Книга: Прогулки по Парижу с Борисом Носиком. Книга 1: Левый берег и острова

Улица Варенн

Улица Варенн

Честно говоря, это не самый мой любимый район Парижа, хотя не посетить его было бы жаль. Что до приезжих, до туристов, до экскурсантов, то они на Варенн и на ближайших улицах Гренель и Сен-Доминик бывают непременно. Это тихий квартал дворцов, построенных в XVIII веке знаменитыми архитекторами, и жили в этих дворцах самые знатные аристократы, близкие к королевской фамилии. Сейчас тут размещается новая знать, скромно объявляющая себя слугами народа, – дипломаты, министры, высокопоставленные чиновники. Во дворцах этих – посольства, министерства и прочие высокие учреждения, так что днем еще можно заглянуть во двор (мимо будки охранника), увидеть великолепный фасад XVIII века, колонный портик… Но к вечеру все ворота на запоре, и ничего не видно, кроме высоких стен и ворот. А когда-то тут блистали огни…

Жила тут актриса Мари Дорваль, и была она подругой Альфреда де Виньи. Рядом с ее особняком – два дома, которые заметны сразу, – их строили знаменитые архитекторы XVIII века Антуан и Карто. По имени знатных заказчиков и владельцев эти великолепные дворцы называли отель де Нарбон-Серан и отель де Буажелен или еще – отель де Ларошфуко-Додевиль. Еще более знаменит дворец, обозначенный ныне номером 50 по улице Варенн. Он был построен в конце XVIII века по проекту архитектора Леграна, и раз в год, в День культурного наследия, заветные двери дворцов отверзаются. Так что есть надежда увидеть все, если очень захочется.

Улица Варенн проложена была в самом начале XVII века по охотничьему заповеднику. Вернее, это была просто дорога, по сторонам которой стали возводить прекрасные здания. Со временем дорога эта и стала одной из самых престижных улиц столицы. Самые интересные дома на этой улице начинаются после № 38, хотя и до него дома роскошные и жили в них весьма заметные люди. В 38-м, где жила Мари Дорваль, теперь размещаются службы культуры итальянского посольства, а во времена Директории здесь размещалось Министерство иностранных дел, и Талейран принимал здесь Наполеона с Жозефиной, а также мадам де Сталь, которая здесь и увидела будущего императора впервые. В этом «отеле» знатоки особенно высоко ценят лучший в Париже гарнитур мебели времен Людовика XVI в салоне, а также колонны и статуи. Миновав несколько отелей (вы помните, что так называют здесь частные особняки и дворцы) XIX века и отель де Гуфье де Туа, мы выйдем к самому красивому и самому знаменитому дворцу этого бывшего предместья – к отелю Матиньон. Вы это название, конечно, слышали, оно не сходит со страниц прессы в качестве синонима кабинета премьер-министра, совета министров и вообще исполнительной власти (в противопоставление главе государства и президентской власти, которые связывают с Елисейским дворцом, резиденцией президента). В Матиньоне, как вы поняли, размещается премьер-министр Франции, так что на экскурсию в этот прекрасный дворец постороннюю публику пускают только раз в год. Но мы-то с вами не посторонние, так что мы отправимся туда нынче же.

Строительство дворца начато было по проекту Жана Куртонна в 1721 году. Жак Гойон де Матиньон, граф Ториньи купил дворец у маршала Люксембургского недостроенным, а уж за достройкой и украшением дворца наблюдала старшая дочь принца Монако, ставшая графиней де Матиньон. После революции дворец много раз переходил из рук в руки. Король Людовик XVIII выменял его на Елисейский дворец (не правда ли, весьма символичный обмен?). Потом дворец принадлежал сестре короля Луи-Филиппа, потом герцогу Монпансье, потом герцогу де Гальера, который предоставил его в распоряжение графа Парижского, устроившего в этих раззолоченных салонах грандиозное празднество по случаю бракосочетания своей дочери с наследником португальского престола. Позднее во дворце размещалось посольство Австро-Венгрии, и только с 1959 года отель Матиньон перешел к премьер-министру. Убранство его славится подлинником Фрагонара, резным деревом, дворцовым садом, воротами и, конечно, всяческой позолотой, которая как бы даже и не слишком к лицу народным избранникам и слугам народа, чего, кстати, не учел однажды, делая свое предвыборное заявление перед телекамерой, Эдуар Балладюр, но что сразу отметили и телезрители, и журналисты.

На той же улице Варенн, кроме отеля Матиньон, следует непременно осмотреть отель ле Пра, отель де Клермон и Гранд-отель де Кастри, не говоря уже о великолепном отеле де Брольи, принадлежавшем одно время князьям Горчаковым, а в Первую мировую войну разместившем американский штаб.

А теперь отправимся к дому № 77, к великолепному отелю Бирон. Семейство Гонтор-Бирон владело этим дворцом после герцогини де Мэн. Летом 1782 года маршал Бирон угощал здесь ужином будущего императора Павла I с супругой (оба путешествовали по Франции под прозрачными псевдонимами графа и графини дю Норд и поражали французов своей образованностью). Подруга графини дю Норд баронесса Оберкирх так описывала впоследствии этот ужин: «Стол был накрыт в саду, одном из самых обширных в Париже, полном цветов и фруктов, наполнявших воздух благоуханием. Гвардейские музыканты, скрытые за деревьями, исполняли фанфары, а также сладостные мелодии».

В 1810 и 1811 годах отель занимал российский посол князь Александр Куракин. Во время бала в австрийском посольстве вспыхнул пожар, и князь Куракин получил серьезные ожоги, вынудившие его отправиться для отдыха и исцеления в замок Клиши. Отъезд страдающего русского посла тогдашняя газетная хроника описывала так:

«Слуги и домочадцы шли парами, впереди меньшие по росту: самого его вынесли в золоченом кресле, укутанного в бархатный халат, в соломенной шляпе. За креслом шагали все члены посольства».

С двадцатых годов прошлого века дворцом владел монашеский женский орден Святого сердца, а в 1906 году в дом этот въехал знаменитый скульптор Огюст Роден. Здесь находилась его мастерская, и здесь нынче расположен знакомый туристам всего мира музей. Даже с улицы видна через стеклянную стену знаменитая группа «Граждане Кале». Среди всех сокровищ музея обращу ваше внимание лишь на бронзовые бюсты двух русских женщин – госпожи Елисеевой и госпожи Голубевой, да на маленькую гипсовую статуэтку Нижинского. Роден был в восторге от «фавна» Нижинского, написал о нем хвалебную статью и начал работать над его статуей. Но, как рассказывает в своих воспоминаниях Лифарь, Дягилев взревновал к старцу Родену и помешал работе над новым шедевром… А жаль…

Если свернуть с улицы Варенн к северу по улице Бельшас (в сторону улицы Гренель, бульвара Сен-Жермен и, наконец, набережной Орсэ), то по обеим сторонам рю Бельшас будут все с тем же спокойствием и достоинством выситься роскошные дворцы, обжитые ныне разных рангов госучреждениями и чиновниками.

История этих дворцов могла бы составить особый том, в котором не хватило бы места для скромной улицы Лас-Каз, название которой с начала двадцатых годов прошлого века часто упоминалось в беседах русских эмигрантов («Помните, как Бунин сказал на Лас-Каз… А на Лас-Каз завтра Бальмонт…»). При этом никто из русских не поминал знаменитого графа Эмманюэля Лас-Каза (Las-Cases), который, на радость французским читателям, издал шесть томов своих бесед с великим узником Наполеоном Бонапартом на острове Святой Елены. Нет, поминали в этих разговорах исключительно русские имена – Бунина, Бердяева, Тэффи, Цветаеву, Бальмонта, Набокова-Сирина, Казем-Бека!.. Ну да, конечно, Александр Львович Казем-Бек был тоже русский, широко известный в эмиграции политик, глава (фюрер) организации «Молодая Россия». О нем не раз шла речь в мае 1933 года на очередном русском сборище в скромном зале «Социального музея» на улице Лас-Каз (улица Лас-Каз, 9), где часто собирались русские эмигранты. В том мае к власти в Германии пришел Адольф Гитлер и кто-то из молодых русских коминтерновцев обвинил главу младороссов Казем-Бека в том, что он разделил убеждения Гитлера. В зале поднялись неимоверные шум, ругань, брань, возникла опасность безобразной потасовки, но в конце концов публика разошлась, и вскоре младороссы ответили на вызов. В следующем же номере младоросской газеты «Искра» в статье «Национальная революция» было сказано:

«То, что происходит сейчас в Германии, уже десять лет тому назад произошло в Италии. Это настоящее возрождение двух великих стран. От этой немецкой революции выиграют все народы мира, она заслуживает всеобщего одобрения…»

Ближайший помощник Казем-Бека с гордостью предал гласности тогдашнюю фразу почтенного евразийца Карсавина: «Там, в России, национал-большевизм уже зарождается. Среди нас – это движение младороссов. “Молодая Россия” в качестве верхнего слоя в Евразии должна действовать в соответствии с национальным инстинктом и является в настоящий момент национал-большевистским…»

Национал-большевизм должен был быть покруче даже, чем национал-социализм Гитлера (нацизм). С годами юные экстремисты или погибли, или подучились чему ни то. Но вот прошло больше полвека, и такие же недоучки подбирают крохи с говорильни тогдашних карьеристов и мелких разведчиков.

Очевидно было, что глава младороссов хотел завязать отношения и с Муссолини, и с Гитлером, но эти великие люди не проявили интереса к молодому русскому карьеристу, и тогда младороссы стали называть свою организацию «второй советской партией», выступили за «царя и советы», за стахановское движение, вступили в контакт с разведчиками из Москвы, куда после войны и сбежал в конце концов их глава. Но политические бури в скромном зале «Социального музея» улеглись не сразу. В среде русской эмиграции возникло тогда множество фашистских, полуфашистских и профашистских организаций. Иногда совсем крошечных. Ценные сведения об их «духовном опыте» собрал недавно московский академик Окороков, находящий в опыте этих организаций высокую интеллектуальную ценность. Знакомство с программой и заповедями этих организаций, преданными гласности академиком, должно, по мнению ученого, пробудить в читателях гордость за умственные достижения неутомимых, хотя и малоизвестных деятелей эмиграции, скажем, таких, как госпожи Грудинская, Пац-Памарницкая или госпожа Эльз. Вот сообщение академика (дословное) об одном из таких микросоюзов, об СФК (Союзе фашистских крошек):

Как можно понять из этого сбереженного академиком для потомства бесценного текста, существовал и такой уровень мышления в русской эмиграции. Однако несмотря на то что случались политические стычки и представлены были в русском рассеянье все виды политговоренья, не за этим зачастили русские интеллигенты в скромный зал «Мюзе сосьяль» на улице Лас-Каз. Здешними праздниками были вечера Цветаевой и Бальмонта, Бунина и Ходасевича. Здесь прошло памятное для всех, кто следил за литературой, первое парижское выступление молодого берлинца Владимира Сирина-Набокова. Его уже знали по публикациям, по странной его, непривычной прозе и по резким, надменным нападкам на поэзию здешних молодых монпарнасцев. У него было в Париже совсем мало друзей, но много поклонников и немало врагов, среди них такие влиятельные, как Георгий Адамович, Георгий Иванов и вся «парижская нота» Адамовича.

В тот вечер зал «Социального музея» был набит до отказа. Молодой, худенький эмигрантский гений в черном, взятом у друга напрокат фраке вынул из портфеля стопку листков и начал читать…

Об этом вечере вспоминала через полвека Нина Берберова:

«В задних рядах “младшее поколение” (т. е. поколение самого Набокова), не будучи лично с ним знакомо, но, конечно, зная каждую строку его книг, слушало холодно и угрюмо…»

Один из тогдашних молодых, завидующих и угрюмых (Василий Яновский) вспоминал в старости:

«В переполненном зале преобладали такого же порядка ревнивые, завистливые и мстительные, как я, слушатели. Старики – Бунин и прочие – не могли простить Сирину его блеска и “легкого” успеха. Молодежь полагала, что он слишком “много” пишет.

Для меня вид худощавого юноши с впалой (казалось) грудью и тяжелым носом боксера, вдохновенно картавящего и убежденно рассказывающего чужим, враждебным ему людям о самом сокровенном, для меня в этом вечере было нечто праздничное, победоносно героическое. Я охотно начал склоняться в его сторону.

Бледный молодой спортсмен в черной паре, старающийся переубедить слепую чернь и, по-видимому, даже успевающий в этом! Один против всех и побеждает. Здесь было что-то подкупающее, я от души желал ему успеха…»

Не правда ли, это была странная эмиграция, где почти все читали романы. И почти все что-то писали… Такого не случалось ни в одной диаспоре.

На вечере у Набокова произошло и немногими замеченное событие, отзвуки которого различат поклонники этого писателя чуть не во всех его произведениях, написанных в последующие полвека. К писателю подошла после выступления вдовая госпожа Кокошкина и пригласила молодого писателя на чай, сообщив, что ее молодая дочь Ирина без ума от его стихов и прозы. Против такой похвалы устоит сердце редкого сочинителя. Набоков пришел в гости, влюбился в миловидную свою поклонницу Ирину и, уже имея к тому времени «идеальную жену» Веру и малолетнего сына, попал в мучительную ситуацию, столь полезную, впрочем, для творчества. Вернувшись в Берлин, Набоков отложил главный роман, написал рассказ «Весна в Фиальте», а потом, уже в Ментоне, драму «Событие», но изжить эту семейную драму не смог до конца дней, что оказалось плодотворным для новой русской литературы. Хвала «Социальному музею» на улице Лас-Каз!

Оглавление книги