Книга: Каир: история города

Больные лошади и «восточные безделушки»

Больные лошади и «восточные безделушки»

Каирское общество периода между двумя мировыми войнами очень легко упрекнуть в безразличии к городу, и упрек будет справедлив. Но двое членов этого общества 1930-х годов стоят особняком. Они носили типично английские имена Дороти и Роберт, и эти людям — Дороти Брук и Роберту Гэйеру-Андерсону — многим обязан современный Каир.

Дороти Брук прибыла в Каир вместе с мужем, офицером британской армии. В начале 1930-х годов она организовала кампанию в защиту армейских лошадей; в ходе кампании удалось выкупить свыше 5000 лошадей, некогда списанных из армии после окончания Первой мировой войны, и обеспечить животным достойное существование, которого они не получали у египетских хозяев. В 1934 году забота об этих лошадях, равно как и о вьючных животных, которых она наблюдала на каирских улицах, побудила Дороти Брук основать клинику, где оказывали помощь больным животным.

Семьдесят лет спустя к ветеринарной клинике имени Дороти Брук с утра и до вечера люди ведут лошадей, ослов и мулов; животных здесь осматривают и лечат бесплатно. Расположенная в пригороде, среди дешевых муниципальных домов, к югу от центра города, эта клиника имеет конюшни и прекрасно оборудованные помещения для осмотра, лаборатории и операционные. В последних установлены лебедки — чтобы поднимать тяжелых животных — и огромные операционные столы, а обследование и лечение проводят дипломированные ветеринары.

Деятельность клиники имени Дороти Брук важна сегодня ничуть не менее, чем в те годы, когда эта клиника была основана. Всякому, кто бродит по Каиру, бросаются в глаза ослики и лошади, медленно, с трудом влекущие битком набитые тележки. Впрочем, участь этих животных все же благоприятна по сравнению с участью тех, о которых стало известно лишь благодаря усилиям персонала клиники.

Каир — один из самых стремительно развивающихся городов мира. В нем трудятся не менее 2500 осликов, причем зачастую обращаются с ними жестоко. Животных используют, чтобы перевозить кирпичи на тележках от машин, которые эти кирпичи изготавливают, к сушилкам, а затем — к печам для обжига. Ослики являются собственностью мастерских, а подросткам, которые их погоняют и следят за ними, нет дела до того, в каком состоянии находятся животные. Впрочем, точно так же владельцам мастерских нет дела до здоровья работников. Подростки работают шесть дней в неделю по одиннадцать часов за зарплату, составляющую в пересчете всего два американских доллара. Испепеляющий зной вкупе с жаром, которым пышут печи, — таковы условия, в каких приходится трудиться людям и животным. У многих осликов следы побоев, они едва не падают от измождения и жары. Стараниями врачей из клиники имени Дороти Брукс в мастерских появились поилки и навесы, защищающие от солнца; кроме того, клиника убеждает владельцев мастерских проявлять больше заботы о животных — поскольку (это единственный действенный довод) в таком случае труд последних окажется более эффективным.

Сегодня ветеринары и эксперты, которых приглашает клиника, вынуждены решать ту же проблему, с которой столкнулась в 1930-е годы Дороти Брук, а именно — отсутствие в Египте и других развивающихся странах той культуры обращения с животными, каковая сложилась на Западе. Улучшить ситуацию возможно лишь через пропаганду «ненасильственных методов» среди владельцев животных. Такую философию исповедует каирская клиника имени Дороти Брук, пять других египетских клиник, финансируемых благотворительным фондом Дороти Брук в Лондоне, и клиники этого фонда в Индии, Пакистане и Афганистане. Все они ставят своей целью обучение владельцев принципам ненасильственного обращения с животными. Что касается фонда, взносы в него делают 48 000 человек, и до 2002 года ответственным секретарем фонда являлся внук Дороти Брук. Фонд издает информационный бюллетень «Брук Ньюс», там, в частности, публикуются некрологи, лишний раз подтверждающие общеизвестную любовь британцев к животным: среди сообщений о кончине друзей и вкладчиков фонда регулярно встречаются извещения о смерти, например, «Мармадьюка, замяучательного кота», «Уильяма, любимого пуделя» или «Гиннеса, моего дорогого коня». В каирской клинике на настенных табличках запечатлены имена тех, кто делал пожертвования в фонд; нередко после имен следуют трогательные приписки: «В благодарность за моих собак и в знак признательности клинике» или просто «Памяти Спада».

Совершенно другого рода память о себе оставил в Каире майор в отставке Роберт Гэйер-Андерсон. С 1934 по 1942 год он жил в доме, «составленном» из двух особняков, XVI и XVIII столетий, примыкающем к мечети Ибн Тулуна. Этот дом известен как Бейт аль-Крейтлийя, «Дом критской женщины», поскольку с начала XIX века им владела мусульманская семья, приехавшая с Крита. Майор был страстным коллекционером «восточных безделушек» и наполнял дом всевозможными предметами, от китайской мебели до артефактов эпохи фараонов. Сейчас в его доме музей; кроме того, здание представляет собой образец османской архитектуры, служит хранилищем весьма эклектичной коллекции и является своего рода памятником бывшему владельцу.

Гэйер-Андерсон увидел этот дом вскоре после своего прибытия в Каир в 1907 году в качестве офицера Королевской военно-медицинской службы. Вот каким было первое его впечатление от дома:

Некая женщина, говорившая с майором из-за декоративной решетки на окне первого этажа (сохранившейся по сей день), пригласила его зайти. Двор внутри, по описанию Андерсона, был «буквально завален мусором, в котором, абсолютно не мешая друг другу, копошились оборванные ребятишки, разгуливали куры, топтался баран и резвилась пара кошек», однако это зрелище не помешало майору представить, как он будет здесь жить и где разместит свою коллекцию. На осуществление мечты ушло 25 лет. На портрете в доме Гэйер-Андерсон выглядит суровым школьным учителем, но несложно догадаться, что эта суровость — напускная, так сказать, порожденная позированием для художника. Среди экспонатов его коллекции, между прочим, есть два слепка с лиц слуг, а на одном из автопортретов он изобразил себя в виде сфинкса.

Стены дома плотно обступают внутренний двор. По легенде, вода в колодце набралась во времена всемирного потопа, а сам колодец ведет во владения «султана Батского», семь дочерей которого спят колдовским сном на золотых ложах. Цитируя майора, интерьер представлял собой «лабиринт солнечного света и красоты, с его изысканными оконными проемами и деревянными стенными панелями». Гэйер-Андерсон, как и его предшественники-османы, жившие в этом доме ранее, предпочитали, чтобы в комнатах было прохладно, и избегали яркого света, поэтому на всех окнах были установлены решетки-машрабийя. Кроме того, из-за этих решеток на галерее женщины в османские времена наблюдали за саламиком — местом преимущественно мужских пирушек и встреч. Саламик — красивейшее помещение в доме, с богато расписанным потолком и роскошной мебелью, включая помпезные диваны со множеством подушек. (Недаром именно этот дом выбрали для съемок одного из фильмов о Джеймсе Бонде — «Шпион, который меня любил»).

Доживи Гэйер-Андерсон до наших дней, он узнал бы многие предметы обстановки, поскольку интерьер дома после него сберегали не менее тщательно, чем саму коллекцию. Пожалуй, следует признать: когда бы не страсть майора к коллекционированию и не его энтузиазм, Каир лишился бы этого замечательного шедевра османской эпохи в период очередной из многочисленных реконструкций. Одна из причин, по которым Гэйера-Андерсона привлек этот дом, заключалась в том, что, вновь цитируя майора, «он находился вдалеке от европеизированной каирской жизни». Однако любопытно было бы представить себе, насколько нынешний пейзаж за окнами отличается от того, который открывался из-за резных решеток в 1930-е годы. Улочки забиты тележками, загруженными доверху овощами и фруктами: выпавшие плоды гниют на мостовой, некоторые подъедают бродячие кошки и вечно усталые ослики. Над уличной толчеей нависают обшарпанные многоквартирные дома, на террасах сушится белье; непрерывно сигналят автомобильные клаксоны, горланят десятки детей в пестрых обносках (если не сказать — в лохмотьях), и время от времени сквозь этот шум и гам прорываются характерные звуки арабской поп-музыки, доносящейся из уличных кафе, в которых мужчины просиживают часами, попивая чая, играя в домино, покуривая кальяны и наблюдая за течением жизни.

Оглавление книги