Книга: Здесь был Рим. Современные прогулки по древнему городу

Золотой дом

Золотой дом

Путешественник, приезжающий в любой большой имперский город, вправе рассчитывать на то, что где-то в пригороде окажется большой имперский дворцово-парковый комплекс с аллеями, фонтанами и всем, чем положено. Возле Мадрида это Эскориал, возле Вены Шенбрунн, возле Парижа Версаль, вокруг Петербурга их несколько — Царское Село, Павловск, Ораниенбаум… Неподалеку от Рима такие памятники тоже есть — например, вилла императора Адриана в Тиволи, о которой речь впереди. Но даже самому сумасбродному Людовику не приходило в голову расчистить пол-Парижа, чтобы устроить свою резиденцию — с аллеями, фонтанами и так далее — в историческом центре города. А вот Нерону пришло.

К дворцовой и прочей роскоши римляне к этому времени уже постепенно начали привыкать. Но их возмутили размах и местоположение. Золотой дом охватывал пространство от Палатина до окраинного Эсквилина и городских стен. Парки больше напоминали дикие леса, по ним бродили специально привезенные из экзотических стран невиданные звери. На месте, где позже вырос Колизей, был устроен огромный водоем, и вокруг стояли города в миниатюре, с сохранением архитектурных и ландшафтных особенностей каждого (здесь архитекторы Нерона выступили предтечами нынешних «Минимундусов» и «Маленьких Европ»). Тройной портик перед входом во дворец тянулся на целую милю. В определенных точках дворца рельеф местности позволял полностью забыть о том, что постройка стоит посреди города с миллионным населением: оттуда открывался вид на открытое небо и отдаленные сельские холмы, а городские кварталы «в кадр» не попадали. Въезжая в новую резиденцию, Нерон скромно заметил, что наконец-то заживет как человек (quasi homo).

Знаменитая «Камея Гонзага» из Эрмитажа. Изначально считалась изображением Августа и Ливии, позже — Нерона и Агриппины. Камея создана в эллинистическом Египте, но точное время создания и личности изображенных неизвестны.

Мы уже упоминали, что жизнь римлян проходила не дома, а на площадях, улицах и форумах. То, что один из граждан, пусть даже император, отхватил от общего пространства такой гигантский кусок, никому не понравилось. Стали распространяться обидные стишки, например такой:

Новая, «человеческая» жизнь Нерона, по-видимому, предполагала постоянное обжорство. От того дворцового помещения, которое сохранилось несколько лучше других и сейчас представляет собой своего рода центр археологического памятника — так называемого «восьмиугольного зала», — в обе стороны расходились десятки помещений, которые считаются сплошными обеденными комнатами. Светоний описывает главный банкетный зал, который чудесным образом вращался вслед за движением солнца и светил. До последнего времени считалось, что речь именно о восьмиугольном зале (хотя каким образом он — или даже его несохранившийся купол — мог вращаться, никому не было понятно), но недавняя находка на Палатине, о которой шла речь в третьей главе, поставила это под сомнение.

Золотой дом не был единственным градостроительным проектом Нерона. После пожара он перестроил всю центральную часть Рима, не считаясь с расходами. Говорят, некий римский всадник уверял его, что в Африке закопаны несметные сокровища карфагенской царицы Дидоны и добыть их для императорской казны — пустяковое дело. Клад найти не удалось, но Рим все равно стал еще роскошнее. Правда, не все были довольны: в допожарном городе можно было укрыться от палящего солнца в городских ущельях, на узких улицах, в тени многоэтажных инсул. Теперь же широкие проспекты и величественные площади оказались беззащитны перед лютым итальянским зноем.

Золотой дом случайно обнаружили в конце xv века, но когда именно и при каких обстоятельствах — не вполне ясно (обычно рассказывают, что в 1488 году местный житель вдруг провалился под землю и оказался в расписной комнате). Узнав про диковинку, итальянские художники рванулись в подземелья на паломничество. Уже в середине (а то и в начале) 1480-х на некоторых фресках и картинах стали появляться орнаментальные мотивы, которым было неоткуда взяться, кроме как из Неронова дворца (поэтому и сомнения в дате). Вспомните церковь Санта-Мария-ин-Арачели на Капитолии: первая капелла справа называется «Капелла Буфалини», и фрески с житием святого Бернардина Сиенского работы Пинтуриккьо отмечают явное знакомство с новооткрытым стилем. Действительно, Пинтуриккьо (наряду с Гирландайо и Рафаэлем) был одним из первых, кто спускался на веревках в подземелья Золотого дома, при тусклом свете ламп изучал росписи и оставлял подписи на потолке (искусствоведы потом составили целый каталог таких граффити).

Гротески. Рисунок xix века.

До открытия Помпей (почти такого же случайного) Золотой дом оставался едва ли не единственным источником сведений об античной живописи. Самое большое впечатление на художников Возрождения произвели не росписи на мифологические сюжеты — по тогдашним понятиям они были грубоваты, лишены перспективы, схематичны, да и сохранились не слишком хорошо. Зато орнаменты, возраст которых перевалил за тысячу лет, неожиданно оказались невероятно востребованы.

Античный дизайн в стиле Золотого дома отличался буйной фантазией: геометрические и растительные мотивы свободно переплетались в этих узорах с анималистическими, мифические химеры прятались в сплетении мифических кустарников… Такой декоративный прием был назван «гротеск», от итальянского слова grotta, «грот». Правда, у Бенвенуто Челлини, ювелира с буйной биографией, было на этот счет свое мнение: «настоящее их название — чудища, а не гротески». Как бы то ни было, росписи в стиле гротеск вошли в моду: когда в начале XVI века папа Юлий II заказал архитектору Донато Браманте проектирование, а Рафаэлю — роспись нескольких ватиканских залов, молодой художник взял за образец именно нероновские гротески.

По приказу Екатерины II в петербургском Эрмитаже была создана имитация ватиканских галерей Браманте и Рафаэля. Но не только это связывает российскую императрицу с Золотым домом. В 1768 году в Риме работал над своей книгой «Римские бани» британский архитектор Чарльз Камерон. Одним из объектов его пристального изучения были помещения, которые он считал банями императора Тита. В ходе разысканий архитектор проник под землю и изучил несколько помещений (как он думал — бань, на самом деле дворца). Одна из комнат была особенно интересной: с желобками на потолке и росписью в виде музыкальных инструментов. «В эту комнату я проник с большим трудом, — писал Камерон. — Мне пришлось проделать дырку в стене и спуститься по канату, а потом — на четвереньках карабкаться сквозь отверстие в другой стене. Комната была почти до потолка забита землей».

Любопытно, что после визита Камерона про эту комнату еще сто пятьдесят лет никто не упоминал и только в xx веке ее открыли вновь: это одно из самых знаменитых помещений Золотого дома, «Комната Ахиллеса на Скиросе».

Художника, который расписывал Золотой дом, по свидетельству Плиния Старшего, звали Фабулл (или Фамулл). Работал он в тоге (в переводе на сегодняшние реалии — в пиджаке и галстуке) и старался себя не изнурять. К сожалению, фрески дворца с каждым годом все сильнее портятся от воздействия загрязненного воздуха и влажности — недалек день, когда их совсем невозможно будет рассмотреть. То, что еще видно, даже при сильно развитом воображении особого впечатления не производит. Но не стоит забывать, что нам доступна только ничтожная часть убранства Золотого дома (не говоря о драгоценных камнях, золоте и жемчуге, которыми он был украшен). Непрофессионалу трудно оценить красоту девушки по плохо сохранившемуся скелету.

Но даже тем, кто захочет открыть в себе судмедэксперта, сделать это будет непросто. На протяжении последних десятилетий Золотой дом находится в состоянии перманентной реставрации и почти всегда закрыт. Если вам повезет, имейте в виду, что помещений, входящих в состав Неронова дворца, к настоящему моменту известно более 140. На восточной стороне одна из самых известных комнат — это «Нимфей Одиссея и Полифема», названный так за фреску в самой верхней части сводчатого потолка (потолки в Золотом доме все очень высокие, по 10–11 метров). В этой комнате (вероятно, обеденной) по стенам струились фонтаны, наполнявшие бассейны в соседних помещениях. Другая знаменитая комната — «Зал с золотым сводом». Она пострадала от времени больше других: лепнина со следами краски кое-где видна, но от картин на мифологические сюжеты не осталось практически ничего — они известны только по копиям времен Возрождения, которые сохранились в библиотеке испанского королевского двора. 119-я комната (та, в которую залезал Камерон), известная как «Комната Ахиллеса на Скиросе», по-прежнему поражает многоцветными фресками и «гротесками» с преобладанием любимых цветов Фабулла — голубого, охряного, желтого. И, наконец, даже на спутниковых снимках виден Восьмиугольный зал с огромным отверстием в потолке и одним из самых внушительных бетонных куполов, сохранившихся с римских времен.

Конец правления Нерона был омрачен заговорами, восстаниями в провинциях и общей нестабильностью. Описывая последние часы жизни императора, обычно суховатый Светоний поднимается до высокого драматизма, и русским читателям повезло больше, чем иным, потому что «Жизнь двенадцати Цезарей» доступна нам в образцовом переводе М. Л. Гаспарова:

Но первый порыв [покончить с собой] прошел, и он пожелал найти какое-нибудь укромное место, чтобы собраться с мыслями. Вольноотпущенник Фаон предложил ему свою усадьбу между Соляной и Номентанской дорогами, на четвертой миле от Рима. Нерон, как был, босой, в одной тунике, накинув темный плащ, закутав голову и прикрыв лицо платком, вскочил на коня; с ним было лишь четверо спутников… С первых же шагов удар землетрясения и вспышка молнии бросили его в дрожь. Из ближнего лагеря до него долетали крики солдат, желавших гибели ему, а [мятежному полководцу] Гальбе — удачи. Он слышал, как один из встречных прохожих сказал кому-то: «Они гонятся за Нероном»; другой спросил: «А что в Риме слышно о Нероне?» Конь шарахнулся от запаха трупа на дороге, лицо Нерона раскрылось, какой-то отставной преторианец узнал его и отдал ему честь. Доскакав до поворота, они отпустили коней, и сквозь кусты и терновник, по тропинке, проложенной через тростник, подстилая под ноги одежду, Нерон с трудом выбрался к задней стене виллы. Тот же Фаон посоветовал ему до поры укрыться в яме, откуда брали песок, но он отказался идти живым под землю. Ожидая, пока пророют тайный ход на виллу, он ладонью зачерпнул напиться воды из какой-то лужи и произнес: «Вот напиток Нерона!» Плащ его был изорван о терновник, он обобрал с него торчавшие колючки, а потом на четвереньках через узкий выкопанный проход добрался до первой каморки и там бросился на постель, на тощую подстилку, прикрытую старым плащом. Ему захотелось есть и снова пить: предложенный ему грубый хлеб он отверг, но тепловатой воды немного выпил.

«Хотя конец Нерона, — пишет Тацит, — поначалу был встречен радостным ликованием, оно быстро сменилось брожением умов не только в Городе среди сенаторов, народа и дислоцированных в Риме военных — нет, забурлили все легионы и их командующие, ведь открылась тайна власти: стать императором можно и вне Рима». Исходя из этой вновь открывшейся тайны, разные легионы на протяжении года выдвигали своих полководцев на первую роль в государстве, пока один из них — Веспасиан — не овладел ситуацией настолько, чтобы прекратить чехарду.

Новая династия, основанная Веспасианом, постаралась как можно скорее загладить то оскорбление традиционным римским ценностям, которое Нерон нанес городу и миру своим Золотым домом. Золото и жемчуга поступили в казну, бесчисленные статуи разошлись по храмам и загородным виллам, диких зверей, надо думать, отдали для цирковых игр. Восхваляя эти усилия, поэт Марциал в таких выражениях подлизывался к новым правителям:

Оглавление книги