Книга: Петербургские окрестности. Быт и нравы начала ХХ века
«Питомнический промысел»
«Питомнический промысел»
«Питомнический промысел» получил очень широкое распространение в Петербургской губернии в XIX веке и в начале XX века, а затем продолжался почти до самой войны 1914 года, но до сих пор он остается малоизвестной страницей истории. Между тем этот промысел являлся достаточно заметным явлением в жизни губернии и оказывал существенное влияние на национально-культурную жизнь северо-западного региона.
Начало промыслу положил петербургский Воспитательный дом, основанный еще в 1772 году. Спустя почти четверть века, в 1796 году, императрица Мария Федоровна по указу Павла I взяла в свое ведение все воспитательные дома и Смольный институт. Так было положено начало «Ведомству учреждений императрицы Марии», в его ведении находилось на заре XX века огромное количество благотворительных заведений России.
В его состав к тому времени вошли «Императорское женское патриотическое общество», «Попечительство императрицы Марии Федоровны о глухонемых», «Попечительство о слепых», женские и мужские учебные заведения, учреждения частной благотворительности и отдельные общества. В 1905 году ведомство насчитывало 7034 комитета и отделения, 715 детских приютов, тысячи благотворительных обществ.
Петербургский Воспитательный дом находился на Мойке (ныне здесь находится один из корпусов Российского государственного педагогического университета). Он распределял своих питомцев в крестьянские семьи Петербургской губернии – преимущественно в селах финнов-ингерманландцев, а также в немецких колониях. Отдавались питомцы на «вскормление» также в Новгородскую и Псковскую губернии. Причина развития «питомнического промысла» связана с большим количеством «незаконнорожденных детей», появлявшихся на свет в Петербурге.
При каждом полицейском участке в столице в те времена существовал бесплатный родильный приют, куда обращались за помощью женщины из беднейших слоев. Кроме того, существовало немало частных убежищ «для секретных рожениц», где помогали дамам из более привилегированных слоев общества, попавших в непростую ситуацию.
Из приютов и убежищ «незаконнорожденных детей» отвозили в Воспитательный дом. Кроме того, сюда приносили детей матери, не имевшие возможности содержать своего ребенка. Часто так поступала женская прислуга – кухарки, горничные. Они отдавали своих детей в Воспитательный дом, конечно, из-за бедности, к тому же общественное мнение осуждало их за «незаконную связь». Часто детей оставляли в корзинах в железнодорожных вагонах, подкидывали к дверям вокзалов и полицейских участков. Оказывались среди них подкидыши не только из Петербурга, но и из Псковской, Тверской, Новгородской, Витебской и других губерний.
В Петербурге ведомством императрицы Марии в год собиралось до десяти тысяч подкидышей. Однако, вследствие очень высокой в ту пору детской смертности, доживало из них до годовалого возраста 10-15%.
Из Воспитательного дома большинство «питомцев» отправлялись на «вскормление» в деревни и села Петербургской губернии. «Если ребенок здоров, он в Воспитательном доме живет недели 2-3 и ни в коем случае не более 6 недель, – писал в начале прошлого века журналист-бытописатель А.А. Бахтиаров в книге "Брюхо Петербурга". – Снабжают ребенка дорожным билетом и дают ему с собой несколько пеленок, рубашку, шапочку, свивальник, суконку и бумазейку. За день, накануне отъезда, надевают на шею так называемый "костяной знак" на белом шелковом шнурке, который запломбировывают печатью Воспитательного дома. С одной стороны костяного знака вырезан номер питомца и год его приноса, а на другом – крест».
Костяной знак надевали на шею на коротком шнурке – так, что его нельзя было снять с головы ребенка. Перед этим проверяли, одинаковы ли номера на дорожном билете и на костяном знаке. Именно по этим номерам потом отыскивали в деревнях бывших «питомцев» Воспитательного дома. Кроме того, знак требовался для того, чтобы кормилица могла отличить своего питомца и не перепутать его с другим, а также во избежание злоупотреблений…
Знак представлял собой небольшую круглую пластинку из кости. «Счет номеров ведется с каждого нового года, – писал А.А. Бахтиаров. – Детей отправляют по субботам, а в пятницу пломбируют знаки. Этим делом заведует особый чиновник, который следит, чтобы каждому ребенку надевали соответствующий ему номер».
В специальных дилижансах детей развозили по железнодорожным вокзалам, откуда на поездах их везли в «округа-питомники». «Ежедневно из ворот Воспитательного дома выезжает несколько карет, представляющих собой целый караван детей, – описывал Бахтиаров. – На вокзалах в известное время, например по субботам в пять часов вечера, бывает большое стечение детей. Сюда же являются и матери этих последних, чтобы бросить на них прощальный взгляд. Тут иногда обнаруживается высокий подъем материнского чувства: каждая мать инстинктивно чувствует, что, может быть, ей не придется уже видеть свое детище…»
Воспитательными округами называлась группа деревень, в районе которых воспитывалось до двух с половиной тысяч «питомцев». При округах устраивались лазареты, которыми заведовали специальные окружные врачи. Эти врачи, а также «надзиратели» наблюдали за жизнью «питомцев» в крестьянских семьях. В 1901 году в петербургском Воспитательном доме насчитывалось тридцать три таких округа.
По словам директора Воспитательного дома Исаева, назначенного на эту должность летом 1913 года, число призреваемых всех возрастов достигало к тому времени двадцати пяти тысяч. Бюджет учреждения составлял ежегодно миллион семьсот тысяч рублей. В эту сумму входили расходы на содержание питомцев училищ и семинарии, медицинский и фельдшерский персонал, администрацию, текущий ремонт зданий и т.д.
Посещавшие Петербург иностранные специалисты по делам призрения, осматривая столичный Воспитательный дом, нередко выражали свое удивление и восхищение столь грандиозной постановкой дела в существовавшем уже полтора века в России одного из крупнейших человеколюбивых учреждений. Вот лишь несколько примеров деятельности Воспитательного дома, распространявшейся на территорию Петербургской губернии: ропшинский и копорский лазареты призревали по 72 «увечных от рождения детей», ямбургский и изварский лазареты посвятили свою деятельность «жертвам наследственного луэса». Благодаря этим заведениям «совершенно искоренена возможность распространения питомцами заразы среди сельского населения» (что не совсем верно).
До 1891 года Воспитательный дом принимал ежегодно до двенадцати тысяч «незаконнорожденных» детей. Затем это число уменьшилось на пять тысяч. Связано это с изменением законодательства: именно в 1891 году появился закон, запретивший тайный принос младенцев в Воспитательный дом. Детей дозволялось передавать только «явно», то есть открыто. С введением нового правила принос внебрачных детей сразу же понизился на сорок процентов.
Мать должна была предъявить метрическое свидетельство о крещении ребенка и свой паспорт, и только тогда младенца принимали на воспитание. При таком порядке ребенок не обезличивался, как прежде. С тех пор «занумеровывайте» детей и костяные знаки с номером питомца на шее стали отходить в область преданий, а матери стали привлекаться к вскармливанию своих детей до отправления питомцев в деревню к приемным родителям.
«В настоящее время содержание каждого призреваемого питомца обходится в среднем в 50-60 рублей, благодаря тому, что повысилась плата, которая производится тем, кто берет детей на воспитание, содержание и призрение, – сообщал в 1913 году директор Воспитательного дома. – Прежде 15-летнее призрение каждого питомца обходилось в 270 рублей, а ныне в 552 рубля. Благодаря этой крупной реформе Воспитательный дом получил возможность производить выбор крестьян-воспитателей из более зажиточных слоев населения и бороться с порождаемым нуждою питомническим промыслом».
О масштабах распространения «питомнического промысла» свидетельствуют данные земской статистики. По сведениям 1881 года, относящимся к Губаницкой волости, являвшейся одним из самых больших очагов финского населения в Петербургской губернии (ныне – Волосовский район Ленобласти), в Губаницах из 313 жителей насчитывалось 47 «питомцев»; в Большом Ожогино: из 166 жителей – 30 «питомцев»; в Хюльгюзи: из 78 жителей – 13 «питомцев». К революции количество «питомцев» еще больше увеличилось.
На избе, где жил «питомец», прибивалась, как правило, зеленая вывеска с надписью «П.В.Д.», что обозначало «питомец Воспитательного дома». Там же, где были грудные «питомцы», вешалась еще и белая табличка для максимально удобного надзора за детьми как со стороны врача, так и других лиц.
По данным земской статистики, в начале XX века из детского населения Царскосельского, Ямбургского и Петергофского уездов Петербургской губернии всех национальностей и вероисповеданий до 20-30% являлись «питомцами» петербургского Воспитательного дома, отданными в крестьянские семьи на «вскормление». Иногда в селах до 40% жителей составляли «питомцы» или их потомки.
«…Ребенка стараются отдать по преимуществу такому крестьянину, который имеет корову, – отмечал Анатолий Бахтиаров. – Этим и объясняется, почему, например, в Шлиссельбургском уезде, в Матокской и Токсовской волостях вместе с молочным промыслом процветает и питомнический промысел». В Шлиссельбургском уезде, по данным Бахтиарова, на конец 1890-х годов почти каждая десятая крестьянская семья прибегала к «питомническому промыслу». В Токсовской волости это число увеличивалось: три из десяти крестьянских семей занимались этим промыслом, а в Матокской и того больше.
Больше всего сирот попадало в финские семьи. Делалось это сознательно, а объяснялось очень просто: финны, как правило, были более зажиточны, поэтому могли обеспечить лучший уход за детьми. Отданные на «вскормление» в грудном возрасте, дети вырастали в финской лютеранской среде, впитывали ее нравы, как родные. Финское население Петербургской губернии, как уже упоминалось, жило изолированно, очагами, поэтому «питомцы» оказывались в однородной обособленной среде.
Финский язык становился для «питомцев» родным, а по взрослении они нередко переходили в лютеранскую веру, особенно после того, как в 1905 году отменили положение о том, что «питомцев» надо возить на службу только в православную церковь. Через браки, через перемену вероисповедания, через усыновление или удочерение «питомцы» становились финнами, получали финские фамилии. Однако церковную православную власть очень волновала проблематика ассимиляции «питомцев» в финской среде, поскольку отданных на «вскормление» сирот еще в младенчестве крестили в православную веру в церкви Воспитательного дома.
Для финских семей «питомцы» служили хорошим источником дохода, поскольку за каждого взятого на «прокорм» полагалась ежемесячная выплата до достижения им 16 лет – около 5-6 рублей в месяц, а подрастая, они становились хорошими работниками. В финские семьи нередко, кроме двоих своих детей, входило еще двое-трое, а иногда и четверо-пятеро «питомцев». Поэтому взятие детей на «прокорм» стало своего рода промыслом, способом дохода крестьянского населения. Практика «питомничества» существовала и после революции: сирот-беспризорников отдавали на «вскормление» в крестьянские семьи вплоть до конца 1920-х годов (см. Приложение, стр. 581).
К сожалению, питомнический промысел приводил к различным злоупотреблениям. «Билеты на вскормление» – своего рода договор между Воспитательным домом и крестьянской семьей, взявшей воспитанника, – становились предметом ростовщичества и спекуляции. «Некоторые крестьяне, преимущественно торговцы и лавочники, промышляют тем, что дают вперед под эти билеты ссуды, за что взимают 33% следуемой по билету платы, – сообщал А.А. Бахтиаров. – Таким образом, 1/3 часть выплачиваемой Воспитательным домом суммы попадает в руки барышников, и только 2/3 идет в пользу тех домохозяев, которые взяли на себя вскормление питомцев».
Нередко «питомцы» являлись источниками вспышек заразных заболеваний в деревнях. Это происходило тогда, когда дети рождались от матерей, страдавших венерическими заболеваниями, и наследовали эти болезни. Высока была и смертность среди «питомцев». По словам Бахтиарова, среди русских крестьян Гдовского уезда «питомнический промысел», из-за громадной смертности «питомцев» слывет под характерным названием «производства ангелов». И, наконец, что греха таить, повзрослевших «воспитанников» нередко использовали как дармовую рабочую силу.
Таким образом, за счет «питомцев» увеличивался удельный вес финского населения Петербургской губернии. «В начале XX века в Царскосельском, Ямбургском, Петергофском уездах губернии доминировало смешанное, разнородное русско-финское население, – пишет историк-краевед Юрий Петров. – До революции этой проблематикой очень серьезно занималась земская статистика. Поэтому слово "финн" – понятие многогранное. В финское население губернии входили как "чистые" финны, так и смешанные семьи и "питомнические дети", воспринявшие финскую культуру как свою родную».
Воспитательный дом навсегда отложился в корнях русского и финского населения некоторых районов Ленинградской области. И сегодня многие жители Волосовского района, нередко с финскими фамилиями, и по-русски подчас говорящие с акцентом, свою родословную ведут именно от русских по рождению «питомцев» Воспитательного дома.
Оглавление книги
