Книга: Северные окраины Петербурга. Лесной, Гражданка, Ручьи, Удельная…

Места скорби и памяти…

Места скорби и памяти…

Сегодня в Лесном и в ближайших окрестностях существует несколько реликвий, напоминающих о трагических днях ленинградской блокады. Два мемориальных знака носят условные названия «блокадные колодцы». Один из них, в виде барельефа на стене здания, находится на бывшей Большой Спасской улице – недалеко от пересечения нынешних Гражданского проспекта и проспекта Непокоренных (точный адрес – проспект Непокоренных, дом № 6). Он создан в 1979 году по проекту архитектора М.Л. Круппа.

Понять, что представлял собой блокадный колодец и что он значил для жителей предместий осажденного Ленинграда, помогут воспоминания Галины Николаевны Есиновской. «Колодцы были в каждом дворе, но перед войной их давно не чистили, потому что на улицах установили водопроводные колонки, – рассказывает она. – Кроме того, первая блокадная зима была такая холодная, что большая часть колодцев вымерзла. Вода, и то в очень небольшом количестве, накапливалась лишь в некоторых из них… Воды там хватало всего на несколько утренних часов, поэтому за водой надо было ходить рано, часов в семь утра, но уже и тогда к колодцу стояла очередь. Люди были очень слабыми, и когда доставали воду, она расплескивалась из ведра и тут же замерзала. В результате этого вокруг отверстия в колодце образовывался большой ледяной холм, а само отверстие так суживалось, что не пропускало ведра. Чтобы достать воду, надо было вскарабкаться на холм, лечь на живот и воду доставать маленькой консервной банкой, привязанной к веревке. Банка эта тоже с трудом проходила в отверстие, вода постоянно расплескивалась, и ведро наполнялось очень медленно. А очередь в потемках понуро и молчаливо ждала…»

Еще один памятник «блокадному колодцу» расположен внутри комплекса зданий Политехнического института. Он выполнен из куска стекла. Надпись на памятнике сообщает: «На этом месте, в блокадную зиму 1941–1942 гг. находился артезианский колодец, снабжавший водой семьи сотрудников Политехнического института и два расположенных поблизости военных госпиталя».

Кроме того, на территории комплекса Политехнического института существует установленный в 1967 году памятный знак со следующей надписью: «Политехникам за родину, за коммунизм жизнь свою отдавшим в Великую Отечественную войну 1941–1945. Дела и ратные подвиги ваши бессмертны в памяти поколений»…

И, конечно, говоря о блокаде, нельзя не обойти тему блокадных захоронений. Жителей Гражданки и ближайших окрестных мест, умерших и погибших во время блокады, хоронили на Пискаревском и Богословском кладбищах. Небольшое сельское кладбище существовало в Пискаревке, совсем недалеко от Лесного, с давних пор, а в 1930-х годах, по Генеральному плану развития Ленинграда, территорию в районе Пискаревской и Большеохтинской дорог отвели под большое городское кладбище. Прежде там уже располагалось небольшое сельское кладбище.

Еще во время советско-финской «зимней» войны здесь появились могилы погибших бойцов и командиров, а с начала обороны Ленинграда летом 1941 года здесь стали хоронить погибших при артобстрелах и бомбежках, умерших от ран в больницах и госпиталях. А потом, когда началась страшная блокадная зима, – умерших от голода ленинградцев.

«Чем ближе мы подъезжали к Пискаревке, тем больше валялось трупов по обеим сторонам дороги, – вспоминал очевидец, побывавший на Пискаревском кладбище весной 1942 года, – вдали я увидел какие-то необычайно высокие бесформенные кучи. Подъехал ближе и убедился, что по обеим сторонам дороги навалены огромные кучи покойников, причем навалены они так, что две машины разойтись по дороге не могут».

«Хотя это место расположено несколько дальше от центра города, чем Богословское кладбище, возить сюда было удобнее – не надо было сворачивать, переезжать железнодорожные пути и ехать по самому кладбищу, – отмечает Галина Николаевна Есиновская. – Машины разгружали тут же, у самой дороги. Помню, как весной 1942 года шли машины, доверху нагруженные трупами, по Малой Спасской улице и сворачивали на Большую Спасскую».

Впрочем, вспоминает Галина Николаевна и другие свои детские впечатления, связанные с самой страшной первой блокадной зимой. Стоя в бесконечных многочасовых очередях в магазин «Молокосоюз» на «пятачке», ей приходилось видеть, что на тележках, а потом на санках люди везли большие деревянные ящики, напоминавшие почему-то платяные шкафы.

«Я не могла тогда сообразить, что это самодельные гробы и везут их на кладбище, – вспоминает она. – Потом этих деревянных „шкафов“ уже не стало, покойных завертывали в простыни, а в самую лютую зиму уже никого никуда не везли – не было сил. Но когда в марте засветило солнце и стало теплее, принялись за очистку города. Извлекали огромное количество трупов из квартир, подворотен и даже трансформаторных будок, грузили на машины и везли на разные кладбища, но больше всего на Пискаревку. Было жутко видеть такие горы трупов, причем некоторые умершие были полностью раздеты. Но к весне мы все уже привыкли к смерти».

Сразу же после окончания войны на Пискаревке решили создать грандиозный мемориал. Архитекторы A.B. Васильев и Е.А. Левинсон (им поручили создание проекта художественно-архитектурного ансамбля на Пискаревке) вспоминали: «Получив задание от Архитектурного управления, мы выехали для ознакомления на место. Перед нами встала печальная картина. Братские могилы были неравномерно разбросаны по территории кладбища… Зеленые насаждения не имели никакого плана, на месте бывшего песчаного карьера образовался большой пруд». Начались подготовительные работы, однако помешало «ленинградское дело». О подвиге и трагедии ленинградской блокады приказано молчать. Только в 1955 году началось создание мемориала.

…Официально открытое 9 мая 1960 года Пискаревское мемориальное кладбище стало символом трагедии ленинградской блокады и самым большим в мире кладбищем жертв Второй мировой войны. Однако преданный не так давно гласности факт позволяет посмотреть на Пискаревское кладбище еще с одной стороны: как бы неправдоподобно и фантастично это ни звучало, но в братских могилах Пискаревского мемориала вместе с мирными жителями и воинами-защитниками Ленинграда покоятся, вероятнее всего, и военнопленные германского вермахта.

Неизвестные ранее архивные материалы предоставил автору этой книги исследователь Виктор Кунтарев – председатель Ленинградской комиссии поиска и увековечения памяти защитников Отечества, при Комитете межрегиональной общественной организации ленинградских ветеранов войны и военной службы-однополчан. В ее материалах сохранились выписки из архивных документов, сделанных членами комиссии в 1970–1980-х годах.

По этим данным, именно на Пискаревском кладбище захоронили военнопленных германского вермахта, умерших от ран в госпитале № 2222, находившемся во время войны, с 1941 года по январь 1945 года, в больнице имени Мечникова. «Спецгоспитали» для пленных в системе НКВД появились только в конце 1944 года, а до этого раненых пленных помещали в «спецпалатах» обычных госпиталей и медсанбатов. Госпиталь в больнице имени Мечникова не был исключением.

По воспоминаниям военного хирурга Марии Михайловны Усовой, госпиталь № 2222 занимал павильоны (с 14-го по 21-й) больницы имени Мечникова. «Моей основной работой был прием вновь поступающих с „летучки“ раненых и их обработка, – вспоминала она. – Кроме того, меня назначили главным хирургом отделения в 14-м павильоне на 3-м этаже. В этом павильоне лечили раненых немцев. Немецкого языка я не знала. Среди раненых немцев был филолог, хорошо говорящий по-русски. Я составила фразы, необходимые для общения с немцами, он мне их перевел, я записала их немецкое произношение по-русски… Конечно, произношение мое было неважное, но раненые меня понимали и удивлялись, как русский доктор хорошо говорит на их языке».

Попытка найти документы о точном месте захоронения всех умерших в этом госпитале не увенчалась успехом. По спискам умершие числятся на Пискаревском кладбище, начиная с 1 сентября 1941 года. По предположению бывшего начальника архива Военно-медицинского музея Министерства обороны Ю.В. Волкова, там же захоронены и военнопленные.

Умершие в госпитале № 2222 военнопленные числятся в тех же списках со сквозной нумерацией по журналам учета раненых и больных в госпитальной книге погребений, что и наши воины, похороненные на Пискаревке. Против имен пленных нет пометок, что их захоронили где-то отдельно. И этому есть простое объяснение: в Мечниковской больнице имелся только один, общий, морг – отдельного для пленных не было. В него складывали всех умерших в госпитале, причем без одежды – в простынях. А мертвые, обернутые в простыню, без знаков отличия – одинаковы. На них не написано, кто они – наши или враги. Поэтому, когда трупы грузили на машины и везли на Пискаревку, уже невозможно разобрать – кто тут свой, а кто чужой. Это в большей степени относится к зиме 1941–1942 годов, когда существовало ограничение на все: на бензин, на производство работ по захоронению и т. д.

Война возвращается бумерангом к тем, кто ее начал, и пленные немцы в лагерях и в «спецпалатах» госпиталей в полной мере разделили судьбу жителей блокадного Ленинграда, умирая от ран, голода и истощения.

По обнаруженным архивным данным, с октября 1941 года по январь 1945 года в госпитале № 2222 умерло 47 военнопленных, среди них: четыре финна, один чех, два поляка, один голландец, один испанец и один фламандец. Остальные 37 человек – немцы. Эти сведения с полными выписками умерших в госпитале на все несколько тысяч человек Виктор Кунтарев передал в архив Пискаревского мемориала для занесения в электронный банк данных.

Похороненные на Пискаревке пленные воевали в составе дивизий, осаждали Ленинград. Голландец, испанец и фламандец, представители национальных легионов, также участвовавших в боях под Ленинградом. Все – молодые люди в возрасте от 19 до 35 лет.

Один из тех, кто умер в «спецпалате» госпиталя № 2222 и похоронен на Пискаревке, – 24-летний немецкий летчик, командир экипажа бомбардировщика, Курт Обермейер. Во фронтовом дневнике журналиста Павла Лукницкого есть эпизод о встрече с этим раненым летчиком, сбитым 16 октября 1941 года над Ладогой, когда он бомбил водную «Дорогу жизни». Разговор состоялся в ночь на 18 октября 1941 года в полевом передвижном госпитале в Осиновой Роще. Несмотря на переливание крови, Курт Обермейер не пережил русского плена и первой, самой страшной, блокадной зимы. Виктору Кунтареву по архивным документам Военно-Медицинского музея удалось выяснить, что пленный летчик умер 31 декабря 1941 года в «спецпалате» госпиталя № 2222.

Конечно, полсотни пленных германского вермахта – лишь песчинка среди десятков тысяч жителей и защитников Ленинграда, похороненных на Пискаревке…

Оглавление книги