Книга: Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2

Прогулка от скромного дворца ссыльного поэта к нескромному замку борца против коррупции

Прогулка от скромного дворца ссыльного поэта к нескромному замку борца против коррупции

Шатенэ-Малабри Дом Поэта и салон мадам Рекамье • Парк Со • Городок Бур-ла-Рен

После поэтических воспоминаний о возлюбленной Гюго никто не обязывает нас честно плестись к тому самому месту (в пригородном Антони), где провонявшую реченьку Бьевр навечно уведут во мрак подземелья. Никто… От воспетой классиком деревни Жуи-ан-Жоза или идиллического местечка Бьевр, где разводят нынче клубнику, а некогда жил великий фотограф Надар, никто не помешает нам своевольно повернуть к северо-востоку или к северу и за четверть часа добраться до городка с поэтическим «каштановым» прозвищем Шатенэ-Малабри (Ch?tenay-Malabry, a «шатен» как раз и будет по-французски «каштан», легко запомнить, если у вас жена шатенка). Раньше в этом городке трудились огородники да цветоводы, а теперь кто ж может жить в такой близости к Парижу – все те же труженики метрополиса, да еще и не из бедных. В городочке тихо, рядом парк Волчьей Долины, поблизости парк Со и лес Верьер – в общем, зеленый городок (только не забредайте ненароком в хрущобный район Красного Холма, хотя, думаю, вы уже сыты красным и не забредете).

Старый Шатенэ, понятное дело, толпится вокруг своей построенной в XI–XIII веках церкви Сен-Жермен-л’Оксеруа, где целы красивые капители на колоннах романской архитектуры, да и еще много чего хорошего уцелело. А гулять нам лучше всего по улице Доктора Ле Савурё, которая уходит в гущу парка. Поначалу набредешь в зелени на замок Розерэ XVII века (несколько, правда, расширенный Людовиком XVI, стало быть, уже в XVIII веке), потом улица Доктора незаметно перетечет в улицу Шатобриана и пойдет вдоль долины Валь-д’Ольне, а потом уж вдоль Волчьей Долины, в которой мы и отыщем (ищите дом № 87 по улице Шатобриана) знаменитый Дом Поэта, где целых десять лет жил поэт, публицист и эссеист, занимавшийся политикой, а позднее добившийся разных непыльных должностей, да вдобавок еще возлюбленный самой что ни на есть мадам Рекамье – Рене Шатобриан. В середине XX века благородный доктор Ле Савурё держал здесь нечто вроде дома отдыха для писателей, в котором мирно скончался в 1956 году писатель Леото. А к 1960 году доктор Ле Савурё решил одарить своим имуществом сразу три благородные организации: оставить поместье Фонду Ротшильда, мебель – Институту Пастера, а книги – Обществу друзей Шатобриана. И вот тогда власти департамента Верхней Сены и Общество друзей Шатобриана решились на подвиг – купить все, собрать (и еще дополнить) коллекцию и создать здесь, как пишет автор одного замечательного французского путеводителя (Доминик Дюма), «дом писателя, наподобие того, что существует в Италии в память об Ариосто, в Англии в память о Шекспире и Диккенсе, а в Германии – в память о Гёте». Эта фраза из путеводителя напомнила мне стихи, которые любил цитировать в нашем университетском курсе белорусской литературы доцент Мочульский:

Так или иначе, Волчья Долина в Шатенэ-Малабри, в двух шагах от Парижа, обзавелась Домом Поэта, где сохраняется все-все как было, и даже лучше (то есть дом Шатобриана был расширен, достроен и украшен). Сам Шатобриан очень любил этот дом. Он сам перестроил и достроил купленный им скромный домик, превратив его в истинный дворец, и провел здесь десять счастливых лет. Серьезные историки называют эти годы «второй ссылкой» мятежного Шатобриана. В первый раз он уехал из Парижа в незабываемом 1793 году в Лондон, и сделал это вовремя: его брат и невестка погибли на эшафоте, мать и сестры томились в тюрьме. Но в 1801 году Шатобриан вернулся, был вычеркнут из списка эмигрантов, его начали печатать, он имел успех и был назначен секретарем французского посольства в Риме, совершил замечательное путешествие на Восток. Однако к 1807 году между Шатобрианом и Наполеоном произошло некоторое охлаждение. В каком-то очерке, напечатанном в «Меркюр де Франс», Шатобриан обмолвился, что Тацит переживет Нерона. Наполеон был в ярости: он был уверен, что он, Наполеон, переживет всех неронов и тацитов. Тогда Шатобриан и избрал для себя место ссылки («внутренней эмиграции»), совсем, впрочем, недалеко от Парижа. Шатобриан украсил дом в Волчьей Долине элегантным портиком и насадил в благоухающем травами саду экзотические деревья, которые должны были напоминать ему недавнее странствие. Более того, Шатобриан писал (тайно, конечно) антибонапартистскую брошюру, в которой он и выступил, как говорится, с открытым забралом (уже, впрочем, после изгнания Наполеона, во времена терпимого русского императора, вступившего в Париж). Шатобриан клеймил в брошюре террор Наполеона, который убил герцога Энгиенского (признаем, что Наполеон все же недотягивает до своих полутораметровых русских поклонников вроде Ленина или Сталина, которые и за меньшее убили сотни писателей, а десятки миллионов невинных крестьян сгноили по лагерям). Шатобриан требовал в своей брошюрке возвращения Бурбонов… Это была неслабая брошюра. Реставрация вознаградила Шатобриана с обидным опозданием на несколько месяцев. Впрочем, уже в 1814 году он стал послом в Швеции, пэром Франции, министром, а потом и полномочным посланником в Берлине и, наконец, послом в Лондоне. Не только власти, но и судьба вознаградила темпераментного публициста-поэта: на обеде у знаменитой мадам де Сталь она послала ему прекрасную возлюбленную, умницу и красавицу, «Красавицу из Красавиц». Звали ее Жюльетта Рекамье, и молва о ее красоте, доброте, искусстве общения, даре дружбы, о ее вкусе и образованности давно перешагнула тесные границы Франции. Сам Шатобриан (одним из первых создавший и портрет ее, и миф о ней) рассказывал, что немец Шамиссо, добравшийся с экспедицией Коцебу до Камчатки, увидел там изумительный портрет мадам Рекамье. Куда уж дальше Камчатки! И в заснеженном Санкт-Петербурге государь император и княгиня Нарышкина знали, что ходить даме нужно в белом, как это делает Жюльетта Рекамье…

Мадам Рекамье поселилась в бывшем доме Шатобриана в Волчьей Долине в то время, когда хозяин, в очередной раз поссорившись с правительством, покинул этот дом (мадам Рекамье поселилась у Матьё Монморанси), а вскоре она стала хозяйкой салонов (главный из них был в Л’Абэ-де-Буа), через которые прошли чуть не все, кто добился известности во Франции и в Европе, – и старый Лагарп, и молодой Бальзак, и Гюго, и Меттерних, и Веллингтон, и Гизо, и Бенжамен Констан, и Ламартин, и мадам де Сталь… Но царил в ее салоне именно Шатобриан, там он впервые читал свой шедевр «Замогильные записки». Когда вспыхнула любовь между Шатобрианом и Жюльеттой, ему уже было почти пятьдесят, но он говорил, что она все же смогла изменить его, воспитать. Впрочем, он по-прежнему делал высокую служебную карьеру, и она помогала ему, чем могла.

О хозяйках салонов во Франции написано почти так же много, как о королевских фаворитках. В салонах решались некогда проблемы литературы, искусства, политики и дворцовой жизни. Французские авторы утверждают, что при отсутствии радио и телевидения салоны служили распространению любой информации, вплоть до научной. Служили ли салоны для сбора информации, не знаю. Может, это стало новинкой XX века (ленинградский критик В.И. Соловьев сам выпустил книгу о том, как он в 60-е годы прошлого века «держал салон» в Питере, а отчеты о его деятельности относил «куда надо»). Но на дворе уже XXI век, так что, может, салон – это попросту то самое, что ныне пренебрежительно называют тусовкой…

Мадам Рекамье перевидала всех и знала всех в Париже и в провинции, дружила с братьями Наполеона Бонапарта и другими членами его семьи (сам он отчего-то утверждал, что даже не был в нее влюблен, но это вовсе не говорит в его пользу), она всегда оказывалась в нужную минуту в нужном месте. Возьмем, к примеру, любой грустный или веселый день французской истории. Хоронят, скажем, бывшую императрицу Жозефину, которая простудилась, гуляя по парку с русским императором. Дочь Жозефины королева Гортензия воздержалась от поездки на похороны, так как она ублажала в тот вечер (и вероятно, назавтра тоже) того же самого императора перед его отъездом из Франции. Так вот, кто же присутствовал на этом решающем, победоносно-похоронном императорском рандеву? Все те же – мадам Рекамье (близкая подруга Гортензии) и мадам де Сталь, две из трех главных граций эпохи Консульства и Первой империи. Только две, потому что третью только что зарыли в сырую весеннюю землю…

А жила тогда Жюльетта все в том же бывшем шатобриановском доме, что и ныне красуется на улице Шатобриана. Во дворце под сенью экзотических деревьев. Нет, что ни говори, в Волчьей Долине все дышит историей и литературой. Да и вокруг Долины тоже. Мало того, что здесь родился Вольтер и наезжал сюда иногда навестить родителей, живали здесь и Жорж Занд, и Сюлли-Прюдом, и Эжен Сю, и Тэн… Но на пишущих свет не сошелся: в доме № 124 жил Белый Орел, сын самого Наполеона и Марии Валевской. В него была влюблена прославленная трагедийная актриса Рашель и посещала его не раз и не два…

В целой Франции, некогда щедро предоставлявшей убежище самым разнообразным эмигрантам и беженцам, в частности и на мирном Французском Острове, можно набрести и на менее романтические следы, чем те, о которых я бегло упомянул выше. В том же идиллическом, каштановом Шатенэ-Малабри жил до самого 1917 года эмигрант из России по фамилии Дридзо. Во Франции он еще носил свою настоящую фамилию и был известен как активный профсоюзный деятель. Он возглавлял на Французском Острове профсоюз шляпников и фуражечников, но, когда в России произошла революция, он ринулся туда, в гущу событий, украсил себя псевдонимом Лозовский (по имени притока Днепра, речки Лозовой, близ которой он появился на свет) и вскоре возглавил в Москве международную профсоюзную организацию (Профинтерн). Организация была такого же саботажно-разведывательного типа, как Коминтерн, но Соломон Абрамович Дридзо (он же Александр Лозовский) бессменно и усердно руководил ее агентами целых 16 лет, до 1937 года, но и в 1937 году он не был расстрелян, еще возглавлял «Совинформбюро» и был зам-министра иностранных дел в войну и даже после войны, но в последнюю сталинскую облаву, в конце сороковых, в 1949 (в связи с его расовой неполноценностью), был арестован, а расстрелян был только в 1952 году, но к этому времени в Шатенэ-Малабри его все уже успели забыть, даже активисты шляпно-фуражечного дела…

От места «второй ссылки» Шатобриана Шатенэ-Малабри до Парижа рукой подать (нынче сюда метро ходит), но грех нам спешить с возвращением из зеленого рая в суету Города-Светоча, не посетив Со (Sceaux), что совсем по соседству, – вот он и парк Со, уже начался…

Со – место замечательное, а в книге об Иль-де-Франс нам его никак нельзя ни обойти, ни на метро объехать, потому что в тамошнем замке размещается самый что ни на есть Музей Иль-де-Франс. Да и замок (во всяком случае, его история) заслуживает внимания. С замка, собственно, настоящая история Со и начинается, с 1670 года, хотя название деревушки впервые попадается еще в самом начале XII века. Замок здешний затеял строить сам Кольбер, купивший здесь к тому времени два поместья XV века. Тот самый Кольбер, что упрекал беднягу Фуке в пристрастии к излишествам, к непомерным тратам, что сгубил Фуке, занял его место, – и вот: десяти лет не прошло, как он призвал самых знаменитых мастеров – и Клода Перро, и Ле Нотра, и Жирардона, и Куазевокса, и того же Ле Брена – и повелел им строить тут замок с размахом и со всеми возможными излишествами. Такая вот забывчивость. Но она, вероятно, от века свойственна людям, и никуда от нее не деться. Ну кто нынче помнит в России, что Б.Н. Ельцин совсем недавно еще начинал как борец с привилегиями? Все забыли, а многие уж и фамилию такую не помнят – Ельцин: Горбачев вот был, помним, совершал ошибки, со спиртным боролся, а потом вроде и не было никого. И ошибок давно нет больше…

Архитектор Клод Перро построил тут роскошный замок для Кольбера, а Ле Брен с Жирардоном украсили здешнюю часовню, Ле Нотр разбил сад, и в нем Перро построил вдобавок Павильон Авроры. В 1677 году Кольбер принимал тут Людовика XIV (всего через 16 лет после трагического приема, устроенного Фуке в Во-ле-Виконте, а ведь еще и Фуке жив был в 1677-м, маялся, бедняга, в крепости). Замок Со остался после смерти Кольбера его сыну, а в 1699 году перешел к герцогу дю Мену, законно признанному Людовиком XIV его внебрачному сыну от мадам де Монтеспан, любимому воспитаннику мадам де Ментенон, последней (хотя и тайной) супруги Людовика Великого. Воспитанник и правда был мальчик тихий, сидел и мирно занимался любимым делом – переводил книжки с латыни на французский. Только вот супруга ему попалась неуемного темперамента, из рода Конде: мало того, что устраивала вечные «праздники в Со» (об этом даже Бальзак писал позднее), она еще замыслила какой-то заговор против регента, и это, конечно, кончилось худо, так что замком стал владеть герцог Пантьевр, сын графа Тулузского (который, кстати, тоже был внебрачным сыном Людовика XIV от той же мадам). Этот герцог Тулузский уже прибрал к рукам и Рамбуйе, и Ане. Новый хозяин приблизил к своему двору баснописца Флориана, который здесь и похоронен (земляки и коллеги-провансальцы чтут здесь его память, устраивая регулярные чтения). Если б не эти интриги герцогини дю Мен, то культурная жизнь в Со и дальше приносила бы обильные плоды. В 1685 году Мансар построил в парке элегантное здание оранжереи, и в нем еще при сыне Кольбера ставили (в присутствии короля и маркизы де Монтеспан) «Идиллию Со», сочиненную Люлли и Расином, а в эпоху герцогини дю Мен играли здесь «Задига» Вольтера. Оранжерея эта существует и ныне, она прекрасно отреставрирована, и в ней Музей Иль-де-Франс проводит всякие очень серьезные конференции.

ПЕЙЗАЖ ШАТЕНЭ-МАЛАБРИ

Уже в 1735 году началось в Со весьма серьезное производство керамических изделий. На здешней фаянсовой мануфактуре уже тогда было занято 90 рабочих (чуть не каждый десятый житель местечка). Позднее производство переместилось в Бур-ла-Рен и существовало там долго. Но для прекрасного замка Со и для его парка наступили тяжелые времена. В эпоху Директории замок был продан, разобран, да и парк сведен на нет. Герцог Тревизский построил новый замок, якобы в стиле Людовика XIII, и вот уж только в XX веке департамент Верхней Сены занялся парком и тем, что осталось от замков.

Ну а что же там все-таки осталось? Остались решетка, скульптурные группы Куазевокса у входа, остались конюшни, павильон Гановра, построенный в 1757 году, ну и, конечно, новый замок, в котором разместилось чуть не полсотни залов Музея Французского Острова, Иль-де-Франс. Залы эти отражают наследие различных районов (уездов) и городов Иль-де-Франс, а в архиве музея собрана обширная документация по Французскому Острову, не говоря уж о коллекции произведений искусства, которая растет год от года.

Ну и конечно, был восстановлен знаменитый парк Ле Нотра. Парк распланирован с учетом рельефа, главная ось его проходит от замкового Двора Почета через партеры и Зеленый Ковер лужайки, пересекаясь с перпендикулярной осью, которая ведет от водопада и Аллеи Герцогини к Восьмиугольнику. Сохранилась еще старинная система акведуков между Ольне и Плесси-Пике.

В Павильоне Авроры можно еще любоваться росписями Ле Брена, а севернее замка – группами скульптур. Шумят Большие каскады, журчит вода в Большом канале, Гановрский павильон вспоминает «балы узников Революции», Терраса Индеек демонстрирует окружающие красоты.

Утешительно, что, выйдя за ограду парка в Со, ты не попадаешь в безобразные кварталы хрущоб, а неторопливо шествуешь по какой-нибудь авеню Ле Нотра мимо роскошных вилл, где живут «более равные». Те, кого мало интересует людское «равенство и братство», могут блаженно дойти до устроенного некогда энергичной герцогиней дю Мен зверинца. Иные из его былых обитателей захоронены в парке под надгробьями с трогательными надписями, вроде «Здесь лежит Мурламэн, лучший из зверей». Революция, конечно, разделалась со зверинцем в меру присущих ей зверских инстинктов, но зато позднее здесь проходили танцы, подробно описанные Бальзаком в рассказе «Бал в Со». В начале Лицейской улицы поклонники Эктора Гимара (я из их числа) могут полюбоваться построенным им Белым шале. А улица Удан приведет любителей кладбищ (я из их числа тоже) на местный некрополь, где рядом со знаменитыми Пьером и Мари Кюри похоронены их дочка Ирен и ее муж Фредерик Жолио-Кюри. Фредерик Жолио-Кюри был ученый-атомщик, так что для увеличения своего научного престижа он добавил к своей фамилии фамилию великого тестя. Вдобавок он был активистом компартии и очень был озабочен тем, как бы ему передать все французские атомные секреты товарищам из Москвы. Его полные пролетарского энтузиазма письма на этот предмет ныне преданы гласности историком К. Бартошеком, а изданные в Москве мемуары генерала КГБ Судоплатова подтверждают, что хлопоты этого верного сына Франции (он возглавлял во Франции Комиссию по атомной энергии) увенчались успехом и секреты дошли куда нужно…

Уже упомянутый нами в связи с керамикой соседний с Со городок Бур-ла-Рен сохранял керамические мастерские до самого XIX века. Кроме того, милый этот городок любили за его покой, тишину и незначительную удаленность от Парижа очень многие французские литераторы, среди которых можно назвать Лафонтена, Вольтера, Пеги, Леона Блуа, Марселину Деборд-Вальмор… Впрочем, ни один из названных здесь авторов не сочинил настоящего бестселлера. Однако жил в Бур-ла-Рене русский сочинитель, тайный автор-компилятор знаменитейшего бестселлера XX века. Его звали Матвей Головинский. Произведение, которое он скомпилировал и переписал из чужих художественных и публицистических французских сочинений, называлось «Протоколы сионских мудрецов». Оно было создано по заданию начальника парижского отделения русской тайной полиции П.И. Рачковского давным-давно, но настоящая слава лучшего антисемитского шедевра планеты пришла к нему только в 1920 году. Как и многие великие авторы, Головинский не дожил до этих дней славы (и последующего разоблачения его плагиата, нисколько, впрочем, не уменьшившего популярности этого «полезного» произведения) – он умер буквально за несколько недель до возрождения и взлета своего литературного детища (до публикации в лондонской «Таймс» его перевода). В последние, более или менее сытые годы своей жизни (1917–1920) Головинский (как и многие другие тайные агенты полиции, чьи досье, увы, «случайно» сгорели) объявил себя ярым большевиком-медиком и усердно работал над созданием санитарной службы Красной армии, Института физкультуры, пионерской организации и еще бог знает чего, о чем не только мирный Бур-ла-Рен, но и мятежный Петербург уже давно позабыли. Работал он не один – в компании Троцкого, Зиновьева, Каменева, Семашко, Свердлова и других ленинцев. И похоже, что этот профессиональный агент тайной полиции и автор главного антисемитского труда XX века им всем понравился. Во всяком случае, он без труда вписался в эту компанию…

Оглавление книги