Книга: Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2

Рюёй-Мальмезон

Рюёй-Мальмезон

Жозефина де Богарне Русский император • Замок Сен-Лё

Городок на берегу Сены, маленький Рюёй-Мальмезон (Rueil-Malmaison), существует с незапамятных времен. Известно, что еще в эпоху Меровингов была тут рыбацкая деревушка, что позднее городок пережил нашествия норманнов. Впрочем, по-настоящему застраиваться он начал в XVII веке, когда перешел во владение герцогов Ришелье. Ну а широкую известность он приобрел в самом начале прошлого века, когда сюда зачастил пожизненный консул Франции Наполеон Бонапарт. Супруга консула, уроженка острова Мартиника, в девичестве мадемуазель Мари-Жозеф-Роз Ташер де ла Пажери, а в первом браке графиня Жозефина де Богарне, оставленная мужем и имевшая двоих детей, вторым браком вышла за генерала-корсиканца по фамилии Бонапарт. В 1799 году, вследствие успешного восхождения этого ее второго мужа по служебной лестнице, у нее и появилась возможность купить замок начала XVII века Мальмезон и, более того, всерьез заняться его перестройкой и украшением. В бытность свою консулом Наполеон Бонапарт проводил в этом замке немало времени, и его можно понять: местечко прелестное. На этот счет у нас имеется отзыв самого российского императора Александра I, а уж он-то немало повидал красивых дворцов на своем веку.

Секретарь Наполеона сообщил позднее потомству, что тогдашний консул тут чувствовал себя так же приятно, как на поле боя, с той разницей, что жертв и кровопролития при этом было гораздо меньше. К 1804 году Наполеон Бонапарт довел развитие Великой революции во Франции до его логического конца: он стал императором, а Жозефина, соответственно, стала императрицей, вследствие чего супруги по большей части стали жить во всяких реквизированных королевских дворцах, но для стареющей креолки Жозефины этот роскошный императорский период длился недолго. Вскоре после победы при Ваграме Наполеон развелся с Жозефиной, объяснив свое решение тем, что она не рожает ему наследников. Освобожденный Наполеон женился на дочке австрийского императора. Это произошло в 1809 году, и с той поры Жозефина до самой своей смерти жила только в Мальмезоне, который ныне является главным центром наполеоновского культа во Франции. Посещение Мальмезона включается в программы всех серьезных турпоездок, и, как мне довелось убедиться еще в качестве туриста русской писательской тургруппы, проводят эти экскурсии люди грамотные, но без юмора, и на то, чтобы выслушать до конца все их подобострастные республиканско-имперские байки, обойти всю эту вереницу залов и оглядеть вереницу императорских портретов со всем набором мелких предметов фетишистского культа, – на это способен только закаленный абориген-республиканец, взращенный в правилах якобинской дисциплины. А уж русскому-то писателю Неуважай-Корыто…

«Вот это… – сказал нам гид, остановив нашу писательскую группу в зале № 2, – это сабля самого Первого консула, изготовленная самим Лепажем. А это картина кисти самого Давида. На ней изображено, как генерал Бонапарт намеревается повторить подвиг Ганнибала и перейти через Сен-Бернар. Поэтому будущий император терпеливо позировал здесь, во дворце, художнику Давиду. Генерал потребовал, чтобы художник изобразил его как бы храбро и спокойно сидящим на бешено мчащейся лошади…»

При этих словах московские экскурсанты, которые уже успели насмотреться до одури на героические портреты пузатенького генерала сталинского росточку, разразились, к удивлению гида, довольно дружным и вполне уместным смехом. Вероятно, им вспомнился старый русский анекдот о художнике, который пишет конный портрет хромого косоглазого шаха, – анекдот о сущности соцреализма…

В других комнатах нам, помню, показали еще множество других портретов столь же натужно позирующего человечка, а также много предметов роскоши (по большей части реквизированных из дворцов наследных монархов), – священных предметов, сопровождавших великого полководца в его походах, где он так щедро распоряжался чужими жизнями, что за ничтожный срок сумел существенно укоротить средний рост француза: самые рослые мужчины Франции были перебиты. Подобно названиям многих парижских улиц, мостов и площадей, рассказ нашего гида добросовестно регистрировал все победоносные сражения Наполеона, обходя молчанием все его поражения и тот немаловажный факт, что в конечном счете он проиграл каждую из своих знаменитых кампаний, так что все его так называемые победы были в ущерб Франции, а за свои любовные блиц-победы он расплачивался из казенных средств, точно бухгалтер-растратчик в командировке.

После позорного поражения на поле Ватерлоо Наполеон вернулся в Мальмезон, где было теперь совсем пусто. Жозефина умерла всего за год до этого, простудившись на прогулке с русским красавцем-императором, строившим куры ее дочке. Наполеон провел здесь несколько дней перед своей высылкой на Святую Елену. Наивно было бы думать, что он что-нибудь понял за эти дни или в чем-нибудь раскаялся. Вероятно, он просто перебирал в уме новые хитроумные комбинации и анализировал недостатки старых. Он ведь был шахматист, мастер комбинаций. Точь-в-точь как другой малорослый шахматист-комбинатор по кличке Ленин…

ЕСЛИ СМОТРЕТЬ НА ЧУДНЫЙ ЗАМОК МАЛЬМЕЗОН ИЗ САДА, УВИДИШЬ ЕГО ЗЫБКОЕ ОТРАЖЕНИЕ В ПРУДУ…

Обойдя оба замка Рюёй-Мальмезона, под завязку забитые сувенирами славы и тщеславия, человек, не взращенный в безудержном благоговении перед властью, не обнаружит в маленьком большом человеке ни знаков подлинного величия, ни признаков человечности.

Зато, когда остановишься перед портретом Жозефины работы Прюдона, приходит мысль, что Жозефина – это, пожалуй, другое дело. Портрет трогательный. Невольно вспоминается, что уроженка экзотической Мартиники мирно доживала свой женский век в пригородном замке Мальмезон, издали наблюдая за шедшей на убыль бурной карьерой своего второго бывшего мужа… А 30 марта 1814 года войска союзников, ведомые русским императором Александром I, победоносно вступили в Париж и отслужили трогательную пасхальную службу на площади Согласия… Святая неделя подошла к концу, и, движимый умиленным всепрощением, весенними запахами парижских садов и простым человеческим любопытством, русский император решил навестить обеих скучающих жен прощенного им врага.

Жозефине было в то время уже пятьдесят, но она еще умела быть вполне обольстительной, и она очень постаралась таковой быть. К тому же она смогла оценить и мужскую красоту гостя, и его любезность, и благородство его жеста. Весело щебеча, она под руку с русским императором гуляла по мальмезонскому парку, и тут, в самый разгар прогулки, русского гостя ждал второй приятный сюрприз: явилась дочь Жозефины от первого брака (или вне первого брака), любимица ее второго мужа, бывшая по собственному мужу (с которым она только что затеяла развод) королевой Голландии, Пармы, Плезанса, а может, и еще чего-то там, в общем, королева Гортензия. Она была в расцвете своих тридцати, в блеске, как выражаются писатели-женолюбы, своей красоты (которую писатели-скептики характеризуют чаще всего лишь как национальную живость лица, при которой трудно разглядеть огорчительную нерегулярность его черт). Гортензия, по ее кокетливому свидетельству, и сама не заметила, как они остались наедине с русским императором. Позднее она так вспоминала об этом в своих мемуарах:

«…было трудно начать разговор… в присутствии завоевателя моей страны… К счастью, эта неловкость длилась недолго… Он уехал, и мать выбранила меня за мою холодность».

Но русский император не заставил себя ждать долго: он вернулся очень скоро в этот прекрасный весенний Мальмезон, а потом приезжал туда снова и снова, и один, и с прусским королем, и с великими князьями Константином Павловичем и Михаилом Павловичем, и с будущим императором Николаем Павловичем. Визиты императора в Мальмезон участились…

«Он много времени проводил со мной, – вспоминает королева Гортензия, – и ласкал моих детей, подолгу держал их на коленях… Он приезжал часто, и, кажется, ему было с нами приятно. Я же могла судить о благородстве его манер и тонкости его чувств… Так что я отказалась от прежней своей сдержанности и дала себе больше воли…»

Что это означало в реальности, мы с вами можем только гадать, ибо наш надежнейший источник, призванный следить за всеми шалостями императора (и за ними неукоснительно следивший), префект парижской полиции в данном случае сообщает только, что русский император проводил с этими дамами большинство своих вечеров, что они музицировали вместе и что императору в Мальмезоне нравилось больше, чем где бы то ни было.

«Однажды он сказал моей матери, – вспоминает королева Гортензия, – что если б он думал только о своем благе, то предложил бы нам дворец в России, да только мы не найдем там такой красоты, как в Мальмезоне, и мое хрупкое здоровье не перенесет суровости тамошнего климата».

Ах, климат, ах, судьба: для ее матери, хрупкой уроженки Мартиники, и французская весна оказалась в тот год слишком суровой…

Как-то майским вечером они все трое – Жозефина, Александр и Гортензия – гуляли по огромному парку близ замка Гортензии Сен-Лё. Жозефина весело опиралась на руку последнего в своей жизни кавалера.

2 июня после войскового смотра в Пантене император прощался с Гортензией в замке Сен-Лё перед отплытием в Лондон. Он провел в замке две ночи… Гортензия пишет, что брат разрешил ей по этому поводу снять траур. Других подробностей она не сообщает. Впрочем, рассказывают, что благородный император ценил и платонические романы тоже.

Уезжая из Парижа, император забыл в Елисейском дворце подушечку, а на ней – альбом с романсами, сочиненными прекрасной королевой Гортензией. Предусмотрительные слуги спрятали их до возвращения императора. По возвращении он даже не взглянул на них, ибо непредусмотрительная Гортензия вела себя в его отсутствие лояльно по отношению к вдруг сбежавшему с Эльбы и объявившемуся в Париже бывшему свекру, а стало быть, нелояльно по отношению к Александру…

Ее длиннейшее оправдательное письмо Александру, оставшееся среди бумаг Нессельроде, император, вероятно, даже и не стал читать. Да и вообще, так много воды утекло с июня 1814-го до июня 1815-го…

Это был трудный год для императора: Венский конгресс, интриги бывших союзников, тяготы дипломатии, возвращение Наполеона с Эльбы, восторженный прием, оказанный беглецу все той же толпой в Париже, попытки Наполеона договориться с Александром, раскрыв ему антирусский сговор его союзников… Тайная полиция, на сей раз венская, от которой ведь ничто не скрыто, говорит также о новых увлечениях императора: Вильгельмина де Саган, вдова героя княгиня Багратион, принцесса Лихтенштейн…

При этом – смутное сердце, поиски путей, попытки разгадать Промысл Божий… Воистину тяжкий год вдали от России, от духовных наставников – Голицына и Кошелева, от верного «дядьки» Аракчеева… Новый король Людовик XVIII выселил Гортензию из Сен-Лё и вернул замок герцогу Бурбонскому, принцу Конде, который кончил свои дни в 1830 году при весьма загадочных обстоятельствах. Его нашли повешенным в его комнате в замке. Объявлено было, что он повесился на своем платке, привязанном к оконному шпингалету. Так как одна рука у этого весьма пожилого господина была парализована, не слишком понятно было, как он осуществил всю эту операцию. Так что ходили упорные слухи, что принц был убит. Да и произнесенная над гробом фраза его духовника о том, что «принц в смерти своей не согрешил против Господа», смутила многих… Второй замок Сен-Лё был снесен, но на нынешней замковой улице Сен-Лё всякий прохожий может увидеть крест – на том месте, где повесился (или был повешен) последний принц Конде.

В 1851 году по приказанию будущего императора Наполеона III (того самого прелестного сыночка Гортензии, которого ласкал в детстве русский император) была построена в городке церковь Сен-Лё-э-Сен-Жиль, под алтарем которой погребены бывший муж королевы Гортензии и два его сына.

Оглавление книги