Книга: Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей

Коварный Невский проспект

Коварный Невский проспект

В 1845 году Некрасов с Панаевым издали альманах «Физиология Петербурга», в котором опубликовали ряд очерков, рассказывающих о повседневной жизни большого города и о его социальных проблемах. В своей статье, посвященной этому изданию, Белинский писал: «Эта книга предлагает пищу для легкого чтения и, действительно, не будучи тяжелою, она и приятно занимает читателя, и заставляет его мыслить. „Физиология Петербурга“ – есть род альманаха в прозе, с статьями разнообразными, но относящимися к одному предмету – к Петербургу».

Темы статей легко было угадать из их названий: «Петербург и Москва» Белинского, «Петербургский дворник» В. И. Луганского (Даля), «Петербургские шарманщики» Д. В. Григоровича, «Петербургская сторона» Е. П. Гребенки, «Петербургские углы» Н. А. Некрасова. Во второй части альманаха опубликовали статьи, касающиеся по большей части культурной жизни города: «Александринский театр» и «Петербургская литература» В. Г. Белинского, «Омнибус» А. Я. Кульчицкого, «Лотерейный бал» Д. В. Григоровича, «Петербургский фельетонист» И. И. Панаева.

Белинский не покривил душой: чтение действительно было легким. Авторы старались рисовать «живые картины», которые затрагивали бы прежде всего чувства читателей, взывали к их жалости, открывали социальные противоречия и «язвы» большого города. Задачей альманаха, как писал Некрасов, было «раскрыть все тайны нашей общественной жизни, все пружины радостных и печальных сцен нашего домашнего быта, ход и направление нашего гражданского и нравственного образования».

«Невский проспект» Гоголя напечатали в книге «Арабески. Разные сочинения Н. Гоголя» в 1835 году, то есть десятью годами раньше альманаха Некрасова. Но, по сути, это именно «физиологический очерк» – занимательное социологическое исследование жизни города. Вот только темой для своего исследования Гоголь выбрал не «петербургские углы», а «петербургскую витрину» – Невский проспект.

Невский проспект. 1830-е годы

Гоголь рассматривает Невский не просто как линию на карте, расстояние между пунктами А и В, а как социальное явление, место коммуникаций, место, где фиксируется и закрепляется общественный порядок, структура социальной жизни: «Кажется, человек, встреченный на Невском проспекте, менее эгоист, нежели в Морской, Гороховой, Литейной, Мещанской и других улицах, где жадность, и корысть, и надобность выражаются на идущих и летящих в каретах и на дрожках. Невский проспект есть всеобщая коммуникация Петербурга. Здесь житель Петербургской или Выборгской части, несколько лет не бывавший у своего приятеля на Песках или у Московской заставы, может быть уверен, что встретится с ним непременно. Никакой адрес-календарь и справочное место не доставят такого верного известия, как Невский проспект. Всемогущий Невский проспект! Единственное развлечение бедного на гулянья Петербурга!».

Но разворачивая панораму Невского не только в пространстве, но и во времени, Гоголь показывает непарадную, будничную жизнь этой магистрали, ее социальные функции. «Какая быстрая совершается на нем фантасмагория в течение одного только дня! Сколько вытерпит он перемен в течение одних суток! Начнем с самого раннего утра, когда весь Петербург пахнет горячими, только что выпеченными хлебами и наполнен старухами в изодранных платьях и салопах, совершающими свои наезды на церкви и на сострадательных прохожих. Тогда Невский проспект пуст: плотные содержатели магазинов и их комми еще спят в своих голландских рубашках или мылят свою благородную щеку и пьют кофий; нищие собираются у дверей кондитерских, где сонный ганимед, летавши вчера, как муха, с шоколадом, вылезает, с метлой в руке, без галстука, и швыряет им черствые пироги и объедки. По улицам плетется нужный народ: иногда переходят ее русские мужики, спешащие на работу, в сапогах, запачканных известью, которых и Екатерининский канал, известный своею чистотою, не в состоянии бы был обмыть. В это время обыкновенно неприлично ходить дамам, потому что русский народ любит изъясняться такими резкими выражениями, каких они, верно, не услышат даже в театре. Иногда сонный чиновник проплетется с портфелем под мышкою, если через Невский проспект лежит ему дорога в департамент. Можно сказать решительно, что в это время, то есть до двенадцати часов, Невский проспект не составляет ни для кого цели, он служит только средством: он постепенно наполняется лицами, имеющими свои занятия, свои заботы, свои досады, но вовсе не думающими о нем. Русский мужик говорит о гривне или о семи грошах меди, старики и старухи размахивают руками или говорят сами с собою, иногда с довольно разительными жестами, но никто их не слушает и не смеется над ними, выключая только разве мальчишек в пестрядевых халатах, с пустыми штофами или готовыми сапогами в руках, бегущих молниями по Невскому проспекту. В это время, что бы вы на себя ни надели, хотя бы даже вместо шляпы картуз был у вас на голове, хотя бы воротнички слишком далеко высунулись из вашего галстука, – никто этого не заметит».

Около полудня на Невском гуляют гувернеры с их воспитанниками. Затем наступает время знати, рано покидающей службу или окончившей домашние дела, «как-то: поговорившие с своим доктором о погоде и о небольшом прыщике, вскочившем на носу, узнавшие о здоровье лошадей и детей своих, впрочем показывающих большие дарования, прочитавшие афишу и важную статью в газетах о приезжающих и отъезжающих, наконец выпившие чашку кофию и чаю; к ним присоединяются и те, которых завидная судьба наделила благословенным званием чиновников по особенным поручениям. И ним присоединяются и те, которые служат в иностранной коллегии и отличаются благородством своих занятий и привычек. Боже, какие есть прекрасные должности и службы! как они возвышают и услаждают душу! но, увы! я не служу и лишен удовольствия видеть тонкое обращение с собою начальников».

Здесь Гоголь отступает от скрупулезности социолога и дает волю своей фантазии: «Тысячи сортов шляпок, платьев, платков, – пестрых, легких, к которым иногда в течение целых двух дней сохраняется привязанность их владетельниц, ослепят хоть кого на Невском проспекте. Кажется, как будто целое море мотыльков поднялось вдруг со стеблей и волнуется блестящею тучею над черными жуками мужеского пола. Здесь вы встретите такие талии, какие даже вам не снились никогда: тоненькие, узенькие талии, никак не толще бутылочной шейки, встретясь с которыми, вы почтительно отойдете к сторонке, чтобы как-нибудь неосторожно не толкнуть невежливым локтем; сердцем вашим овладеет робость и страх, чтобы как-нибудь от неосторожного даже дыхания вашего не переломилось прелестнейшее произведение природы и искусства. А какие встретите вы дамские рукава на Невском проспекте! Ах, какая прелесть! Они несколько похожи на два воздухоплавательные шара, так что дама вдруг бы поднялась на воздух, если бы не поддерживал ее мужчина; потому что даму так же легко и приятно поднять на воздух, как подносимый ко рту бокал, наполненный шампанским. Нигде при взаимной встрече не раскланиваются так благородно и непринужденно, как на Невском проспекте».

Примерно в то же время гулял по «бульвару» Евгений Онегин.

И снова чиновники, на этот раз простые «рабочие лошадки», трудящиеся в многочисленных канцеляриях и департаментах: «В три часа – новая перемена. На Невском проспекте вдруг настает весна: он покрывается весь чиновниками в зеленых вицмундирах. Голодные титулярные, надворные и прочие советники стараются всеми силами ускорить свой ход. Молодые коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари спешат еще воспользоваться временем и пройтиться по Невскому проспекту с осанкою, показывающею, что они вовсе не сидели шесть часов в присутствии. Но старые коллежские секретари, титулярные и надворные советники идут скоро, потупивши голову: им не до того, чтобы заниматься рассматриванием прохожих; они еще не вполне оторвались от забот своих; в их голове ералаш и целый архив начатых и неоконченных дел; им долго вместо вывески показывается картонка с бумагами или полное лицо правителя канцелярии».

А вечером Невский снова становится витриной и «путем сообщения», но на этот раз не витриной мод и не местом светских гуляний, а витриной порока и кратчайшим путем в «обители грешный наслаждений»: «Но как только сумерки упадут на домы и улицы и будочник, накрывшись рогожею, вскарабкается на лестницу зажигать фонарь, а из низеньких окошек магазинов выглянут те эстампы, которые не смеют показаться среди дня, тогда Невский проспект опять оживает и начинает шевелиться. Тогда настает то таинственное время, когда лампы дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет. Вы встретите очень много молодых людей, большею частию холостых, в теплых сюртуках и шинелях. В это время чувствуется какая-то цель, или, лучше, что-то похожее на цель, что-то чрезвычайно безотчетное; шаги всех ускоряются и становятся вообще очень неровны. Длинные тени мелькают по стенам и мостовой и чуть не достигают головами Полицейского моста. Молодые коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари очень долго прохаживаются; но старые коллежские регистраторы, титулярные и надворные советники большею частию сидят дома, или потому, что это народ женатый, или потому, что им очень хорошо готовят кушанье живущие у них в домах кухарки-немки. Здесь вы встретите почтенных стариков, которые с такою важностью и с таким удивительным благородством прогуливались в два часа по Невскому проспекту. Вы их увидите бегущими так же, как молодые коллежские регистраторы, с тем, чтобы заглянуть под шляпку издали завиденной дамы, которой толстые губы и щеки, нащекатуренные румянами, так нравятся многим гуляющим, а более всего сидельцам, артельщикам, купцам, всегда в немецких сюртуках гуляющим целою толпою и обыкновенно под руку».

Тут-то и появляется в рассказе его главный герой: молодой художник, преследующий незнакомку, поразившую его своей красотой. И стиль Гоголя меняется. От объективного описания с некоторыми «вольностями» и «шалостями» фантазии он переходит к субъективному, во всех смыслах чувственному тексту или (воспользовавшись формулировкой одного из авторов-сентименталистов) к «ландшафту моих воображений».

«Тротуар несся под ним, кареты со скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему навстречу, и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами блестела, казалось, на самой реснице его глаз. И все это произвел один взгляд, один поворот хорошенькой головки… Он даже не заметил, как вдруг возвысился перед ним четырехэтажный дом, все четыре ряда окон, светившиеся огнем, глянули на него разом, и перилы у подъезда противупоставили ему железный толчок свой. Он видел, как незнакомка летела по лестнице, оглянулась, положила на губы палец и дала знак следовать за собой… Лестница вилась, и вместе с нею вились его быстрые мечты».

Кажется, что мы вдруг оказались в «Серебряном веке» и читаем «Петербург» Андрея Белого или строки Бориса Пастернака:

Как и в «Шинели», сквозь подчеркнуто реалистическое, подробное, «под лупой» или даже «под микроскопом» описание города пробивается другая реальность, где улицы становятся живыми, они трепещут и колеблются, как кровеносные сосуды в такт ударам человеческого сердца.

Но красавица оказалась юной проституткой, и сердце художника – разбито. Его приятелю, поручику Пирогову, тоже не повезло. Он взялся преследовать некую блондинку, попал в компанию пьяных немцев – Шиллера («не тот Шиллер, который написал „Вильгельма Телля“ и „Историю Тридцатилетней войны“, но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице») и Гофмана («не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера»), попытался поухаживать за женой Шиллера и был жестоко высечен ревнивым мужем и его друзьями, «буйными тевтонами». «О, не верьте этому Невскому проспекту! Я всегда закутываюсь покрепче плащом своим, когда иду по нему, и стараюсь вовсе не глядеть на встречающиеся предметы. Все обман, все мечта, всё не то, чем кажется!.. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит белые и палевые стены домов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на лошадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде» – такими словами заканчивается повесть.

Оглавление книги