Книга: Московские праздные дни: Метафизический путеводитель по столице и ее календарю
Татьянин день, или турнир в сугробе
Татьянин день, или турнир в сугробе
Сугроб и лед, и пламень явились с самого начала.
12 января 1755 года (по новому стилю 25-го) императрицей Елизаветой был подписан Указ об учреждении Московского университета. Спустя почти сорок лет в тот же день состоялся переезд его в новопостроеннное здание, в Москве, на Моховой — под гром и хлопанье салюта и рисование в небесах многознающей богини Минервы.
Иллюминация была показательна. В ногах огнеупорной богини располагались алчущие познания купидоны. Они выводили каракули на затейливо свернутых свитках.
Цветущие зимой деревья, рога изобилия, полноводные источники, пробивающие путь в снегу: все олицетворяло будущие успехи науки. Собственно, так оно и вышло: наука в последующие эпохи цвела и преуспевала (спорный тезис), купидоны же, возмужав и сошед с небес, обернулись московскими студентами.
Университет был учрежден стараниями Ломоносова при содействии графа Шувалова, известного покровителя наук. Именно в честь матери Ивана Ивановича Татьяны (по другой версии, Татьяной звалась его жена) церковь при университете освящена была в честь этой святой.
Как это понимать? посвящение было случайно? внекалендарно?
Татьянин день стал днем традиционного студенческого праздника. Тем самым имя Татьяны и название праздного дня прочно связались со зданием на Моховой. Грандиозная небесная фигура, Минерва, явившаяся москвичам в день открытия и ежегодно в конце января навещающая столицу, получила христианское имя.
Несмотря на это первых обитателей ученой крепости на Моховой горожане считали за иноземцев, пришельцев и получертей. Подросшие купидоны нимало против такой характеристики не возражали. Они и в самом деле ощущали себя существами иного рода. Только состояние свое они мыслили по европейскому образу и подобию как неизменно рыцарское, а жизнь и ученье — как поединок с драконовым местным невежеством. Рыцарство составляло существенную черту в портрете первостудентов. Присутствие небесной патронессы его довершало.
В Татьянин день самомнение достигало апогея. К тому же славное заведение долгое время оставалось по своему составу исключительно мужским; культ прекрасной дамы утвердился.
История праздника полна курьезных сцен и баталий, в основном, разумеется, застольных. Соревновались в пении, стихотворстве (начиная с рифмы «Татьяна-пьяна», далее неразборчиво), и не в последнюю очередь в потреблении веселящего зелья. Засим начиналось гулянье по всей Москве, уханье прохожим по голове «Дубинушкой», катание по ледяным холмам и горбам и тому подобное – см. архивы Гиляровского и Склифосовского. В самом деле, день был довольно буен.
Начинались празднования с молебна, праздничной службы и общего крестного хода в церкви святой Татьяны, что располагалась в самом здании университета. Затем в актовом зале произносились чинные речи. Но уже по выходе на мороз начиналось веселье. Весь день по Моховой и Большой Никитской летали санки и снежки, равно как в небесах очумевшие от ужаса вороны и галки. К ночи рыцарское гулянье раскатывалось уже по всей Москве. Почему-то традиционный ночной банкет в ресторане «Эрмитаж» на Трубной назывался «завтраком» — не оттого ли, что затягивался до следующего утра? Официанты заранее убирали от рук ученых кавалеров бьющиеся предметы, снимали занавески и скатерти, даже заменяли мебель. В завтраке участвовали все желающие — настоящие и бывшие, и вовсе не состоявшиеся студенты.
Но дело не ограничивалось одним только питием и «Дубинушкой». Весьма знаменательны были гремящие перед фасадом университета потешные поединки и турниры. Во дворе на Моховой сгребался преогромный сугроб, на которой с двух сторон забегали ряженые соперники, утыканные перьями и заклеенные в картон. На самой вершине, по пояс в снегу они сходились в рукопашной, полосуя друг дружку мечами из картузной бумаги. Последние мгновенно ломались, и в ход шли обыкновенные снежки. Нетрудно догадаться, какой прекрасной даме посвящали свои подвиги полуобмороженные роланды и тристаны: бумажное Татьянино изображенье помещалось в окне по центру фасада, сообщая соревнованию должные пафос и размах.
В принципе, понятно, каков был фон потешных схваток: все тот же — двоение, разрыв сезона, раскол времен. Студенты помещались в одном пространстве, Москва в другом.
Со временем картина переменилась. Ветры с запада занесли в Москву не только рыцарство и гегельянство. К середине девятнадцатого века в широко растворенные ворота университета вошло совершенное безбожие. И вот в один из праздных дней новейшие вольнодумцы решили в знак вящей насмешки выставить взамен иконы живое своей попечительницы подобие. Разумеется, подобием этим оказался переодетый, гренадерского роста, студент. Очевидное святотатство только разогрело участников: турнир разразился. Более часу, возвышаясь над побоищем, нелепая фигура совершала зазывные жесты, вертелась волчком и пела то фистулой, то басом. Поклонники ея и зеваки стенали от восторга.
Дальше — больше. В компании изрядно накачавшихся собратьев Псевдотатьяна явилась на традиционное гулянье в «Эрмитаж». Здесь ей устроена была встреча самая пышная. Вокруг верзилы запели песни и повели хороводы, и завозилась возня, которая, отрясая снег с деревьев и раскачивая статуи, переместилась постепенно в помещение. Там дело продолжилось и катилось до полуночи. И тут, согласно анекдоту, двери ресторана распахнулись и в зал вошли профессура и прочее начальство. Сделалась немая сцена. «Дама» под румянами позеленела и стала столбом — только вчера разрисованный розами переросток сдавал своему декану очередной экзамен и вдруг самый этот декан нестойким шагом приближается к нему и совершает неопределенные жесты, долженствующие изобразить приветствие. Студенту было чего пугаться: старшие товарищи могли счесть его выходку за оскорбление небесного прототипа и наказать нещадно. Впрочем, ничего страшного не произошло — видимо, его приняли за обыкновенную в студенческой компании гетеру. «Рослую, однако, отыскали девку…» –пробормотал вчерашний экзаменатор, махнул рукой и удалился. Засим и сама мнимая Татьяна бежала из «Эрмитажа».
Случай этот не послужил началом общему поветрию, только добавил празднику новых красок. В каком-то смысле языческую линию продолжили неохватные снежные бабы. Их возводили в том же университетском дворе, на радость горожанам, которые, наконец, стали принимать студентов за своих. Но снежные Татьяны были уже не столь заметны на фоне общих зимних гуляний, строительства снеговиков и ледяных крепостей. Перемены в обществе продолжались, высшее образование стало доступно для женщин, и неизбежно рыцарское противостояние науки с обледенелою страной утратило свою первоначальную романтическую окраску.
Нет, была еще одна знаменитая схватка. Лев Толстой в 1889 году, оберегая народную нравственность, заклеймил январское буйство неистовыми словами. Студенты долго не могли простить обиды. Несколько поколений татьянопоклонников сочиняло о нем язвительные куплеты.
С совершением революции колорит праздника, состоявший в показательном соревновании с антинаучной жизнью, значительно потускнел. Студенты смешались с восставшим народом, и за ними уже вся страна запела «Дубинушку» — и ухнула. Место, куда она ухнула, равно как и результат перемещения, определяются экспертами поразному. Неоспоримо одно — турнир, а за ним и самый блеск Татьяниного дня растворились в кипении классовой борьбы.
Говорят, он возрождается, этот праздник; это правильно: праздники нужно восстанавливать. Другой вопрос, что мы сегодня более копируем чужие церемонии (к примеру, 14 февраля, День влюбленных); их формы еще не устоялись. Они не вполне переварены Москвой. Еще важнее, какую сегодня собираются праздновать Татьяну?
Тема схватки представляется здесь ключевой. По горизонтали: студента со студентом, и по вертикали: просвещения с невежеством. Некоторое объяснение этому есть: сезон двоится, на дворе две зимы.
Отчасти это подтверждает конфликт, который сопровождал передачу помещения студенческого театра МГУ православной церкви. Обе стороны предъявили право на свет. Церковь победила, но это результат в большей мере юридический: она взяла свое. По существу, из этой коллизии только отыскивается выход; сезон, как и прежде, двоится.
*
В сюжете святой Татьяны слышен не один конфликт церковной и светской Москвы (зимы); тут видно «феоктистово» двоение одного отдельно взятого человека: на свет и тень, на ветошь тела и теплород души. Или знания? Что так жжет, так беспокоит Москву? Наверное, новый человек еще не сросся частями в целое.
Оглавление книги
