Книга: По следам литераторов. Кое-что за Одессу

Глава 10 Улица литераторов – часть 1

Глава 10

Улица литераторов – часть 1

Мы почти замкнули маршрут, вновь – но, естественно, с другой стороны – приближаясь к углу Лидерсовского бульвара и переулка Веры Инбер. Применяем традиционные обороты экскурсоводов.

Посмотрите налево – перед вами один из бывших корпусов военного санатория, ныне ресторан (формально – «банкетно-ярмарочный комплекс»[327]) «Усадьба Маразли». Вообще-то военные санатории «пали» одними из первых. На месте одного из них построен «Мерседес», а на втором участке того же санатория организована «Усадьба Маразли». На месте второго – на улице Морской – построены особняки; уцелел только самый дальний – примерно в районе упомянутого в главе 2 Одесского маяка. При этом он тоже называется «Одесский» и передан в распоряжение МЧС.

Теперь посмотрите направо – перед нами Луна-парк, где самый заметный аттракцион – Колесо Обозрения. «Эффективные менеджеры» поднимают до заоблачных высот не столько желающих покататься, сколько цены – в результате колесо крутится почти вхолостую. Здесь во времена нашего детства располагался чешский Луна-парк, где можно было выиграть, в числе прочего, жевательную резинку! Когда Луна-парк уезжал, нас потрясало: как размещались столько аттракционов и такие толпы на столь небольшой территории. А при организации улицы Белинского это вообще был не участок парка, а её первый квартал (формально – Михайловская площадь), начинавшийся, таким образом, от обсерватории.

На «островке» между Успенской, Белинского и Лидерсовским бульваром стоит красивое здание, где сейчас размещён Одесский университет внутренних дел. Здание построили в 1874–1880-х годах архитекторы Василий Фёдорович Маас и Демосфен Егорович Мазирянц (Мазиров). На наш взгляд стиль здания, где размещалась 3-я гимназия, немного «киевский», во всяком случае, похож на здание 8-й киевской гимназии[328] (ныне пл. Ивана Франко, № 5): её заканчивал великий танцор Сергей Михайлович – Серж – Лифарь. Наша 3-я гимназия тоже могла прославиться: в 1917-м году в неё поступил 11-летний Сергей Королёв[329]. Но в том же революционном году гимназию закрывают, и будущий Главный конструктор заканчивает Стройпрофшколу № 1[330], организованную во Второй гимназии, но женской. «Для протокола» – в Третьей гимназии учился Овший Моисеевич Нахамкис, исключённый из седьмого класса за организацию революционного кружка в ремесленном училище общества «Труд» (об этом обществе мы кратко расскажем в главе 12) – в 1917–1925-м он под псевдонимом Юрий Михайлович Стеклов был главным редактором «Известий». А ещё в той же гимназии учился Соломон или Самуил или Зигмунд – имя не известно до сих пор – Михайлович (скорее всего) Розенблюм, известный как выдающийся британский разведчик Сидней Рейли. Его заманили в СССР в ходе операции «Трест» ГПУ и ликвидировали 1925–11–05[331]. В 1920-е годы здесь размещался Детский дом № 41, теперь вот – университет МВД. Так что Остап Бендер почти пророчески заметил, продавая билеты для осмотра пятигорского Провала: «… представители милиции могут быть приравнены к студентам и детям».

Продолжаем путь по улице Белинского. Слева – на крыле Университета МВД – две памятные мемориальные доски, посвящённые как факту нахождения в здании в 1938–1941-м годах Одесской специальной артиллерийской школы, так и воспитанникам её, «проявившим мужество и героизм в Великой Отечественной войне». Не отпускает нас военная тема, начатая во второй части Книги 1. Вот ещё факт: напротив Университета МВД – на Белинского, № 2 – Областной глазной госпиталь инвалидов Великой отечественной войны. Конечно, сейчас он должен принимать и другой контингент: ведь самому молодому участнику войны уже свыше 90 лет.

Здание построено аж в 1848–1849-м годах[332], по другим источникам – в 1852-м[333] (обе даты для Одессы – невообразимая старина) уже упомянутым архитектором Ф. О. Моранди для «общины сердобольных сестёр». Средства выделил граф Александр Скарлатович Стурдза, поэтому община называлась Стурдзовской. Для любителей подробностей заметим, что к Михайловской площади, упомянутой выше, примыкал сиротский приют Натальи Ивановны Гладковой, что делало концентрацию «богоугодных заведений» в этом месте очень высокой. В. П. Катаев писал: «Мы некоторое время жили в доме Гладковского сиротского приюта у одного знакомого папиного священника. Гладковский приют был окружен высоким, глухим каменным забором». Забор, кстати сказать, остался, но теперь он огораживает не приют и не корпус военного госпиталя, размещённый в здании приюта при советской власти, а элитные дома, расположенные теперь на этом месте.

Если верить мемориальной доске, Катаев родился на Базарной, № 4 – оттуда мы буквально в двух шагах. Туда мы и идём. Но до этого еще «отметимся» – или, говоря в терминах соцсетей, «зачекинимся» – ещё у трёх объектов.

Во-первых, Белинского угол Базарной – храм «Иконы Пресвятой Богородицы Всех скорбящих радосте» (точное название). В нём крестили младшего брата Катаева – Евгения (будущего Евгения Петрова).

Во-вторых, дом по Белинского, № 6 – один из первых, если не первый, 12-этажный в городе, да ещё у моря и парка. Естественно, в нём жили солидные одесситы. Двум из них посвящены мемориальные доски. Один из них – Василий Михайлович Залётов – с 1974-го по 2000-й год (26 лет!) начальник Одесской «Мореходки», то есть Одесского Высшего инженерного морского училища. Его имя стало известно всей стране, когда на одном из юбилеев Эльдару Александровичу Рязанову вручили курсантский билет училища. Как мы рассказывали[334], Рязанов планировал поступить в «Вышку», но документы затерялись, и пришлось идти во ВГИК. Курсантский билет юбиляру подписал начальник ОВИМУ Залётов.

О втором жильце дома, удостоенном мемориальной доски, расскажем подробнее – ведь речь пойдёт о писателе. На мраморной мемориальной доске его бронзовый профиль и надпись с лёгким алогизмом: «в этом доме с 1976 г. по 1991 г. жил и работал известный писатель Трусов Юрий Сергеевич (1914–1991)». На наш взгляд алогизм в слове «известный» – если известный, то и писать это не нужно[335]. Тем не менее писатель Юрий Трусов в Одессе был действительно известен. Он автор первой трилогии, детально рассказавшей о становлении нашего города – романов «Падение Хаджибея», «Утро Одессы» и «Каменное море». Ещё при жизни Юрия Сергеевича в 1984-м году вышел и четвёртый роман этой эпопеи «Зелёная ветвь», а спустя 13 лет после смерти – пятая книга «Золотые эполеты». Всего же книги Юрия Трусова вышли тиражом свыше 700 000 (мы не ошиблись в нулях!) экземпляров – и это не считая тиражей журнальных публикаций. Для Одессы появление за десятилетие с 1958-го по 1968-й трилогии «Хаджибей» было серьёзнейшим событием. Про наш город писали и пишут очень много и разнообразно (вот и мы тоже), но впервые появилась трилогия, так занимательно, почти в стиле авантюрного романа, рассказывающая о событиях конца XVIII – первой четверти XIX века, приведших к основанию и бурному развитию нашего города.

Масса подлинных и вымышленных героев, мастерские батальные сцены очередной русско-турецкой войны, динамичный сюжет, демонстрация различных слоёв общества, при этом стиль лёгкий, как положено приключенческому жанру. Всё сошлось и сделало трилогию наиболее читаемым романом об истории Одессы: «Рассвет над морем» Юрия Смолича всё же и более идеологизирован (написан в 1953), и менее «закручен». Только при жизни Юрия Трусова трилогию издавали 8 раз, переиздают и сейчас: последнее (на момент написания этой книги) издание вышло в 2015-м году.

Занимательно, что Юрий Сергеевич начинал как поэт: ещё во время Великой Отечественной войны стихи сержанта Трусова печатали не только во фронтовой печати, но и в республиканских газетах и читали на радио. В 1951–1954-м годах он работал литсотрудником газеты «Моряк» – той самой, где секретарём редакции после войны гражданской был К. Г. Паустовский. Выпустив три сборника стихов, Трусов задумал поэму в стиле «Василия Тёркина» про Одессу и начал собирать архивный материал. Когда понял, что в стихах его не представить, опубликовал в 1958-м роман «Падение Хаджибея» – первую из, как мы указали, пяти частей эпопеи про Одессу. Занятно, что писатель, кинорежиссёр, сценарист и актер Николай Степанович Винграновский[336] написал сценарий по «Падению Хаджибея», но по команде МИДа СССР[337] съёмки запретили, чтобы не испортить советско-турецкие отношения.

А ещё у Юрия Трусова (извините за дешёвый каламбур) были героические предки. Его двоюродный дед Евгений Александрович Трусов – капитан 1-го ранга и командир крейсера «Рюрик». Погиб в неравном морском бою в русско-японскую войну при попытке прорыва из осаждённого Порт-Артура во Владивосток. Подвиг, фактически равный подвигу крейсера «Варяг», описан Валентином Пикулем в романе «Крейсера» (детали Пикуль уточнял у Трусова). Но даже таланта Пикуля не хватило, чтобы в памяти народа «Рюрик» стал рядом с «Варягом», чей приоритет надёжно закрепила песня.

Родной дед Трусова Борис Александрович – первый невоенный в роду. Он был начальником таможни в Риге и Астрахани, а также художником-любителем. По данным Википедии, «… был дальтоником и картины писал только чёрно-белыми красками. Умер в 1913 г. от рака губы, так как, не видя цвета, краски различал, пробуя на вкус». Тут что-то нелогичное: либо картины были цветные, либо рак губы был не от этого – чёрную краску от белой отличит и дальтоник, как и многие другие цвета[338].

Отец Юрия Трусова Сергей Борисович тоже работал в таможне, расстрелян в 1938-м, реабилитирован в 1991-м – после смерти писателя. Мы уже отмечали, что Теофила Данииловича Рихтера реабилитировали после присвоения его сыну Святославу Ленинской премии и звания Народного артиста СССР. Но Святослав Теофилович хотя бы дождался этого[339].

По материнской линии у Юрия Сергеевича совершенно потрясающий предок. Снова сошлёмся на Википедию, но без критики текста: «Владислав Сицинский был печально известен тем, что в 1652 году, не согласившись с предложением продлить заседания польского сейма, впервые использовал право «вето» и демонстративно покинул зал. Этот случай имел весьма серьёзные последствия, он создал прецедент, после которого ни один закон не принимался, так как было достаточно одного голоса, чтобы его не утвердить. У Адама Мицкевича есть поэма «Привал в Упите», рассказывающая о легендах, связанных с этим человеком». И снова плотная одесская мозаика: Мицкевич пишет о предке, а потомок – об Одессе времени пребывания в ней самого Мицкевича.

Для знакомства с ещё более плотно пригнанными кусочками нашей литературной мозаики возвращаемся на Базарную улицу. После похода по ней вы согласитесь: не отрицая обоснованности названия «Базарная» (она проходит через площадь, где был Старый Базар), более обоснованно назвать Литературной её, а не улицу на 8-й станции Большого Фонтана.

Базарная – одна из длиннейших улиц в исторической части города. Она простирается на 13 длинных кварталов, проходит через Старо-Базарный сквер с памятником Атаману Головатому[340] и упирается в Тираспольскую улицу, заканчиваясь домом № 120. Мы шли по ней от Тираспольской к дому Утёсова и Гидромету[341]. Заметим, что Леонид Осипович был не только великий музыкант, но и отличный писатель-мемуарист, так что логично его вновь упомянуть – на этот раз в книге о писателях.

Теперь же мы должны пройти по Базарной два – три квартала (специально для педантов: по чётной стороне – три, по нечётной – два), чтобы рассказать о семи писателях. При этом мы игнорируем находящийся на Базарной Всемирный клуб одесситов и писателей, связанных с этой замечательной организацией, чей президент – Жванецкий, живая легенда Одессы. Да и о самом Жванецком расскажем только эпизод, непосредственно связанный с нами. Анатолий ещё в начале 1970-х заметил в продаже значок с изображением Спасской башни Кремля, подвешенным за кольцо над звездой к табличке, по форме точно воспроизводящей колодку подвеса звезды Героя Советского Союза – только втрое меньше. Героически сражаясь с собственной криворукостью, он смог вырезать звезду по контуру – и получилась миниатюрная копия знака высшего звания СССР. Первый из двух (в ларьке больше значков не нашлось) экземпляров Анатолий носит по сей день. А второй подарил Жванецкому после встречи с ним на традиционном первоапрельском капустнике в Доме актёра (сам Анатолий тогда ещё не имел к актёрскому искусству ни малейшего отношения, но на этот капустник ухитрялся пробираться на протяжении всего своего студенчества и несколько лет после того). Когда писатель, уже прославленный, заметил значок, Анатолий не стал классическим полководческим жестом снимать его с груди, а пообещал дать другой – лучшего качества – и на следующий день занёс по выспрошенному в ту ночь адресу.

Рассказ даже о семерых писателях, вплотную связанных с Базарной, не умещается в одной главе, если её не раздуть до необозримости. Но мудрые китайцы говорят: «дорога в тысячу ли[342] начинается с первого шага». Начинаем.

Первое (без штукатурки на фасаде, что редкость для домов из ракушечника) здание от угла – формально Белинского, № 4, но мемориальная табличка на Базарной: «В этом доме в 1910–1920-х годах жил писатель, автор повести «Зелёный фургон» Александр Владимирович Козачинский (1903–1943)». Но рассказать о Козачинском можно только в «увязке» с Евгением Петровым, поэтому чуть отсрочим рассказ – до Базарной, № 4.

Базарная, № 2 – как мы указывали в гл. 7, Корней Чуковский жил здесь после первой командировки в Великобританию[343].

Вообще по количеству мест проживания писателей можно подумать, что они – очень неугомонный народ. На самом деле в большинстве случаев это демонстрирует нестабильность их жизни. Ведь формула «три переезда = два ремонта = один пожар» справедлива и для писателей, вряд ли по доброй воле желающих пережить такие «пожары». Вот и Чуковский, кроме двух упомянутых адресов, жил ещё, как минимум, в доме № 3 по Канатному переулку. Переулок упирается в дом № 9 по Малой Арнаутской, где, как вы уже знаете, жил Хаим Нахман Бялик. Вы ещё не знаете, что в квартире 25 того же дома какое-то время жила семья Файнзильберг; одного из трёх сыновей мы знаем отлично – это Илья Ильф, чьё детство прошло на Старопортофранковской, № 137 (дом на пролегающем до Преображенской единственном сейчас квартале, где Старопортофранковская перпендикулярна сама себе[344]), а дальнейшая одесская жизнь – после Малой Арнаутской – на Базарной, № 33, то есть в двух кварталах от будущего соавтора. Рассказ об их загадочном совместном творчестве впереди.

Благодаря такой «многоквартирности» писателей мы можем, в теории, составить множество маршрутов по Одессе, охватывающих места их обитания. Но идея Владимира об увековечении памяти установкой мемориальных досок на каждом из домов, где жили видные деятели Одессы, ещё не реализована. Пока действует негласное правило: один писатель – одна доска. Исключение в Одессе сделано для А. С. Пушкина, как в Москве для В. И. Ленина. Поэтому мы идём только от одной мемориальной «писательской» доски к другой. Таким образом, первая остановка – Базарная, № 4 – место рождения Валентина Петровича и Евгения Петровича Катаевых.

Прежде всего – очередная «маленькая забавная подробность». Если посмотреть на охранную табличку, установленную на доме[345], мы узнаем, что архитектором дома был Оттон. В Одессе считается, что Луи Сезар (он же Людвиг Цезаревич) – сын ресторатора Отона, упомянутого (с одним «т») Пушкиным в «Путешествиях Евгения Онегина» и нами в главе 1 соответственно (смайлик). Людвиг Цезаревич построил комплекс дворца князя Гагарина (нынешний Литературный музей: его необходимо посетить для «закрепления» материала нашей экскурсии), дворец негоцианта Абазы (сейчас там музей Западного и Восточного искусства), дворец Городского головы Маразли на Пушкинской около Приморского бульвара. Короче, он специализировался на дворцах. Для педантов заметим, что в его «портфолио» Свято-Успенский кафедральный собор, давший название Успенской улице, но расположенный на Преображенской, № 70[346]. Поэтому скромный дом на Базарной, № 4 построен скорее всего его сыном[347]. Утверждают, правда, что здание, где расположено кафе «Гоголь-Моголь» (см. главу 2), перестроено им же[348], но перестройка завершена в 1828-м, когда архитектору было 6 лет[349]. Наш дом по Нежинской, № 54 тоже построен архитектором Оттоном, так что в обоих случаях братья-писатели родились в домах, построенных одним архитектором, чей дед кормил Пушкина и Гоголя. «Совпадение? Конечно!» – тем более, что в отличие от братьев Катаевых, мы – не писатели в точном смысле слова.

Вы заметили, что – как и в случае с Хаимом Нахманом Бяликом – мы никак не начинаем разговор по теме: Катаев так же масштабен и о нём тоже рассказывать сложно. Как и Пушкин (просим прощения, если сравнение смущает), он сопровождает читателя на протяжении всей жизни. Точнее, сопровождал – если мультфильм по его сказке «Цветик-семицветик» ещё кто-то в детстве смотрит, то подростковые «Белеет парус одинокий» и тем более «Сын полка» в пост-советское время не читают. Хотя памятник Пете и Гаврику в Одессе поставили «на излёте» советской власти в 1988-м году. А вот его поздние – как он сам называл, «мовистские»[350] – лирико-философски-мемуарные повести и романы, написанные сложно, иногда даже запутанно, привлекали и будут привлекать вдумчивого читателя.

Про Катаева впору повторить вслед за «Иваном Вадимовичем, человеком на уровне» из блестящей серии фельетонов Михаила Ефимовича Фридлянда (Михаила Кольцова): «Фадеев? Это какой, ленинградский? Есть только один? Мне казалось, их было двое…» Валентинов Катаевых было даже не двое, а четверо, пятеро, шестеро. Валентин Петрович умер на 90-м году жизни, но – как человек, прошедший три войны, переживший два ранения, отравление газами, тюрьму Одесской ЧК[351] и вообще XX век аж до 1986-го года – мог умереть (погибнуть) многократно. Он всё равно остался бы в истории литературы, но – в зависимости от даты ухода – совершенно в различном качестве.

Если бы Катаев, пошедший добровольно на Первую Мировую войну, погиб на ней (с учётом изрядной храбрости[352]– достаточно вероятный исход), он вошёл бы в литературу как обычный одесский вундеркинд, чьи стихи печатали в местной прессе с 13 лет.

Если бы он погиб на деникинском бронепоезде «Новороссия» (доверимся Сергею Александровичу Шаргунову[353]), то знатоки литературы гадали бы, какими прекрасными стихами одарил бы нас верный ученик Бунина. К этой загадке после публикации «Окаянных дней» прибавилась бы ещё одна: как сочеталось обожание Катаевым Бунина, трепетное отношение ученика к учителю во время их многочисленных встреч в Одессе и фраза из этого бунинского дневника: «Был В. Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…»». Мы предполагаем, что этим эпатирующим заявлением Катаев просто хотел привлечь внимание маститого литератора: тому и без Катаева было с кем общаться в Одессе, ставшей (как мы отмечали в главе 4) прибежищем интеллектуальной элиты России. Подобным образом Егор Дмитриевич Глумов «цепляет» Нила Федосеича Мамаева в пьесе Островского «На всякого мудреца довольно простоты»: когда у него есть несколько минут, чтобы как-то запомниться и потом продолжить из карьерных соображений контакт с богатым дальним родственником, он сходу заявляет, что глуп[354].

Если бы Валентин Петрович – он же «Старик Собакин» и «Ол. Твист» в легендарном тогда «Гудке» – погиб в конце двадцатых, то театралы сожалели бы о кончине популярнейшего драматурга, чьи пьесы «Растратчики» и «Квадратура круга», выражаясь банально, «покорили подмостки» сотен театров страны. «Украдём» мысль у Дмитрия Быкова: в «стране победившего пролетариата» главный герой литературы до начала индустриализации, то есть лет восемь – жулик, авантюрист или даже вор. Как всегда первым (и естественно, неидеально с литературной точки зрения[355]) это сделал Эренбург в «Хулио Хуренито»; Катаев сделал – как практически всё и во всех жанрах – стилистически идеально и по-одесски живо.

Высокие шансы прервать жизненный путь были в конце тридцатых – и вообще, и за поддержку Мандельштама конкретно. Тогда литература лишилась бы одного из самых ярких певцов «Первой пятилетки»: лично мы считаем, что «Время, вперёд!» – ярчайший из романов на эту тему. Ещё Сергей Сергеевич Прокофьев не написал бы оперу «Семён Котко» по повести Катаева «Я сын трудового народа» и был бы автором только одной оперы одного редактора журнала «Юность» – «Повести о настоящем человеке» Бориса Николаевича Кампова (Полевого). А так получается прекрасный материал для вопросов «Что? Где? Когда?» – Прокофьев написал две оперы по произведениям двух Главных главных (повтор не опечатка) редакторов журнала «Юность».

Продолжим выбирать дату смерти Катаева[356]. Смерть в середине 1950-х не рассматриваем: тогда он – сервильный кавалер (1939) ордена Ленина – конечно, не убивает за сто тысяч, но, чтобы хорошо есть, носить отличные ботинки, ездить на автомобиле с персональным водителем (сам Катаев водить не умел), пишет (1949), прямо скажем, «верноподданный» роман «За Власть Советов» («Катакомбы»). Достаточно посетить экскурсию не в стандартный музей Партизанской славы в селе Нерубайское, а в катакомбы под центром Одессы и послушать реальный рассказ о партизанах в катакомбах (см., например, статью «Страшная история группы Солдатенко»[357] соучредителя агентства «Тудой-Сюдой»[358], настоящего знатока Одессы Александра Бабича), чтобы увидеть «натяжки», неудивительные для произведения конца 1940-х годов. Потом, «оседлав волну» и нарушая хронологию повествования, Катаев возвращается к Пете и Гаврику в их молодости, создаёт «Хуторок в степи» (1956) и «Зимний ветер» (1960), сочинив таким образом тетралогию «Волны Чёрного моря».

Но в 1955-м году тот же Валентин Петрович Катаев организует и возглавляет журнал «Юность», куда с «изысканно-хорошим вкусом»[359] подбирает произведения молодых авторов. К сожалению, пока в Интернете выложен архив[360] только с 1963-го года, а Катаев уступил место главного редактора Борису Полевому в 1962-м (снова сошлёмся на Шаргунова: снят за публикацию аксёновского «Звёздного билета»[361]). Принципы, заложенные именно Катаевым, сделали «Юность» площадкой молодых писателей, составивших потом гордость и славу нашей литературы. Полевой не менял курса, хотя, возможно, на это рассчитывали, учитывая яркое участие Полевого в травле Пастернака. В результате только в 1963-м в журнале публиковались Аксёнов, Ахмадулина, Вознесенский, Гладилин, Окуджава.

Дух соревнования взыграл в Валентине Петровиче. Так мы объясняем «великий перелом», произошедший с ним в это время. Чтобы не потеряться на фоне блистательной молодёжи, которой он сам открыл путь в большую литературу, Катаев начинает писать совершенно по-новому. В 1964-м выходит «Маленькая железная дверь в стене». Дальше – вплоть до последнего, вышедшего в год смерти 1986-й романа «Сухой Лиман» – он «выдаёт» невероятные шедевры[362]. Из этой «Золотой десятки» невозможно выделить лучший. Забавно, но большую часть своих наград – второй орден Ленина, орден Октябрьской революции, орден Трудового Красного знамени и даже звание Героя Социалистического труда (с третьим орденом Ленина) Валентин Петрович получил если не за эту «Золотую десятку», то параллельно с её публикацией[363] – точнее, с 1967-го по 1984-й годы.

Конечно, «Алмазный мой венец» вызвал в читающей среде (а в 1978-м году к ней относилось по меньшей мере 2/3 населения СССР) просто ажиотаж, отразившийся в названии пародии «Алмазный мой кроссворд». Сейчас-то всё просто: заходишь на соответствующую страничку[364] и читаешь Who is who. А сколько эрудиции, пытливости, воображения требовалось для расшифровки при чтении романа в год издания? Ну, с Командором, конармейцем или птицеловом читатель более-менее разобрался. Но опознать в «ключике» Олешу в силу того, что он Юрий, а Ю похоже на головку ключа французского замка – это высший пилотаж. Миллионы были захвачены чтением как интеллектуальным трудом. Боимся, что вседоступность информации через Всемирную же сеть подорвала такой подход к чтению.

Ещё больший шок породил «Уже написан Вертер», опубликованный в следующем 1979-м. Конечно, мы были дико невежественны по части собственной истории: пришлось дождаться комментированного издания[365] и «комментариев к комментариям»[366], чтобы примерно разобраться, что рассказано в произведении, вынашивавшемся 60 лет. Но и чисто интуитивно мы поняли: это сильнейшая вещь, как будто дающая нам – живущим в двух измерениях – подняться над нашей плоской жизнью. Так что очень здорово, что Валентина Катаева и его брата Евгения не расстреляла Одесская ЧК в марте 1920-го, как поступила с другими участниками «врангелевского заговора на маяке». Спасибо за это Якову Моисеевичу Бельскому, удивительно вовремя выросшему в ЧК до больших чинов, что позволило спасти обоих «заговорщиков» (или заговорщиков – без кавычек).

Конечно, практически для всех, близко знавших Валентина Петровича, он был классическим стивенсовским доктором Джекилом и мистером Хайдом[367]. Можно найти массу высказываний на эту тему[368]. Например, знаменитый карикатурист и уникальный долгожитель (работал карикатуристом до 107 лет!) Борис Ефимович Фридлянд (Борис Ефимов), знавший Катаева более 50 лет, писал: «Странным образом в Валентине Петровиче Катаеве сочетались два совершенно разных человека. Один – тонкий, проницательный, глубоко и интересно мыслящий писатель, великолепный мастер художественной прозы, пишущий на редкость выразительным, доходчивым, прозрачным литературным языком. И с ним совмещалась личность совершенно другого толка – разнузданный, бесцеремонно, а то и довольно цинично пренебрегающий общепринятыми правилами приличия самодур»[369]. Правда, если продолжить цитирование, то пример, приводимый Ефимовым (напомним: братом упомянутого далее Михаила Кольцова), то мы видим скорее не бесцеремонного, а отважного и принципиального человека:

Мы безмерно горды, что антисоветские пасквили, а вернее сказать, прекрасные литературные произведения, вышедшие из-под пера Валентина Петровича Катаева, не запрещены, живы и доставляют читателям такое наслаждение. Интересно получилось: вроде стремился Катаев в молодости к наслаждениям материальной жизни, а в итоге доставил миллионам и десяткам миллионов своих читателей наслаждение духовное. Вот как бывает с настоящими писателями-одесситами.

Оглавление книги