Книга: Литературные герои на улицах Петербурга. Дома, события, адреса персонажей из любимых произведений русских писателей

Пропавший нос

Пропавший нос

«Никогда я не чувствовал себя так погруженным в такое спокойное блаженство. О, Рим, Рим! О, Италия! Чья рука вырвет меня отсюда? Что за небо! Что за дни! Лето – не лето, весна – не весна, но лучше и весны и лета, какие бывают в других углах мира. Что за воздух! Пью – не напьюсь, гляжу – не нагляжусь. В душе небо и рай. У меня теперь в Риме мало знакомых, или, лучше, почти никого. Но никогда я не был так весел, так доволен жизнью…», – писал Гоголь из Рима в 1837 году. И в другом письме: «Какая весна! Боже, какая весна! Но вы знаете, что такое молодая, свежая весна среди дряхлых развалин, зацвётших плющом и дикими цветами. Как хороши теперь синие клочки неба промеж дерев, едва покрывшихся свежей, почти желтой зеленью, и даже тёмные как воронье крыло кипарисы, и ещё далее голубые, матовые, как бирюза горы Фраскати и Албанские и Тиволи. Что за воздух! Удивительная весна! Гляжу – не нагляжусь. Розы усыпали теперь весь Рим; но обонянию моему ещё слаще от цветов, которые теперь зацвели и которых имя я, право, в эту минуту позабыл. Их нет у нас. Верите ли, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтоб не было ничего больше – ни глаз, ни рук, ни ног, кроме одного только большущего носа, у которого бы ноздри были в добрые ведра, чтоб можно было втянуть в себя как можно побольше благовония и весны».

Герои Гоголя нередко задумываются о своих носах. Поприщин полагает, что носы живут на Луне и оттого мы не можем их видеть. А вот жестянщику Шиллеру из «Невского проспекта» нос только помеха. И неудивительно – ведь он живет в Петербурге, где нюхать стоит разве что табак, а он дорог! «Я не хочу, мне не нужен нос! – говорил он, размахивая руками. – У меня на один нос выходит три фунта табаку в месяц. И я плачу в русский скверный магазин, потому что немецкий магазин не держит русского табаку, я плачу в русский скверный магазин за каждый фунт по сорок копеек; это будет рубль двадцать копеек; двенадцать раз рубль двадцать копеек – это будет четырнадцать рублей сорок копеек. Слышишь, друг мой Гофман? на один нос четырнадцать рублей сорок копеек! Да по праздникам я нюхаю рапе, потому что я не хочу нюхать по праздникам русский скверный табак. В год я нюхал два фунта рапе, по два рубля фунт. Шесть да четырнадцать – двадцать рублей сорок копеек на один табак. Это разбой! Я спрашиваю тебя, мой друг Гофман, не так ли? – Гофман, который сам был пьян, отвечал утвердительно. – Двадцать рублей сорок копеек! Я швабский немец; у меня есть король в Германии. Я не хочу носа! режь мне нос! вот мой нос!».

Но коллежскому асессору Ковалеву нос просто необходим… Коллежский асессор – чин VIII класса, на класс выше, чем титулярный советник – но какая разница! Восьмой класс давал уже потомственное дворянство, и, чтобы получить этот чин, нужно было окончить университет или лицей. Либо приехать на Кавказ, где можно быстро продвинуться по службе. И числу таких молодых карьеристов и принадлежал Ковалев, которому удалось, получив вожделенный чин, вернуться в Петербург, и теперь он ищет «приличного своему званию места» в столице. Гоголь объясняет: «Коллежских асессоров, которые получают это звание с помощию ученых аттестатов, никак нельзя сравнивать с теми коллежскими асессорами, которые делались на Кавказе. Это два совершенно особенные рода… Ковалев был кавказский коллежский асессор. Он два года только еще состоял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда майором. Майор – военный чин VIII класса, но звучит гораздо лучше, чем просто коллежский асессор. „Послушай, голубушка, – говорил он обыкновенно, встретивши на улице бабу, продававшую манишки, – ты приходи ко мне на дом; квартира моя в Садовой; спроси только: здесь ли живет майор Ковалев? – тебе всякий покажет“. Если же встречал какую-нибудь смазливенькую, то давал ей сверх того секретное приказание, прибавляя: „Ты спроси, душенька, квартиру майора Ковалева“. Поэтому-то самому и мы будем вперед этого коллежского асессора называть майором». Конечно, такому важному лицу (во всех смыслах этого слова) без носа – никак. Да – вот беда! – нос неожиданно обрел самостоятельность и отправился гулять по Петербургу.

Обнаружил его запеченным в хлеб «цирюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте». Вознесенский проспект – это «третий зуб петербургского трезубца», отходящий от Адмиралтейства, тянущийся к казармам Измайловского полка, получивший свое название от церкви Вознесения Господня, стоявшей за Екатерининским каналом (снесли в 1836 г.; современный адрес дома – Вознесенский пр., 34а). То есть мы снова попадаем в Петербург мещан, небогатых купцов, ремесленников и мелких чиновников. Иван Яковлевич идет к Исаакиевскому мосту – плашкоутному мосту через Неву у Исаакиевского собора, чтобы выбросить нос в воду.

Но нос не утонул, и вскоре он уже выпрыгивает из кареты на Невском проспекте – в мундире, шитом золотом, и в замшевых панталонах, при шпаге – прямо на глазах у Ковалева. И снова начинается петербургская фантасмагория, веселая и страшная одновременно.

«По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считается в ранге статского советника», – рассказывает Гоголь о носе. Статский советник – ранг IV класса, их называли еще «статскими или штатскими генералами». Поэтому нос вполне резонно замечает Ковалеву, догнавшему его в Казанском соборе: «…между нами не может быть никаких тесных отношений». Конечно, он не чета «майору» Ковалеву!

Вначале автор планировал объяснить все происходящее в рассказе тем, что это – сон, который видит главный герой. Но потом отказался от подобного объяснения, решив, по всей видимости, что реальность чиновничьего Петербурга настолько фантастична и абсурдна, что исчезнувший нос там никого особенно не заставит заподозрить, что его существование – это морок и ночной кошмар, а разве что вызовет дискуссию, прилично ли давать о таком сбежавшем носе объявление в газете.

Гоголю было решительно не за что любить Петербург, и из Европы, совершив паломничество в Иерусалим, он вернулся в Москву, на Никитский бульвар. Жить ему оставалось не больше трех лет.

Оглавление книги