улице и 17 тройных окон лоджий Рафаэля, которые он искусно оформил по фасаду карнизами из луженого железа.

В Малом и Большом Эрмитаже мастер установил оригинальной конструкции лампы на трех этажах павильона, в конюшнях, манеже и галерее. За блестящее выполнение работы в Эрмитаже купец 3-й гильдии С.О. Китнер 6 декабря 1850 года был награжден золотой медалью на Анненской ленте.

В соответствии с условиями высочайше утвержденного 19 марта 1849 года контракта с Придворной конторой, заключенного с мастером Китнером, предусматривалось, что в течение четырех лет он будет ежегодно подготавливать по шесть мальчиков из детей дворцовой прислуги для обслуживания люстр и торшеров. Мальчики находились на полном казенном содержании, жили во дворце вблизи ламповой мастерской, устроенной тогда мастером во флигеле приобретенного им дома № 11 на набережной Мойки. 24 казенных ламповщика, вышколенных мастером Китнером, четко выполняли во дворце свои обязанности. Они даже имели «спецодежду»: носили форменные зеленые куртки с зелеными панталонами и черными фартуками.

Особую страницу в творческой биографии С.О. Китнера занимала его работа в Императорских театрах. По официальному контракту, заключенному с Конторой Императорских театров, ламповый мастер обязывался «регулярно заправлять и содержать в исправности все осветительные приборы в театральных зданиях, а также обеспечивать освещение различных карнавальных спектаклей».

При конструировании и изготовлении осветительных приборов для театров Петербурга и Москвы мастер всегда тесно сотрудничал со знаменитым зодчим К.И. Росси. Именно по эскизам этого великого архитектора Китнер выполнил заказы для Каменноостровского, Александринского и Большого каменного театров российской столицы.

Дирекция Императорских столичных театров при возобновлении контрактов с мастером Китнером «без торгов» объясняла это особое доверие к нему «испытанной благонадежностью и той ответственностью», с коей он относился к порученной ему работе.

В середине 1850-х годов мастер становится первым поставщиком ламп и фонарей Санкт-Петербургской железной дороги. Он сконструировал и изготовил оригинальные локомотивные и буферные фонари для первых российских паровозов, а также надежные осветительные приборы для мостов Николаевской железной дороги.

Художник П.П. Соколов

Заказы на изготовление осветительных приборов для нужд железнодорожного транспорта поддерживались и санкционировались решением управляющего путями сообщения России графом П.А. Клейнмихелем.

Своими трудами С.О. Китнер создал себе большое состояние и вошел в число богатых петербургских предпринимателей. Внушительную часть заработанных денег он стал вкладывать в строительство и приобретение доходных домов. В 1840–1850-х годах Китнер становится владельцем нескольких земельных участков. Участок на набережной Мойки с домом № 11 и дворовыми флигелями он приобрел по рекомендации руководства Придворной конторы по льготной цене, с условием организации в одном из дворовых флигелей учебной мастерской для подготовки дворцовых ламповщиков. Новый хозяин частично перестроил двухэтажное здание бывшего училища ордена иезуитов, надстроив его дополнительно двумя этажами, перепланировал внутренние помещения, изменил фасад и превратил невзрачное строение в довольно привлекательный доходный дом в престижном месте Северной столицы. Одновременно с переустройством дома № 11 С.О. Китнер перестроил соседствующий с приобретенным зданием дворовый флигель, превратив его в трехэтажный дом «под жильцов».

Одним из первых квартирантов дома № 11 на тихой набережной Мойки стал талантливый русский живописец и рисовальщик Петр Петрович Соколов – сын известного столичного художника-портретиста Петра Федоровича Соколова, акварельным портретам которого были свойственны тонкость характеристик, необыкновенная легкость и прозрачность письма.

В картинах, рисунках, акварелях и многочисленных иллюстрациях к произведениям русских писателей Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева и других известных литераторов художник Петр Петрович Соколов ярко и образно запечатлел русскую сельскую и провинциальную жизнь. Рисунки и иллюстрации художника к книгам отечественных писателей стали тогда своеобразным открытием в российской живописи.

Проектированием дома № 11 на Мойке и дворового флигеля, как, впрочем, и проектами всех других зданий С.О. Китнера, занимался академик архитектуры Август Иванович Ланге. Вместе с А.И. Штакеншнейдером архитектор А.И. Ланге участвовал в восстановлении Зимнего дворца после пожара 1837 года. Перестроенный дом № 11 на Мойке – типичная для стиля этого архитектора постройка, естественно вписавшаяся в общий характер этой части правобережья городского водоема. Перестраивая бывший двухэтажный дом училища ордена иезуитов для нового владельца, архитектор А.И. Ланге варьирует одни и те же пластические декоративные элементы, стремясь создать целостную архитектурную среду. Строгой соразмерностью и мягкостью своего облика это здание привлекло к себе пристальное внимание не только горожан, но и архитектурного сообщества. Фасад дома решен в целом в традициях классики – рустовка поверхности стены и арочные окна первого этажа. Окна трех верхних этажей размещены в четком ритме и охвачены наличниками классического типа. Идентичность декоративной обработки окон подчеркивала функциональную сущность реконструированного здания (все этажи – «под жильцов»). Простота деталей и их повторяемость позволили придать фасаду желаемое «изящество» при относительно небольших затратах.

Внутренний дворовый флигель, примыкавший к дому на набережной Мойки, переделанный А.И. Ланге под доходное трехэтажное здание, как это и было тогда принято в те годы, оказался отделанным довольно просто, в том чисто деловом стиле, который тогда появился в практике массового строительства в столице доходных строений, не имевших каких-либо исторических прототипов.

В 1868 году наследник лампового мастера Севастьяна Осиповича Китнера, его сын, академик архитектуры и один из самых известных зодчих второй половины XIX – начала ХХ века, профессор Института гражданских инженеров Иероним Севастьянович Китнер продает участок на Мойке вместе с доходным домом на ее набережной предпринимателю Себастьяну Ришару, промышлявшему в те времена достаточно рентабельным и весьма прибыльным каретным извозом. До середины XIX века единственным видом городского транспорта в городе были кареты и коляски. Позже в столице появляются кареты, переделанные в омнибусы – многоместные экипажи или общественные кареты, запряженные двумя выносливыми лошадями. Со временем открылось движение между Санкт-Петербургом и Москвой, проезд стоил 120 рублей серебром, этот маршрут пользовался огромной популярностью.

Омнибус вмещал от 10 до 16 пассажиров, езда по городу была относительно недорогой – 10 копеек в один конец. Кареты каждого городского маршрута окрашивались в определенный цвет, но в часы пик в салоны омнибусов набивалось столько пассажиров, что горожане остроумно прозвали этот вид городского транспорта «Обнимусь» или «Сорок мучеников».

После смерти предпринимателя Себастьяна Ришара здание у его наследников выкупил купец 1-й гильдии Генрих Берендс – владелец крупной оптовой компании по продаже канцелярских товаров и принадлежностей. По его распоряжению в 1874 году главный корпус жилого дома № 11 на Мойке надстроили пятым этажом, отреставрировали и покрасили его фасад, ликвидировали на участке каретные сараи и конюшни. Купец 1-й гильдии Генрих Берендс владел домом до Октябрьского переворота 1917 года, сдавая внаем квартиры и предоставляя возможность разного рода предпринимателям арендовать у него помещения первого этажа. В начале ХХ столетия в первом этаже дома № 11 находился продуктовый магазин, затем «Салон по продаже осветительных приборов и электротоваров». Незадолго до революционных событий 1917 года в доме купца Берендса на Мойке успешно функционировала коммерческая организация «Академия иностранных языков».

В 1995 году дом № 11 на набережной Мойки реконструировали и капитально отреставрировали. Он необычайно похорошел и получил название «Жемчужина Санкт-Петербурга». Ныне в нем располагаются консульство Нидерландов и торговое представительство Франции.

Рядом с ним, на правой стороне набережной Мойки, возвышается четырехэтажное жилое строение № 13, сохранившее свой внешний облик эпохи первой трети XIX столетия и до сих пор считающееся образцом архитектуры стиля позднего классицизма.

Дом № 13 по набережной Мойки. Дом купца Н. Кувшинникова, место «первого столичного постоя» А.С. Пушкина

Его строгий парадный фасад, обращенный на Мойку, украшен тремя металлическими чугунными балконами художественного литья, с изящными ажурными решетками ограждений и фигурными кронштейнами. Колонки всех трех балконов (двух на четвертом этаже и одного, более просторного, на третьем) украшали металлические шары. В начале XX столетия сквозной участок от Мойки до Миллионной улицы в справочниках и путеводителях обычно обозначается как «Миллионная ул., 14/набережная Мойки, 13» и числился за его владелицей Р.С. Гинцбург. Однако подобная констатация этого факта правомочна только после первого десятилетия ХХ века. Ранее же, как совершенно справедливо утверждал историк П.Я. Канн, «дом № 13 на набережной Мойки никогда не состоял в родстве со своим соседом, домом № 14 по Миллионной улице, до 1913 года, а затем и с 1917 года по сию пору. Это были разные здания и их, даже сегодня, объединяет лишь общий прямоугольный двор».

Первый приезд юного Пушкина в Петербург. Художник А.С. Иткин. 1967 г.

В начале XIX столетия на правом берегу Мойки построили жилой каменный дом № 13 для именитого столичного купца Николая Кувшинникова.

1811 год помечен в Пушкинской «Программе автобиографии» как особый период начала жизни в Петербурге. До двенадцати лет Саша Пушкин провел в Москве на попечении гувернеров. Последние обучали мальчика языкам, поведению в обществе и, как могли, обучали по учебным программам той поры.

Позже Александр Сергеевич даст оценку подобного домашнего воспитания в строках «Евгения Онегина»:

Несовершенство домашнего воспитания с его недостатками и пробелами, естественно, беспокоило родителей. На семейном совете единодушно решили дать старшему сыну Александру образование в одном из лучших закрытых учебных заведений страны. Выбор пал на Санкт-Петербург.

В.Л. Пушкин

Сначала хотели отдать Александра в аристократический пансион – Иезуитский коллегиум. Однако в 1811 году до Москвы дошли вести об открытии в Санкт-Петербурге нового учебного заведения – Царскосельского лицея. Говорили, что нем даже завершат свое образование великие князья Николай и Михаил Павловичи. Дядя Александра – Василий Львович узнал, что лицейское воспитание, основанное на передовых педагогических системах, намеренное игнорировать рутину старых методов обучения, рассчитано на шесть лет. В программу обучения включено изучение русского и многих иностранных языков, истории, словесности, статистики, политической экономии, математики и изящных искусств. Программы старших курсов лицея якобы приравнивались к университетским. Желающих определить своих детей в новое элитное учебное заведение оказалось предостаточно. Набрали же всего 30 мальчиков 11–14-летнего возраста из числа лучших по своему развитию и знаниям.

Оказалось, что знатность и богатство претендента тогда во внимание не принимались. Однако Сергей Львович все же использовал все свои дружеские связи по «цеху поэзии», в том числе переговорил со своим хорошим приятелем, директором Лицея В.Ф. Малиновским...

К экзаменам мальчика готовил в своем доме его дядя – Василий Львович Пушкин, один из известнейших московских литераторов, автор множества остроумных дружеских эпиграмм и сатирических памфлетов. Василий Львович состоял активным бойцом в «дружине» Н.М. Карамзина в стычках с его литературными противниками, воевавшими тогда под знаменами адмирала-литератора А.С. Шишкова.

О первых месяцах пребывания Александра Пушкина в столице можно узнать из воспоминаний его замечательного друга Ивана Пущина. Пущин также питал к Пушкину искренние дружеские чувства с самой первой их встречи в стенах Царскосельского лицея и до конца своих дней.

Они познакомились во время приемных экзаменов в Лицей, проводимых под председательством министра народного просвещения А.К. Разумовского. В своих воспоминаниях И.И. Пущин, живший тогда у своего знаменитого деда – адмирала Петра Ивановича Пущина на набережной Мойки, 14, писал: «Между тем, когда я достоверно узнал, что и Пушкин поступил в Лицей, то на другой же день отправился к нему как ближайшему соседу. Он жил у дяди на Мойке…» Действительно, у дяди Василия Львовича, но где конкретно, в каком доме на старой речке Мье, именно так она называлась в начале XIX столетия, в мемуарах Пущина не указывалось.

Вероятно, отсутствие в записях И.И. Пущина конкретного номера дома на Мойке позволило огромному числу отечественных историков, краеведов и литературоведов с уверенностью утверждать в своих публикациях, что «Василий Львович остановился с племянником в Демутовом трактире» (ныне – наб. реки Мойки, 40). В те годы это была фешенебельная известная гостиница, где всегда останавливалась солидная и к тому же известная публика, к которой по своему социальному положению, естественно, относился и В.Л. Пушкин.

Однако в этот приезд в столицу Василий Львович в апреле 1811 года не останавливался со своим племянником в Демутовом трактире.

Не найдя в воспоминаниях И.И. Пущина конкретного адреса, но располагая детальным маршрутом совместных прогулок друзей в столице, исследователи, ссылаясь на И.И. Пущина, как правило, туманно сообщали: «Поселились Пушкины на Мойке, возле Летнего сада, невдалеке от Невского проспекта и Зимнего дворца, вблизи Невы». Большинство все же склонялось, по мнению знатока «неопознанных» адресов известных деятелей отечественной литературы В.П. Старка, к тому, что «дядя и племянник Пушкины жили в Демутовом трактире». По мнению В.П. Старка (1993 г.), «только М.А. Цявловский был другого мнения. В „Летописи“ он указал, что в Петербурге В.Л. Пушкин с А.Н. Ворожейкиной и племянником поселяются в гостинице „Бордо“. Далее он сообщил, что в первых числах августа Пушкин с дядей и А.Н. Ворожейкиной переезжает из гостиницы „Бордо“ на частную квартиру на Мойке».

В.П. Старк, благодаря поиску которого мы сегодня точно знаем истинный первый адрес 12-летнего Саши Пушкина в Петербурге, обнаружил ссылку исследователя М.Я. Цявловского на строки письма Василия Львовича, адресованного 7 августа 1811 года П.А. Вяземскому: «Я прожил несколько дней в гостинице „Бордо“, где меня ужасно ободрали. Я в ужасах переезда, и у меня все еще вверх дном». При этом Василий Львович указал Вяземскому свой новый адрес: «На Мойке, близ Конюшенного моста, в доме купца Кувшинникова». Продолжая литературно-исторический поиск, В.П. Старк провел кропотливую работу по уточнению адреса столичной гостиницы с названием «Бордо». Перебрав и пересмотрев всевозможные адресные книги, справочники и перечень гостиниц той далекой поры в попытке определить местонахождение Пушкиных в столице, исследователь ни разу не встретил упоминания гостиницы «Бордо». И все же он достиг своей цели. В.П. Старк обратился к старым петербургским газетам, в них, оказывается, существовал раздел «Прибывшие и отъезжающие из города». Сообщения об отъезде-приезде именитых лиц обязательно публиковались троекратно, с тем чтобы могли объявиться возможные кредиторы или иные лица, имеющие к отъезжающим какие-либо претензии. Законом предусматривалось, что только после третьей публикации объявитель мог спокойно отправляться в путь.

Просмотрев подшивки газеты «Санкт-Петербургские ведомости» за 1811 год, В.П. Старк в номере газеты от 21 июля 1811 года обнаружил искомую информацию в разделе «Отдача внаем или на откуп»: «Близ Синяго моста, в трактире Бордо под № 173-м, в доме 4-го квартала, II-й Адмиралтейской (ныне – дом № 82 по набережной Мойки на углу Фонарного переулка) отдаются внаем обмелированные покои».

В 1811 году дом принадлежал «портновского цеха мастеру» Мейеру, а гостинца «Бордо» располагалась тогда в его четырехэтажном корпусе, выходившем окнами на набережную Мойки. По мнению В.П. Старка, здание дошло до наших дней с небольшими изменениями и некоторыми поздними перестройками. Своим поиском В.П. Старк доказал, что отель «Бордо» в Петербурге стал в 1811 году для юного поэта первым столичным приютом.

Вместе с этим открытием В.П. Старк обнаружил и другой любопытный факт: проживание в этом доме А.С. Грибоедова, занимавшегося здесь перепиской своей комедии «Горе от ума», после своего освобождения из-под ареста по делу «14 декабря».

Ко времени экзамена в Лицей, состоявшегося 12 августа 1811 года, Пушкины перебрались из гостиницы «Бордо» в дом купца Николая Кувшинникова, числившегося по Первой Адмиралтейской части, выходящий своим фасадом на набережную Мойки. Современный адрес этого дома – Мойка, 13. Здесь, зачисленный в лицей Саша Пушкин прожил два счастливых месяца. Именно сюда приходил к нему из дома № 14 Иван Пущин. «При всякой возможности, – вспоминал он, – я отыскивал Пушкина, иногда с ним гулял в Летнем саду; эти свидания вошли в обычай, так что если несколько дней меня не видать, Василий Львович, бывало, мне пеняет, он так привык ко мне, полюбил меня. Часто в его отсутствие мы оставались с Ниной Николаевной. Она подчас нас, птенцов, приголубливала…»

К началу занятий в Лицее, утром 9 октября 1811 года, Василий Львович из дома № 13 на Мойке отвез любимого племянника в Царское Село. Жизненный круг Александра Сергеевича замкнулся на Мойке в 1837 году. Умирающий Пушкин не смог уже из окна своего последнего приюта взглянуть последний раз на противоположный правый берег Мойки, где по-прежнему возвышался старый дом № 13 русского купца Николая Кувшинникова, приютившего некогда юного кандидата в лицеисты Сашу Пушкина.

Позже дом № 13 и участок принадлежали генералу Неелову и его наследникам. В самом начале ХХ столетия это жилое здание на набережной Мойки приобретает потомственный гражданин нашего города Н.А. Сыромятников.

Последними владельцами дома № 13 на Мойке стали знаменитые бароны Гинцбурги. Начиная с 1860 года петербургская еврейская интеллигенция приступила к активной национально-культурной деятельности. В 1863 году в столице было создано «Общество для распространения просвещения между евреями России», так называемое «ОПЕ», поставившее своей целью распространение русской грамоты и светских знаний. Постепенно эта общественная организация превратилась в многотысячную всероссийскую организацию с центром в Петербурге и отделениями в поселениях за чертой оседлости евреев. Еврейские просветители тех лет видели будущее своего народа в России в переходе на русский язык и постепенном слиянии с русскими. Эта позиция соответствовала либеральному пониманию национального вопроса – «полное уравнение в правах». Подобные взгляды еврейских просветителей тогда импонировали правительству и их деятельность, носившая лояльный (даже весьма верноподданнический) характер, пользовалась официальной поддержкой властей и царским покровительством.

Одним из основных учредителей и первым главой «ОПЕ» стал Евзель Гаврилович Гинцбург, известный столичный финансист и общественный деятель. Не без его поддержки в 1860-е годы в России приняли закон о разрешении некоторым категориям евреев жить вне черты оседлости. В 1859 году Иосиф-Евзель Гинцбург основал в столице крупный банкирский дом «И.Е. Гинцбург», ставший в короткий срок крупнейшей финансовой организацией Петербурга, уверенно отодвинувший на второй план своего главного конкурента – банкирский дом барона Штиглица. В финансовой и предпринимательской деятельности отца – Е. Гинцбурга, активную роль играл его сын – Гораций Осипович (Евзелевич) Гинцбург. Кроме финансовой деятельности он тогда активно проявил себя на общественном поприще и прославился своей благотворительностью. С его значительной финансовой помощью в столице были построены синагога и еврейское училище Бермана. Он активно помогал молодым талантливым людям независимо от их национальности и вероисповедания. Гораций Осипович Гинцбург был близок к российским литераторам и сам успешно занимался издательской деятельностью. В огромном доме Гинцбурга на Конногвардейской улице, где проживало многочисленное семейство этого крупного российского банкира, золотопромышленника и общественного деятеля еврейской диаспоры, часто бывали В.В. Стасов, М.Е. Салтыков-Щедрин, И.А. Гончаров, И.М. Крамской, А.Г. Рубинштейн, В. Соловьев и многие другие известные деятели русской культуры.

Г.О. Гинцбург, пользовавшийся уважением деловых людей, избирался гласным городской думы и несколько созывов работал в ее составе. Он весьма успешно исполнял обязанности консула Гессендармштадтского герцогства в России и даже удостоился по указу герцога титула барона. Александр II своим указом даровал семье Гинцбургов право пользоваться в Российской империи титулом барона потомственно. Достигнув на российской службе чина генерала (действительного статского советника), Гораций Осипович Гинцбург становится потомственным дворянином Российской империи. Глава потомственных дворян Гинцбургов скончался в 1909 году на 76-м году жизни и после его смерти управление банкирского дома перешло к старшему сыну Александру Горациевичу Гинцбургу – отставному корнету, директору Акционерного объединения «Платина», главе правления нефтепромышленного и торгового Акционерного объединения «Петрополь», а также председателю столичного Общества защиты женщин.

Кроме того, наследник возглавлял Общество вспомоществования бедным евреям. После широко известного расстрела рабочих Ленских золотых приисков, входящих в число промышленных объектов Акционерного общества «Платина», его акционеры во главе со своим председателем отказались от промысла драгоценных металлов.

В 1910 году барон Александр Горациевич Гинцбург приобретает у наследников потомственного почетного гражданина Петербурга Н.А. Сыромятникова дом № 13 на набережной реки Мойки с частью сквозного земельного участка. Одновременно с этой сделкой барон А.Г. Гинцбург приобретает участок и здание небольшой ткацкой фабрики, расположенной в доме № 14 по Миллионной улице (напротив дома № 13 на Мойке). Став полновластным владельцем огромного сквозного участка, барон поручил архитектору О.Р. Мунцу перестроить оба здания, обязательно использовав при этом старые конструкции строений по Миллионной улице, 14, возведенные в середине XVIII века, и дома № 13 на берегу Мойки, относившегося к началу XIX столетия. В интерьере строения зодчий сохранил своды, датируемые XVIII веком. На фасаде дома № 14 по Миллионной улице можно и сейчас видеть следы изменений периода классицизма, стилизованные архитектором О.Р. Мунцем в духе необарокко – тройные окна по центральной оси здания.

После перестройки и реконструкции внутренних помещений приобретенных строений барон Александр Горациевич Гинцбург подарил в 1913 году домовладение своей супруге – баронессе Розе Сигизмундовне Гинцбург, числившейся официальной домовладелицей лишь неполных четыре года – до октября 1917 года.

Баронесса использовала недвижимость в престижном районе Северной столицы для сдачи в аренду состоятельным и именитым жильцам.

Начиная с 1914 года в доме № 13 на набережной реки Мойки снимал квартиру известный русский публицист, юрист, земский деятель, почетный академик Петербургской академии наук Константин Константинович Арсеньев.

K.K. Арсеньев

В 1906–1907 годах он являлся одним из руководителей Партии демократических реформ, а в 1909 году редактировал журнал «Вестник Европы». Этот талантливый, самобытный человек стал широко известен россиянам после работы в качестве главного редактора «Энциклопедического словаря» и «Нового энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона.

Начиная с 1889 года в доме № 6 по Прачечному переулку, проходившему от набережной Мойки до Офицерской улицы (ныне – улица Декабристов), названному так в XVIII веке по случаю существования на берегу реки Мойки общественных бань и прачечных, размещалось германско-русское акционерное издательство «Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон». Его учредителями являлись русский предприниматель И.А. Ефрон (1847–1917) и лейпцигская фирма Ф.А. Брокгауза.

Издательство приобрело широкую известность своими энциклопедическими изданиями. В 1890 году оно приступило к выпуску «Энциклопедического словаря», завершенного через семнадцать лет и состоящего из 86 полутомов. В редактировании популярного словаря принимали участие выдающиеся деятели российской науки.

Особое внимание главный редактор издания К.К. Арсеньев обращал на материалы, посвященные науке и культуре России, ее истории, народным обычаям, просвещению и иным актуальным вопросам. В 1911 году издательство предприняло попытку выпустить более доступное и компактное пересмотренное собрание словаря под названием «Новый энциклопедический словарь» в 48 томах.

Дом № 15 по набережной Мойки, принадлежавший шталмейстеру Т.П. Штакельбергу – главе Конюшенного двора. Сегодня в этом доме располагается Генеральное консульство Франции

К 1916 году удалось выпустить в свет 24 тома. По предложению главного редактора знаменитого энциклопедического словаря К.К. Арсеньева издательство «Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон», увеличивая число своих подписчиков, впервые в России ввело в практику продажу книг в рассрочку. Издание высылалось подписчику с таким расчетом, чтобы суммарная стоимость при минимальном месячном взносе в один рубль могла быть выплачена в течение 10–12 месяцев.

После 1917 года знаменитое российское издательство на время прекратило свою деятельность, а затем под разными названиями судорожно пыталось возродить свою работу в Советской стране. В 1931 году издательство «Брокгауз и Ефрон» из-за своей полной финансовой несостоятельности вынуждено было навсегда прекратить свою деятельность в Ленинграде.

Дом № 15 приобрел свой современный вид после перестроечных работ на участке, выполненных в 1858 году архитектором А.Х. Кольбом. Тогда зодчий пристроил к ранее существовавшему здесь трехэтажному особняку второй половины XVIII века дополнительный этаж и придал новое оформление его фасаду, используя мотивы, заимствованные из раннего классицизма. Тогда этот оттенок стиля обычно называли «стилем Людовика XVI», в годы правления которого во французском зодчестве началось развитие классицизма. Следуя этому архитектурному поветрию второй половины 1850-х годов, зодчие – новаторы тех лет, обычно использовали мотивы отделки фасадов петербургских зданий 1760–1770 годов. Дешево и просто, но повторяемость деталей, их простота возбуждали интерес домостроителей, ибо позволяли придать парадному фасаду своего будущего дома желаемое «изящество» одновременно с приличной экономией затрат на строительство.

Поэт П.А. Вяземский

Архитектор А.Х. Кольб ни в чем не отличался от своих коллег архитекторов-эклектиков. Проектируя фасад перестраиваемого дома № 15, он включил в его оформление старинные лепные украшения.

Дом № 15 на набережной Мойки в 1867 и 1868 годах стал предпоследним пристанищем в Северной столице для поэта пушкинского круга князя Петра Андреевича Вяземского. Кстати, о нем, в его записной книжке имеется любопытная запись: «„Знаете ли вы Вяземского?“ – спросил кто-то у графа Головина. – „Знаю! Он одевается странно“».

Узнав об этом, князь запишет в дневник: «Поди после, гонись за славой! Будь питомцем Карамзина, другом Жуковского и других ему подобных, пиши стихи, из которых некоторые, по словам Жуковского, могут назваться образцовыми, а тебя будут знать в обществе по какому-нибудь пестрому жилету или широким панталонам! – Но это Головин, скажете вы! – Хорошо! Но по несчастью общество кишит головиными».

А вот что писал о Вяземском Пушкин:

«Возвышенный ум» выдвинули Вяземского на передний край общественной и культурной жизни. В литературе его знали как талантливого поэта, переводчика, критика и публициста.

В доме № 15 на Мойке, принадлежащем шталмейстеру – главе конюшенного двора графу Т.П. Штакельбергу, Петр Андреевич поселился в 1867 году на закате своей долгой жизни, отмеченным высокими отечественными государственными чинами и обязанностями. В 1861 году князя Вяземского избирают в действительные члены Академии наук. Он стал крупным государственным сановником. Его ввели в состав Сената. Он занимает пост товарища министра народного просвещения и возглавляет управление цензуры.

И вот теперь, находясь в доме, возведенном на набережной реки Мьи, вспоминал прошлое, понимая, что его заслуги там, во времени оном. Что он поэт, переживший к старости и свою литературную славу и своих друзей:

Соглашаясь с наступившим периодом жизни, П.А. Вяземский пишет:

Сегодня старый петербургский особняк на набережной Мойки помолодел и похорошел.

Мошков переулок проложили в 1718 году во времена царствования императрицы Екатерины I. Небольшая городская магистраль тогда проходила от правого берега реки Мьи до Дворцовой набережной. Его наименование связано с «домашним расходчиком», или, иначе, гофиндендантом двора Екатерины Алексеевны – Петром Ивановичем Мошковым, построившим в 1717 году на отведенном ему большом участке двухэтажный, на высоких подвалах дом, в одиннадцать окон по уличному фасаду, с представительным высоким крыльцом.

В период правления Елизаветы Петровны Мошков переулок продлили до Конюшенной площади, для чего в 1753 году по повелению императрицы через Мойку перекинули спроектированный Германом Болесом первый балочный деревянный мост, обшитый досками и окрашенный под дикий камень. Ограждения этого мостового сооружения изготовили из балясин, закрепленных между деревянными прямоугольными стойками. На углах Мошкова переулка и правом берегу набережной Мойки начали возводить жилые дома, вскоре полностью уничтоженные во время опустошительных пожаров 1736 и 1737 годов. После пожаров эта часть правого берега Мьи, граничащая с Мошковым переулком, сравнительно долго оставалась незастроенной. Однако в начале XIX столетия в официальных реестрах построек правого берега реки Мойки фигурирует уже двухэтажный каменный жилой дом № 17, расположенный на углу Мошкова переулка и набережной водоема. Здание и участок с дворовым флигелем и сараями принадлежали купчихе Елизавете Батыревой. После ее смерти особняк и участок приобретает в 1880 году у наследников известной столичной предпринимательницы вдова богатого петербургского чиновника М.К. Петрова и сразу же затевает довольно основательную перестройку приобретенного дома. Автором проекта перестройки здания оказался архитектор А.В. Иванов, модный в те времена строитель многочисленных новых доходных домов и незаменимый специалист в деле разработки хитроумных вариантов по переделке старых жилых построек в красивые рентабельные «дома под жильцов». В полном соответствии с его рекомендациями старый купеческий дом в 1881–1882 годах надстроили дополнительным третьим этажом, реконструировали внутренние помещения будущего доходного здания, а фасады со стороны набережной Мойки и Мошкова переулка зодчий украсил рустом и улучшил декор карнизов всех окон. Перестроечные работы продолжались почти два года и завершились во второй половине 1882 года.

Жилой доходный дом № 17 на набережной Мойки

Первый этаж и дворовые строения новая владелица уже трехэтажного доходного дома № 17 сдавала в аренду торговым организациям – фруктовым, овощным магазинам и хлебным лавкам. В перестроенном особняке длительное время, вплоть до 1913 года, находилась известная «конюшенная» аптека Исидора Моисеевича Лунца, ученика и преемника управляющего Главной аптеки Санкт-Петербурга на Миллионной улице, 4, Христиана Эйхлера.

В предреволюционные годы здание переходит во владение баронессы Э.А. Майдель, продолжившей с успехом предпринимательскую деятельность предыдущей владелицы доходного дома № 17 на набережной Мойки. Правда, сдача в аренду первого этажа здания и жилых квартир продолжалась лишь на протяжении четырех лет. После революционных событий 1917 года дом был национализирован советским правительством и в его многочисленных коммунальных квартирах расположились жильцы совершенно иного социального положения.

Дом на набережной Мойки № 17 связан с именем знаменитого осетинского поэта и художника, основоположника осетинской литературы, крупного общественного деятеля, Косты (Константина) Левановича Хетагурова.

К.Л. Хетагуров

В период своей учебы в петербургской Академии художеств Константин Леванович в 1880-х годах снимал у вдовы чиновника М.К. Петровой квартиру в этом здании.

Дом № 19

В 1967 году на фасаде дома № 17 установили мемориальную доску (архитектор В.Д. Попов) в честь К.Л. Хетагурова (1859–1909). О времени, проведенном в этом доме осетинским поэтом и художником, свидетельствует текст: «В этом доме жил основоположник осетинского литературного языка, выдающийся поэт и художник, революционный демократ Коста Леванович Хетагуров».

Соседний особняк № 19 на правом берегу Мойки является перестроенным до неузнаваемости домом графини Ольги Георгиевны Бобринской, фрейлины последней русской императрицы Александры Федоровны.

В 1930-х годах здание капитально перестроили по заказу руководства Профсоюзов печатников. Заказ проектировщики-конструктивисты выполнили в простых упрощенных формах.

Особняки князя С.С. Абамелек-Лазарева на Мойке (дома № 21, 23, 25)

Далее вниз по течению Мойки, на ее правом берегу, привлекает внимание необычный трехэтажный дом № 23, украшенный пилястрами и барельефами. Здание действительно является одной из главных исторических достопримечательностей старых набережных Мойки. Строение представляет собой лишь часть большого архитектурного комплекса, занимающего два смежных сквозных участка, протянувшихся от набережной Мойки до Миллионной улицы.

Два флигеля на набережной реки Мойки (№ 21 и 23) возведены на месте ранее существовавших здесь и снесенных в начале ХХ столетия строений. Восточное крыло комплекса на Мойке построили в 1907–1909 годах по проекту архитектора Е.С. Воротилова, а западное – в 1913–1915 годах, по проекту столичного зодчего И.А. Фомина. В отделке интерьеров обоих зданий широко использованы разные сорта мрамора, изготовленная мастерами Петербурга декоративная скульптура и замечательная роспись талантливого художника И.А. Боданинского. Особняк на Миллионной улице, 22, являющийся также частью общего комплекса, возведен на бывшем участке дома графа Ф.А. Апраксина – камергера при дворе императрицы Анны Иоанновны и первого владельца этого участка.

Оба старинных смежных участка, ставшие своеобразным строительным плацдармом для возведения комплекса величественных строений, принадлежали в начале ХХ столетия князю Семену Семеновичу Абамелек-Лазареву. Сквозные участки между Мойкой и Миллионной улицей имеют интересную судьбу и являются свидетелями многих исторических эпохальных событий. Возводимые на них в разное время строения периодически меняли своих владельцев, перестраивались, изменяя до неузнаваемости свой наружный облик, а порой и безжалостно сносились.

Особняк под № 22 построили на Немецкой перспективе (будущей Миллионной улице) в 1795 году для сиятельного графа и камергера Ф.А. Апраксина, женатого на внучке первого российского генерал-фельдмаршала и сподвижника царя Петра I графа Б.П. Шереметева.

Графский особняк возвели на пепелище на месте сгоревшего в пожаре деревянного дома петровского вице-адмирала М.П. Гослера. Главный фасад этой столичной новостройки, обращенный на Миллионную улицу, обустроили необычно для строительных традиций тех далеких лет. Исследователь петербургской архитектуры А.Н. Петров объективно изучил все архитектурные особенности особняка графа Ф.А. Апраксина. Оказалось, что композиционная схема дома решена в уже несколько архаичных для начала XVIII столетия формах. Оставшийся до сих пор неизвестным зодчий графских палат спроектировал главный фасад здания с сильно выступающими боковыми ризалитами в два и с центральной частью в три окна. Позже левый ризалит расширили на две оси влево за счет некогда существовавших ворот. Историк Санкт-Петербурга А.А. Иванов приводит в своей книге «Дома и люди» (2005 г.) прекрасную копию чертежа из коллекции знаменитого Берхгольца, позволяющую достаточно объективно оценить палаты сиятельного графа Ф.А. Апраксина на Немецкой улице Санкт-Петербурга.

В 1770-х годах дом перестраивают по проекту А. Ринальди. В этот период наружное высокое крыльцо в центре главного фасада здания заменили красивым четырехколонным мраморным портиком.

История этого особняка знаменита не только изменявшимся его внешним видом и интерьерами, но и тем, что он довольно часто выставлялся на торги. Специально привожу небольшой перечень подобных коммерческих операций по продаже и покупке дома.

После смерти графа Федора Андреевича Апраксина его наследник – сын, гвардейский капитан Александр Федорович Апраксин, в 1773 году продает дом камер-юнкеру В.С. Васильчикову, а тот через три года перепродает особняк бывшей супруге герцога Петра Бирона Евдокии Борисовне (урожд. княгине Юсуповой). Через два года, после скоропостижной и загадочной смерти Евдокии Борисовны дом наследует ее брат – князь Н.Б. Юсупов, через три года он продает особняк со всей обстановкой за 45 000 рублей княгине Екатерине Петровне Барятинской. Ее любовный роман с Андреем Разумовским привел к разводу с мужем. В 1789 году княгиня продает дом сенатору А.И. Дивову.

В 1795 году особняк выкупили в казну. Екатерина II подарила его младшему из братьев князей Зубовых – Валерию, но через три года домом уже владела новая хозяйка – княгиня Мария Григорьевна Голицына, у которой в 1802 году особняк купил министр внутренних дел граф В.П. Кочубей. После своей вынужденной отставки в 1802 году он продает особняк на Миллионной князю В.В. Долгорукову, а тот через десять лет за определенную сумму передает дом новому владельцу – князю А.Б. Куракину, вернувшемуся из Парижа, где он много лет занимал должность русского посла. Александру Борисовичу Куракину – члену Государственного совета удалось все же недолго, но и не без роскоши пожить в купленном доме. Удовольствия продлились всего шесть неполных лет, князь умер в 1818 году. Городской особняк князя приобретает предводитель губернского дворянства А.М. Потемкин. Благодаря его супруге Татьяне Борисовне дом на Миллионной становится на протяжении сорока с лишним лет, до самой смерти этой замечательной хозяйки, российским центром благотворительной деятельности. В 1827 году Татьяна Борисовна Потемкина становится главой Санкт-Петербургского попечительного комитета о тюрьмах. Особняк же после долгого периода неожиданно стабильного существования вновь выставляется на продажу. На протяжении последующих восьми лет он сменил двух владельцев, в 1880 году стал собственностью графа Н.П. Игнатьева, отправленного в отставку императором. Граф закончил свою жизнь, разорившись на финансовых операциях. Его племянник в своих воспоминаниях писал, что «владея сорока имениями, разбросанными по всему лицу земли русской, заложенными и перезаложенными, он в то же время оставался единственным членом Государственного совета, на жалованье которого наложили арест».

В 1904 году, за несколько лет до своей смерти, Н.П. Игнатьев вынужден был продать дом князю С.С. Абамелек-Лазареву, занявшему последнюю строку в длинном списке его владельцев.

В 1904 году новый хозяин дома № 22 князь Семен Семенович Абамелек-Лазарев обнаружил в нем некоторые сохранившиеся интерьеры, относящиеся к периоду перестроечных работ старого особняка в 1770-х годах.

Семену Семеновичу Абамелеку-Лазареву понравился сквозной участок между набережной Мойки и Миллионной улицы с особняком генерал-адъюнкта императора графа Н.И. Игнатьева. Дом № 22 князь решает реконструировать, перенести в него часть убранства и деталей из помещений дома своих предков Лазаревых, много лет служившего старинному княжескому роду.

Возможность использования при отделке интерьеров особняка на Миллионной улице, 22, уникальных деталей и элементов убранства, взятых из помещений оставленного князем дедовского дома № 40 на Невском проспекте, обсуждалась 30 апреля 1908 года на совете церковной армянской епархии Северной столицы. От имени князя Семена Семеновича Абамелек-Лазарева в работе совета участвовал его доверенный архитектор А.И. Таманов. Согласно сохранившемуся протокола заседания, совет армянских церквей постановил: «Исходя из внимания и глубокого уважения к старинной славной фамилии Лазаревых следует уважить желание представителя князя Абамелек-Лазарева – архитектора А.И. Таманова, ибо предметы из интерьеров жилых помещений княжеского дома представляют для него особый интерес как память о предках. Что же касается вопроса о возможном возмещении деньгами за взятые предметы, то Совет считает для себя неудобным переводить дорогие для князя предметы на деньги и решил предложить ему заменить взятые предметы». К протоколу совета приложили реестр предметов, намеченных к переносу на новое местожительство князя: «1. Паркетный инкрустированных пол из столовой – 15 кв. сажень. 2. Паркетный пол разноцветного дерева из кабинета – 21 кв. сажень. 3. Лепные карнизы с модульонами из кабинета и столовой – 35 пог. сажень. 4. Круглые изразцовые печи из столовой. 5. Камин с зеркалом – терракотовый из столовой. 6. Семь дверей соснового дерева с резьбой на филенках с лепными наличниками и сандриками…»

Князь Семен Семенович пожелал тогда перенести на Мойку балконную решетку, оконные рамы, дверные и оконные проемы и прочие фамильные детали дома, а весь необходимый ремонт выполнить в доме № 40 за собственный счет. Совет не возражал, но архитектор Таманов сумел приостановить бесконечный поток княжеских пожеланий, оставляющих в конечном итоге разоренный пустой каменный остов исторического здания на Невском проспекте. Мало того, зодчий предложил в обязательном порядке заменить вывезенные подлинники из дома № 40 их точными копиями и при этом даже настаивал на обязательном фотографировании всех изъятых предметов и архитектурных деталей, «поскольку они составляют ценные художественные памятники архитектуры конца XVIII – начала XIX века, тогда как при снятии некоторых частей убранства комнат и при их дальнейших переделках эти памятники могут совершенно исчезнуть». Фотографии некоторых помещений дома № 40 на Невском все же успели сделать.

В 1910 году С.С. Абамалек-Лазарев выполняет условие завещания своего предка Ивана Лазарева и покидает родовой дом.

19 января петербургские газеты писали, что князь Семен Семенович Абамелек-Лазарев устроил пышный раут в своем новом особняке на Миллионной улице, 22, на котором присутствовало около 250 гостей.

Сформированный парадный фасад новостройки повторял облик дома Армянского храма на Невском проспекте, так же как и интерьеры его некоторых внутренних помещений.

Знаток петербургской истории А.А. Иванов в своей книге «Дома и люди» привел любопытную выдержку из статьи журнала «Столица и усадьба» за 1915 год, с описанием внутренних помещений этого особняка, сохранившего к ХХ столетию все свое великолепие и привлекательность. Позволю себе воспроизвести ее: «Главную достопримечательность старого дома графа Апраксина представляет собой великолепный вестибюль и лестница. Смело и легко вьются кверху ступени, от последней площадки, украшенной громадным зеркалом, расходящиеся в разные стороны. Прекрасный легкий потолок полукружием сообщает всей этой лестнице большую нарядность и стильность. На площадках стоят огромной величины белые с золотом торшеры, нарисованные Росси для Михайловского дворца. Прямо с лестницы вы попадаете в большую залу с красивой лепной работой нежных тонов. Здесь, как во всем доме, превосходный паркет. Направо и налево от этой залы, окнами на Миллионную, лежит ряд гостиных, кончающихся с одной стороны угловой спальней и с другой – большой гостиной с великолепными фламандскими шпалерами по стенам. Во всех комнатах вы найдете превосходную старинную бронзу, мрамор, фарфор, семейные портреты кисти известных художников. В зале возвышаются с полу четыре более чем в рост человека бронзовые канделябры Томира. На стенах два громадных гобелена, представляющие историю Тамерлана и Баязета, исполненные в XVIII веке в Брюсселе. Старый дом заканчивается длинной, светлой столовой».

В 1911 году князь С.С. Абамалек-Лазарев приобретает на набережной Мойки два дополнительных смежных участка, протянувшихся от набережной реки до Миллионной улицы. Ветхие строения на Мойке были снесены и на их месте в разные годы возвели здания, расположенные по красной линии набережной старого водоема. Оба дома (№ 21 и 23) стали органичной частью единого архитектурного комплекса на Мойке. Восточное крыло этого комплекса (дом № 21) возвели в 1909 году по проекту городского архитектора Е.С. Воротилова, а его западное крыло (дом № 23) построили позднее, в 1915 году по проекту талантливого зодчего И.А. Фомина.

Новое величественное здание № 23 стало архитектурной достопримечательностью нашего города. Парадный фасад дома, выходящий на набережную Мойки, зодчий эффектно декорировал барельефами и коринфскими белыми пилястрами, подымающимися на высоту всех трех этажей здания. Строгий парапет раньше украшали изящные вазы, исчезнувшие через несколько лет. Кстати, просьба заказчика об установке на парапете здания декоративных ваз встретила возражение архитектора, считавшего, что они не только будут выглядеть некими чужеродными предметами на парадном фасаде здания, но и весьма безобразно перегрузят четко рассчитанный декор всего строения. Однако сановный заказчик – князь С.С. Абамелек-Лазарев, к великому огорчению автора проекта, в категорической форме настоял на установке декоративных ваз на парапете особняка.

Отличающиеся по своим размерам оконные проемы на каждом этаже, изящные скульптурные медальоны, балкон второго этажа с кованой ажурной решеткой придавали княжескому особняку достойную солидность.

Проектируя отделку внутренних помещений центрального дома № 23 – западного крыла архитектурного комплекса, выходящего на Мойку, зодчий И.А. Фомин широко использовал в процессе отделочных работ многоцветие отечественных природных мраморов и их искусственных аналогов. Не меньшую роль в оформлении интерьеров помещений особняка сыграли декоративные скульптуры и богатая роспись потолков и стен в комнатах, залах и покоях здания. Особенно красиво выглядели двусветные залы бывшей столовой и домашнего театра. Почти квадратная в плане огромная столовая с полуциркульной нишей была прекрасно отделана светло-зеленым искусственным мрамором. Высококачественный наборный паркет из ценных пород дерева и замечательная орнаментальная роспись перекрытия удачно дополнили убранство торжественного помещения. Не менее элегантно и уютно смотрелся и театральный зал особняка, отделанный искусственным мрамором с нежными желто-розовыми пилястрами и лепными сандриками. Центральную часть театрального перекрытия удачно украсило замечательное живописное панно «Аполлон на квадриге» работы талантливого художника И.А. Боданинского.

Князь Семен Семенович Абамелек-Лазарев был женат на дочери столичного богача – Павла Демидова и княгини Елены Трубецкой – Марии Павловне Демидовой, унаследовавшей от родителей титул княгини Сан-Донато. Она была умной, красивой и разносторонне образованной женщиной, да к тому же еще и талантливой балериной. Мария Павловна превратила новый дом на Мойке в своеобразный культурный центр столицы, в котором устраивались замечательные вечера классического балета, блестящие концерты, встречи со знаменитыми русскими и зарубежными артистами, писателями, музыкантами, композиторами и художниками. С учетом этих обстоятельств и профессиональных выступлений супруги в балетных спектаклях князь специально для любимой жены отделал и обустроил некоторые помещения дома № 23 на Мойке, превратив их в роскошные салоны с люстрами из венецианского стекла, колоннами из редких пород и рисунков мрамора, украшенные уникальными картинами и скульптурами из знаменитой семейной коллекции.

Следует более подробно охарактеризовать самого хозяина этого знаменитого архитектурного комплекса, расположенного на солидном земельном участке между набережной реки Мойки и нынешней Миллионной улицей Петербурга.

Самым знаменитым в династии князей Абамелек-Лазаревых являлся князь Семен Семенович, входивший в список наиболее состоятельных подданных российского императора. Основными источниками его доходов служили принадлежавшие князю золотые прииски и рудники на Урале, железно-рудные предприятия, многочисленные угольные и соляные копи. Он владел домами в Петербурге, на Урале, в Нижнем Новгороде и в Италии, где князь со своей супругой провели большую часть своей жизни.

Князь С.С. Абамелек-Лазарев

Он родился в Москве в 1856 году и по линии отца – генерал-майора князя Семена Давидовича Абамелека принадлежал к старинному грузинскому княжескому роду, состоящему в родстве с грузинским царским родом Багратиони.

Царевич Давид Георгиевич – старший сын последнего грузин ского царя Георгия XII Багратиони, был женат на Елене Семеновне Абамелек. Похоронили ее в Федоровской церкви Александро-Невской лавры. На надгробной плите выбита надпись: «Праху грузинской царевны Елены Семеновны посвящается сей памятник родными братьями ее, князьями Абамелек. 1836 г.». Ее сестра – Анна Семеновна Абамелек была помолвлена с Романом Ивановичем Багратиони, братом героя Отечественной войны 1812 года Петра Ивановича Багратиона. Из шести братьев Абамелек особую известность на службе в России приобрели Давид и Иван Семеновичи. Давид Семенович, русский офицер, участвовал во многих военных сражениях, в том числе и в войне с Наполеоном. Он командовал лейб-гвардии гусарским полком в кровопролитных боях под Смоленском, Бородиным, при Тарутине и под Малоярославцем. Его жена Марфа Екимовна Лазарева, статная красавица, женщина образованная, увлекалась литературой и изящным искусством. Дочери этого дружного семейства получили прекрасное образование и поражали всех не только яркой природной красотой, но и знанием в совершенстве многих иностранных языков. Анна Давидовна свободно владела английским, французским, немецким, итальянским и греческими языками. Она переводила на иностранные языки многие произведения Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Тютчева, Апухтина и Козлова. Зная многие произведения А.С. Пушкина наизусть, она с огромным успехом читала их гостям своего литературного салона.

Обворожительной красавице и талантливой женщине посвящали свои стихи П.П. Вяземский, И.П. Мятлев, И.И. Козлов и А.С. Пушкин. Всем тогда были известны стихи Александра Сергеевича «В альбом княжне А.Д. Абамелек».

В 1832 году Анна Давидовна Абамелек становится фрейлиной императрицы, а через три года выходит замуж за родного брата русского поэта Е.А. Баратынского – флигель-адъютанта царя, полковника Ираклия Абрамовича Баратынского.

Брат Анны Давидовны – Семен Давидович Абамелек (отец Семена Семеновича Абамелек-Лазарева) являлся товарищем Михаила Юрьевича Лермонтова в Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров. С Лермонтовым князя сближало серьезное увлечение изобразительным искусством и портретной живописью. Оба воспитанника элитного военного учебного заведения часто работали в доме князя Баратынского. После дуэли М.Ю. Лермонтова с де Барантом поэта сослали на Кавказ в действующую армию. В путь его тогда из столицы провожали не только товарищи по службе в лейб-гвардии гусарском полку, но и С.Д. Абамелек, его сестра и полковник князь Баратынский.

Лазаревы и Абамелеки состояли в родственных отношениях с М.Ю. Лермонтовым (сестра бабушки Михаила Юрьевича – Е.А. Арсеньевой являлась супругой Александра Васильевича Хвостова, ближайшего родственника князей Лазаревых, служившего в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел).

Семен Давидович Абамелек женился на Елизавете Христофоровне Лазаревой. Молодая семья в конце 1850-х годов поселилась на втором этаже родового дома князей Лазаревых (Невский проспект, 40).

В 1859 году генерал-майор Семен Давидович Абамелек выходит в отставку и посвящает себя любимому делу – живописи. Он автор прекрасных портретов, исторических панно и многочисленных икон для православных храмов. За картину «Святой Стефан Пермский» князь удостоился от Академии художеств присвоения ему звания художника.

С 1873 года князья Абамелеки стали официально именоваться Абамелек-Лазаревы. Последним наследником богатств двух древних княжеских родов стал князь Семен Семенович Абамелек-Лазарев. По линии матери Елизаветы Христофоровны молодой князь, завершивший обучение на историко-филологическом факультете Петербургского университета, принадлежал к старейшему княжескому роду Лазаревых.

Родоначальник российской ветви рода князь Лазарь Назарович приехал в Россию в 1720 году и в 1774 году получил российское дворянство. Существует легенда, что придворный ювелир Ованес Лазарев, известный коллекционер драгоценных камней, разыскал и приобрел в Амстердаме знаменитый алмаз «Дери-а-нур» («Море света») – один из самых крупных в мире алмазов, найденных в Индии (до его огранки – 400 каратов). Некоторое время этот чудо-алмаз достойно украшал трон индийского правителя Надир-шаха, но был похищен и неоднократно переходил из рук в руки. По легенде, Ованес Лазарев продал уникальную драгоценность фавориту Екатерины II графу Григорию Орлову, а тот преподнес его императрице. В результате этой «драгоценной» операции придворный ювелир Ованес Лазарев становится потомственным российским дворянином Лазаревым, а алмаз, нареченный Екатериной Великой «Орловым», занял почетное место в окружении драгоценных камней, укрепленных на скипетре российских императоров. Сейчас он хранится в Алмазном фонде России.

Как уже упоминалось, Семен Семенович Абамелек-Лазарев женился на одной из самых богатых столичных невест – дочери и наследнице первого богача Петербурга Павла Демидова – Марии Павловне Демидовой, унаследовавшей от своих родителей, кроме солидного приданого и высокий титул княгини Сан-Донато.

Молодой князь Абамелек-Лазарев в 1881 году блестяще завершает свое обучение на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Служил некоторое время в Императорском министерстве народного просвещения. Защитил диссертацию и стал попечителем Лазаревского института восточных языков. Поясню читателям, что этот институт был создан в российской столице в 1815 году на средства дворян Лазаревых. Высшее учебное заведение в течение многих лет готовило и выпускало высококвалифицированных переводчиков, учителей и священнослужителей.

В 1881–1882 годах С.С. Абамелек-Лазарев вместе с художником В. Поленовым и профессором искусств столичного университета А. Проховым совершили научную поездку по странам Средиземноморья. Возглавив археологическую экспедицию, Семен Семенович на раскопках в Сирии сделал крупное археологическое открытие – обнаружил мраморную плиту с надписями на греческом и арамейском языках, позволившую позже расшифровать загадки древнего арамейского языка и многие исторические манускрипты на нем.

За исследования по расшифровке арамейских текстов при раскопках в 1884–1897 годах, французская Академия признала С.С. Абамелек-Лазарева своим адъюнктом.

Русский посол в Константинополе А.З. Зиновьев, бывший ученик Лазаревского института, добился того, что турецкий султан подарил пальмирскую плиту с арамейским текстом императору России. Правда, князю Абамелеку-Лазареву пришлось тогда оплатить все расходы по организации сложной и весьма трудоемкой перевозки своей «весомой» археологической находки через пустыню в Петербург и последующей ее установки в Эрмитаже.

По возвращении из творческой «командировки» князю пришлось наводить должный порядок в руководстве своих многочисленных горнодобывающих и перерабатывающих предприятий. Тогда же правительство назначало его на ответственный пост – председателем Горного совета.

Супругов Абамелек-Лазаревых постоянно влекут к себе волшебные просторы и берега Средиземноморья. Они вновь и вновь возвращаются туда. В Италии князь в 1907 году приобретает огромную виллу в исторической части Рима. Ее здание возвели в 1730 году на огромном холмистом земельном участке, размером более 34 гектаров, в непосредственной близости от Ватикана. Постройка и усадьба назывались в то время вилла «Торри». В Риме князь приобрел репутацию удачливого коллекционера средневековой старины. Скупая в Италии знаменитые картины старых мастеров, редкие скульптуры, гобелены, старую мозаику и иные уникальные предметы прошлых столетий, он превратил свою виллу «Торри» в своеобразный культурный центр, исторический музей, где вместе с любимой супругой устраивал вечера классического балета и музыки. Семен Семенович и княгиня Сан-Донато Мария Павловна щедро покровительствовали работавшим в Италии русским пансионерам Петербургской Академии художеств и российским скульпторам, изучающим в Италии великое древнее искусство античных ваятелей.

В Италии супруги Абамелек-Лазаревы подружились с Татьяной Сухотиной-Толстой – дочерью русского писателя Льва Николаевича (князь был близко знаком с графом Толстым и часто гостил у него в Ясной Поляне). В период летней жары и неимоверной духоты супруги Абамелек-Лазаревы обычно переезжали из знойного Рима на другую свою виллу «Протомино», расположенную в Центральной Италии, во Флоренции, на берегу реки Арно.

Князь Семен Семенович Абамалек-Лазарев пользовался у россиян всеобщим неизменным уважением. Он был человеком открытым и доброжелательным. Среди искусствоведов и деятелей отечественной культуры прославился своими замечательными коллекциями древностей. Его собрания старой живописи, скульптуры и книг представляли немалую научную ценность. Все понимали, что коллекционирование подобного рода исторических раритетов требовало весьма значительных средств, а они у него имелись и он не задумываясь тратил их, приобретая редчайшие экспонаты для своих домашних музеев в Италии и в России на Мойке в доме № 23. К сожалению, своими прекрасными зданиями на набережной Мойки и Миллионной улице князь С.С. Абамелек-Лазарев владел недолго. Он скоропостижно скончался в 1916 году в возрасте шестидесяти лет, его похоронили на Армянском Смоленском кладбище в Петербурге.

В соответствии с его завещанием вилла в Италии после смерти его супруги должна была перейти в собственность Петербургской Академии художеств. Там предусматривалось открытие специального бесплатного пансиона для русских художников и скульпторов, стажирующихся у итальянских мастеров. Интересно, что до сих пор она обозначается во всех туристских планах Рима как «Вилла Абамелек». Покойный в завещании распорядился не вырубать на участке деревья и кусты, а находящиеся на вилле предметы изобразительного искусства запрещалось изымать и увозить за ее пределы.

«Вилла Абамелек» перешла в собственность СССР лишь после окончания Великой Отечественной войны. В ней в те годы расположились дипломаты посольства СССР и резиденция русского посла. Однако, придерживаясь завещания князя, в наше время там останавливаются также российские художники, скульпторы и деятели искусства, обучающиеся в Италии.

Недавно на участке «Виллы Абамелек» построили православный собор Святой великомученицы Екатерины. Ватикан не возражал против возведения православного собора в непосредственной близости от главной резиденции папы римского, но все же выдвинул единственное условие: «Чтоб православный крест на русской церкви не превышал уровня креста на соборе Святого Петра, расположенного неподалеку от „Виллы Абамелек“».

Представители армянской диаспоры на собранные средства установили на «Вилле Абамелек» памятник князю, много сделавшему для развития российско-итальянских отношений.

После революционного переворота в Петрограде и других городах проходили непрерывные обыски и конфисковывались ценности, одежда и обувь.

Состоятельные россияне, покидавшие родину, пытались любым способом спрятать ценные вещи в тайники и укрытия, надеясь при возвращении вернуть их в свои дома и квартиры. Вероятно, подобным образом поступили и наследники покойного князя Семена Семеновича Абамелека-Лазарева перед бегством из Петрограда, но в городе работали опытные «поисковые» команды, которым удавалось обнаруживать тайники и конфисковывать их «именем революции».

Газета «Петербургский дневник» № 19 (179) от 19 мая 2008 года опубликовала любопытную информацию о блестящей работе местной оперативной «поисковой группы», обнаружившей в одном из особняков Нижнего Новгорода, принадлежавшего ранее князю С.С. Абамелек-Лазареву, хитроумно устроенный тайник, заполненный коллекциями драгоценных камней и изделий из платины, золота и серебра.

Об этом событии в газете сообщалось: «Произошло это в 1918 году и далеко от Петербурга – в Нижнем Новгороде. Весь день чекисты рылись в особняке легендарного петербургского богача князя Абамелек-Лазарева, но ничего не могли найти. Вскрыли полы, простучали стены, облазили подвал и чердак – пусто! Устав, один из „кладоискателей“ облокотился на деревянную завитушку на стене. И тут случилось неожиданное: от легкого нажатия часть дубовой панели со скрипом отъехала в сторону и перед глазами изумленных чекистов возникла металлическая дверца. За ней скрывался узкий проход, ведущий в сводчатое помещение, забитое доверху коваными сундуками, ломившимися от столового серебра, восточных тканей, бронзы и драгоценностей: бриллиантовых ожерелий, диадем, золотых колец, серег, брошей…». Как попали обнаруженные сокровища в княжеский особняк Нижнего Новгорода, до сих пор остается загадкой.

Вниз по течению Мойки, на нечетной стороне ее набережной, неподалеку от особняка князя Абамелек-Лазарева, сегодня располагается приземистое трехэтажное здание, на фасаде которого укреплен государственный флаг Японии. Ныне в доме № 29 обосновалось консульство этой страны.

В 1876 году двухэтажный купеческий особняк конца XVIII века перестроили по распоряжению его нового владельца – князя Д.А. Лобанова-Ростовского. Здание надстроили третьим этажом, обновили его парадный фасад и основательно реконструировали внутренние помещения «под жильцов». В княжеском доходном доме в те годы любили снимать квартиры офицеры лейб-гвардии Преображенского и Кавалергардского элитных полков. В период 1892–1894 годов здесь проживал поручик Кавалергардского полка, будущий маршал и президент Финляндии барон Карл Густав Маннергейм с молодой супругой и дочерью Анастасией, родившейся в этом особняке.

Кавалергардский полк был исключительным военным подразделением, в которое принимали офицеров из числа представителей высшего дворянского общества. Генерал-лейтенант граф А.А. Игнатьев, начинавший военную службу в Кавалергардском полку, писал в своей книге «Пятьдесят лет в строю»: «Туда мог попасть безупречно воспитанный молодой человек, о репутации и поведении которого полком собирались тщательные справки. В некоторых случаях копались в родословной представлявшегося в полк молодого человека и проверяли за несколько поколений назад его бабушек и дедушек, не затесались ли среди них неподходящие по своему происхождению предки, портящие родословную. Ведь они могли бы передать по наследству плебейские черты своему потомству. И здесь уж никакие протекции не помогали. Случаи, когда сыновья министров и высших сановников получали отказ, не были исключением».

В этом доме в конце XIX – начале ХХ столетия жил К.Г. Маннергейм с семьей. В настоящее время здесь располагается Генеральное консульство Японии

Кстати, кавалергардские офицеры иногда шутили по этому поводу: «Голубая кровь течет не только в наших жилах, но и в жилах наших лошадей». Помимо воинской службы кавалергарды несли службу при императорском дворе – присутствовали на торжественных выходах царей, на высочайших балах, обедах и прочих дворцовых церемониях.

Непосредственным начальником молодого офицера графа Игнатьева в Кавалергардском полку оказался прирожденный кавалерист и талантливый командир поручик барон Маннергейм. Этот образцовый офицер «понимал службу как ремесло».

По мнению А.А. Игнатьева, «он все умел делать образцово и даже пить так, чтобы остаться трезвым. Он, конечно, в душе глубоко презирал наших штатских в военной форме, но умел выражать это в такой полушутливой форме, что большинство так и принимало это за шутки хорошего, но недалекого барона. Меня он взял в оборот тоже умело и постепенно доказал, что я, кроме посредственной верховой езды да еще, пожалуй, гимнастики, попросту ничего не знаю.

Смотр молодых солдат-новобранцев из моего отряда Маннергейм провел блестяще и вместе с ним я не только получил благодарность в приказе по полку, но и был назначен командиром команды эскадронных разведчиков».

Поручик Маннергейм в Кавалергардском полку считался одним из лучших наездников, поэтому на майских парадах ему всегда доверяли командовать первым взводом лейб-эскадрона.

Карл Густав Маннергейм любил участвовать в скачках. Поэтому во дворе дома № 29 на Мойке для него специально устроили конюшни для его породистых лошадей. Он женился на состоятельной и весьма образованной светской особе Анастасии Николаевне Араповой, которая привила своему супругу-кавалергарду Маннергейму, тогда человеку сугубо военному, интерес к русской литературе, культуре, и в особенности к поэзии А.С. Пушкина, умершего более чем за пятьдесят лет до их свадьбы в доме напротив, на четной стороне Мойки. Известный петербургский радиожурналист В.М. Бузинов, с которым мне приходилось готовить в 1997 году отдельные радиопередачи цикла «Андреевский флаг», рассказывал, что уже в наше время, изучая архивы барона Маннергейма в Брюсселе, петербургский профессор Л.В. Власов обнаружил в русской коллекции его книг несколько томиков Пушкина с пометками, сделанными рукой финского маршала. Маннергейм любил службу в Кавалергардском полку, ему нравился Петербург, где он прожил более 17 лет, и уже в Финляндии, говорят, часто вспоминал о нем.

В.М. Бузинов писал в своей последней книге: «Есть что-то мистическое в скрещении адресов маршала и поэта на набережной Мойки. В церкви Конюшенного ведомства, где позже служил Маннергейм, отпевали Пушкина. Их адреса на Мойке – для одного счастливый петербургский семейный дом, очень удачный для несения службы во дворце и участия в парадах, так как находился он рядом с Зимним дворцом и Марсовым полем; для другого, ставшего к печали своей в тридцать пять лет камер-юнкером, – последней, ближайшей к дворцу квартирой».

За домом № 29 с дипломатической миссией Страны восходящего солнца на правом берегу Мойки открывается изумительный вид на Зимнюю канавку – самый короткий петербургский канал с тремя мостами и незабываемым романтическим пейзажем. Напомню читателям о трех мостовых сооружениях на сравнительно коротком отрезке Зимней канавки. Два из них – Эрмитажный и Первый Зимний мосты возвели почти одновременно в XVIII столетии. Второй же Зимний мост, по внешнему виду похожий на своих старинных собратьев, возвели через Зимнюю канавку много позднее, в конце первой половины ХХ века. Отметим, что с 1939 по 1940 год через водоем на Мойке существовал временный наплавной мост для прохода демонстрантов с Дворцовой площади. И лишь в 1940 году соорудили первый вариант постоянного деревянного Второго Зимнего моста, снесенного в 1964 году и замененного стационарным каменным мостовым сооружением, талантливо стилизованным и отделанным гранитом под эпоху XVIII столетия.

Сквозные участки правого берега Мойки от Круглого рынка до Дворцовой площади завершаются двумя угловыми монументальными зданиями, чьи фасады выходят на исторические набережные двух водоемов – реки Мойки и Зимней канавки.

Огромный жилой дом № 31/6 с ложноклассическим фасадом на набережной Мойки производит впечатление прекрасно сохранившегося строения 20-х годов XIX века. Подобный псевдоэффект вводил в заблуждение даже авторитетных знатоков своего дела – историков архитектуры, не только уверенно считавших, что это здание безусловно является творением зодчего В.П. Стасова, но и включивших это строение в официальные списки его работ. На самом же деле дом № 31/6 оказался самым молодым жилым строением в этой части города на набережной Мойки, но выглядел он всегда действительно как столетний. Известно, что дом построили в 1910-е годы, но в отличие от него история сквозного участка, на земле которого сегодня возвышается этот многоэтажный красавец, уводит нас в первую треть XVIII столетия.

В последние годы царствования основателя новой столицы – императора Петра Великого в Греческой слободе на Немецкой (будущей Миллионной) улице в 1723 году возвели одноэтажные каменные палаты для лучшего придворного лекаря И.Л. Блюментроста – фактического основателя государственного здравоохранения в России. Тогда же между двором «лейб-медикуса» Ивана Лаврентьевича Блюментроста и Зимней канавкой построили несколько мазанковых зданий для французского посланника де Лави и деревянный дом на каменных погребах для капитан-командора Вильбоа. В 1736 году оба этих участка приобретает богатый негоциант и виноторговец Иоганн Дальман, тот после сноса двух старых обветшавших построек возвел на участке для своей семьи двухэтажные, на высоких погребах каменные палаты, их главный фасад в восемь осей выходил на Миллионную, на Зимнюю канавку выходил боковой фасад в семь окон. За южной стороной особняка Иоганна Дальмана тогда располагались служебные постройки и флигель, выходящий на набережную реки Мойки.

После смерти купца его вдова безрезультатно пыталась продать дом и участок, но только с помощью немецкой диаспоры ей удалось довольно выгодно сдать в аренду жилое строение приехавшим в Санкт-Петербург иностранным специалистам.

В 1790 году одна из петербургских газет поместила извещение о смене владельца особняка. В 90-е годы XVIII столетия им владела одна из начальниц столичного Военно-сиротского дома, некая госпожа фон Дероп.

В 1816 году участок вместе с домом, сохранившим к этому времени вышедший из архитектурной моды стиль аннинского барокко, приобретает князь Иван Алексеевич Гагарин, действительный тайный советник и сенатор. Князь считался в столице известным масоном, театралом и почитателем всего прекрасного и изящного. Страстно влюбленный в талантливую драматическую актрису Екатерину Семенову, он заказал зодчему В.П. Стасову проект перестройки купленного купеческого дома с таким расчетом, чтобы затем презентовать обновленный особняк предмету своей пылкой любви. Работа потребовала значительных переделок старого каменного строения. Их сущность четко обозначена в отчете архитектора В.П. Стасова: «…нижние этажи остались старые, но ветхости их исправлены; верхние тоже по исправлении ветхости надстроены выше бывшего строения, а по Миллионной улице надделан совсем вновь третий этаж; вообще прежнее строение было мелкого разделения и низкого вида, почему для составления больших комнат вынуто несколько внутренних каменных простенков».

Зодчий В.П. Стасов умело переделал жилище богатого заморского купца с низкими потолками, многочисленными небольшими комнатами в просторный аристократический особняк с реконструированными и богато украшенными помещениями, меблированными по последней европейской моде, с развешанными по стенам редкими гобеленами и уникальными картинами старых мастеров в массивных золоченых рамах.

В день бракосочетания князь И.А. Гагарин торжественно преподнес предмету своей страсти княгине Катерине Гагариной новый особняк дворцового типа. Кстати, фасады особняка не отличались особой привлекательностью и, по мнению современников, весьма близко походили на располагающиеся на другой стороне Миллионной улицы помещения казармы первого батальона лейб-гвардии Преображенского полка.

После замужества актриса вместе с супругом переселилась на жительство в Москву, а овдовев, княгиня продала особняк на Миллионной улице за 125 000 рублей полковнику И.Д. Черткову – богатому представителю старинного дворянского рода, обосновавшемуся в Москве. После его смерти дом и сквозной участок в Петербурге переходят по наследству дочери – Елене Ивановне. Ее первым супругом был граф М.В. Орлов-Денисов, посоветовавший графине в 1850 году продать унаследованную от отца недвижимость. После смерти графа Елена Ивановна выходит замуж за графа Петра Андреевича Шувалова и в 1881 году убеждает супруга выкупить ранее проданный особняк. Граф соглашается с женой и после удачной торговой сделки считает целесообразным реконструировать старый дом и привести в надлежащий порядок запущенный участок. По просьбе Петра Андреевича модный в столице архитектор М.А. Иванов подготовил оригинальный перестроечный проект здания и обустройства земельного участка, выходившего на набережную реки Мойки. Зодчему тогда блестяще удалось придать единообразный стилевой облик поздней эклектики не только барскому дому, но и соседнему с ним дворовому флигелю, главный фасад которого выходил на простор реки Мойки.

Новый хозяин особняка граф Петр Андреевич Шувалов – блестящий офицер Конногвардейского полка, адъютант военного министра, принимал активное участие в Крымской кампании, а затем вместе с князем А.Ф. Орловым в Париже заключал мирный договор. Его назначают петербургским обер-полицмейстером, а через три года Петр Андреевич становится директором департамента Министерства внутренних дел.

С 1861 по 1864 год граф возглавляет штаб корпуса жандармов и выполняет обязанности управляющего III отделением. С 1864 по 1866 год генерал-лейтенант П.А. Шувалов назначается лифляндским, курляндским и эстляндским генерал-губернатором и командующим войсками Рижского военного округа.

С 1866 по 1873 год генерал-адъютант Шувалов занимает высокий пост шефа жандармов и главного начальника III отделения. Он пользовался тогда неограниченным доверием Александра II, являлся его ближайшим советником и одновременно, к удивлению современников, рекомендовал на важнейшие государственные посты ярых противников Александровских реформ.

«Русский биографический словарь» справедливо замечал, что «это были далеко не самые светлые страницы в биографии графа» и в 1874 году Петр Андреевич направляется чрезвычайным полномочным послом в Англию. Его деятельность на дипломатическом поприще в свое время вызывала немало справедливых возмущений и серьезных нареканий. П.И. Шувалов пошел на уступки англичанам в Афганистане, не получив каких-либо компенсаций для России. По непонятным причинам он являлся противником войны с Турцией в 1877 году и даже помог Англии получить от России обещание не переносить военные действия в Средиземное море, в результате чего Балтийский флот остался на своих базах.

Особенно резкой критике граф подвергся после Берлинского конгресса 1878 года, когда российская делегация (П.А. Шувалов, А.М. Горчаков и П.П. Убри) под давлением английских и австрийских дипломатов вдруг согласилась пойти на многочисленные уступки не только в пользу проигравшей войну Турции, но и Австрии, позволив ей таким образом оккупировать Боснию и Герцеговину. Как лицо государственное Шувалов был обязан всецело отстаивать интересы России, но своими безрассудными действиями приносил ей лишь один вред. Позорный для русской дипломатии Берлинский конгресс навсегда завершил карьеру русского посла в Англии. Деятельность русского чрезвычайного полномочного посла графа П.А. Шувалова осуждалась на родине даже его близкими друзьями и недавними доброжелателями. Его давний друг П.А. Половцев с горечью скажет: «Его неприготовленность, легкомыслие, бесцеремонность в обращении с мыслями и столь быстрое ведение дел лишали его деятельность той доли пользы, на которую выдающиеся его способности могли давать право надееться».

Бесславно завершив дипломатическую карьеру, П.А. Шувалов возвратился в Петербург, в свой дом на Миллионной улице, к своей честолюбивой и весьма бойкой жене – женщине, по меткой характеристике князя П.В. Долгорукова, «ума ограниченного, самонадеянности невероятной, чванной, мелко самолюбивой, сварливой». Последние годы своей жизни граф находил утеху и душевное равновесие в охоте с приятелями в живописных окрестностях Санкт-Петербурга и в дружеских воспоминаниях у костра о веселых молодых временах.

В начале ХХ столетия владельцем дома и участка становится энергичный предприниматель, генерал-майор свиты Его Императорского Величества Н.П. Ферзен. Прибалтийский аристократ с военной выправкой, граф с присущей ему практичностью энергично провел работы по увеличению размера и количества всех площадей дома, сдаваемых «под жильцов». Это по его идее со стороны Мойки в 1910-е годы возвели огромный шестиэтажный доходный дом с ложноклассическим фасадом.

8 июня 2002 года на фасаде этого дома установили мемориальную доску, текст которой уведомил жителей города и его гостей, что здесь жил первый мэр Санкт-Петербурга А.А. Собчак.

Правда, следует отметить, что последнее пятилетие ХХ столетия знаменитый дом графа Н.П. Ферзена на Мойке доставил первому лицу Петербурга мэру Анатолию Собчаку немало беспокойства. Именно это прекрасное здание стало в те годы притчей во языцех петербургских газетчиков, радио– и тележурналистов. Журналистский «переполох» на реке Мойке, по мнению и друзей, и недоброжелателей мэра-демократа, стоил ему значительного падения рейтинга и проигрыша на первых губернаторских выборах. В книге известного петербургского журналиста А.Д. Константинова «Коррумпированный Петербург» в документальных очерках подробно упоминается сложный предвыборный период жизни А.А. Собчака и его квартирная «эпопея». Оказавшись на посту мэра города, Анатолий Александрович решил существенно улучшить свои жилищные условия путем расселения коммунальной квартиры № 17 в доме № 31 на набережной реки Мойки, смежной с квартирой семейства Собчака в этом же особняке.

Дом № 31 по набережной Мойки

А.Д. Константинов отмечал, что «54 тысячи долларов директору строительно-ремонтной фирмы, взявшейся существенно улучшить жилищные условия Анатолия Собчака, передала учредитель небольшой фирмы „Альянс“ – Анна Анатольевна Евглевская. После расселения обе квартиры были объединены, и жилплощадь высокопоставленного семейства достигла 300 метров, не считая приватизированного ранее госпожой Нарусовой мансардного этажа этого же дома. Правда, в ходе этой операции не удалось избежать некоторого шума. Не все прежние жильцы квартиры № 17 смирились с территориальными притязаниями соседей и не соглашались добровольно расстаться с прежним жильем на Мойке. Для удобства бесед с некоторыми из жильцов мэру даже пришлось прибегнуть к помощи сотрудников милиции.

Часть квартир для расселяемых жильцов взяли из обменного фонда города, часть купили на деньги, любезно предоставленные госпожой Евглевской. Следствие тогда все это определило просто: „Расселение частично произведено за счет средств, полученных противоправным путем, частично – за счет государства, в ущерб интересам города“. Сам же Анатолий Александрович не раз намекал на политическую подоплеку подобного расследования.

Мемориальная доска на доме № 31, посвященная первому мэру Санкт-Петербурга А.А. Собчаку

На определенном этапе результаты работы следственной группы были выгодны политическим противникам Собчака в окружении президента Ельцина».

На противоположном углу от дома графа Н.П. Ферзена, на берегу Мойки и Зимней канавки, располагается трехэтажный особняк зеленого цвета, некогда принадлежавший русскому государственному деятелю и всесильному временщику при императоре Александре I графу А.А. Аракчееву. В 1815–1825 годах граф, получив значительную власть, в течение десяти лет являлся фактическим руководителем огромной империи.

Алексей Андреевич Аракчеев постоянно жил в квартире, предоставленной ему в Зимнем дворце императором Павлом I, но многие годы мечтал о собственном особняке.

Граф А.А. Аракчеев

В июле 1797 года граф оказался свидетелем сноса нескольких ветхих домов вблизи Дворцовой площади для возведения на их месте Манежа для военной строевой подготовки солдат и офицеров. Боясь лично обратиться к Пав лу I, с просьбой выделения этого престижного участка для постройки на нем своего дома, опытный Аракчеев доверил деликатное дело наследнику престола. Подобная продуманная операция позволила ему «убить двух зайцев» – сохранить прежнее благорасположение непредсказуемого Павла Петровича и получить прекрасный земельный участок для своего будущего особняка на углу набережной Мойки и Зимней канавки (ныне – дом № 35).

Дом графа А.А. Аракчеева (в период его строительства – командира лейб-гвардии Преображенского полка) представляет собой трехэтажный особняк в стиле строгого классицизма. Плановое решение здания типично для архитектуры Северной столицы второй половины XVIII века. Оно расположено по красным линиям набережной реки Мойки и Зимней канавки. Украшенный ионическими пилястрами ризалит в центральной части каждого из фасадов завершается треугольным фронтоном. Угол здания скруглен. Со стороны внутреннего двора, имеющего форму неправильного многоугольника, к корпусу по набережной Мойки примыкает жилой флигель. Внутренняя планировка дома, к сожалению, не сохранилась. Сегодня она типична для большинства городских многоквартирных жилых зданий. Печально, но первоначальная отделка внутренних помещений не дошла до нашего времени. Сегодня можно увидеть лишь сохранившуюся трехмаршевую парадную лестницу с четырьмя опорными столбами, удерживающими цилиндрические своды лестничных площадок.

Автором проекта дома графа Аракчеева на Мойке и его главным строителем в 1797 году был Федор Иванович Демерцов (1761–1828) – архитектор, представитель классицизма. Бывший крепостной князя П.Н. Трубецкого в 1783 году получил вольную, а в 1786 году произведен в первый офицерский чин штык-юнкера. Академик архитектуры и с 1814 года профессор Академии художеств, автор многочисленных проектов знаменитых столичных особняков и промышленных зданий Санкт-Петербурга. Это был человек необычной судьбы и огромного природного таланта. Будущий зодчий нашего города родился в семье садовника – крепостного крестьянина князя П.Н. Трубецкого. Сын садовника удивил своими способностями князя и тот предоставил мальчику возможность получить образование и окончить столичный Артиллерийский и инженерный шляхетский кадетский корпус. Получив офицерский чин, дававший право на получение дворянского достоинства, молодой человек не только сделал удивительную служебную карьеру, но и удачно женился по любви на внебрачной дочери своего покровителя князя А.П. Трубецкого – Александре Петровне Березовской, родившей мужу четырех детей. Однако семейное счастье длилось недолго, в 1800 году любимая супруга молодого талантливого зодчего умирает. Свою неутешную печаль Федор Иванович топил не в вине, а в работе, благо деятельность Демерцова была всегда востребована. Строил он много и хорошо. Заказы поступали регулярно. Материальное благосостояние позволило зодчему построить два собственных доходных дома в Петербурге. Вместе с доходами у мастера появлялись почитатели и покровители его таланта. После смерти в 1791 году князя П.Н. Трубецк ого ему оказывал помощь и содействие А.С. Строганов, для него Демерцов перестраивал дворец на Невском проспекте, а также участвовал в строительстве Строгановской дачи на набережной Большой Невки.

Дом графа А.А. Аракчеева (Мойка, 35)

Позже покровителем зодчего Федора Ивановича Демерцова становится всесильный граф А.А. Аракчеев – заказчик особняка на углу набережной Мойки и Зимней канавки, крестивший одну из дочерей архитектора. С помощью этого влиятельного государственного деятеля Демерцов получал ответственные строительные заказы по Артиллерийскому ведомству. Архитектором построены комплекс Второго кадетского корпуса на набережной реки Ждановки, Новый Арсенал на Литейном проспекте, им проводились важные проектные работы по строительству промышленных объектов на Охте. Федор Иванович также возвел целый ряд зданий и садовых сооружений в новгородской вотчине Аракчеева – усадьбе Грузино.

В период довольно частых разъездов императора Александра I по России управление империей переходило в руки графа Аракчеева – всесильного правителя империи. Он любил объявлять просителям и недоброжелателям: «Государь – мой друг, и жаловаться на меня можно только Богу».

Многие современники графа боялись и ненавидели его. В списках по рукам ходило стихотворение про временщика:

В стихотворении «К временщику» К.Ф. Рылеев, не называя имени Аракчеева, писал:

Да, все его ненавидели, но страшно боялись этого коварного и мстительного временщика. На углу Литейного проспекта и Кирочной улицы, на участке, где теперь находится Дом офицеров, в начале XIX столетия располагалось приземистое деревянное одноэтажное желтое здание, служившее приемной резиденцией графа Аракчеева, где тот нередко работал и даже ночевал.

Историк М.И. Пыляев в своем труде «Старый Петербург» писал по этому поводу следующее: «Известный граф Аракчеев, о котором в свое время иначе не говорили как шепотом и перед домом которого на Литейном проспекте (дом № 20), проезжая мимо, всякий сдерживал дыхание…»

В 1800 году Аракчеев продал дом на Мойке купцу А.К. Жукову, представителю столичного богатого и влиятельного купеческого семейства, известному и уважаемому в столичном торговом мире человеку. Впоследствии, уже после смерти графа А.А. Аракчеева, в 1835 году дом приобрела супруга капитана 2-го ранга Богдановича. Предприимчивая дама после некоторой небольшой внутренней реконструкции особняка стала на выгодных для себя условиях сдавать его внаем офицерам второго батальона лейб-гвардии Преображенского полка. В 50-х годах XIX столетия дом у ее наследников приобрело в собственность командование Преображенского полка.

В самом начале правления императора Николая I Аракчеев решительно отстраняется от активных государственных дел. 20 декабря 1825 года императорским указом граф Аракчеев «увольняется от заведования делами Комитета министров». Однако царь милостиво сохраняет бывшему временщику его почетную должность члена Государственного совета. Аракчеев уединяется в своем новгородском поместье и периодически выезжает за границу для лечения.

В своей усадьбе Грузино граф устроил музей Александра I, экспонаты которого постоянно напоминали ему об императоре. За границей граф заказал для себя большие напольные часы с бюстом императора и музыкой, игравшей один раз в день, точно в 11 часов дня (время смерти царя), молитву «Со святыми упокой».

Граф А.А. Аракчеев скончался 21 апреля 1834 года, и его похоронили в храме имения Грузино.

Предвидя свой конец, Аракчеев в 1833 году внес в Государственный заемный банк 50 000 рублей ассигнациями, с тем чтобы эта денежная сумма находилась в банке 93 года неприкосновенно со всеми процентами. В 1925 году 3/4 из образовавшейся суммы душеприказчикам Аракчеева надлежало выплатить тому, кто к этому срок напишет на русском языке лучший вариант истории царствования Александра I. Оставшуюся 1/4 часть денежной суммы тогда же следовало потратить на издание книги и за работу по ее переводу на французский и немецкий языки.

300 000 тысяч рублей граф Аракчеев пожертвовал на воспитание детей бедных дворян Новгородской и Тверской губерний.

Миновав Зимнюю канавку, Мойка делает плавный поворот, проходит под широким 70-метровым Певческим мостом и по прямой устремляется к Невскому проспекту.

Певческий мост связывает набережные водоема с пространством центральной площади города – Дворцовой. С него открывается широкая панорама с Александровской колонной, Зимним дворцом и силуэтом здания Адмиралтейства с золотым шпилем. Сегодня расположенная перед мостом территория бывшей Гвардейской площади, ограниченная фасадом корпуса Штаба гвардии на правом берегу Мойки, является органичным продолжением Дворцовой площади и с 1917 года утратила свое первоначальное наименование.

В поисках материалов для своей книги «Дворцовая площадь» журналист В.М. Бузинов обнаружил в архивах материалы и первые документы о предполагаемом строительстве Певческого моста, относящиеся к июлю 1837 года. Оказывается, министр финансов Е.Ф. Канкрин обратился с письмом к царю Николаю I, в котором он предложил соорудить мост во всю ширину площади, сократив при этом сечение Мойки до 17 метров. Император согласился со своим министром лишь в одном – в необходимости постройки здесь моста, но категорически не согласился с предложенными размерами мостового сооружения. Согласие и свое «особое мнение» Николай Павлович передал на рассмотрение авторитетной комиссии. Зодчие В. Стасов, Д. Адамини и военный архитектор-строитель инженер-полковник Е. Адам приняли решение императора о нецелесообразности столь значительного сокращения сечения реки Мойки до 21,3 метра и предложили эффективные способы, предупреждающие всякую возможность просадки выходящих на набережную Мойки зданий.

Каменный мост был построен. Николай I лично его торжественно открыл и даже при своем кратком напутствии не забыл напомнить своим верноподданным, что именно он, Николай Павлович, давным-давно якобы персонально утвердил место сего моста, указав «где ему положено быть». В узком кругу своих родственников и некоторых приближенных лиц Николай I рассказал всем веселую историю, подтверждающую его слова относительно всех деталей постройки Певческого моста.

В.М. Бузинов в своей книге приводит легенду Николая Павловича о том, когда и как здесь появился каменный мост. Позволю себе процитировать ее с небольшими сокращениями: «Посылкой легенде может служить то обстоятельство, что в конце 30-х годов XIX века, еще до того, как появился каменный Певческий мост, – деревянный по ветхости своей был снесен, – на Мойке была устроена лодочная переправа к Дворцовой площади. Так вот, как раз напротив этой переправы в доме придворного повара Рикетти (дом № 24) занимал в это время два этажа граф Юрий Александрович Головкин. Он был женат на Екатерине Львовне Нарышкиной и, следовательно, приходился родственником Романовым.

Граф родился в Швейцарии, но карьеру сделал в России, став действительным статским советником, обер-камергером и членом Государственного совета. При этом граф плохо знал русский язык. Существует анекдот про то, как Павел I сделал замечание сенаторам за неправильно решенное дело, исключая при этом сенатора Головкина, так как он, по мнению государя „совсем не знает русского языка“. Граф вынужден был даже завести себе секретаря М.М. Михайлова, который ежедневно учил сиятельного графа русскому языку. От него мы и знаем историю, произошедшую с графом, ставшую поводом для императорского распоряжения где именно ставить каменный Певческий мост. Дело было так. Граф обедал у себя дома, когда неожиданно явился фельдъегерь от Николая I и сообщил, что Юрия Александровича ждут к царскому обеду во дворец. Граф устремился на улицу к лодочной переправе. А через несколько минут в комнаты ворвались с улицы крики: „Утонул! Утонул!“

Но граф, оказывается, не утонул, а оступился, садясь в лодку, и теперь стоял по шею в воде. Подбежавшему на помощь секретарю Головкин немедленно велел передать царю о том, что „тот, кто должен прийти, упал в реку“.

Вернувшись к себе и переодевшись, Юрий Александрович спокойно продолжил прерванный обед с друзьями. Однако внезапно двери его столовой распахнулись и в их проеме предстала фигура императора, произнесшего громко: „Ты торопился ко мне и едва не утонул. Тебе надо посидеть дома три дня, а чтобы тебе не было скучно, я завтра приеду к тебе обедать вместе с императрицей и привезу с собой Нарышкиных“. Николай Павлович сдержал свое слово. Во время обеда у Головкина он заявил, подняв бокал, что желает „чтобы на месте, где случилось вчерашнее приключение, был выстроен мост в предупреждение могущих повториться подобных случаев“».

Легенда эта или быль, но Певческий мост действительно появился и служит людям вот уже 170 лет, оставаясь шедевром отечественного мостостроения и до сих пор поражая всех удивительной вязью рисунка чугунной решетки, отлитой, по мнению большинства искусствоведов, по эскизам зодчего В.П. Стасова.

Оглавление книги