Книга: По следам литераторов. Кое-что за Одессу

Глава 5 Министр-резидент, Наркомвоенмор и другие

Глава 5

Министр-резидент, Наркомвоенмор и другие

В популярной шутке советовали, в частности, не путать «Бабеля с Бебелем»[142]. У нас это невозможно, поскольку в момент установки памятника Бабелю на улице поэта Жуковского[143] улице Бебеля уже вернули её историческое название – Еврейская. Она параллельна улице Жуковского и нам стоит пройти квартал по Ришельевской и повернуть направо, чтобы оказаться на квартале Еврейской между Ришельевской и Екатерининской улицами.

По дороге обращаем ваше внимание на угловой четырёхэтажный дом[144], имеющий нумерацию по улице Жуковского, но более парадно смотрящийся с Ришельевской. Это дом Гринберга[145], о чём даже имеется соответствующая надпись на нём. Построен архитекторами Моисеем Исааковичем Линецким и Самуилом Савельевичем Гальперсоном в стиле необарокко. Немного вычурно, но таково требование стиля барокко: его, пожалуй, ярчайшее воплощение – ансамбль площади Святого Петра в Риме – тоже весьма причудливо при всей величественности и приспособленности для громадной толпы.

Также интересно рассмотреть и собственно дом, где жил Бабель – он по диагонали от дома Гринберга. Тоже угловой, тоже величественный, с одной очень своеобразной особенностью: центральная часть крыла, идущего вдоль Ришельевской, трёхэтажная, а в остальном дом четырёхэтажный. Непростую задачу стыковки разноэтажных, но одинаковых по высоте частей дома архитекторы решали без всякого компьютерного 3D моделирования (sic!).

На первом этаже дома Бабеля размещался второй по значимости – после «Дома книги» – одесский книжный. В нём продавалась только научная и техническая литература. Именовался он «в народе» – «Два слона» в память двух фигур слонов из папье-маше, несколько лет стоявших в магазине. Эти фигуры появились по знаменательному поводу. Летом 1955-го Индия в знак дружбы подарила Советскому Союзу двух слонят – самца Рави (в переводе – Солнце) и самку Шаши (Луна). До Одессы их доставили морем на советском сухогрузе «Ставрополь» вместе с вьетнамским подарком – слонами Бак Зап (Белые Лапы) и Вой Кай Лон (Большая Слониха). Взрослых слонов сразу погрузили на железнодорожные платформы и развезли по зоопаркам, а дети довольно долго отдыхали от путешествия, и посетители Одесского зоопарка первым делом шли полюбоваться малышами (по слоновьим понятиям: меньше человеческого роста). Только в июле 1956-го слонят сочли достаточно крепкими, чтобы по железной дороге перевезти в Киевский зоопарк. А их малый размер позволил в память о них поставить в магазине статуи в натуральную величину.

Анатолий купил в этом магазине многие сотни книг[146]. Естественно, его знали все сотрудники, включая директора Сергея Савватеевича (увы, его фамилию мы оба не запомнили), и с интересом общались с ним. Владимир пользовался услугами «Двух слонов» и после отъезда Анатолия – пока магазин существовал. Среди семи магазинов, ныне разместившихся в здании, книжного нет[147].

На квартале Еврейской, куда мы вышли, расположены крупнейшая сейчас одесская синагога и гостинично-ресторанный комплекс «Калифорния». Во времена нашей молодости песня «Отель «Калифорния»» была чрезвычайно популярна. Правда, есть версии, что в песне речь может идти не только о «гостинице, которую нельзя покинуть никогда», но даже о тюрьме либо психбольнице. Вряд ли владельцы здания на Еврейской, № 27 задумывались о таких ассоциациях. Просто на довольно маленьком участке они смогли построить весьма симпатичную гостиницу.

Напротив – в доме № 32 – тоже гостиница (вернее, один из четырёх корпусов гостиницы) «Женева». Если удастся войти внутрь, мы увидим самую большую фреску Украины – «Стена выдающихся одесских персонажей». В связи с тем, что дворик гостиницы узкий, разглядеть всех достаточно тяжело. Честно говоря, мешает угадыванию персонажей и, на наш взгляд, недостаточное портретное сходство, что оправдывается трудностями работ на высоте и исключительно высокой скоростью работ: пять художников выполнили её всего за два месяца. Зато эти трудности превращают разглядывание фрески в интеллектуальное занятие[148]. Мы явно видим «первого краеведа Одессы» А. С. Пушкина, «Нестора-летописца»[149] нашего города И. Э. Бабеля, главного певца – Леонида Утёсова, отцов-основателей – Ришельё и Ланжерона, а также литературных персонажей: Остапа Бендера почему-то с Кисой Воробьяниновым; вероятно, Менделя Крика и прочее, и прочее. Всего на 330 м² изображено 24 реальных и литературных персонажа. Так город получил ещё одну экскурсионную точку для любимых гостей.

Мы обещали дойти до памятника Франко и сделаем это. По дороге по Еврейской улице в сторону возрастания номеров (а ещё нам предстоит – в связи с Жаботинским – побывать у дома № 1 на ней же) вновь пересекаем Покровский переулок (ох уж эта прямоугольная сетка улиц!). Тут уместно вспомнить, что в своё время переулок назывался переулком Грибоедова. Грибоедов в Одессе не был, но Пушкин ценил его «Горе от ума», а «Пушкин – наше ВСЁ!»

При этом Первый поэт самому Чацкому в уме отказывал, сказав «Все, что он говорит, очень умно. Но кому говорит он всё это? … Это непростительно. Первый признак умного человека – с первого взгляда знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед репетиловыми и т. п.». Впрочем, если бы Гамлет-сын сразу после встречи с призраком – Гамлетом-отцом – решительно расправился с узурпатором – дядей, пьеса бы закончилась в первом акте. Если бы Чацкий не произносил свои яркие монологи, «Горе от ума» было бы в ряду грибоедовских комедий, написанных, правда, в соавторстве, но известных только специалистам[150], и никто бы не назвал переулок в Одессе его именем.

Переулок в честь Грибоедова не пересекается с улицей в честь Пушкина, но, как мы знаем, в жизни двух Александров Сергеевичей было много пересечений. Последнее описано Пушкиным в «Путешествии в Арзрум»: «Отдохнув несколько минут, я пустился далее и на высоком берегу реки увидел против себя крепость Гергеры. Три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега. Я переехал через реку. Два вола, впряжённые в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. «Откуда вы?» – спросил я их. «Из Тегерана». – «Что вы везёте?» – «Грибоеда». Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис». Как установили подробные исследования[151], рассказ о встрече – мистификация Пушкина.

Грибоедов погиб на посту посла в Персии. Улаживать скандал после трагических событий в Тегеране шах отрядил своего внука, «вооружив» его различными дарами, включая алмаз «Шах». Вопрос был улажен и Николай I дал указание «Предать тегеранскую историю вечному забвению…». Пушкин нашёл элегантный способ упомянуть о любимом литературном сопернике. При этом – для очень внимательно читающей публики – он оставил несколько «зарубок», указывающих на мистификацию. Тело статского советника (что соответствует военному званию бригадира, промежуточному между полковником и генерал-майором) и министра-резидента (посла), естественно, везли не на арбе в сопровождении нескольких грузин, а со всеми почестями в сопровождении воинского конвоя. Второй – чисто топографический – момент: Пушкин переезжает реку и натыкается на двух волов, подымающихся по крутой дороге. Понятно, что навстречу ему, только что пересекшему реку, можно только спускаться. Но, как написал Пушкин через несколько абзацев, посвящённых Грибоедову (для этих прекрасных строчек, дающих точнейший портрет Грибоедова, и придумана была встреча) «Мы ленивы и нелюбопытны…» Перевал назвали Пушкинским, Грибоедова со временем стали «проходить» в школе, а встретились они окончательно (если опустить мысль о небесном) на фасаде нашего Оперного. Как мы уже отметили, бюсты двух Александров Сергеевичей – среди четырёх бюстов, украшающих театр. Грибоедов остался и в топонимике Одессы: улица, названная в его честь, есть в районе «Слободка».

Самым дотошным экскурсантам предлагаем свернуть в Покровском переулке направо и подойти к дому № 5. Здесь у своего двоюродного брата Моисея Липовича Шпенцера жил в годы учёбы в Одесском реальном училище св. Павла будущий «Лев революции» Лейба Давидович Бронштейн. Под псевдонимом «Троцкий»[152] он вошёл в историю. Для нас же интересно, что одним из его псевдонимов был – «Перо», данный Глебом Максимиллиановичем Кржижановским за большой литературный дар.

Писать приходилось много, и писать нужно было хорошо: в отличие от пост-революционных времён, когда труды «классиков» заставляли изучать почти насильно, до революции чтение их было сопряжено с риском потерять по меньшей мере свободу. Поэтому все крупные оппозиционеры старались писать так, чтобы читатели не жалели о риске. Современных средств агитации и пропаганды не было; поневоле так много внимания уделялось подпольной литературе – газетам и листовкам. Сам Троцкий сотрудничает с газетой «Искра»[153] практически с начала её издания в 1900-м году.

Троцкий, заметим для протокола, в 1908–1912-м годах издавал в Вене газету «Правда». В 1912-м году большевики основали собственную газету под тем же названием, что вызвало многочисленные споры. Троцкий в письме Боруху Пинхусу Иоселевичу (Павлу Борисовичу) Аксельроду назвал Ленина «паразитом», однако отстоять своё издание так и не смог. 1912–04–23 вышел последний номер венской «Правды».

О знакомстве с Троцким в Вене смутно пишет Илья Гершевич (Григорьевич) Эренбург в первой книге своих мемуаров «Люди, годы жизнь»: «В Вене я жил у видного социал-демократа X. – я не называю его имени: боюсь, что беглые впечатления зелёного юноши могут показаться освещёнными дальнейшими событиями… X. был со мною ласков и, узнав, что я строчу стихи, по вечерам говорил о поэзии, об искусстве. Это были не мнения, с которыми можно было бы поспорить, а безапелляционные приговоры».

Вообще использование слова «Правда» в названии газеты порождало, если посмотреть «остранённо[154]», комический эффект. Например, в Мурманске издавалась «Полярная Правда», а в Норильске – уже «Заполярная». Обнаружив это в служебной командировке (в рейсе по Севморпути), Владимир начал собирать соответствующую коллекцию и к распаду СССР накопил около сорока «Правд». Воистину, вспомнишь слова баронессы фон Мюнхгаузен из пьесы Горина/фильма Захарова: «Правды вообще не бывает. Правда это то, что в данный момент считается правдой».

Завершая тему литератора Троцкого, заметим, что писал он много и до и после революции. И поскольку большую часть жизни провёл в статусе «оппозиционера», то всегда вынужден был писать ярко и интригующе[155]. Наше стремительное время не даёт возможности читать многотомные сочинения «История русской революции» или «Сталин». Но потратьте пять минут на воззвание в связи со смертью Ленина[156], надиктованное на тифлисском вокзале. Понятно, как Троцкий мог своими речами останавливать дезертирующие с фронта части или вдохновлять полки идти «в последний и решительный бой».

Дочка М. Л. Шпенцера вышла замуж за журналиста и литератора, сотрудника «Одесских новостей» Натана Иосифовича Инбера. Поэтому в литературу она вошла как Вера Инбер. Переулок около моря, где располагалась типография её отца, после смерти поэтессы в 1972-м году и до волны переименований в середине 1990-х носил её имя. В нём находится кожно-венерологический диспансер, поэтому острословы именовали его «вероинберический» или даже «дерматовероинберический». Мы пройдёмся по нему к музею Паустовского на Черноморской улице, но, пожалуй, про Веру Инбер расскажем здесь.

Вера Инбер прожила, наверное, счастливую жизнь. Во-первых, хотя она находилась в родстве с Троцким и он даже с 9 до 15 лет (1889–1895) жил в её одесском доме, её не репрессировали. Во-вторых, её могли посадить за связь с французской, бельгийской либо немецкой разведкой (а могли бы и за работу на все три) – ведь в 1924–1926-м годах она в качестве корреспондента жила в Париже, Брюсселе, Берлине. Могли, кстати, припомнить Францию и Швейцарию, где молодая Инбер жила с первым мужем в 1910–1914-м годах. В третьих, Вера Инбер прожила три года в блокадном Ленинграде и выжила. Опыт этой драматической и героической жизни отражён в книге «Почти три года. Ленинградский дневник», вышедшей в 1946-м, сразу же удостоенной (вместе с поэмой «Пулковский меридиан») Сталинской премии[157] второй степени и в следующем же году переизданной.

Произведения Веры Инбер при жизни издавались более чем в 80 сборниках, включая несколько многотомных изданий. Самые «солидные» – четырёхтомник, вышедший в издательстве «Художественная литература» в 1965–1966-м годах, и «Избранная проза» в том же издательстве за год до смерти. По действующей в то время «табели о рангах» Вера Михайловна Инбер (так официально) была в числе классиков советской литературы. У неё, кстати, было три ордена Трудового Красного знамени[158], орден Знак Почёта и, что совершенно логично, медаль «За оборону Ленинграда». Но, в отличие от Семёна Кирсанова, посмертного обращения к её творчеству практически нет: только в 2011-м году вышли сборник рассказов 1924–1938-го годов и сборник детских стихов. И переулок Веры Инбер переименовали в Купальный. Впрочем, сейчас ему как-то незаметно вернули имя писательницы.

Но осталась – и, думаем, навсегда – в «памяти народной» песня «Девушка из Нагасаки»[159]. Первоначальный текст в четыре куплета написан двадцатилетней Верой Инбер. Как и положено песне, ушедшей в народ, текст радикально изменился – но без Веры Инбер этой песни не было бы. Как-то вот так…

Возвращаемся на Еврейскую улицу и идём к Александровскому проспекту. На углу остановимся у красивого трёхэтажного дома с занимательным фронтоном над срезанным (как положено в доме, стоящем на перекрёстке улиц) углом. Здание построено в 1901-м году по проекту архитектора (и по совместительству художника, члена Товарищества южнорусских художников) Владимира Афанасьевича Короповского. Здесь находились квартиры церковного притча (то есть церковнослужителей, служивших в Покровской церкви) и церковно-приходская школа. В этом же здании размещалась типография «Русская речь» и редакции некоторых газет. Гр[160]. А. Н. Толстой посещал их во время своего одесского периода жизни. Этот период ярко отражён в его авантюрной повести «Похождения Невзорова, или Ибикус». Позволим себе одну цитату:

Снова пересекаем и Александровский проспект, чтобы подойти к дому № 12 по переулку Нечипуренко[161]. До Нечипуренко (в некоторых архивных материалах – Нечипоренко) с 1938-го года переулок носил имя Ромена Роллана – вполне литературное. Ромен[162] Роллан, как-никак, лауреат Нобелевской премии по литературе за 1915-й год «за высокий идеализм литературных произведений, за сочувствие и любовь к истине», а также иностранный почётный член АН СССР. Интересно, «любовь к истине или к правде»[163] привела к перманентной поддержке Роменом Роланом Октябрьской революции?

Как мы отмечали, каждая из старых улиц города не раз переименовывалась. Переулок Ромена Роллана – Нечипуренко начинался совсем печально – Грязная улица. Ведь она была в тылу магазинов Александровского проспекта. После переулок называют в честь купца 1-й гильдии, Градского головы в 1827–1830-м годах Ивана Васильевича Овчинникова. Как и в случае с Нечипуренко – Нечипоренко, у Ивана Васильевича – переменная гласная в фамилии. Поэтому с 1843-го по 1881-й год переулок Овчинникова, а с 1881-го и по 1938-й – Авчинникова. Дом с лавками Авчинникова протянулся на целый квартал от Жуковского до Еврейской (Александровский проспект №№ 8–10). Сейчас здание частично перестроено и надстроено, но изначальный замысел выходца из Швейцарии архитектора Георгия Ивановича Торичелли угадывается.

Но наша цель, напомним, – здание № 12 по переулку Нечипуренко. Над воротами дома лаконичная надпись «Современный Израиль родился здесь». Такая надпись заслуживает нескольких слов по теме, никак не связанной с нашей литературной экскурсией.

В принципе мы можем даже ничего не рассказывать, а просто попросить внимательно прочитать надпись на мемориальной доске, украшенной бронзовым портретом первого мэра Тель-Авива Меира Янкелевича Дизенгофа:

Итак, первым мэром Тель-Авива (в примерном переводе – холм весны) стал основатель общества, купившего землю для города. Как говорится, «пустячок, а приятно».

Литературная же основа этого мероприятия такова. Жил-был в Одессе доктор Лев Семёнович Пинскер. Он, кстати, окончил Ришельевский лицей и был одним из первых евреев, поступивших в высшее учебное заведение России (должно быть, Одесса, как и Штирлиц, «славилась либерализмом и логикой»). Впрочем, адвокатом Йехуде Лейбу Шимоновичу быть не разрешили, зато он смог окончить медицинского факультета Московского университета и работать врачом. Во время Крымской войны Пинскер служит врачом в армии и получает медаль.

Всё идет хорошо и общественный деятель Леон Пинскер – один из основателей и редакторов журналов «Рассвет» и «Сион» – пропагандирует умеренные взгляды: иудей дома, гражданин на улице[165].

Всё меняет одесский погром 1871-го года. До этого в Одессе случались погромы, начавшиеся, когда евреи существенно потеснили греков в торговле зерном. Хотя греки не были потомками древних греков, но неприязнь к евреям отсчитывали от тех времён. При погроме 1871-го года впервые имущество громили, а не присваивали. Это показало Пинскеру, что евреи – по крайней мере в Российской империи – не просто источник доходов в сложной экономической ситуации. Как доктор и публицист он обосновал три причины антисемитизма:

Политические причины. Отсутствие у евреев собственной страны и собственного правительства приводит к постоянной враждебности со стороны других народов.

Психологические причины. Представители других народов воспринимают евреев как чужих и поэтому желают их уничтожить. Поскольку они не могут уничтожить евреев, другие народы начинают их бояться. Этот страх перед евреями Леон Пинскер назвал новым термином «иудеофобия». Иудеофобия, в свою очередь, вызывает антисемитизм, являющийся психозом.

Экономические причины. Евреи на чужой территории имеют собственность, на которую претендуют другие, что также вызывает антисемитизм.

Решение, сейчас кажущееся очевидным, но до Пинскера не высказанное никем: евреи должны создать своё государство. Этому посвящена брошюра Пинскера «Autoemancipation! Mahnruf an seine Stammesgenossen von einem russischen Juden» («Автоэмансипация! Воззвание российского еврея к своему народу») и деятельность организованного им в ноябре 1884-го года общества «Ховевей Цион». До книги Теодора Якобовича Герцля «Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса» ещё 12 лет, до Первого Всемирного сионистского конгресса – 13, а в Одессе Пинскер уже собирает пожертвования и помогает желающим ехать в Палестину.

Потом Герцль скажет, что если бы познакомился с «Автоэмансипацией» вовремя, то не написал бы своё «Еврейское государство», т. к. всё было обосновано Пинскером. Впрочем, для судьбы Израиля «подключение» такого выдающегося деятеля, как Герцль, стало удачей. Сионистское движение получило международный размах и увенчалось созданием государства Израиль. А Пинскер и Герцль закончили почти одинаково: прах обоих теоретиков-основателей сионизма покоится в земле Израиля. Правда, Пинскер – на горе Скопус в северо-восточной части Иерусалима, а Герцль – на горе Герцля в западной его части.

Мы продолжаем поход по неисчерпаемой Одессе. До памятника Франко – рукой подать. Нечипуренко упирается в Троицкую, поэтому «первый поворот налево, потом первый направо» (припоминаете «Союз рыжих» с Шерлоком[166] Холмсом?) и мы у памятника Ивану Франко. Честно говоря, ощущение, что братья Румянцевы (Б.П. – скульптор, Н.П. – архитектор) взяли за основу памятник Дзержинскому, который не успели «пристроить» в связи со сменой политической конъюнктуры. Строки Маяковского:

утратили актуальность и голову Феликса Эдмундовича заменили на голову Ивана Яковлевича[167]. Впрочем, это исключительно наши домыслы.

Если, повернуть по Александровскому проспекту не направо, к памятнику Франко, а налево, то мы окажемся на Одесском книжном рынке. Противоположно одесским улицам, рынок менял не название (народ всегда звал его «книжка»), а местоположение. В начале 1990-х «книжка» возникла вблизи Дома Книги на небольшом пятачке между Греческой площадью и переулком Вице-адмирала Жукова. Когда пятачок застроили одним из первых «новостроев», она переместилась на саму Греческую площадь и занимала на ней два участка. Наконец, «книжка» переехала на квартал Александровского проспекта между Еврейской и Троицкой. Здесь вместо примитивных лотков из эпохи «лихих девяностых» установили исключительно элегантные павильоны. И тут – по одному из законов Паркинсона[168] – началось умирание книжного рынка. Сейчас книгами торгует едва ли четверть продавцов. Остальные продают прекрасную итальянскую еду, напитки, также продают музыкальные и видео диски[169]. Процесс, увы, закономерный. Всё большая доля книг исключительно для чтения будёт распространяться в электронном виде. Печатная продукция останется только для детей – всякие книжки-раскраски и обучающие издания, а также что-то роскошно-подарочное, что, кстати, хорошо представлено на нашей «книжке». Впрочем, при появлении кино предрекали смерть театру, а при появлении телевидения – и театру, и кино. Но всё живёт. Надеемся, что чтение бумажного варианта этой книги опровергает наш собственный прогноз. Аналогично Жванецкий говорил про свои старые сатирические произведения:

Возвращаемся к прогулке. Отметим, что Александровский проспект с его зелёной бульварной центральной частью – идеальное место для памятников. Если отсчитывать от памятника Маразли[170] на Греческой площади, то памятник Франко – пятый на проспекте. Шестой – описанный в «Одессе военной»[171] памятник атаману Головатому, седьмой – памятник героям Чернобыля и – уже в здании Нового Привоза, куда Александровский проспект упирается – бронзовые памятники рыбачке Соне и моряку Косте. Кстати, напоминаем, что до Нового Привоза стоит дойти, чтобы посмотреть постоянную выставку старинных фотографий Одессы.

Оставляем экскурсантов на Привозе: без его посещения приезд в Одессу неполноценен. После того, как гости, выражаясь по-одесски, «сделают базар», можно начинать вторую часть нашей «Прогулки по следам перьев».

Оглавление книги