Книга: Здесь был Рим. Современные прогулки по древнему городу
II. БЕЗУМНЫЙ НЕРОН
Тринадцатого октября 54 года н. э. внезапно скончался император Клавдий. Молва утверждала, что причиной тому было отравленное блюдо из белых грибов, которое императору поднесла его жена Агриппина. (Когда Клавдию стало нехорошо, подкупленный врач засунул ему в горло перышко, якобы чтоб вызвать рвоту; на самом деле перышко было смазано еще более сильным ядом; так об этом сказано у Тацита.) Поскольку родной сын императора Британник еще не достиг четырнадцатилетнего возраста и, следовательно, по римским законам не считался совершеннолетним, бразды правления принял пасынок Клавдия, сын Агриппины, вошедший в историю под именем Нерона.
Как выглядел Нерон
При рождении Нерона звали Луций Домиций Агенобарб. Слово «агенобарб» означает «с бородой цвета меди»; по легенде, далекого предка Нерона встретили на дороге двое юношей божественного вида и велели ему известить народ о римской победе в битве при Регильском озере, а чтобы доказать свою сверхъестественную природу, один из них коснулся бороды будущего вестника и сделал ее огненно-рыжей. (Эти близнецы были Кастор и Поллукс.) Светлая кожа и волосы остались фамильной чертой Агенобарбов вплоть до Нерона. Насколько это было необычно для древних римлян, теперь не очень понятно. Древние писатели, как правило, считают нужным упомянуть, что такой-то был блондином, но особого изумления по этому поводу не высказывают, а сохранившиеся фрески и мозаики чаще всего изображают римлян типичными жителями Средиземноморья — смуглыми и темноволосыми.
До нас дошло немало портретных изображений Нерона. Они демонстрируют явное сходство с другими представителями династии Юлиев-Клавдиев: тонкие губы, небольшой рот, слабый подбородок. У Нерона к этому добавляется еще и сомнительная борода, которая, как у подростка, растет в основном на шее. Впрочем, не стоит забывать, что Нерон пришел к власти в 16 лет, а дожил всего лишь до тридцати. В Музее изобразительных искусств им. Пушкина в Москве есть слепок одного бюста, где скульптор постарался — не без успеха — избавить императора от нелестных внешних признаков, не теряя портретного сходства.
Имя Нерона у современного читателя, как правило, не вызывает никаких положительных ассоциаций. Вспоминаются всякие ужасы и преступления: Нерон строит специальный саморазрушающийся корабль, чтобы утопить свою властную мать, а когда та спасается вплавь, подсылает к ней киллеров с кинжалами; Нерон долго экспериментирует с ядами, чтобы без осечки отравить сводного брата Британника; Нерон обвиняет христиан в поджоге Рима и делает из них живые факелы. Возможно, многие из этих обвинений справедливы. Но не все так просто с историческими свидетельствами. С гибелью Нерона династия Юлиев-Клавдиев, ведущая начало от Юлия Цезаря, прервалась (о чем предупреждало грозное пророчество: «Будет матереубийца последним в Энеевом роде»), и новые императоры должны были изо всех сил доказывать свою легитимность, в том числе — очерняя предшественников. Кроме того, у императоров по-разному строились отношения с Сенатом. У Нерона они были крайне натянутые, а Тацит и Дион Кассий, основные источники наших знаний о Нероне, принадлежали к сенатскому сословию и защищали его идеологические интересы. Между тем после гибели Нерона на греческом Востоке появилось сразу несколько Лже-Неронов — что свидетельствует о некоторой популярности покойного императора, по крайней мере среди греков.
Это не так уж удивительно: к политическим и военным делам, которые только и считались достойными римлянина, Нерон относился пренебрежительно и без интереса, зато к искусству и спорту — традиционным греческим занятиям — испытывал настоящую страсть. Сначала он предавался им потихоньку, в уединении, с учителями, потом стал выступать перед ближайшим окружением, наконец, почувствовав вкус к публичности, стал навязывать свои выступления всему народу. Не склонный к путешествиям, он все-таки отправился в боготворимую им Грецию, где приказал совместить в один срок многочисленные общегреческие состязания, чтобы выступить и победить на всех. На Олимпийских играх он принялся править колесницей, запряженной десятью конями. Такой трюк обычно и профессионалам не удавался, так что Нерон благополучно упал. Его подняли, отряхнули, посадили обратно, но продолжать соревнование он уже не мог и сошел с дистанции. Тем не менее судьи присудили ему победу (а что им оставалось?), а он за это пожаловал свободу всей провинции Ахайе (то есть Греции) — жест, который не имел никакого политического смысла, но грекам все равно понравился.
Образ полубезумного императора, который смотрит на бушующее пламя и поет в экстазе, настолько ярок, что реальности с ним соревноваться не под силу. В английском языке даже есть идиома, обозначающая бездействие или неуместное действие в момент общего кризиса — «играть на скрипке, пока Рим горит» (fiddle while Rome burns), хотя это и явный анахронизм: смычковые музыкальные инструменты появились в Европе лет на тысячу позже Нерона. Комедия Вуди Аллена, вышедшая на экраны в 2012 году, действие которой происходит в Риме, одно время носила рабочее название «Нерон играл на скрипке» (Nero Fiddled), но потом была переименована в To Rome With Love («В Рим с любовью»), а в российском прокате превратилась в не менее банальные «Римские приключения».
Мания величия, которой явно страдал Нерон, проявилась и в его архитектурно-строительных планах. Некоторые так и остались планами: например, гигантский канал от Остии до Неаполитанского залива (чтобы можно было плавать из Рима на курорты и обратно, не выходя в открытое море) прорыт не был, хотя строительство началось и Нерон приказал кинуть на эти работы всех ссыльных и даже уголовников. У тиранов вообще довольно однообразная фантазия.
У советских историков была популярна теория, считавшая упоминания христиан у античных авторов (у Тацита и Светония, в связи с пожаром при Нероне; у Плиния Младшего и Иосифа Флавия, по другим поводам) интерполяциями, то есть позднейшими вставками христианских переписчиков. Эту точку зрения, в частности, развивает Михаил Александрович Берлиоз в диалоге с поэтом Иваном Бездомным на первых страницах «Мастера и Маргариты». Серьезные ученые сомневаются только в подлинности цитаты из Иосифа; остальные три легко проходят тест на так называемый «критерий неудобства». Суть его вот в чем: если бы вставка принадлежала христианскому апологету, он непременно написал бы про христиан что-нибудь хорошее, пусть даже и пытаясь сымитировать бесстрастие античного историка. Но Плиний пишет о христианах с чиновничьим равнодушием, Тацит не скрывает брезгливого отвращения, а Светоний, возможно, вообще говорит не о евангельском Иисусе, а о каком-то члене неизвестной иудейской секты по имени Хрест. Представить себе, что такие свидетельства вышли из-под пера тогдашнего (и, значит, очень фанатичного) христианина, — невозможно.
Зато мечту о дворце, которому нет равных в мире, Нерон осуществил. Сначала он просто расширял императорские резиденции на Палатине — но расширял с размахом, так что вестибюль дворца оказался где-то в восточной части Форума. Этот дворец за протяженность был назван «Проходным» (Domus Transitoria). А потом случился пожар.
Травля. Гравюра XVIii века.
Оглавление книги
