Книга: Ирландия. Прогулки по священному острову

Глава четвертая Святые места Ирландии

Глава четвертая Святые места Ирландии

Из Килкуллена в Карлоу идет хорошая дорога.

Города в этой части Ирландии очень похожи. В них часто видишь бараки, обгоревшие во времена беспорядков, и изрядно выцветшие надписи «Де Валера», некогда сделанные белой краской. Попадаются призывы, выписанные буквами высотой в фут. Они обращены к мужчинам по имени Даффи и Мэлоун: «Давай, Даффи! Вперед, Мэлоун!» — кричат каменные стены.

Затем вы въезжаете в спокойное местечко, которое, кажется, никогда не знало политического безумия. На аптеке величавая вывеска — «Медицинский центр». Городские часы навсегда остановились на половине пятого.

Последним волнением в таких городах была гражданская война, предыдущая — при Оливере Кромвеле. Ирландия забудет Кромвеля только тогда, когда Уилтшир запамятует судью Джеффриса[8]. Но как бы ни возмущала людей сама мысль о Кромвеле, они тем не менее восхищаются им как безжалостным, но честным борцом, и предпочитают его нынешнему министру по делам Ирландии сэру Гамару Гринвуду.

В городках всего одна беспорядочно застроенная улица. Маленькие дома, крошечные магазины, да и желания у людей немудрящие. Интересуют жителей главным образом подтяжки, башмаки, передники, апельсины, картошка, седла, упряжь, липкие конфеты и портер.

Коровы ходят по улице в любое время дня. В тележках, запряженных ослами, едут сгорбленные старики в потрепанных шляпах. Бедный осел искупает мистические грехи так же полно, как и в Египте. Старухи в черных шалях, согнутые работой и ревматизмом, ковыляют, оттягивая руки тяжелыми узлами. Единственное событие, вызывающее интерес жителей, — скачки.

Когда они проходят, весь город прекращает работу. Лошадь — неизбывная страсть Ирландии. Нет таких ирландцев, будь то женщина или мужчина, которые не обернулись бы при виде нервного скакуна, высоко вскидывающего ноги. Лошадиные бока лоснятся; стук копыт по брусчатке — сладчайшая музыка для ушей.

Если в городе есть конюшня, то конь, готовящийся к национальным скачкам, становится местной знаменитостью. Жители знают его родословную, отца и мать. Знают его особенности, достоинства и недостатки. Придет день, когда весь город поставит на него, и он выиграет «Гранд нэшнл».

Я смотрю в широкие ворота на главной улице и вижу вереницу лошадей, которых ведут по кругу.

Молодые люди с лошадиными лицами и тонкими ногами в обтягивающих лосинах смотрят на лошадей с вниманием сатиров, наблюдающих за нимфой. Эти парни живут в деревенских и фермерских домах, увешанных изображениями лошадей на картинах, старинных гравюрах, либо фотографиях. Когда им приходится исполнять болезненный долг — написать письмо, — они опускают перья в чернильницу, сделанную из обрамленного в серебро копыта знаменитого гунтера. Любимые их книги — путеводитель Рэффа «Справочник по скачкам» и каталоги продаж однолеток.

Когда они мечтают — что, я полагаю, случается не часто, — то думают о выигрыше главного приза скачек «Гранд нэшнл».

Никто не знает о лошадях больше, чем эти молодые люди, никто не знает меньше обо всем остальном! Они — совершенные специалисты.

Атмосфера конюшни складывается из надежды и отчаяния. Поверх половинчатых дверей смотрят из своих стойл жеребые кобылы. Некоторые из них никогда не произведут чемпиона. У других такая возможность есть. Во всяком случае на кобыл рассчитывают. Ирландский фермер, скорее, заморит голодом себя и свою семью, чем случит посредственную кобылу со знаменитым жеребцом.

Кто знает? Жеребенок может стать знаменитым конем. Это самая большая игра в жизни среднего ирландского фермера.

Молодые люди перегибаются через двери стойл и взвешивают шансы…

Кобыле О’Фланагана в пору тележку возить с молочными бидонами, а не занимать место в стойле фермы. А вот черная кобыла мистера Лири — стоящая лошадка. Взгляните-ка на ее ноги и вес: все, как нужно. Из нее может выйти толк. Шансы у нее хорошие. Но — клянусь небом — гляньте-ка на Черную Жемчужину Пэта О’Брайена! Если эта кобыла не произведет на свет чемпиона, тогда в разведении лошадей нет никакой логики…

Вот так они размышляют, опершись на двери конюшни.

Они обсуждают «гостящих кобыл» и новорожденных жеребят. Обсуждают однолеток. Молодых кобылок. В своем энтузиазме они заткнут за пояс самую любвеобильную матрону из родильного дома.

Эта гнедая кобылка от Джекдо, кстати, на три четверти сестра Брайтеру из Лондона и Джекдо из Реймса, лошадь высшего класса: компактная, среднего размера, красивая, мощная. А что скажете о той красивой гнедой молодой кобыле от Джекдо? На редкость хороша: длинная и невысокая.

И так они долго рассуждают.

Толпа у ворот растет. Люди оставляют тележки у обочины, выворачивая шеи, смотрят на большой черный султан, гордую голову и выгнутую спину производителя чемпионов, собравших на ставках 45 000 фунтов. Если завидят у ворот незнакомца, одним духом выпаливают все достижения производителя.

И люди, рожденные для выращивания лошадей и для езды на них, по окончании рабочего дня отдыхают над стаканчиком виски и говорят о лошадях, пока не придет время ложиться спать.

Очарованию Ирландии, до некоторой степени, способствует неспешность жизни. Ирландия — страна католическая, и вы чувствуете здесь, как и в большинстве католических стран (особенно в Испании), что материальный мир представляется нереальным и даже детским, потому что затмевается миром духовным. Церковь, не выносящая тайных организаций, тем не менее создает в любой католической стране атмосферу тайного общества; поведением людей руководит некая мощная и влиятельная сила.

Владельцы магазинов не выглядят настоящими владельцами. Кажется, что они таковыми лишь притворяются. Так же и люди, катящие по дороге тачки: они словно бы катят тачки не для того, чтобы заработать деньги, а для собственного удовольствия. Американская религия, покоряющая Англию, в Ирландии не имеет ни малейшего шанса. Те верят в святость производства. В отличие от американского производителя, католику почти невозможно поверить в то, что производство нового вида зубной пасты или безопасной бритвы является благодеянием для человечества. Эта неспособность поверить в духовный триумф работы делает Ирландию ненавязчиво отстраненной. В этой неспособности отражается внимание к человеческой личности.

В Англии и в других странах, ценящих материальное, человека рассматривают в первую очередь как бакалейщика, предпринимателя, санитарного инспектора и только потом как человека. По воскресеньям мы с изумлением смотрим на полицейского, переодевшегося в гражданскую одежду и ведущего за руку детей. В Ирландии все не так. Таможенник здесь — прежде всего мистер Кейси, а то, что он служит на таможне, — дело десятое!

Если ирландец хочет разбогатеть, ему нужно покинуть родину и стряхнуть с себя почти восточную отстраненность. Из-за этой отстраненности ирландцы и кажутся нам людьми несерьезными. Их отношение к жизни приводит материалиста в ярость. Он считает, что это лень. Но ирландцы не ленивы, они несерьезны, неактивны, метафизичны. В ирландской жизни ощущается наполовину грустная, наполовину веселая субъективность, это-то и придает стране облик задумчивой отстраненности.

Жестокое и циничное подчинение человека машинам — проклятие индустриальных государств. Может, Ирландия и бедна, но, по крайней мере, ее плоть и кровь не унижены тиранией механического, неотделимой от производства современного богатства.

Одним из последствий небрежного отношения Ирландии к работе является то, что эта страна полна забавных паллиативов. Предметы, давно отслужившие свой срок, приспосабливаются для функции, к которой изготовители их не предназначали. Старая входная дверь закрывает прореху в ограде, обрывками веревки подвяжут какой-нибудь древний мотор, и он невероятным образом продолжит работу; ничто — на вид старое и бесполезное — не выбрасывается. Механическая неэффективность, позор современного мира, ирландцу представляется отличной шуткой. Ирландец, подобно ребенку, часто сделает вид, будто машина работает, хотя она безнадежно испорчена. Это свойство ирландца красиво иллюстрирует рассказ, приведенный в книге Дж. Молони «Загадка ирландцев»:

Как я уже пытался объяснить, у ирландцев дар к импровизации!

При мысли о Килкенни я каждый раз вспоминаю самого потрясающего храпуна на свете. Приехал я туда поздно ночью. Замок Килкенни тянулся к звездам, мимо каменных стен бежала темная река. Мне понравился вид древнего города, и, страшно усталый, но довольный, я отправился спать.

Проснулся я посреди ночи с ощущением того, что происходит нечто непонятное. Спросонья подумал, что слышу шум моря, бьющегося о скалы. А может, это наступает армия? Сомнения длились долю секунды. Я осознал, что это храп — такой громкий, вибрирующий, такой самоуверенный, что, если бы человек производил эти звуки сознательно, его смело можно было бы назвать гением.

Я ненавижу храпунов. Считаю храп недостойным и позорным явлением. Думаю, что женщине, вышедшей замуж за храпуна, следует без проволочек разрешить развод. Удивляюсь, что современная наука не изобрела никакого средства против этой напасти. Во время войны, когда все мы спали в палатках или хлипких хибарках, башмак являлся хотя и примитивным, но действенным способом. Но храпуна из Килкенни башмаком вряд ли можно было утихомирить. Он потрясал воздух, заполнял пространство. Стены дрожали от басовых звуков.

Как этот человек заставил меня страдать! Чудовищный храп звучал дьявольски ритмично. Так работает лесопилка. Каждые полчаса с храпуном происходило что-то вроде конвульсий. Я надеялся, что он умирает. Разлагающиеся звуки доходили до пианиссимо и пропадали, после чего следовал громкий вдох. Казалось, его душат, человек рычал, переводил дух и снова заводил свою лесопилку.

Каждому мужчине перед свадьбой надо предъявлять справку, что у него нет этого ужасного заболевания. Приятно сообщить — ради чести Ирландии, — это был английский коммивояжер.

Король ночных песен! Чтоб ему пусто было!

Утром я был не в состоянии восхититься Килкенни, так как глаза слипались, и нервы были ни к черту. Я пошел к собору, построенному из черного неполированного мрамора. Служитель сообщил мне довольно злорадно, что на похороны я опоздал: англичанина из Бедфорда уже «засыпали шестью футами земли».

Я почувствовал, что сегодня мне уготован плохой день.

Тем не менее собор Килкенни — одна из самых красивых церквей Ирландии. Рыцари Плантагенетов лежат там в полном военном облачении, держат мечи и смотрят в вечность. В соборе стоит древний каменный стул. Служитель настойчиво приглашал меня сесть на него и загадать желание. В Ирландии много стульев, исполняющих желания, больше, чем в какой-либо другой стране мира.

У замка феодальный вид. В нем хранится много красивых картин, и есть автографы всех английских королей, начиная с Генриха II.

В Килкенни в 1367 году наместник короля герцог Кларенс созвал парламент, на котором произошло одно из главных событий ирландской истории: был принят статут Килкенни. Он регулировал взаимоотношения ирландцев и английских колонистов, прижившихся в стране и прозванных «выродившимися». Целью закона было разделение двух народов — «ирландских врагов», как их называли в документе, и «выродившихся англичан». Поскольку лишь один англичанин из двадцати тысяч слышал об этом законе, следует обрисовать несколько главных его пунктов.

Союз с ирландцем путем вступления в брак, усыновления (ирландская традиция воспитания детей в семьях другого члена племени) и принятия на себя обязанностей крестного отца (матери) были запрещены, считались государственной изменой и могли караться смертью.

Любой англичанин по рождению или крови, взявший ирландское имя, говоривший по-ирландски, носивший ирландскую одежду или усвоивший ирландские обычаи, должен был лишиться своей недвижимости.

Англичанин не должен был позволять ирландцам пасти скот на его лугах, оказывать помощь ирландским священникам или приглашать в свой дом ирландских бардов, музыкантов и рассказчиков.

Необходимость принятия такого закона доказывает, как быстро после вторжения формировалась ирландская нация и происходило слияние англо-норманнов и ирландцев. Если бы это слияние поощряли, а не подавляли, англо-ирландская история могла бы пойти совсем другим путем.

Улицы Килкенни старомодны и довольно мрачны. Около реки есть симпатичные тропинки, крепостные стены и руины прекрасных церквей. Впрочем, они не привлекли моего внимания. Я ходил по улицам Килкенни, надеясь увидеть парочку дерущихся котов.

Как ни странно, в Килкенни полно собак! Их так много, что кошки, если и существуют, благоразумно сидят дома.

— Почему, — спросил я местного жителя, — коты Килкенни прославились как бойцы?

Он сказал, что не знает.

Я задал тот же вопрос другому человеку. Тот сказал, что сам приезжий, и ничего не знает. В конце концов я обнаружил знатока:

— Все очень просто, — сказал он. — На этот счет есть два рассказа. В старые времена были два города; один считался ирландским, другой — английским. Они сражались, как коты! Согласно второму рассказу, когда здесь был Кромвель, его солдаты протягивали через улицу веревку, связывали веревкой хвосты двух котов, вешали их и смотрели, как они дерутся. Сейчас говорят, что это жестоко. Как ни странно, и Кромвель был того же мнения, потому он отдал приказ, чтобы солдаты больше этим не занимались… Однажды, когда группа солдат наблюдала за дракой котов, к ним направились два офицера. У солдат не было времени разъединять котов, поэтому они попросту отрубили им хвосты! Офицерам они сказали, что коты так вошли в раж, что оборвали друг другу хвосты.

— Это, конечно, ирландская версия?

— Да.

Я поблагодарил его и взял курс на Типперэри.

Мне нравится город Кэйр. Из окна отличной уютной гостиницы (раньше здесь был частный дом) я наблюдаю за неспешной жизнью на широкой главной улице.

Часто здесь ничего не происходит. Я вижу нескольких стариков возле тележек, запряженных ослами. Они заняты серьезным разговором, обсуждают цены на овощи. Любопытная улица. Зачастую она почти пуста, однако никогда не спит. Улица широкая, словно плац. Думаю, если что-нибудь на ней произойдет, об этом немедленно прознает весь город.

Атмосфера ирландских городов сильно разнится. Некоторые погрязли в безнадежной убогости. В таких местах невозможно заняться какой-либо работой. Остается лишь напиваться, тосковать и оправдывать себя. Но в нескольких милях от этих городов все до удивления по-другому: тут ярко, чисто, жизнерадостно, по-деловому. Вот и Кэйр такой же.

Посреди улицы бредет стадо коров. Ближе к обочине движутся красивые лошади с заплетенными в косички гривами и хвостами, с пронумерованными табличками на боках. Где-то поблизости проходит шоу лошадей и коров. На перекрестке стоит священник. Во время беседы он делает паузу и следует взглядом за лошадьми, впрочем, все на улице на них смотрят. Вокруг так мирно, и кажется, будто мы перенеслись в восемнадцатый век.

Послеполуденное солнце освещает площадь. Мужчина ведет большущего черного быка. В ноздри животного вдето кольцо. Спина блестит, как полированный эбонит. Бык переступает слоновьими ногами и оглядывается по сторонам с бессознательной свирепостью.

Звонит колокол, сзывая к «Ангелусу».

Мужчина и бык останавливаются. Человек снимает потрепанную шляпу и склоняет голову в молитве. Огромное животное неподвижно стоит подле него. Старик у тележки с ослом тоже снимает шапку. Два человека, по виду коммивояжеры или стряпчие, крестятся. Молится весь город.

Момент, когда звонят к «Ангелусу», кажется мне самым трогательным и красивым за весь день. Приезжий поначалу не обращает на колокол внимания. Он может ехать в дублинском трамвае. Неожиданно все приходит в движение. Мужчины и женщины осеняют себя крестом. Или на оживленной улице мужчина, с которым ты говоришь, замолкает и снимает шляпу. Но в маленьких городах Ирландии время «Ангелуса» прекраснее всего. И не важно, является ли человек фанатичным атеистом, насколько искренно он верит в то, что все священнослужители — мошенники, играющие на суевериях невежественных людей, однако, если в нем есть хоть искра почтительности и чувство прекрасного, в этот миг он обязательно обнажит голову и произнесет молитву.

Это молчаливое единение с Богом, утром, в полдень и на закате, наступающее посреди жизни и бизнеса, призывает людей, работающих в поле, городах и селах, оторваться от того, чем они в настоящий момент занимаются, и обратить свои мысли к небесам. Это выражение духовности ирландской жизни. Взаимопроникновение видимого и невидимого миров многое объясняет в загадочной и временами смущающей нас ирландской душе.

Вспоминаю, как однажды в Египте старый мошенник, пытавшийся обмануть меня в лавке, неожиданно выкинул из головы и меня, и мои дела, повернулся на восток, встал на колени и ткнулся лбом в пыль. Затем повернулся ко мне и таки надул. Жизнь для него была забавной игрой, призванной убивать время. Вот так и ирландцы: они смотрят на людские дела как на какой-то пустяк. Возможно, это объясняет, почему здесь смеются над тем, что мы считаем важным. Ирландцы, «лентяи» в глазах англичан, на самом деле — люди метафизического склада.

Замок Кэйр — одно из лучших сооружений, которые я видел в Ирландии. Он стоит на реке Шур возле красивого моста. Когда смотришь с крепостного вала на мельничную плотину и широкую гладь реки, кажется, что попал в Стратфорд-на-Эйвоне. С противоположной стороны река, петляя, прокладывает себе дорогу в лесу. Яркие сельские поля поднимаются к горам в шахматном порядке, а сами горы тянутся к небу, поражающему нежными голубыми оттенками.

В замке есть чудесный зал. Иногда в нем устраивают танцы и проводят другие мероприятия. Если бы я владел этим замком и имел бы деньги для воплощения в жизнь фантазии, я бы отреставрировал его и украсил комнаты оружием и мебелью времен застройки. Для замка, испытавшего на себе пушки Кромвеля, здание замечательно сохранилось. Думаю, если сюда вложить немного денег и мысли, замок Кэйр станет подлинной достопримечательностью Ирландии.

Вечером я пошел прогуляться к реке. Возле брода мальчик тащил лодку по веревке, перетянутой с одного берега на другой. Я прогулялся по великолепному парку возле воды. Все бы отдал за то, чтобы забросить в нее удочку. И время самое подходящее. В реке были глубокие черные омуты. Соблазнительное место.

На берегу я увидел «большой дом». Местный старик сказал, что во время гражданской войны в нем жил де Валера.

«Они вели себя как джентльмены, — добавил он. — Когда их куда-то приглашали, они непременно расписывались в книге посетителей».

В тот вечер в Кэйре я впервые прочитал несколько стихов Томаса Макдонаха. Мне сказали, что он родился в этой части Ирландии. Одно из стихотворений особенно меня восхитило. В нем выражено до некоторой степени то, чего я не могу объяснить, применительно к маленькому ирландскому городку, такому как Кэйр. Вот это стихотворение:

В долине Типперэри стояла такая глубокая тишина, что я слышал лай собак из Кэйра и Роузгрина. Заходящее солнце было почти горячим. Не чувствовалось ни дуновения ветерка.

Передо мной, в центре Золотой долины, вздымался Кэшел. Это могучая скала, одинокая, словно большой корабль в море. Она поднимается над плоской землей, совсем как Эли, вздымающийся над болотами Кембриджшира. Странно, что одну из самых священных реликвий Ирландии поставил сюда дьявол. Каждый школьник Типперэри знает, что, когда дьявол летел домой (по всей видимости, в Англию) через долину Типперэри, то по пути он откусил кусок горы, но уронил ее в центре Золотой долины.

И в самом деле, если посмотреть на горы Слив-Блум, вы увидите там проем, в который Кэшел точно бы уложился. Его называют «Укусом дьявола».

Звонил «Ангелус», когда тихим вечером я шел по крутой тропе к древней крепости королей Мунстера.

На вершине этой высокой скалы, окруженной каменной стеной, находится то, что осталось от королевского города древней Ирландии. Я постучал, мужчина отпер мне ворота, и я очутился на широкой и неровной травяной лужайке с руинами дворца и церквей. Мужчина указал на грубый камень с древним крестом.

— Тут, — сказал он, — в старые времена святой Патрик крестил короля Энгуса.

Здесь до сих пор помнят историю крещения короля Энгуса. Мне нравится фамильярный тон, с каким ирландцы говорят о героях и королях древности. Они говорят, что, когда короля Энгуса крестили на древнем коронационном камне, святой Патрик был стар и слаб, и чтобы поддержать себя, он воткнул острый конец своего епископского посоха в землю. Когда церемония закончилась, святой Патрик и все, кто стоял вокруг, увидели в траве кровь. Посох воткнулся в ногу короля. Святой спросил Энгуса, почему он не закричал, на что король ответил: он слышал так много о страданиях нашего Господа, что счел нужным перетерпеть боль.

Более удивительной, чем круглая башня Кэшела, более интересной, чем невыразительные очертания древнего дворца, более красивой, чем остов собора является часовня короля Кормака. Это — самая загадочная, самая странная, самая замечательная часовенка на Британских островах.

Если вы посетите Ирландию только для того, чтобы увидеть это поразительное здание, вы не зря переплывете море. Это самое странное зрелище для человека, привыкшего к церквям Англии, построенным норманнами, скорее всего, с зубилом в одной руке и с выдернутым из ножен мечом — в другой. В Даремском соборе, самой большой норманнской церкви Англии, чувствуется суровость местного епископа Фламбарда. Даже маленькие часовни, такие как часовня Святого Иоанна в лондонском Тауэре и практически неизвестная подземная часовня в Черной крепости Ньюкасла, чрезвычайно мрачны. Их проектировали архитекторы, строившие крепости. Но часовня Кормака в Кэшеле — единственное радостное произведение норманнской архитектуры, которое мне довелось увидеть. Ее можно даже назвать примером архитектуры, построенной с чувством юмора! В мире нет ничего подобного.

Как это объяснить? Это единственное здание норманнской работы на Британских островах, построенное не норманнами. За полстолетия до норманнского завоевания его построили странствующие ирландские монахи, которые в стародавние времена побывали во всех уголках Европы. Монахи пытались скопировать то, чем они восхищались во Франции, но вносили в работу кельтские отличия: к круглому куполу этой часовни они прибавили стрельчатые арки. Такое оригинальное решение можно найти лишь в Келлской книге и саркофаге святого Патрика.

— Не кажется ли вам что-то странным в этой часовне? — спросил гид.

Я проследил за его взглядом и заметил, что здание слегка наклонено по отношению к нефу. Это символизирует склоненную голову Христа на кресте. Пожалуй, это самый ранний архитектурный наклон, который мне приходилось увидеть.

Гид провел меня в каменное помещение над часовней. Здесь размещалась библиотека в те времена, когда Кэшел был Тарой и Армой.

Профессор Макалистер рассказывает о миниатюрных ирландских церквях в своей книге «Археология Ирландии»:

Большинство людей, осматривающих эти церкви, бывают очарованы мастерским исполнением каменных крыш.

Профессор Болдуин Браун изучил технику создания такой крыши и сделал следующее заключение: «Хотя в большинстве случаев в зданиях были проведены значительные реставрационные работы, своды остались крепкими и не подверглись переделке, причем ни в одном случае наружные стены подпирать не понадобилось. Этот факт свидетельствует о достоинствах ирландских каменщиков, которые не только привнесли новую схему строительства, но и с успехом воплотили ее на практике».

Не устаю восхищаться часовней Кормака. Интересно, какой бы стала ирландская архитектура, если бы продолжился процесс преобразования романского стиля в гэльский? Одной из архитектурных трагедий мира является, на мой взгляд, то, что ирландцы не развили этот стиль, а вынуждены были принять готику, которая им не свойственна.

Будь я ирландцем, то поехал бы в Кэшел, потому что только там заметна связь с гэльской Ирландией, которая, несмотря на завоевание и давление, вопреки всему выжила. Это — Ирландия Келлской книги, ардагского потира, креста из Конга и броши из Тары. Все эти предметы свидетельствуют о богатой и полной воображения народной жизни, у которой не было возможности развиться. И, если здесь появится Вальтер Скотт, в котором так нуждается Ирландия, думаю, первую свою книгу он сочинит в Кэшеле.

Где же все-таки, спрашиваю я себя, ирландский Вальтер Скотт? У него в запасе было бы больше романтических историй, чем даже у страны, что породила писателя, заставившего весь мир полюбить Шотландию. Ирландия обязана открыть миру лучшие качества ирландского характера: безудержную удаль, отвагу, юмор, страстное воодушевление и духовность. Эта задача требует гения. Пусть он приедет в Кэшел.

Вид со стены, находящейся на уровне вершины круглой башни, воистину грандиозен. Я могу сравнить его только с видом из шотландского замка Стерлинг. Вокруг расстилается плоская зеленая земля Золотой долины. Узкие ленты дорог, пересекаясь, бегут через поля и фермы. Отсюда видны небольшие леса, а к югу — горы.

Стемнело, на небо выкатилась большая желтая луна и повисла над Кэшелом. На отдаленных фермах лаяли собаки. На перекрестках улиц болтали и смеялись молодые люди, собиравшиеся небольшими группами. Они сплетали английские и гэльские слова. Я поднял глаза и увидел на горе темные руины замка. Там было тихо, пустынно и заперто на ночь. Лунный свет изливался на развалины зеленым дождем.

Казалось, замок плывет по Типперэри, как корабль-призрак.

Оглавление книги