Книга: Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2
От Монфор-ль’Амори до Рамбуйе
От Монфор-ль’Амори до Рамбуйе
Монфор-ль’Амори Ле-Менюль • Поншартрен • Рамбуйе • Клерфонтен-ан-Ивлин
Очаровательный городок Монфор-ль’Амори (Montfort-l’Amaury), что лежит в полсотне километров к западу от Парижа, обожали композитор Равель, написавший там свои лучшие произведения, и романтик Виктор Гюго, в чьих стихах можно без труда опознать здешние пейзажи:
Развалины грозного замка XI века и восьмигранная краснокирпично-белокаменная башня Анны Бретонской (сооруженная уже в конце XV века) и сегодня царят над романтическим городком (а может, это деревня – всего-то тысячи две-три жителей), который зовется Монфор-ль’Амори, однако чтобы представить себе гром сражений, пламя и погибель в умилительной красоте здешнего пейзажа, на улочках, петляющих вниз по склону от старинной церкви Святого Петра, – для этого надо иметь воображение Виктора Гюго. Но вот разделить восхищение, которое вызывала здешняя деревушка у этого знаменитого поклонника французского Средневековья, – разделить это восхищение, наверное, и нынче сможет всякий, кто сюда доберется.
Ценитель старого искусства остановится в центре городка на площади, чтоб разглядеть то, что осталось от церкви, построенной на деньги Анны Бретонской ее вторым мужем, королем Людовиком XII: прекрасные скульптурные фигуры Андре де Фуа и его супруги Катрин де Буше, оригинальной формы химеры, а, главное, справа в интерьере – удивительные по цвету ренессансные витражи, представляющие драматические сцены Ветхого и Нового Завета (в том числе Распятие и Снятие с Креста).
Гербы Анны Бретонской и Андре де Фуа в интерьере напоминают о бурном прошлом этой умилительно-красивой деревеньки-городка, и нам не избежать рассказа о некоторых из здешних событий, имевших, впрочем, отнюдь не узко-локальное значение.
БАШНЯ АННЫ БРЕТОНСКОЙ
В Средние века городком этим, лежавшим на пути из Шартра в Париж, и неприступной его крепостью владели французские короли, а позднее – феодалы, которым удалось от королевской опеки освободиться и даже взять под свою руку Удан, Гамбэ, Эпернон и Рошфор. Среди них самый заметный след в истории оставил Симон де Монфор (Симон IV, по матери он происходил из английских Лестеров), возглавивший в 1208 году крестовый поход против альбигойской (название идет от города Альби) или катарской (название, идущее от слова «чистый») ереси, прошедший с огнем и мечом до Лангедока, сея смерть, насаждая власть и обычаи Французского Острова. Завоевав земли графа Тулузского, де Монфор там и погиб, отстаивая свою окситанскую добычу. Сын его Амори, не выдержав натиска непокорных, передал заботу о них французскому королю. Другой сын (его называли Симон V) возглавил бунт баронов против английского короля Генриха III и стал основателем палаты общин. Позднее одна из юных монфорских графинь вышла замуж за герцога Бретонского, и Монфор перешел в его герцогство (это было в 1312 году). В дальнейшем судьба Монфора решалась уже на более высоком уровне, на уровне герцогства Бретань, и, как вы убедитесь, решалась весьма энергично. В 1488 году умер бретонский герцог Франциск II, и наследницей стала его дочь Анна Бретонская. Была она в свои одиннадцать лет, если верить источникам, маленькая, худенькая и вдобавок слегка хроменькая. Зато отличалась живостью характера, грацией, знала латынь и греческий, интересовалась литературой и искусствами. Если учесть при этом оставленное ей в наследство герцогство, то легко будет догадаться, что от женихов у малютки не было отбою. Поначалу она выбрала в женихи Максимилиана Австрийского, будущего императора. Они даже обвенчались (заочно, через специально командированных невестой и женихом уполномоченных, – это было в обычае), но тут возникли большие осложнения. Французский король Карл VIII, фиктивно уже состоявший в браке с дочерью этого самого Максимилиана, решил, что он сам женится на Аннушке-наследнице и приберет к рукам Бретань. В августе 1491 года он осадил город Ренн, довел осажденных до полного изнурения, и голодающие горожане умолили юную герцогиню пойти навстречу пожеланиям жениха-противника. Хотя, как сообщают очевидцы, был он нескладен, коротконог, губаст, белоглаз и вдобавок тугодум, манеры у него были вполне роскошные, и юной невесте он сумел понравиться, так что они здесь же, в Ренне, и обручились. Прежние их обязательства удалось им с помощью римского престола предать забвению, и в декабре 1491 года они сыграли свадьбу на Луаре. Бретань (с Монфором заодно) перешла к Франции, сохранив себе, впрочем, кое-какие местные права и привилегии. Людям торопливым, видимо, не терпится завершить эту семейную историю, но нам из райского Монфор-ль’Амори уходить не хочется, а потому расскажем подробнее о дальнейшем развитии землевладения. Первый брак Анны оказался счастливым, но не слишком долгим: супруг Карл VIII прожил в браке лишь семь лет и умер на 29-м году своей цветущей жизни (спешил на какой-то праздник в неблагоустроенном Амбуазе и стукнулся головой о притолоку). Его кузен и наследник Людовик XII (по прозвищу Отец Народа) немедленно расторг свой прежний брак с дочкой Людовика XI Жанной Валуа и выразил намерение сочетаться новым браком со вдовой своего кузена Анной Бретонской, дабы герцогство ее не досталось чужим людям. Намерение это он осуществил в 1499 году, но пятнадцать лет спустя бедная Анна отправилась вослед первому мужу, так и не произведя на свет ни в одном из браков наследника мужеского пола. В еще остававшийся ему год жизни вдовый Отец Народа успел жениться на совсем молоденькой Марии Английской, но наследника породить так и не успел. Вот и пришлось, похоронив его в 1515 году, выдать дочку Анны Бретонской Клавдию (или Клод) Французскую (ставшую владелицей Бретани) за наследника французского трона Франциска Ангулемского, в результате чего она стала (в том же 1515-м) французской королевой, а Бретань (и с нею Монфор) осталась во Франции… Хлопот, как видите, полон рот, но даже и не побывав в чудной приморской Бретани, которую обожал не один Бальмонт, но и прочие люди со вкусом, а просто стоя тут, в прелестном городке Монфоре, можно, перефразируя короля-гугенота, сказать, что и Монфор стоит еще одной женитьбы (тем более когда невесты такие молоденькие и начитанные)…
Выйдя из церкви Святого Петра и свернув вправо, всякий, кто, подобно мне самому, любит гулять по кладбищам, может по улице Амори очень скоро дойти до роскошных (XV века) ворот здешнего кладбища. Оригинальной его особенностью являются окружающие его старинные (XVI и XVII веков) галереи с часовнями. Сюда переносили бренные останки старожилов, когда появлялась нужда расчистить место для вновь прибывших.
От старинных оборонительных сооружений Монфора (разобранных еще в XIV веке недружественными англичанами) осталось, в сущности, не так уж много. Сохранился кусок стены у ворот Бардуль (XVI век) и еще кое-что по мелочи. Сохранились зато старинные дома на улицах Ла-Трей и Пето-де-Молет. В одном из таких домов XVI века (дом № 9 на улице Ла-Трей) жил Виктор Гюго, посвятивший некоторые свои произведения Монфору (в этом доме живали, впрочем, и другие поэты, в том числе де Эредиа). У подножия здешнего холма стоит странный, несколько «китчевый» дом – «Бельведер», забитый какими-то игрушками, автоматами и безделушками, покрытый смешными росписями. Это здесь с 1921 года до самой своей смерти (в 1937-м) жил (и сам покрывал этот дом росписями) композитор Морис Равель. Здесь он создал все свои лучшие произведения (в том числе и «Болеро», о котором французская пресса время от времени сообщает, что это наиболее часто исполняемый во Франции и за рубежом шедевр французской музыки; для самых взыскательных меломанов сообщают обычно и баснословную сумму гонораров, которые перечисляются на счет наследников композитора). Дом «Бельведер» превращен в музей, и любители Равеля говорят, что музей этот помогает им проникнуть в загадочный внутренний мир композитора…
Зеленые окрестности городка точно созданы для неспешных прогулок. У восточной окраины на берегу пруда стоит не слишком старый (ему всего лет 200) замок де Груссэ, стилизованный под английский замок XVIII века. А еще километрах в трех к юго-востоку от городка Монфора, в живописной долине речки Гюйон, стоит настоящий ренессансный замок, построенный в 1530 году, – с медальонами на фасаде, с порфировыми раковинами в бассейне посреди двора, да еще вдобавок с решеткой из королевского замка Сент-Юбер, что близ Рамбуйе. Место это называется Ле-Менюль (Les Mesnuls). Продлив нашу прогулку к востоку от замка, мы вскоре попадем в деревушку Сен-Реми-л’Оноре (Saint-R?my-l’Honor?), где сохранилась прекрасная церковь (XIII–XVII вв.), в интерьере которой ценитель скульптуры обнаружит Богоматерь XIV века и резной деревянный триптих XVII века с изображением «Тайной вечери». Еще два замка XVII века любитель старины может увидеть в недалеких отсюда Трамбле-сюр-Модр (le Tremblay-sur-Mauldre) и Поншартрене (Pontchartrain). Одна из живописных долин Модра (неподалеку от Трамбле-сюр-Модр) выводит к очаровательной старинной деревушке Эланкур (Elancourt) с ее церковью XII века, романского стиля колокольней и красивой готической часовней при былом сиротском доме. В августе 1934 года в деревушке этой отдыхала с сыном Марина Цветаева и с восторгом сообщала в письме А. Тесковой, что это «настоящая деревня, – редкому дому меньше 200 лет и возле каждого прудок с утками». После этого сообщения пропущено восемь строк (неизвестно, что тут выбросили пугливые издатели), но дальше идет сообщение, что часть мебели Цветаевой дали местные жители: «местные русские – муж и жена – цветоводы». Цветаева с сыном поселились в верхней части деревни – «на холму». На отдыхе Цветаеву навестила ее подруга Анна Ильинична Андреева, а для чтения она взяла с собой любимую книгу – «Кристин, дочь Лавранса» Сигрид Унсет (читала ее уже в пятый раз). Может, в пропущенной части письма объяснялось, откуда взялись деньги на дачу (муж Цветаевой Сергей Яковлевич тогда начал уже получать скромное жалованье как тайный агент НКВД)…
Километрах в восьми от Эланкура и стоит упомянутый выше замок Поншартрен, построенный в XVIII веке для знатной семьи, близкой ко двору Людовика XV и Людовика XVI. В замке этом любила собираться французская элита, и бывал, в частности, высоко оценивший гостеприимство хозяев знаменитый Сен-Симон (тот самый, что «перепахал» Чернышевского, который, в свою очередь, «перепахал» Ленина, по собственному признанию Ильича). Во второй половине XIX века замок этот купила знаменитая авантюристка, которая называла себя маркизой де Пайва. Теофиль Готье сообщает, что эта знаменитая дама родилась в Москве в результате внебрачной связи великого князя Константина Павловича и некоей таинственной красавицы еврейки. В Москве она еще не была маркизой и звалась попросту Терезой Лахман. Вполне вероятно, что она сама и придумала романтическую легенду о своем происхождении. Более точно установлено, что она вышла замуж в Москве за француза-портного Антуана Виллуанга, бросив которого перебралась в Париж, где и пустилась во все тяжкие. Сняв особняк в Париже, она начала строить себе дворец на Елисейских Полях (дом № 25), купила замок и принимала у себя «весь Париж». Самые знаменитые люди Парижа (в том числе братья Гонкуры) ездили к ней в гости, несмотря на ее темное происхождение, ели икру ложками, а потом писали о ее богатстве (происхождение которого не слишком понятно) и безвкусной роскоши ее дворца. В 1877 году она была выслана из Франции. В Дамском музее парижского пригорода Нёйи-сюр-Сен выставлена для обозрения кровать маркизы де Пайва, глядя на которую всякий посетитель может вообразить себе все, на что способна его фантазия. Что до братьев Гонкуров, которые видели некогда эту кровать еще в спальной у маркизы, то их воображение в первую очередь взволновали два сейфа, стоявшие в изголовье кровати, о чем братья и поведали в своих знаменитых мемуарах:
«Самое любопытное во всем особняке маркизы де Пайва… это два сейфа, стоящие в изголовье ее кровати. Она спит между ними… ее золото, бриллианты, изумруды, жемчуга стерегут справа и слева ее покой, сны, а может, также и кошмары».
Название поселка (Поншартрен) может показаться знакомым американцу из Детройта, и это будет лишь свидетельством американской наблюдательности: именно такое название носит один из отелей Детройта, и совпадение это вовсе не является случайным. Один из былых хозяев замка, Луи II Поншартрен, министр Людовика XIV, в 1707 году оказал денежную помощь североамериканскому джентльмену, которого звали Ла Мот-Кадиллак, в результате чего последний смог отстоять речку Детройт от английских притязаний. Так что патриотически настроенные парижане, которых судьба забросит в эту североамериканскую автомобильную столицу (былой «форт Поншартрен»), вполне смогут совершить паломничество в бар знаменитого отеля (подобно тому, как патриотически настроенные бретонцы, живущие в Париже, совершали некогда паломничество в недалекий Монфор-ль’Амори – в память о малютке Анне Бретонской).
Прогулка по долине речки Модр (la Mauldre) сулит нам открытие еще нескольких памятников старинной архитектуры – скажем, в деревнях Нёфль-ле-Шато (Neauphle-le-Ch?teau) и Ла-Кё-лез-Ивлин (La-Queue-les-Yvelines). В первой из названных деревень отбывал свою «непыльную» ссылку кровожадный иранский лидер аятолла Хомейни, высланный шахом из Ирана и нашедший приют в этом живописном уголке Французского Острова. В 1979 году бородатый гость деревни ринулся в Иран, чтоб захватить власть, а еще через несколько лет обитатели деревни уже могли созерцать на экранах своих телевизоров кровавые террористические акты, которые учинили в Париже посланцы их бывшего соседа. Старый фанатик, как мог, отплатил французам за гостеприимство… Французы еще, быть может, помнят о невинно пролитой крови небогатых покупателей магазина «Тати», что на улице Ренн, и об отпущенном домой безнаказанным молодом террористе из иранского посольства…
Впрочем, близость знаменитого леса Рамбуйе, у северной окраины которого и стоит Монфор-ль’Амори, давно уже зовет нас под сень дерев, на его авеню и аллеи. Тем более что и в лесу этом попадаются живописные деревушки, старинные охотничьи дворцы и замки (скажем, замок Блюш, Bluche, или замок Бель-Эр, Bel-Air). Это не случайно. Еще и в далекие времена люди со вкусом (и с деньгами) нередко предпочитали жить на чистом воздухе, в лесной тишине, а в недалекий Париж ездить по необходимости, как сказал поэт, «по делам или так – погулять». И надо отметить, за истекшие столетия вкусы не сильно изменились. Конечно, редко кто может отгрохать себе сейчас замок в казенном лесу, но множество парижан поселилось в этих прелестных лесных деревушках, от которых теперь до Парижа меньше часа езды. Парижане скупили крестьянские дома (и со вкусом их реставрировали) или построили новые виллы, так что путешествие наше через лес не всегда будет вовсе уж «диким». По дороге на юг нам будут попадаться знаменитые пруды, лесные деревушки, остатки каких-то очень старых строений, свидетельствующих о том, что и короли не пренебрегали природой и чистым воздухом.
Следуя мимо так называемых Голландских (изначально, видимо, они были Орлеанскими) прудов, лесного массива Сен-Леже, леса Поммерэ, звериного заказника и Анженских скал (всего здесь 20 000 гектаров лесного массива), мы доберемся до южной оконечности леса Рамбуйе, так что наше путешествие через лес, увы, не покажется слишком долгим, однако оно не способно исчерпать все здешние красоты природы и архитектуры, да мы и не намерены вас отпускать на отдых, ибо в заключение этой части путешествия мы доберемся до лесного массива Ивлин и въедем в знаменитый городок Рамбуйе (Rambouillet).
Рамбуйе знаменит своим замком и парком, а в последние четыре-пять веков – визитами его «высоких» и даже «высочайших» гостей (от покровителя искусств и литературы короля Франциска I до «автора» книги о целине Л.И. Брежнева). Укрепленный замок на «королевской дороге», ведущей в Шартр, был построен здесь в конце XIV века. В эпоху Столетней войны замок был трижды осажден и переходил из рук в руки. 31 марта 1547 года в замке умер великий король, меценат и воин Франциск I. Здесь отсиживались во времена Лиги Екатерина Медичи и король Генрих III. В начале XVII века король Людовик XIII дал владельцу замка Карлу д’Анженну титул маркиза. Семья д’Анженн владела замком Рамбуйе почти три столетия. Последняя маркиза д’Анженн оборудовала мраморный зал для приемов. Сама маркиза и ее дочь Жюли д’Анженн славились своими приемами, на которых принято было вести умные разговоры и терпеливо слушать авторов, читавших свои новые произведения. Так что Рамбуйе прослыл в ту пору очагом культуры.
На исходе XVII века замком недолгое время владел Флерио д’Арменонвиль, успевший, однако, устроить партеры французского парка перед замком и прорыть канал. В 1705 году замок был куплен сыном короля Людовика XIV от мадам де Монтеспан графом Тулузским (сыном, прижитым вне брака, но позднее «узаконенным»). Граф расширил замок, чтобы принимать в нем короля и весь двор, приезжавших для охоты в парке и в лесу Рамбуйе. Башни, построенные графом на углах былой крепости, смягчили ее очертания, и вообще отныне Рамбуйе наилучшим образом служил отдыху, охоте и удовольствиям. В новом украшении дворца сказался и вкус очаровательной графини Тулузской, урожденной Марии-Виктории-Софии де Ноай. Граф Тулузский отстроил шесть залов нынешних «апартаментов Ассамблеи». В них – роскошные гобелены, один из самых больших во Франции обюссонских ковров, мебель по рисункам Юбера Робера, резьба по дереву… Короли Людовик XV и Людовик XVI обожали этот дворец, лес и здешнюю охоту. Замок уже принадлежал в ту эпоху дочери графа Тулузского и ее супругу герцогу Пантьевру. Невестка герцога принцесса Ламбаль пыталась привить хозяину замка новые вкусы и угодить своей подружке Марии-Антуанетте. Вот тогда-то и был разбит возле замка английский сад с речушкой (все как «в натуре»), построены грот Влюбленных, павильон Ракушек, Эрмитаж. Позднее были сооружены для королевы овчарня и молочная ферма. Но легко догадаться, что и гроты, и павильоны, и фермы были верхом элегантности и не только отражали последний крик тогдашней (XVIII век, вершина Старого режима) моды, но и давали ей фору. Ну, скажем, на молочной ферме был грот, где обнаженная беломраморная (а мрамор был повсюду, даже в павильоне, где ракушки и перламутр) нимфа, выйдя из воды, опиралась на спину беломраморной козы Амальтеи (той самой, что вскормила Зевса, или, если угодно, Юпитера). Совершенно уникальным сооружением является заказанный невесткой герцога Пантьевра, принцессой Ламбаль, павильон Ракушек. Снаружи – обычный павильон с соломенной крышей (chaumi?re), но внутри… Сочетанием сотен (специально с разных морских и речных берегов Франции доставленных) разных оттенков раковин, мрамора, перламутра, жемчужин и игрой света преображенные стены этого воздушного павильона более, чем все иные строения вполне женственного замка Рамбуйе, свидетельствуют о торжестве женского вкуса и влияния (вот он где торжествовал, истинный «феминизм»). Но в нежном серебристо-голубом мерцании этой игрушечной ротонды неизбежно приходит на память всплеск массового (может, и всенародного) садизма, который рождает не только любая Великая революция, но даже и какая-нибудь вполне локальная Коммуна, вроде Парижской. Прекрасная женщина принцесса де Ламбаль была в дни Революции растерзана толпой. Потом какой-то затейник-якобинец, по профессии мирный парикмахер, тщательно завил ее оторванную голову, накрасил ей мертвые щеки, и тогда голову, насаженную на пику, поднесли к окошку тюрьмы, где томилась в ожидании расправы другая, гнусно оклеветанная, разлученная с сыном и мужем, прекрасная молодая женщина – королева Мария-Антуанетта… И подумайте, разве не странно, что в демократической Франции (где, впрочем, чуть не всякий народный избранник тайно воображает себя монархом) регулярно и шумно, под надоедный треск искусственной пальбы (безвкусной имитации смертоубийства) официально (и разорительно) празднуют годовщины революционного разгула?
Не только судьба принцессы Ламбаль, но и злосчастная судьба ее тестя, герцога Пантьевра, невольно вспоминается на прогулке по аллеям парка Рамбуйе и по залам дворца. Герцог Пантьевр был единственным сыном графа Тулузского и внуком «короля-солнца» Людовика XIV. Это был печальный и не слишком счастливый человек, у которого было много дворцов, поместий, высочайших званий и наград. Как ни поразительно, из всех своих званий герцог превыше всего ценил привязавшуюся к нему кличку Принц Бедноты. Вот как пишет о нем французский историк Андре Кастело:
«Герцог де Пантьевр… был, без сомнения, самым популярным среди французской бедноты человеком. Он тратил огромную часть своих доходов на добрые дела. Однако он не ограничивался тем, что просто давал деньги беднякам: он занимался их нуждами, открывал благотворительные мастерские, строил приюты, открывал больницы. Этот внук «короля-солнца» даже испытывал признательность к ним за то, что они позволяют ему испытать радость при совершении доброго дела. «Благодарю вас», – говорил он каждый раз, подавая милостыню».
В семейной жизни на долю герцога выпало немало горя. Жена умерла в последних родах, из семи детей умерли пятеро. Тогда-то стареющий герцог и решил женить единственного сына, чтобы разгульный его сын остепенился, чтобы детские голоса зазвучали под сводами замков и дворцов (их было у герцога несколько – один из них стоит в парижском районе Пасси возле дома, что снимал Бальзак; во дворце этом, где позднее разместилась клиника для душевнобольных, если помните, умер Мопассан).
ЗАМОК РАМБУЙЕ – ОДНА ИЗ НАЧАЛЬСТВЕННЫХ «ГОСДАЧ» В РЕСПУБЛИКЕ РАВЕНСТВА И БРАТСТВА.
Фото Б. Гесселя
Невесту своему сыну герцог подобрал из Пьемонта – юную, прелестную племянницу короля. Звали ее Мария-Тереза де Савуа-Кариньян. Полная надежд, двинулась она навстречу судьбе, стала принцессой де Ламбаль, но счастья в браке не обрела. Разгульный сынок герцога сделал ее женщиной и, вероятно, даже успел ей передать дурную болезнь, но вскоре заскучал, пустился во все тяжкие (благодаря графоманскому служебному усердию французской полиции вся деятельность тогдашних куртизанок и их гуляк-клиентов историкам ведома досконально), даже воровал для девок из Маре кое-что из жениного приданого, так что в браке не прожил и года – умер в страшных муках в Лувесьенском дворце герцога. Остались у герцога две девочки – дочка Мария-Аделаида и невестка-вдова Мария-Тереза, вдова, не познавшая ни настоящего брака, ни материнства. Вскоре дочка герцога, единственная подружка вдовы-невестки, вышла замуж за герцога Орлеанского, будущего Филиппа-Эгалите, и родила для Франции будущего короля-гражданина Луи-Филиппа. А невестка старого герцога и вовсе заскучала в одиночестве, без единой подружки, и скучала до самой весны 1770 года, пока не встретила подругу, которую полюбила всей душой, – юную супругу наследника Марию-Антуанетту. У них было много общего: и неприятие французского, иноземного двора, и разочарование в браке, и живость характера, и любовь к играм и невинным развлечениям. Наследник (будущий Людовик XVI) был простодушный обжора, который любил только охоту и слесарные поделки: то он с напильником за верстаком, то за обеденным столом, то на охоте. А наевшись с вечера, он немедленно засыпал на брачном ложе, предоставляя юной супруге лелеять свое девство добрых семь лет: какой-то у него был малый дефект, мешавший ему предаваться греху, а устранить этот дефект он собирался семь лет. Вот и приходилось юной жене наследника придумывать с подружками вполне невинные (но весьма дорогостоящие) развлечения – балы, праздники, фейерверки… Став по смерти тестя королевой, Мария-Антуанетта получила от мужа Трианон и завела там свой собственный изящный двор, где пахло цветами, а не мочой, как в перенаселенном большом Версале. И лучшая подруга Мария-Тереза была всегда с ней (у нее даже чин был – суперинтендентша, правительница двора королевы)… Конечно, завистливые придворные дамы, не попавшие в узкий круг королевы, утверждали, что королеву и ее лучшую подругу соединяет нечто большее, чем просто дружба, но то была, скорей всего, клевета. А на королеву клеветали к тому времени все кому не лень, и это уже был признак надвигающейся революции: подрывая власть, метили в самое запретное и уязвимое – в «жену Цезаря» (русские отметят, что и здесь предреволюционная Россия не придумала ничего нового). Потом грянула беда. Несчастная королева томилась в тюрьме, ожидая расправы. Мария-Тереза была в эмиграции. И вот, движимая любовью, чувством долга, напрасными угрызениями совести, она вернулась во Францию, прямым путем в пасть зверя, – чтоб умереть за королеву. Умереть было нетрудно. Ей отрезали голову, а тело ее растерзали, надругались над прекрасным ее телом… Видение это дразнило в начале XX века одного из бредивших, как и все в ту пору, революцией молодых русских поэтов, гулявшего ночами по набережным Парижа:
Старый герцог умер от горя. Революция выдохлась и осталась в памяти французов как некий разгульный праздник. Может, лишь оттого, что разгул все же длился недолго. А может, и оттого, что живущий в человеке и еще не вытравленный зверь жаждет таких периодов вседозволенности и кровопролития. Революция кончилась, стояли сумевшие уцелеть церкви, дворцы, статуи, парки…
Еще до революции Людовик XVI (подобно Людовику XV) мечтал прибрать к рукам Рамбуйе. «Все могут короли», так что и эта мечта сбылась. Поздновато, конечно, всего за 6 лет до катастрофы. А все же кое-что успел достроить в Рамбуйе королевский архитектор Тевенен: в частности, две «деревенские фермы» построил для королевы, уединявшейся там от толпы беспутного (как она выражалась) «гадючника», который заполнял дворец. Прошло 6 лет… Французы неистовствовали, резали головы друг другу, пока не нашли себе нового Отца Народов – безродного Бонапарта. Тогда в истории Рамбуйе наступил не просто королевский, но воистину «императорский» период. Наполеон устроил себе здесь апартаменты – спальную с люстрой, оставшейся от обезглавленного Людовика, столовую с такой же люстрой, кабинет, а главное – ванную комнату, в которую ныне безудержно рвутся на экскурсию патриотически настроенные туристы. В 1809 году художник Годар завершил роспись этого важного помещения, где на пронзительно охряном фоне изображен «помпейский» пейзаж, колонны, руины. Впрочем, наибольшее внимание в императорском банно-прачечном отделении привлекает фреска художника Вассеро, изображающая двух животных, хищно протянувших друг к другу когти перед началом схватки, то ли смертельной, то ли просто любовной. Наполеон обожал символику, и ясно, что мифический монстр с головой орла должен был изображать самого императора, а противостоящий ему устрашающий лебедь – какую-то из дам: скорей всего, одну из жен императора, Жозефину или Марию-Луизу (с меньшей вероятностью можно предположить, что образ этот напоминал властителю полумира какую-нибудь из бесчисленных темпераментных дам, чьи услуги он регулярно оплачивал за счет казны). В общем, довольно смешная и вполне мегаломанская фреска (говорят, она очень нравилась пузатенькому герою-заказчику).
Как и все предыдущие военные кампании великого императора, его русский поход, как известно, кончился печальным для Франции провалом.
В полдень 13 апреля 1814 года императрица Мария-Луиза прибыла в замок Рамбуйе – без мужа, но в сопровождении 25 бравых казаков и адъютанта русского императора графа Шувалова. Она обнаружила там, что замок охраняют русские войска, уже вставшие здесь на постой. Неделю спустя русский император Александр I прибыл в замок Рамбуйе навестить жену поверженного врага. Русский император был в разнеженном пасхальном настроении и решил навестить обеих жен Бонапарта. В Рюёй-Мальмезоне русский красавец император был встречен Жозефиной, так сказать, с распростертыми объятиями. Но вот как описывает в своих мемуарах барон де Боссе визит Александра I в Рамбуйе, к бывшей императрице Марии-Луизе, которая приняла врага своего мужа лишь по просьбе собственного отца, союзника русских, австрийского императора Франциска II:
«Он держался с такой любезностью и с такой непринужденностью, что мы готовы были подумать, что в Париже произошло какое-то чрезвычайное событие. После обеда император испросил у императрицы дозволения увидеть ее сына. Обернувшись ко мне, который имел честь быть ей представленным в Эрфурте, она мне сказала: «Месье де Боссе, не сопроводите ли вы меня к маленькому королю?..» Увидев прелестного ребенка, император Александр поцеловал его, приласкал и долго им любовался».
О том, что при этом чувствовала молодая женщина, она рассказала в письме мужу тотчас после отъезда русского императора: «Я старалась казаться в их присутствии храброй, но сердце мое обмирало».
Как вы помните, Наполеон бежал из первой ссылки, проиграл сражение при Ватерлоо и на пути в новую ссылку, 29 июня 1815 года, в последний раз заночевал в своей спальной в Рамбуйе.
Лет 10 спустя в замке живал король Карл X, потом помещение снимали барон, граф и даже ресторатор Дюфур. А во второй половине XIX века здесь бывал император Наполеон III. В конце века французскому президенту Феликсу Фору пришла в голову счастливая мысль устроить здесь «госдачу» – охотиться самому и приглашать высоких гостей. В республиканской Франции существует изрядное количество «госдач» (хотя, кажется, нет ни санаториев, ни «домов творчества»). Здесь полагают, что дворцовая роскошь, начальственные халявы и привилегии натурально вписываются в лозунги свободы, равенства и братства. При этом неумолимое чувство «внутренней цензуры» диктует французской прессе большую сдержанность во всем, что касается привилегий «народных избранников». Впрочем, самые недоверчивые из граждан и сами догадываются, что отчаянная предвыборная борьба в республике – это борьба за власть, деньги и привилегии. Даже оппозиция (в предвидении возможной победы) не часто сообщает о случаях нечистоплотности противника в обращении с «деньгами налогоплательщиков». Так или иначе, дорвавшись до власти, французские народные избранники ведут себя без особой щепетильности. В этом смысле всех, пожалуй, переплюнул президент Миттеран, заказавший какому-то холую-скульптору (из стран Третьего мира) собственную статую, оплаченную его холуем-министром из нищего культурного бюджета страны и бессовестно установленную в историческом парке Рамбуйе. Статуя изображает стройного голого юношу (с лицом старого Миттерана), который правит колесницей, летящей прямым путем к социализму. Пресса сообщила, что монарх был удовлетворен скульптурой и велел заплатить мошеннику-скульптору за все его творения (а мошенник – министр культуры ушел тем временем на повышение).
Весной 1960 года в замке Рамбуйе провел несколько дней Н.С. Хрущев, который встречался с де Голлем и высказал «удовлетворение» загородным отдыхом. Комментируя отрадное чувство, испытанное русским гостем по окончании переговоров, газета «Монд» здраво отмечала: «Удовлетворение, испытанное советскими товарищами, находится в противоречии со скудостью достигнутых результатов».
Л.И. Брежнев гостил в Рамбуйе дважды – летом 1973 года по пути из Америки и летом 1977 года по приглашению президента Жискара д’Эстена. Неизвестно, остался ли он доволен своим визитом. Странности его поведения были, впрочем, в то время уже замечены местной прессой.
Тем, кто после посещения замка и парка пойдет еще погулять по центру города Рамбуйе, настоятельно советую заглянуть в местную мэрию, некогда здание суда, построенное при Людовике XVI архитектором Тевененом. На лестничной площадке в мэрии можно увидеть прекрасную (1611 года) надгробную статую Никола д’Анженна, а в зале совета (горсовета) – великолепную карту Рамбуйе с собственноручными пометками Людовика XVI.
Среди прочих достопримечательностей города – старинный дом королевского слесаря Жака Даблена, музей игрушечных поездов (Рамболитен), старинные дома на улице Люшо и построенная тем же Тевененом Малая королевская конюшня, используемая, впрочем, как казарма 501-го ударного танкового полка.
Близ Рамбуйе, в окружении леса, старинных монастырей и замков, находятся совершенно очаровательные деревни. Взять хотя бы деревушку Клерфонтен-ан-Ивлин (Clairefontaine-en-Yvelines), что лежит на левом берегу речки Рабет, в восьми километрах от Рамбуйе (по дороге на юго-восток, к Дурдану). Источник, давший название деревне, нынче охраняют стены доминиканского монастыря. У новой деревенской церкви и внутри нее – прекрасные статуи из старинного аббатства. Среди прочих ценителей красоты и покоя жил в деревушке эрцгерцог Отто Габсбургский. А на деревенском кладбище похоронен Эмманюэль Пуаре, который родился в Москве в 1858 году и стал во Франции знаменитым карикатуристом. Он выступал под псевдонимом Каран д’Аш. Два его рисунка выгравированы на его мраморном надгробье скульптором Жоржем Вибо.
Возвращаясь однажды из Петербурга в Париж, я разговорился в самолете со своим соседом. Его звали Владимир Шестаков, он был петербургский художник. Оказалось, что он купил дом в Клерфонтене, на краю Рамбуйе, и что в деревне этой жил до войны замечательный русский композитор Сергей Рахманинов. Труженик Рахманинов, зарабатывавший в эмиграции главным образом игрой на фортепьяно, был тонкий ценитель природы и меценат. Он щедро жертвовал деньги эмигрантам, учреждал собственные стипендии, помогал собратьям по эмиграции чем мог. Узнав в конце 30-х годов о жалобах довольно безбедно жившего на Французской Ривьере молодого писателя Владимира Набокова-Сирина, Рахманинов немедленно отправил ему приличную сумму, попросив в письме не беспокоиться об отдаче (разбогатев, Набоков старался по возможности не вспоминать о былых собственных жалобах и чужой нужде).
Мой попутчик-художник рассказал мне в самолете, что он ведет бесконечные переговоры с мэром своей деревни об устройстве рахманиновского праздника в Клерфонтене, и пожаловался, что проведению этого беспартийного мероприятия все время мешают какие-то очередные предвыборные кампании. Я утешал его, вполне дилетантски объясняя, что победа на очередных выборах и есть главная цель деятельности народных избранников.
В 1929 году Рахманинов снимал в Клерфонтене дачу для своего семейства. Места эти полюбились ему еще в 1925-м. Тогда он снимал не виллу, а замок Корбевиль. Старшая дочь Ирина в ту пору только вышла замуж и ждала ребенка. Но вдруг, перед самыми родами, пришло известие о смерти ее молодого мужа, князя Петра Волконского. Рахманиновская внучка Сонечка родилась сиротой…
Теперь Рахманинов жил на вилле с простеньким названием «Дом» («Павильон»). Гости находили, впрочем, что дом был «похож на замок». Гостившая у композитора английская пара растроганно описывала виллу:
«Своей планировкой она напоминала старинное русское поместье. Парк при «Павильоне» примыкал к летней резиденции французского президента. Ворота вели в обширные охотничьи угодья: сосновый лес кишмя кишел зайцами. Рахманинов любил, сидя под сосной, наблюдать за проделками зайцев».
В то лето у Рахманинова гостил Шаляпин с сыном Федей. Юный Федя уговорил всю рахманиновскую семью сниматься в любительском фильме. Ровно через пятьдесят лет после того лета я познакомился с киноактером Федором Федоровичем Шаляпиным в Риме, куда я добрался впервые в жизни, под вечер, на миланском поезде. Были каникулы. Ни один из телефонов, которыми меня снабдили в Москве и по которым я растерянно звонил с римского вокзала, не отвечал. И вдруг ответил Федор Федорович.
–?Я сейчас приеду, – сказал он. – Никуда не отходите.
Он и правда вскоре появился в зале ожидания, высоченный, очень похожий на знаменитый портрет отца. Два дня он водил меня по городу. Он отлично знал римские руины и обожал живших среди них бесчисленных кошек… Попадая в рахманиновский угол Французского Острова близ Рамбуйе, я неизменно вспоминаю Федора Федоровича, который столько рассказывал мне о Рахманинове, о Мережковском…
Оглавление книги
