Книга: Дом на хвосте паровоза. Путеводитель по Европе в сказках Андерсена

Площадь Синьории и галерея Уффици

Площадь Синьории и галерея Уффици

Когда герой Андерсена врывается верхом на кабане на ночную Пьяцца-дель-Грандука (сейчас – площадь Синьории, Piazza della Signoria),^{Илл. 6} все вокруг внезапно оживает, – и, оказавшись там, поверить в это нетрудно. Ночью на безлюдной площади единственным внешним источником эмоциональных переживаний становятся произведения искусства – а их густота здесь существенно превосходит среднефлорентийский показатель (если, конечно, галереи не считать). Ощущение «одушевленности» усиливается еще и тем, что, если приглядеться, между отдельными скульптурами как бы угадывается безмолвный диалог. Например, если встать за спиной Персея и посмотреть на Нептуна, то складывается впечатление, что первый хвастается своим трофеем, а второй в ответ скептически качает головой. Чтобы «поймать волну» в такой компании, особой фантазии не надо – просто открой глаза да смотри.

Илл. 6

Площадь Синьории. Лоджия Ланци

Населенная скульптурами площадь Синьории служит хорошим «разогревом» для перехода на следующий уровень – в галерею Уффици,^{Илл. 7} что сразу за углом. С непривычки и без прелюдии там можно и в обморок хлопнуться – это явление, вообще характерное для Флоренции, называют «синдромом Стендаля»: повышенная концентрация искусства создает такой мощный эмоциональный фон, что у неподготовленного зрителя буквально «вылетают пробки». Вы спросите, зачем кабан потащил туда несчастного парнишку? Так ведь у него и выбора не было: без невинного дитяти с места не сойдешь, а мраморного папу проведать уже двести лет как хочется (оригинал Порчеллино до сих пор выставлен в Уффици, в главном коридоре западного крыла).^{Илл. 8}

Илл. 7

Галерея Уффици. Главный коридор западного крыла

Галерея Уффици изначально задумывалась вовсе не как музей, а как административный центр – ее название дословно переводится с итальянского как «галерея канцелярий». Однако грезам герцога Козимо Медичи о централизации городских служб не суждено было сбыться, и с конца XVI века в несостоявшийся офисный центр начала переезжать фамильная коллекция произведений искусства. Описывать ее бессмысленно – силы покидают еще на этапе составления перечня. Андерсен, похоже, вовремя это понял и ограничился тем, что особенно впечатлило лично его. Однако до такого простого способа почему-то додумались не все.

Илл. 8

Галерея Уффици. Мраморный оригинал Порчеллино

Однажды, например, супруга английского короля Георга III Шарлотта Мекленбург-Стрелицкая, покровительница искусств и, как принято считать, изобретательница шарлотки с яблоками, засмотрелась на полотно Якоба де Форментро «Кабинет картин» и поняла, что хочет такое же. Реакция короля не заставила себя ждать, и в 1772 году во Флоренцию отправляется придворный художник Иоганн Цоффани с заданием изобразить наиболее значимые работы из собрания Медичи. Вот только масштаба катастрофы никто себе не представлял, особенно сам художник, командировка которого в итоге затянулась на пять лет.

Жемчужины коллекции выставлялись в зале «Трибуна» галереи Уффици, и за основу картины Цоффани взял именно его интерьер (работу так и назвали – «Трибуна Уффици»). Однако содержимое одного зала при всей своей выразительности задачу «насвистеть Моцарта» решало не слишком достоверно, поэтому пришлось импровизировать. Как потом писали критики, Цоффани, вероятно, ставил себе цель показать не стилистически цельную выборку, а наоборот, срез всего представленного многообразия. У меня же при первом взгляде на картину возникло объяснение иного толка: паникуешь – смейся. Когда богатый заказчик-сумасброд (у Георга III действительно было не все в порядке с головой) делает тебе предложение, от которого невозможно отказаться, единственный способ выйти из ситуации победителем – это довести ее до политкорректного абсурда. Цоффани, судя по всему, так и поступил. В результате на холсте размером чуть менее двух квадратных метров утрамбовались в общей сложности восемьдесят произведений скульптуры и живописи, скопированных с точностью до завитушек на рамах, а оставшееся свободное место (не спрашивайте, как) заняла группа из двадцати английских туристов, которую Хорас Уолпол впоследствии обозвал «стадом юных путешественников».

Прием сработал на ура. Король сдержанно «высказал удивление столь неуместным поступком, как включение в композицию портретов сэра Горацио Манна и прочих», и больше никогда не нанимал Цоффани, однако за работу все-таки щедро заплатил. Картина некоторое время провисела во дворце Кью, после чего была перемещена в Верхнюю библиотеку Букингемского дворца, где и находится по сей день, служа немым напоминанием о душевном недуге своего заказчика. Впрочем, в каждой шутке есть доля правды: несмотря на свою визуальную комичность, картина Цоффани удивительно точно передает первое впечатление от галереи Уффици – сплошная каша в голове.

Экскурсия, которую проводит главному герою бронзовый кабан, тоже начинается с Трибуны. Во времена Андерсена там выставлялись рядом обе описанные им Венеры, образуя, так сказать, эстетический тандем. Глядя на них обеих одновременно, почти кожей ощущаешь разницу температур: одна холодная, божественная, недосягаемая, вторая жаркая, земная, плоть и кровь. Сейчас, когда от одной к другой приходится тащиться с этажа на этаж, впечатление, конечно, смазывается, а вот Андерсен должен был почувствовать себя как под контрастным душем.

Венера Медицейская^Илл.9 традиционно больше привлекала поэтов: этих хлебом не корми, дай только культ недосягаемого[14]. Байрон в «Паломничестве Чайльд-Гарольда» посвятил ей целых пять строф, а некоторые (не будем показывать пальцем) вообще бегали на свидания с ней чуть ли не ежедневно. И это уже после реставрации 1815 года, в результате которой она, как недавно выяснилось, лишилась сусального золота на локонах и красной краски на губах – Маяковский бы такое точно не одобрил. (Кстати, оказалось, что у нее еще и уши проколоты – в общем, давала жару, когда помоложе была.)

Илл. 9

Галерея Уффици. Венера Медицейская, Гладиаторы и Точильщик

Венера Урбинская,^Илл.10 напротив, навязывает ближний бой, провоцирует на грани фола – ее даже одно время завешивали репродукцией «Небесной любви», чтобы посетителей не смущать. И тут уже подключаются прозаики – эти народ приземленный, невербальный язык читают хорошо, а он у Венеры такой, что сам Аллан Пиз мог бы позавидовать: пока соображаешь, ты уже пропал. По описанию Андерсена это не так очевидно (Венеры застали его на полпути между поэзией и прозой), а вот Марк Твен, например, побывавший в Уффици сорока годами позже, в выражениях не стеснялся. В «Пешком по Европе» он клеймит полотно Тициана «самой греховной, самой развратной, самой неприличной картиной, какую знает мир», причем даже «не из-за того, что богиня разлеглась голая на кровати, но из-за одного лишь положения ее руки». И сразу думаешь: ага, Юпитер, ты сердишься – значит, зацепило. Венера Боттичелли ведь точно так же держит руку, но куда там благочестивой Симонетте Веспуччи до куртизанки Анджелы дель Моро!

Илл. 10 Галерея Уффици. Венера Урбинская

Мужское окружение богинь тоже примечательно. Андерсен описывает то, что лежит на поверхности: двое юношей борются, третий точит меч, все это перед богиней красоты, а значит, и ее ради. В действительности же эти персонажи никогда не принадлежали к одной скульптурной группе – но ведь тем и жива профессия рассказчика, что позволяет связывать несвязанные вещи.

Борцы, которых Андерсен называет гладиаторами, на самом деле панкратионисты, то есть атлеты, занимающиеся древнегреческой борьбой панкратионом (гладиаторские бои появились много позже греческого оригинала этой скульптуры, да и сражались гладиаторы вооруженными). Фигуры были изначально найдены без голов (их статуям приделали уже по заказу Медичи), так что личности героев остались невыясненными. Известно, впрочем, что одним из чемпионов по панкратиону был сам Платон, так что, возможно, мы являемся свидетелями не столько спортивного состязания, сколько жаркого философского диспута.

Точильщик тоже непрост. Поначалу его считали крестьянином, затем цирюльником и только в XVII веке, проведя аналогию с изображением на одной из античных гемм, догадались, что это персонаж мифологического сюжета «Наказание Марсия». Марсий был сатиром и попал под божественную раздачу дважды, по нарастающей. В первый раз бедняге досталось от Афины за то, что подобрал выброшенную ею флейту, а во второй – уже от Аполлона, за то, что благодаря этой самой флейте превзошел его в искусстве музицирования. И если в случае с Афиной незадачливому музыканту удалось отделаться оплеухой, то Аполлон по мелочам размениваться не стал и живьем содрал с бедолаги кожу. Ее потом демонстрировали на правах аттракциона, поскольку при звуках флейты она начинала пританцовывать, как бы напоминая: не подбирай то, что бог выбросил, и уж тем более не используй это, чтобы бога превзойти. И тут становится понятна форма лезвия, которое Точильщик держит в руках, – никакой это, конечно, не меч, а обычный шкуросъемный нож.

Некоторое время вся эта дружная компания обитала под одной крышей, но, поскольку долго выносить коктейль из философских споров и музыкальных состязаний не всякой женщине под силу, в конце концов Венера Урбинская не выдержала и сбежала в зал № 83 ко всему остальному Тициану. С тех пор контраста в Трибуне поубавилось, и стало поспокойней. Но не Андерсену с его героем.

После Трибуны кабан последовательно обходит все залы галереи – и тем интереснее, что из всей остальной коллекции внимание Андерсена привлекает именно картина «Сошествие Христа в Чистилище» Аньоло Бронзино.^{Илл. 11} Поначалу это сбивает с толку: мало, что ли, в Уффици шедевров? Почему именно она? К счастью, в тексте на этот счет есть авторская подсказка. Персонажей на полотне битком (как и положено в Чистилище), но Андерсен останавливает внимание только на двух – и это дети, на лицах которых читается «выражение твердой уверенности в том, что они взойдут на небо». Взрослый религиозный человек всегда немного завидует этому: когда у тебя в душе постоянно происходит перетягивание одеяла, сила веры может ослабнуть, и останется только «робкая, неуверенная надежда и смиренная мольба». Невинные же дети идут на небо без суда и следствия – Бронзино поймал этот момент очень точно, и Андерсен не мог этого не оценить.

Илл. 11

Музей церкви Санта-Кроче. «Сошествие Христа в Чистилище»

Сами флорентийцы, однако, восторгов Андерсена по поводу этой картины не разделяли – собственно, так она и оказалась в Уффици. Изначально «Сошествие Христа в Чистилище» писалось для капеллы Занчини в церкви Санта-Кроче, но в 1821 году после долгих препираний полотно было выдворено оттуда как содержащее слишком много обнаженной натуры для религиозного произведения. Провисев в галерее Уффици более сотни лет – и попав благодаря этому в сказку Андерсена, – картина серьезно пострадала во время наводнения 1966 года и потом долгие годы ждала очереди на реставрацию. Но конец у этой истории не по-андерсеновски счастливый: блестяще восстановленная, в 2006 году она вернулась в Санта-Кроче, правда, не в саму церковь, а в ее музей. Мы тоже сейчас туда заглянем – нам с нашими героями как раз по пути. Выйдя из галереи на площадь Синьории, обогните фонтан Нептуна по часовой стрелке – и Виа-деи-Гонди (Via dei Gondi), переходящая в Борго-деи-Гречи (Borgo dei Greci), выведет вас почти по прямой.

Оглавление книги