Книга: Переулки старой Москвы. История. Памятники архитектуры. Маршруты

Глава X ИВАНОВСКАЯ ГОРКА Между Маросейкой, Покровкой и Солянкой

Глава X

ИВАНОВСКАЯ ГОРКА

Между Маросейкой, Покровкой и Солянкой

Эти места – одни из самых живописных в центре города. Крутой склон, обрывающийся к низменным берегам Москвы-реки и Яузы, пересекается множеством извилистых переулков – их здесь 15. Даже сейчас они застроены не плотно, и неожиданно крутые их повороты открывают перед путником красивые виды на город.

Подножие холма огибает Солянка – старинный путь во Владимир, Рязань и на Коломну, крупную крепость на южном приокском порубежье, а наверху, по бровке его, проходила дорога из Кремля в село Стромынь – теперешние улицы Маросейка и Покровка. Южный склон холма, хорошо освещенный солнцем, издавна использовали для разведения садов. Они упоминаются еще в XV в., а церкви и монастыри именовались в «садех».

С начала XV в. это место облюбовали себе под загородный двор московские великие князья. В завещании Василия I, написанном в марте 1423 г., этот двор именуется еще «новым»: «…даю сыну своему, князю Василию, за городом новый двор у Святого Володимири» (то есть у церкви Владимира, здание которой находится в Старосадском переулке). По соседству была и летняя резиденция московских митрополитов. В этих же местах находились подгородные боярские усадьбы.

Происхождение названия Подколокольный переулокне ясно. Производят его от колоколен церквей, стоящих на ней, но это объяснение не выдерживает критики: тогда многие московские переулки назывались бы так. Также вполне неправомерно утверждается, что название было дано по стоявшей на углу переулка и Солянки Рождественской церкви, которая якобы была «иже под колоколы». Переулок соединяет Солянку с Бульварным кольцом и районом Курского вокзала, отходит от улицы там, где она делает поворот к Яузским воротам. У самого начала переулка, на развилке, зрительно очень выигрышно поставлена церковь Рождества, «что на стрелке», то есть на развилке дорог по Солянке и вверх на холм по Подколокольному переулку. Историк А.Ф. Малиновский, написавший в начале XIX в. «Обозрение Москвы», утверждал, что впервые церковь воздвигнута «великим князем Димитрием Иоанновичем Донским в воспоминание одержанной им победы над Мамаем сентября 8-го в день Рождества Пресвятой Богородицы. Царь Борис Годунов перестроил ее вновь и торжественно, а патриарх Иов освятил ее в 1600 году». Никаких документальных подтверждений этому нет, да и кажется, что связь церкви с Куликовской битвой вообще была распространенной тогда легендой, хотя перестройка ее старого здания, может быть, и происходила в 1600 г. Документально подтверждено, что в 1656–1657 гг. она была каменной. Основное церковное здание было построено после 1773 г., а в 1800–1802 гг. возвели трапезную с колокольней. Автор их не был известен, но в 1982 г. мне при подготовке книги «Из истории московских переулков» удалось найти в Центральном историческом архиве города Москвы проектный чертеж 1800 г., подписанный архитектором Дмитрием Балашовым.

Здание перестраивалось в 1821 г. и в середине XIX в. В советское время церковь закрыли не ранее 1928 г., и здание использовалось различными учреждениями, в том числе медицинскими, но в 1991 г. передали общине верующих, и в 2009 г. колокольня была восстановлена и покрыта главой.

На другом углу переулка – постройки 1893 г. (№ 1, архитектор И.Г. Кондратенко). Одна из них – пятиэтажный дом во дворе, который включил в себя капитально перестроенное здание усадьбы Бутурлиных. В 1740-х гг. этой усадьбой владел граф Александр Борисович Бутурлин. Отцом его был боевой гвардии капитан, скончавшийся в битве при Лесной, предвестнице, «матери», как назвал ее Петр (разница между ними были точно девять месяцев без одного дня), Полтавской победы. Сын получил образование в Морской академии и стал денщиком Петра, его доверенным лицом. Потом красавец Бутурлин был камергером при дворе дочери Петра Елизаветы и, как рассказывает биограф, «ловкостию своею сделался ближайшим к ней человеком, приобрел особенную ея благосклонность», а после ее воцарения на него посыпались как из рога изобилия чины, звания, пожалования крепостными и деньгами. Именно тогда он был сделан графом, сенатором, подполковником Преображенского полка, кавалером высшего российского ордена св. Андрея Первозванного и получил жезл генерал-фельдмаршала. Но, правда, Бутурлин «не прославил оружия своего на ратном поле; занимал более почетное место между Царедворцами». Он два раза исполнял должность московского генерал-губернатора: с марта по декабрь 1744 г. и с июня 1762 г. по май 1763 г. После его кончины в 1767 г. усадьба перешла к сыну Петру-Иону, и потом к внуку Дмитрию Петровичу, знаменитому библиофилу, который и продал ее в 1791 г. Николаю Никитичу Демидову, лейтенанту Черноморского флота, а он продал его графу Степану Федоровичу Толстому.

В 1819 г. дом приобрела Практическая коммерческая академия, первое учебное заведение, специально предназначенное «для приготовления юношества, посвящающего себя торговле и промышленности», необходимых для деятельности в области торговли, но переехать сразу после покупки не могла, так как в ней помещалась Городская дума (до переезда к Воскресенским воротам). Дом для академии перестраивал архитектор В.А. Балашов. Через некоторое время поднялся вопрос о приобретении для нее собственного здания, и в 1839 г. был куплен большой особняк на Покровском бульваре, а в конце августа 1847 г. в нем начались занятия студентов академии, а участок на углу Подколокольного переулка и Солянки переходил из одних рук в другие, в 1893 г. старинный дом Бутурлиных в центре участка подвергся изменениям: строительная управа разрешила его «капитально перестроить с обращением в четырехэтажное жилое и надстроить на нем 5-й каменный жилой этаж». Тогда же появились и здания по красной линии (архитектор И.Г. Кондратенко).

Несколько далее на углу с Подкопаевским переулкомнаходится памятник архитектуры – церковь Николы, «что в Подкопаеве». Название этого урочища – Подкопаево, вероятнее всего, произошло от фамилии владельца двора поблизости (об этом, в частности, пишет москвовед П.Н. Миллер в статье «Кулишки» в сборнике «Старая Москва»), хотя есть и другие, но довольно наивные версии. По одной из них, некий злоумышленник сделал подкоп под церковь, забрался внутрь, взял икону в драгоценном окладе и полез обратно, думая вынести ее и нажиться. Но не тут-то было – всевышняя сила не спала, была настороже и завалила вора в сделанном им же подкопе. Вторая версия объясняет название также подкопом, но на этот раз сделанным не для преступных целей – здесь как будто находился карьер для добычи глины или песка, но если бы это было так, то связывать его с подкопом непосредственно под зданием церкви несерьезно.

В первый раз эта местность упоминается в летописи под 1493 г., когда Иван III переселился из Кремля после большого пожара: 28 июля загорелась от свечки Николопесковская церковь, и от нее занялся пожар – «воста буря велиа зело, и кинуло огонь. И многа тогда людем скорбь бысть: болши двоюсот человек згорело людей, а животом безчисленно выгоре, а все то погоре единого полудня до ночи, а Летописец и старые люди сказывают: как Москва стала, таков пожар на Москве не бывал». Иван III поселился «у Николы у Подкопаева под конюшнею в крестьянских дворех». Ранняя история этого места и ограничивается этим известием («под конюшней» значит ниже по склону от конюшен у Трехсвятительской церкви), но и старые, и современные историки выдвигают необоснованные предположения: именно у Никольской церкви находился то великокняжеский дворец, то митрополичий двор. Еще одно раннее известие содержится в летописи под 1547 г., когда во время большого московского пожара сгорели и «Никола Подкопаев и Флор Святый у конюшни, и конюшня великого князя».

Известно, что каменным здание церкви уже существовало в 1657 г., но, возможно, построено оно и ранее. Церковь несколько раз переделывали – в конце XVII – начале XVIII в. и в середине XVIII в., когда перестраивали трапезную и возводили колокольню (приступили к строительству в 1759 г.). В результате пожара 1812 г. церковь сильно пострадала – внутри она вся выгорела, и тогда погибли в пламени рублевские иконы, – и только в 1855–1858 гг. по проекту архитектора Н.И. Козловского «обветшалый, запустелый, полуразрушенный» храм полностью восстановили (тогда заново выстроили трапезную) и передали для представительства Антиохийского патриархата, здания которого, выстроенные в 1862 г., находятся напротив церкви (Подкопаевский переулок, 8).

По Подколокольному переулку стоит шатровая часовня, построенная в 1885 г. (освящение происходило в феврале), на средства настоятеля подворья архимандрита Геннадия. В бывших церковных помещениях долго находился завод полиэтилена, а в 1991 г. тут возобновились службы.

В этом же переулке находится еще один интересный архитектурный памятник второй половины XVII–XVIII вв. – так называемые палаты Шуйских (№ 5). Принадлежность их князьям Шуйским вызывает сомнение, так как последний из этого рода – Иван Иванович, по прозвищу Пуговка (!), – скончался в 1638 г. Первоначально палаты были одноэтажными и лишь позднее надстроены двумя этажами. Это множество разновременных построек, из которых самая старая – середины XVII в. – находится с южной стороны (правой, если смотреть с улицы). В начале и в середине XVII в. палаты расширялись и достраивались, надстраивались антресоли. В интерьерах сохранились остатки убранства – двери, печи, паркетные полы.

Возвратимся в Подколокольный переулок. Он выходит на небольшую тихую площадь, бывшую Хитровскую, или попросту Хитровку. Это было «дно» жизни дореволюционной Москвы, незаживающая ее язва. Хитровку исследовали, о ней писали статьи и научные работы, ее пытались лечить, но она дожила без особых изменений до 1924 г. Летом этого года В.А. Гиляровский писал в газете «Известия»: «Только теперь Московский Совет приступил к ликвидации Хитровки. сделано то, о чем прежде и не мечталось. И делается вовремя – летом, когда большая часть обитателей Хитровки расползлась из Москвы».

Герб Н.З. Хитрово

Свое название площадь получила по фамилии владельца этого места в 1820-х гг. генерал-майора Н.З. Хитрово. Он очистил его от остатков построек, сгоревших в пожар 1812 г., и задумал сделать здесь крытый рынок. Он писал властям: «Я немедленно построю для помещения мясной и прочей торговли по удобости на оставшейся при моем дворе пустопорожней земле каменный двухэтажный по приличной фасаде корпус с лавками и подвалами для помещения зеленной или мясной промышленности, которые и будут постройкою окончаны со всею удобностию для помещения к 1-му сентября 1824 года».

В течение 1824–1825 гг. площадь была спланирована и замощена, построены каменные лавки для торговли мясом и зеленью. Рынок этот оживлялся зимой, перед рождественскими праздниками, когда сюда приезжали сотни возов с замороженными мясом и дичью. «…Площадь Хитрова рынка уже не вмещает всех прибывающих возов, – писала газета «Московские ведомости» в 1857 г., – они помещаются по ведущим к ней переулкам и даже на Солянке. Какой, какой живности нет там. Куда ни оглянись, всюду возы с поросятами, телятами, баранами, гусями, утками, курами, индейками, с гусиными потрохами, с говядиной и солониной, с коровьим маслом, дичью».

Позднее, во второй половине XIX в., на площади собирались ищущие работу и был построен железный навес, под которым весь день слонялись обитатели Хитровки. Постепенно Хитровская площадь превратилась в пристанище людей, выбитых из жизненной колеи, безработных и нищих, здесь можно было увидеть и знаменитого художника Саврасова, за бутылку водки рисующего повторение его «Грачей». Суриков нашел на Хитровке своего юродивого для картины «Боярыня Морозова» – он сидел в отрепьях, продавая из бочки соленые огурцы.

Хитровка стала и притоном уголовников, окружающие площадь дома превратились в переполненные ночлежки. В дореволюционных московских газетах немало было написано об ужасах Хитровки, но, пожалуй, самую яркую картину оставил Гиляровский. Широко известен его рассказ о посещении Хитровки актерами Художественного театра перед постановкой пьесы М. Горького «На дне». Они побывали в ночлежном доме Ярошенко (Подколокольный переулок, 11). Когда-то это была усадьба Ушакова-Колтовского-Боборыкиных, главный дом которой стоит до сих пор во дворе. В нем, уже значительно перестроенном, на втором этаже и находилась та комната, где жили переписчики театральных ролей и куда Гиляровский привел артистов. В здании же на самом углу этого переулка и площади, выстроенном в середине XIX в., был притон воров и беглых – трактир «Каторга».

В центре площади в советское время построили стандартное здание школы, отданное электротехническому техникуму. Его недавно снесли в предвидении возведения тут восьмиэтажного бизнес-центра, против которого выступили многие москвичи.

С противоположной стороны, на угол Певческого(эти места назывались Старой Певчей, а переулок иногда назывался Крутицким Певчим; радом же, на месте прохода позади большого советского дома, находилась Меньшая Крутицкая улица) и Петропавловского переулков, на площадь выходил дом № 1/2. Когда-то здесь была усадьба, принадлежавшая капитану флота С.И. Свиньину и его наследникам. По их фамилии и Певческий переулок до 1929 г. именовался Свиньинским. Великолепный барский дом, стоявший посередине теперешнего двора, попал как одно из красивейших зданий Москвы в «Альбомы» архитектора М.Ф. Казакова. Часто эта усадьба связывается с самым известным представителем старинной дворянской фамилии – с писателем, путешественником, издателем «Отечественных записок», жившим в Петербурге, Павлом Петровичем Свиньиным, но она принадлежала не ему, а его полному тезке, известному в Москве хлебосолу и весельчаку. Московский Павел Петрович оказался связанными с декабристским движением, но не принимал в нем активного участия и отделался переводом из гвардии в армейский полк. Сам владелец жил в собственном, значительно более скромном доме на Покровке (№ 40), а большой дом у Хитровской площади часто сдавался внаем. Так, например, до переезда в собственный дом на Большой Лубянке его нанимала 3-я московская мужская гимназия (с 1839 по 1843 г.).

Реклама чайной фирмы Карзинкиных

В конце XIX – начале ХХ в. здесь, на углу двух переулков, находилась одна из самых известных и страшных хитровских ночлежек. Угловое здание звалось «Утюгом», длинный дом по Петропавловскому переулку – «Сухим оврагом» и все вместе – «Свиным домом».

В «Свиной дом», а особенно в «Сухой овраг», полиция, по словам Гиляровского, боялась и показываться. Ночлежка эта прозывалась еще «Кулаковкой» по фамилии владельца дома перед Октябрьским переворотом, потомственного почетного гражданина И.П. Кулакова, бывшего буфетчика в трактире «Каторга». Он, разбогатев, купил усадьбу в селе Константинове, на родине Есенина. Дочь владельца, Лидия Ивановна Кашина, приезжала в Константиново, и с нею, «молодой, интересной и образованной женщиной», был знаком поэт.

говорит Анна Снегина, героиня одноименной поэмы, прототипом которой была Л.И. Кашина. Ей же было посвящено и стихотворение «Зеленая прическа». В советское время она жила в Москве, в Скатертном переулке, работала переводчицей, машинисткой. Скончалась в 1937 г., и немногие знают, что Сергей Есенин и прототип его «Анны Снегиной» похоронены недалеко друг от друга, на Ваганьковском кладбище.

На другом углу Петропавловского переулка в доме действительного статского советника С.С. Румянцева (№ 12/1) находились два трактира также с дурной славой: в «Пересыльном» собирались нищие и барышники, а «Сибирь» облюбовали воры, картежники и скупщики краденого.

Отсюда можно подойти к дому на углу Подколокольного переулка и Покровского бульвара (№ 16/18), который был известен всей культурной Москве как до Октябрьского переворота, так и в настоящее время.

Во второй половине XVIII в. здесь, на углу переулка и проезда вдоль Белого города, было владение Ляпуновых с деревянным главным домом в глубине участка с парадным фасадом, направленным на юг. Весь этот участок в 1796 г. (по купчей от 14 июля за 5 тысяч рублей от капитана Петра, поручика Павла, подпоручика Амплея Николаевичей Ляпуновых) покупает граф Федор Андреевич Толстой и полностью изменяет всю застройку на нем (возможно, после пожара). Новый главный дом строится существенно южнее, на углу с Подколокольным переулком. Его два фасада равнозначны – один выходит к границе Белого города, стены которого к тому времени уже были сломаны, и в переулок. Эти фасады сохранились без больших изменений до нашего времени. Граф Федор Андреевич Толстой прославился коллекцией раритетов и огромной и ценной библиотекой. Уже в начале XIX в. оно было известно своими и редкостью, и богатствами, а позднее оно стало одним из лучших в России. В 1804 г. Толстой продал этот дом 1-й гильдии купцу, ставшему надворным советником, аптекарю Ивану Григорьевичу Мейеру и переехал в значительно больший на углу Большой Дмитровки и Кузнечного переулка (№ 8). Строения в усадьбе пострадали от пожара 1812 г., и Мейер предпочел продать участок «с тремя каменными обгорелыми корпусами» в 1815 г. за 29 тысяч рублей купцу 1-й гильдии Андрею Сидоровичу Карзинкину.

Фамилия Карзинкиных (она писалась и как Корзинкины) произошла, как рассказывал автор воспоминаний Н.А. Варенцов, «от того, что первый из их родоначальников, составивший им благосостояние, был вывезен из Ярославской губернии в Москву его родителями в корзине, какие в то время служили для перевозки кур, когда ему было еще несколько месяцев от роду. Сделано это было матерью из опасения выронить его дорогой во время сна». Он не выпал, жил с конца XVIII в. в Москве, стал купцом 3-й гильдии и торговал в Китай-городе «в яблошном ряду», а в 1810-х гг. перешел в 1-ю купеческую гильдию.

Сыновья его были основателями двух ветвей карзинкинской купеческой династии. Иван и его потомки жили на Покровке (дом № 1; см. главу X), а второй сын Александр и его потомки владели домом № 18/16 на углу Покровского бульвара до советского времени. Карзинкины занимались оптовой торговлей китайским чаем, а также и текстильным делом: Александр Андреевич с братом Иваном в компании с петербургским купцом Г.М. Игумновым купили Большую Ярославскую мануфактуру и существенно увеличили ее. Сын Александра Андреевича Андрей удачно занимался чаеторговлей, владел десятью магазинами в центральной части города. Он широко жертвовал, был старостой Трехсвятительской церкви на Кулишках (после кончины старостой стал сын Александр).

Перечень постов, которых он занимал в последний год Российской империи, занимает немалое место. Вот выписка из справочника «Вся Москва»: «КАРЗИНКИН Александр Андреевич, потомственный почетный гражданин, Покровский бульвар, собственный дом. Телефон 10–03 и 115-98. Член Московского Учетного банка; Член Совета Российского Взаимн. Союза; Директ. Торг. – Пром. Т-ва Ярославл. Большой мануфактуры; Моск. Биржевое Общество; Детская больница им. В.Е. Морозова: Староста ц. Трех Святителей: Чл. Моск. Автомобильного Общества; Чл. Русск. Фотографического Общества; Чл. Сов. Худож. галереи С. С. Третьяковых». Карзинкины отнюдь не были поглощены только делами. Сохранились воспоминания известного скрипача В.В. Безекирского 1850-х гг. «В пятидесятых годах Москва отмечалась музыкальным настроением. Квартетные вечера следовали один за другим, представлявшие наибольший интерес в богатых купеческих домах А.А. Карзинкина, М.М. Варенцова и Ф.В. Перлова. По роскоши и разнообразию вечера у Карзинкина заслуживают особенного внимания. У него часто можно было встретить А.Н. Островского, иногда читавшего отрывки из своих произведений, и А.И. Дюбюка, исключительно исполнявшего моцартовские квартеты». В 1913 г., когда он остался один в доме, он предложил своей сестре художнице Елене Андреевне и ее мужу писателю Николаю Дмитриевичу Телешову из дома на Чистопрудном бульваре (№ 23) переехать к нему, а с ними переехали и знаменитые московские «Среды».

Дом № 18/16 был известен всей пишущей Москве – там происходили собрания «Среды», литературно-художественного кружка, образованного молодыми писателями еще в 1899 г. Они собирались здесь, читали свои произведения, выслушивали критику товарищей, иногда очень суровую, но доброжелательную и ими весьма ценимую. Леонид Андреев писал об обсуждениях литературных произведений на «Средах»: «Без этого никакую свою вещь не могу считать законченной».

Собрания «Среды» посещали И.А. Бунин, А.И. Куприн, В.В. Вересаев, И.С. Шмелев, К.Д. Бальмонт, В.Я. Брюсов, И.А. Бунин, В.А. Гиляровский, М. Горький, В.Г. Короленко, А.С. Серафимович, Ф.К. Сологуб и многие другие. М. Горький, приезжая в Москву, обязательно посещал заседания «Среды». На них царила веселая доброжелательная обстановка, шутили, выпивали, пели. В ходу были забавные прозвища по московским улицам и переулкам: театральный критик С.С. Голоушев звался «Брехов переулок», Горький за своих босяков и героев «Дна» получил прозвище «Xитровка», Шаляпин был «Разгуляй», Иван Бунин за свою худобу, отчасти за острословие, от которого иным приходилось солоно, назывался «Живодерка», лысый Серафимович получил прозвище «Кудрино»… Чехов, ценивший юмор, был разочарован, когда узнал, что у него не было прозвища.

Участники литературного кружка «Среда». Слева направо: С. Скиталец, Л. Андреев, Ф. Шаляпин, М. Горький, И. Бунин, Н. Телешов, Е. Чириков

Но не одни писатели посещали «Среды»: бывали Шаляпин, Рахманинов, Аполлинарий Васнецов, Левитан.

Телешов писал: «Таким образом, литературная молодежь того времени и писатели с определившимися именами в лице лучших своих представителей образовали крепкое литературное ядро. И ядру этому было имя – „Среда”».

Участники «Среды» также издавали сборники участников, организовали «Книгоиздательство писателей», с тем чтобы защитить авторов от произвола издателей, объявили, что «от издания книги весь доход принадлежит автору, а не издателю». «Среды», постепенно редея, продолжались примерно до начала 1920-х гг. Н.Д. Телешов прожил долгую жизнь – он много лет был директором музея Художественного театра и скончался в возрасте 90 лет в 1957 г.

В этом здании с 1981 г. находится Московское отделение Всероссийского общества охраны памятников, где регулярно собирались московские краеведы на собрания Комиссии истории московских улиц и слушали доклады членов комиссии и приглашенных специалистов.

На противоположном углу Подколокольного переулка и Покровского бульвара высится здание (№ 16/2), несколько устрашающее массивностью, желанием выделиться из окружающей застройки крупными, грубыми формами, колоннами, которые более похожи на балки, поставленные вертикально, огромным проемом въезда во двор, крупным карнизом. И неудивительно: ведь это был жилой дом Наркомата обороны (1936–1937 гг. Архитектор И.А. Голосов, секция вдоль бульвара – 1941 г.). Сколько трагедий видели его стены: ведь именно тогда Сталин и его подручные расправлялись с армией. Впечатление громоздкости подчеркивают две большие, высотой на два этажа, скульптуры – справа дама, осторожно держащая на отлете ружье и опирающаяся на сноп, справа молодой человек с отбойным молотком (скульптор А.Е. Зеленский). Эти фигуры вызвали такую реплику знаменитого композитора Никиты Богословского в «Вечерней Москве» в марте 1989 г.: «Я часто проезжаю по Яузскому бульвару (он жил в высотном доме на Котельнической набережной. – Авт.)и всегда с отвращением гляжу на дом на углу Подколокольного переулка и Яузского бульвара. Действующий жилой дом – ничего не поделаешь, не разрушать же его! Но вот перед его фасадом гордо высятся на постаментах две бездарные гипсовые скульптуры – наследие сталинских времен. Ну, конечно же это незабвенные рабочий с отбойным молотком и крестьянка со снопом в руке. Существование этих „шедевров” настолько уродует и без того неприглядную архитектуру здания, что диву даешься, как никому не приходило в голову от этой неразлучной в свое время пары навсегда избавиться. Дорогие новые власти Моссовета! Может, все-таки, обновляя и расчищая нашу дорогую столицу, вы дадите команду освободить ее от этих гипсовых уродов – символов недобрых времен? Тем более что это можно сделать весьма небольшими силами за два-три дня. Никита Богословский». Снимать скульптуры, конечно, не нужно – это такие наглядные памятники сталинского времени. Через арку можно видеть совсем другое здание: двухэтажное, украшенное изящным шестиколонным портиком, с правой стороны которого стояла церковь. Это вид его, который получил дом после перестройки в XVIII в., а в основе его палаты бояр Головиных, владевших здесь большой усадьбой, которые впервые упоминаются в документах конца XVII в. Алексей Петрович Головин в 1685 г. стал боярином, а сын его Федор был одним из самых близких к царю Петру сотрудников его. Он вместе с ним в составе Великого посольства посетил Европу, будучи вторым послом после Лефорта, занимаясь в основном флотскими делами. В 1699 г. он был сделан генерал-адмиралом, а через год генерал-фельдмаршалом, стал первым кавалером ордена св. Андрея Первозванного, графом и получил в полное распоряжение иностранные дела – иностранцы называли его «первым министром». Петр очень ценил его, поручал ему самые ответственные дела и даже приказал выбить в его честь медаль, что ранее в России никогда и не было. На одной стороне медали – профиль Головина, а на другой – фамильный герб с девизом «Et consilio et robore», что означает «И советом и мужеством».

Когда в 1691 г. он вернулся из поездки с посольством в Китай, построил себе дом в этой усадьбе, а когда вернулся из Голландии в 1698 г. – каменную церковь, которую, по преданию, посещал Петр I и читал «Апостол». При многих дворах европейских правителей, богатых дворян было модно держать мальчиков (или девочек) негров, турок или калмыков, представителей таких «экзотических», с европейской точки зрения, национальностей, в качестве слуг, пажей, а впоследствии даже использовать их на службе. Так было и в России – вспомним официальное скульптурное изображение императрицы Анны Иоанновны и «арапчонка» рядом или же привезенных помещику А.П. Бунину с театра военных действий девочек-турчанок, одна из которых стала матерью знаменитого русского поэта Жуковского. А.С. Пушкин был правнуком такого «арапчонка», привезенного в Россию по приказу Петра I. Некий Савва из города Рагуза (Дубровник) выполнял самые разнообразные поручения Петра за границей – ему было поручено привезти в Россию двух «арапчиков». Он с «великим страхом и опасением житья своего» вывез их из Константинополя и привез в ноябре 1704 г. в Москву: «меньший из них именем Аврам крещен». Это был будущий Абрам Ганнибал. Его с братом привезли в дом Ф.А. Головина и оставили у его матери и сыновей. Головин в 1703 г. начинает возводить огромную роскошную усадьбу на левом берегу Яузы, которая служила не только его резиденцией, но и дворцом для приемов, устраиваемых Петром I, но очень возможно, что арапчиков привезли не туда, в еще не готовый дворец, а сюда, в старый дом Головина. После неожиданной кончины Ф.А. Головина в 1706 г. усадьба в Подколокольном переулке перешла к его сыну Ивану, умершему через два года, и потом к вдове сына Анне Борисовне, урожденной Шереметевой, а после перешла к поручику Преображенского полка Петру Ивановичу Головину. В 1754 г. усадьбу приобрела жена князя Семена Ивановича Щербатова Наталья Степановна, которая тогда подает прошение о постройке, вместо деревянных хором, каменных палат с переходом к домовой церкви. В 1785 г. их продали Симбирского полка генерал-майору (позже тайному советнику) Андрею Дмитриевичу Карпову и его супруге Наталье Алексеевне; в 1821 г. храм закрыли и все его имущество передали в Новоиерусалимский монастырь. В 1822 г. усадьбу приобрел генерал-майор Николай Захарович Хитрово, перестроивший дом в стиле ампир и возобновивший церковь, освятивший ее в честь Тихвинской иконы Богоматери. Освящал престол 26 сентября 1822 г. священник Александр Беликов, учивший когда-то мальчика Александра Пушкина закону Божьему, русскому языку и арифметике. Он был весьма просвещенным служителем церкви, автором нескольких переводов, словарей и духовных сочинений. «Слово на освящение…» Тихвинской церкви было издано отдельной книжкой, а его перевод известных тогда проповедей французского епископа Клермонского напечатали в 1822 г. иждивением, как значилось на титульном листе, «Г.-М. Н.З.Х.» – за этими буквами скрывался генерал-майор Николай Захарович Хитрово. Боевой генерал, он участвовал в войнах в начале XIX в., в 25 лет стал полковником, командиром Псковского драгунского полка, был тяжело ранен при осаде Браилова, когда командовал штурмовой колонной. В некоторых справочниках утверждается, что он вышел в отставку и переехал в Москву, в других – его отставили в связи с делом Сперанского, в третьих – просто непонятно почему, и в четвертых – по удивительному рассказу известного библиографа С.Д. Полторацкого: его сослали в Вятку, так как он, по слухам, передал какую-то важную тайну французскому послу Коленкуру, «по болтливости, к чему он был склонен». В начале 1812 г. его перевели в Калужскую губернию и поселили в его деревне под Тарусой, а «надзор велено было иметь над ним строгий. Обязанность столь тяжкая лежала на отце моем, – продолжает рассказ Полторацкий, – бывшем в то время земским исправником…». Вскоре Калужская губерния была объявлена на военном положении: «Непонятно, как могли оставить Хитрово в этой деревне. Он не унывал, радостно слышал об успехах Наполеона, выкинул флаг с его именем! Отец мой, видевший, что все это происходило скорее от легкомыслия, нежели от злонамерения, умолял его не губить себя и его, и только этим мог укрощать его безумство. Ясно, что в тогдашнее время это вело или к бунту от крестьян, или к расстрелянию по военному положению». Хитрово в конце концов простили из-за уважения к заслугам его тестя фельдмаршала Кутузова – его дочь Анна Михайловна была замужем за Хитрово. В Москве он, как писал биограф, «предался научным занятиям», став членом Общества истории и древностей российских и почетным членом Московского университета. После его кончины в 1826 г. усадьбой владела его вдова Анна Михайловна, дочь М.И. Кутузова, потом она перешла к купчихе (из дворян) А.Н. Немчиновой и в 1843 г. – к гвардии полковнику Владимиру Ивановичу Орлову и к его вдове Екатерине Дмитриевне. Она завещала усадьбу Московскому попечительному комитету о бедных Императорского человеколюбивого общества. Сначала в доме открыли дешевую народную столовую, потом бесплатную амбулаторию и больницу, с 1867 по 1878 г. помещалось Яузское отделение больницы для чернорабочих, затем в доме находилась лечебница для бедных, которая так и называлась – Орловская. Церковь при ней была освящена в честь Смоленской иконы Богоматери. Как и другие домовые церкви, ее закрыли в 1919 г., а на месте лечебницы устроили фельдшерские курсы, с 1928 г. – медполитехникум имени Клары Цеткин, а с 1954 г. – медицинское училище, а церковь снесли при строительстве жилого дома.

Возвратимся к небольшой площади в центре Подколокольного переулка, которая превратилась в один из тихих московских уголков, где уже ничто не напоминает о страшном «дне» Москвы.

От нее надо пройти в Петропавловский переулок, где стоит церковь, служба в которой не прерывалась в советское время. Это прекрасный архитектурный памятник московского барокко – церковь Петра и Павла, «что на Кулишках» (№ 4). Это название сохранилось еще у нескольких церквей в этом районе – Всех Святых на Варварской площади, Рождества Богородицы на Солянке, Трех Святителей в Малом Трехсвятительском переулке, Николая в Подкопаевском переулке. Словарь Даля дает несколько значений этого слова: «кулига, кулижка – клин земли, ровное место, чистое и безлесное; прогалинка, полянка, отличная растительностью; лужок на заводи, залив и самая заводь». Трудно представить себе, что церкви «что на кулишках» (не «кулижках», что было узкодиалектным словом – сейчас произносится это слово через букву «ш»), стоявшие на крутом южном склоне Ивановской горки, находились в какой-то заводи, скорее можно сказать, что они были построены на расчищенных участках леса, покрывавшем холм.

Она известна по документам с начала XVII в., но находилась здесь значительно раньше. Церковь называлась также «у Старых конюшен» или «Петра и Павла Высокого» и «что у Яузских ворот на горке». Эти последние наименования отражают очень выгодную постановку ее здания на высоком и крутом берегу у впадения Яузы в Москву-реку. Существующее здание было построено в 1701–1702 гг. Главный ее престол освящен во имя Знамения Пресвятой Богородицы, южный придел – Казанской иконы, а северный – апостолов Петра и Павла.

В церкви находятся известные иконы Богоматери – Боголюбская, бывшая ранее в часовне у Варварской башни Китай-города, и Грузинская из разрушенной церкви у Воронцова поля. Колокольня, возведенная в 1771–1773 гг., гармонично дополняет ее изящный восьмерик. Напротив – небольшой домик священника (№ 5), построенный, возможно, в начале XIX в.

С 2002 г. церковь принадлежит Сербской церкви, является ее подворьем, представительством. Сербское подворье с 1874 г, находилось на Солянке в церкви свв. Кира и Иоанна, в 1918 г. его разогнали. История его рассказана в статье историка В.Ф. Козлова в майском номере «Московского журнала» за 1999 г.

Андрей Иванович Остерман

От Хитровской площади отходит небольшой Хитровский переулок. На его углу с площадью в 1929 г. был построен жилой дом с коридорной системой планировки по проекту архитектора М.В. Крюкова (№ 2/13), который в 1980-х гг. занимало агентство «Новости». В этом переулке в XVIII в. находилась усадьба дипломата графа Ф.А. Остермана (№ 2/8).

Она в начале XVIII в. принадлежала князьям Голицыным, которые продали усадьбу в 1767 г. Михаилу Семеновичу Похвисневу, поддержавшему Екатерину в перевороте 1762 г. Он стал действительным камергером и сенатором, явился активным помощником Бецкого в устройстве Московского воспитательного дома, был его первым опекуном. Есть предположения, что именно он построил каменный в три этажа дом (сохранившийся с переделками в глубине двора), стоящий торцом к Хитровскому переулку и фасадом к Малому Трехсвятительскому. В начале 1776 г. вся усадьба покупается за 16 тысяч рублей у его вдовы Федором Андреевичем Остерманом, сыном Генриха или Андрея Ивановича Остермана, одного из самых ярких и противоречивых персонажей русской истории при Петре Великом и его потомках. Как писал его биограф, историки не раз описывали «нравственный облик великаго государственнаго мужа, его двоедушие, притворство, хитрость, вкрадчивость». Остерман попал в Россию и обратил внимание Петра знанием многих языков – его тут же определили переводчиком. Будучи и умным, и беспринципным, и карьеристом, он быстро выдвинулся на первые роли, принимая участие во многих дипломатических инициативах. После Петра он руководил всей внешней политикой Российской империи, но с воцарением Елизаветы Петровны его сослали, и в ссылке он скончался.

Сам Петр настоял на женитьбе Остермана на боярышне Марфе Ивановне Стрешневой, и плодом этого счастливого брака был старший сын Федор, воспринятый от купели царевной Анной Петровной. Он получил домашнее образование – его учителем был Г. Рихман, впоследствии академик и известный ученый, он, занимаясь атмосферным электричеством, трагически кончил свою жизнь: во время грозы был поражен шаровой молнией.

Федор Остерман сделал военную карьеру: когда отец его был на вершине власти, сын получил чин капитана гвардии Преображенского полка и, будучи 19 лет, награжден одним из высших орденов империи – орденом Александра Невского, но с падением отца у сына орден отобрали и послали в армейский полк на окраине империи. Остерман с отличием участвовал в Семилетней войне, где был тяжело ранен и получил чин генерал-майора. Потом он работал в Военной коллегии, стал генерал-поручиком и опять был награжден тем же орденом Александра Невского. Его 23 сентября 1773 г. назначают на пост губернатора Москвы, а с 1780 г. он становится сенатором. Он в уже пожилом возрасте брал уроки богословия у митрополита Платона и переписывался с ним, часто посещал Славяно-греко-латинскую академию, где «друг просвещения. всегдашним своим присутствием и внимательным слушанием ободрял и одушевлял проповедников Слова Божия», приглашал к себе университетских профессоров.

Переписка Ф.А. Остермана с историографом Герардом Фридрихом Миллером, продолжавшаяся в течение около 18 лет, свидетельствует о духовных запросах его, его интересе к истории и философии, столь характерном для многих просвещенных вельмож XVIII в. Два корреспондента обменивались книгами и обсуждали прочитанное. Именно Остерман посылает императрице Екатерине II работу Миллера «Описание Коломны», одну из ранних краеведческих работ в России. В Москве он прославился необыкновенной рассеянностью, о которой ходили многие рассказы.

В семье Остерманов воспитывалась мать замечательного русского поэта Федора Ивановича Тютчева, Екатерина Львовна, по отцу из рода Толстых, а по матери из Римских-Корсаковых, рано оставшаяся сиротой: она приходилась племянницей жене Остермана, к которому она относилась как к отцу, – есть предположение, что сына она назвала Федором в его честь.

Сюда захаживал в гости гвардии поручик Иван Николаевич Тютчев, он сделал предложение Кате Толстой, и в 1798 г. состоялась свадьба. Молодые жили в имении Овстуг Орловской губернии, где у них родились сыновья Николай в 1801 г. и Федор в 1803 г. В доме в Трехсвятительском переулке у Тютчевых родились еще трое детей. Характер Ивана Николаевича был спокойный и доброжелательный, управляла всем его жена, и он был вполне счастлив. «Смотря на Тютчевых, – вспоминал М.П. Погодин, – думал о семейном счастии. Если бы все жили так просто, как они». И.С. Аксаков в биографическом очерке о Ф.И. Тютчеве писал о его отце: «Человек рассудительный, с спокойным, здравым взглядом на вещи, но не обладал ни ярким умом, ни талантами. Тем не менее в натуре его не было никакой узкости, и он всегда был готов признать и уважить права чужой, более даровитой природы».

Федя Тютчев был более похож на мать, «женщину замечательного ума, сухощавого, нервного сложения, с наклонностью к ипохондрии, с фантазией, развитой до болезненности. Отчасти по принятому тогда в светском кругу обыкновению, отчасти, может быть, благодаря воспитанию Екатерины Львовны в доме графини Остерман, в этом вполне русском семействе Тютчевых преобладал и почти исключительно господствовал французский язык, так что не только все разговоры, но и вся переписка родителей с детьми и детей между собой, как в ту пору, так и потом, в течение всей жизни, велась не иначе как по-французски. Это господство французской речи не исключало, однако, у Екатерины Львовны приверженности к русским обычаям и удивительным образом уживалось рядом с церковнославянским чтением псалтырей, часословов, молитвенников у себя, в спальной, и вообще со всеми особенностями русского православного и дворянского быта. Явление, впрочем, очень нередкое в то время, в конце XVIII и в самом начале XIX века, когда русский литературный язык был еще делом довольно новым, еще только достоянием „любителей словесности”, да и действительно не был еще достаточно приспособлен и выработан для выражения всех потребностей перенятого у Европы общежития и знания.

В этой-то семье родился Федор Иванович. С самых первых лет он оказался в ней каким-то особняком, с признаками высших дарований, а потому тотчас же сделался любимцем и баловнем бабушки Остерман, матери и всех окружающих. Это баловство, без сомнения, отразилось впоследствии на образовании его характера: еще с детства стал он врагом всякого принуждения, всякого напряжения воли и тяжелой работы. К счастью, ребенок был чрезвычайно добросердечен, кроткого, ласкового нрава, чужд всяких грубых наклонностей; все свойства и проявления его детской природы были скрашены какой-то особенно тонкой, изящной духовностью. Благодаря своим удивительным способностям учился он необыкновенно успешно».

К Екатерине Львовне по дарственной (брак Федора Андреевича с графиней Анной Львовной Толстой был бездетен) и перешла московская усадьба. В документе, датированном 15 февраля 1806 г., было записано: «Лета тысяча восемьсот шестого, февраля в пятыйнадесять день <…> дарю по смерти моей отставного гвардии корнета Ивана Николаевича Тютчева жене ево, а моей родной племяннице Катерине Львовне и наследникам ее в вечное и потомственное владение собственныя благоприобретенныя мною три дома с принадлежащими ко оным землями <…> состоящия Мяснитской части перваго квартала, первыя два под номером пятидесятым, а третей под номером пятьдесят четвертым, со всею имеющеюся во оных домашнею принадлежностию, мебелью, серебром, вещами, платьем, бельем, посудою всякого рода, екипажами, лошадьми и конскими уборами, словом сказать, что ни есть во оных домах <…>».

Главное здание сохранилось – оно стоит торцом к Хитровскому переулку во дворе дома № 2. Здесь жили родители Тютчева, прошли детские годы Федора (до семи лет), здесь же родилась его сестра Дарья.

В начале 1810 г. Тютчевы продали этот дом купцу д’Изарну Вилефору, известному в истории 1812 г. воспоминаниями о занятой французами Москве, и купили большую усадьбу в Армянском переулке. Дом же в Хитровском переулке вскоре после 1812 г. перешел в казну, и в нем разместилась Мясницкая полицейская часть. Над домом была выстроена деревянная пожарная каланча, и в 1925 г. ее предполагали оставить на доме «как памятник уходящего быта».

В здании полицейской части работал и там же жил врач Д.П. Кувшинников, выбравший для медицинской практики самый бедный участок. У жены его Софьи Петровны на втором этаже этого дома собирались художники и артисты, часто бывали А.И. Сумбатов-Южин, А.П. Ленский, Т.Л. Щепкина-Куперник, А.П. и М.П. Чеховы, И.И. Левитан, в свои приезды в Москву обязательно заходил И.Е. Репин. Софья Петровна, по словам Марии Павловны, сестры Чехова, «на редкость была одаренным человеком: пианистка, незаурядная художница, великолепная певица, талантливая поэтесса». Она в течение нескольких лет была, по ее словам, «ученицей, товарищем по охоте, другом Левитана». Софья Петровна, пережившая много романов, старше Левитана, без памяти влюбилась в красавца художника. Они полюбили друг друга, и, по словам Марии Павловны, чувство Левитана было «глубоким, большим, мучительным».

А для А.П. Чехова хозяева квартиры послужили прототипами рассказа «Попрыгунья». Рассказ этот тут же получил широкую известность в Москве – уж очень легко угадывались все персонажи: и хозяева, и гости, и даже мелкие детали обстановки. Чехов был вынужден оправдываться, делая это довольно неуклюже: «Можете себе представить, одна знакомая моя, 42-летняя дама, узнала себя в 20-летней героине моей „Попрыгуньи”, и меня вся Москва обвиняет в пасквиле. Главная улика – внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор – и живет она с художником». И действительно, рассказ получился жестоким и даже каким-то беспардонным: не ясно, зачем надо было так откровенно и так грубо издеваться над другом и его любимой. Неудивительно, что очень многие осуждали тогда писателя: ему, конечно, отказали от дома, знаменитый актер А.П. Ленский, давно друживший с Чеховым, написал ему «убийственное» письмо, которое Чехов предпочел не сохранять в своем архиве, отношения с Кувшинниковой были разорваны навсегда. Левитан же хотел вызвать его на дуэль и на долгое время прекратил не только дружеские отношения, но и вообще знакомство с Чеховым, и после внешнего примирения, устроенного почти насильно Щепкиной-Куперник, Левитан до кончины не мог простить Чехову этот рассказ.

Сама Кувшинникова кончила почти так же, как герой «Попрыгуньи» доктор Дымов, – она, ухаживая за одинокой художницей, умерла летом 1907 г., заразившись тифом.

В этом же доме некоторое время содержался под арестом Маяковский за организацию побега политических заключенных.

В Хитровский переулок выходит интересный фасад флигеля (№ 3, строение 1), декоративная обработка которого свидетельствует о когда-то богатой усадьбе, главный дом которой, существенно перестроенный, стоит в глубине участка. В XVIII в. усадьба принадлежала Лопухиным и Волконским, а в 1792 г. она перешла от бригадира князя Петра Алексеевича Волконского к богатому купцу Афанасию Кирьякову. Ее главный дом находится в глубине участка.

Еще недавно было неизвестно, где в Москве родился выдающийся русский композитор Александр Скрябин, и только при подготовке первого издания книги о московских переулках в конце 1970-х гг. удалось установить это памятное место. Он родился в доме № 3 по Хитровскому переулку – в метрической книге Трехсвятительской церкви было записано: «Декабря 25 [рождение], 31 [крещение], [родители]: Дворянин Николай Александрович Скрябин и законная его жена Любовь Петровна, оба православного вероисповедания, в доме Кирьякова [восприемники]: Отставной артиллерии полковник Александр Иванович Скрябин и дочь умершего Капитан-Лейтенанта флота девица Марья Ивановна Подчерткова» [это сестра бабушки].

Род Скрябиных – старинный дворянский род, в котором многие были военными, что не очень-то и удивительно. Самое удивительное – это то, что в скрябинском роде появился такой уникальный композитор-философ, композитор-мыслитель, как Александр Николаевич. Дед композитора – артиллерийский полковник, бабушка – дочь моряка, лейтенанта флота, у них было восемь детей – одна дочь и семеро сыновей. Второй сын, Николай, стал отцом композитора, а дочь Лидия – его воспитательницей, заменившей ему мать.

В семье Скрябиных интересовались музыкой, играли на домашних праздниках, но серьезно ею не занимались. Отец окончил 4-ю московскую гимназию, поступил на юридический факультет Московского университета. Еще студентом он познакомился с пианисткой Любовью Петровной Щетининой, на которой и женился. Она блестяще окончила Петербургскую консерваторию и много концертировала; ее талант очень ценил А.Г. Рубинштейн – ее артистические черты перешли к сыну.

В декабре 1871 г. супруги поехали в Москву, и Любовь Петровна уже ожидала первенца. По дороге она несколько раз выходила из душного вагона и уже тогда почувствовала себя плохо. В Москву они приехали в Рождество, 25 декабря 1871 г. Скрябины остановились здесь, Любовь Петровну на руках перенесли наверх, а через два часа на свет появился сын Александр. Родители недолго задержались в доме в Хитровском переулке и потом уехали из Москвы. Позднее у матери проявились признаки грозной, тогда неизлечимой болезни – туберкулеза; ее повезли, надеясь на выздоровление, в Южный Тироль, но она скончалась от скоротечной чахотки в апреле 1873 г.

После ранней смерти жены отец Скрябина уехал в Петербург, окончил там престижный институт восточных языков и вступил на дипломатическую службу, изредка приезжая в Россию. Он женился второй раз, у него родилась дочь Ксения, а у нее сын Андрей, ставший знаменитым проповедником, архиепископом Британской церкви Антонием Блумом, который, таким образом, был двоюродным племянником русского композитора.

О маленьком Александре заботились его тетка Лидия Александровна и сестра бабушки его крестная Мария Ивановна. Жили они недалеко отсюда, в Большом Златоустинском переулке (см. главу X).

К концу XIX в. здесь, в бывшей усадьбе Лопухиных-Кирьякова, обосновалась ночлежка, которую занимали обитатели «рангом» выше, чем другие хитрованцы – мастеровые, поденщики и особенно портные, которых звали «раками», так как они, пропив одежду, не могли выходить из своих «нор».

На углу переулка – здание церкви Трех Святителей, трех самых известных священноучителей христианской религии: Василия Великого, Иоанна Златоуста и Григория Богослова IV в., которые ранее не упоминались все вместе, но, по недостоверному рассказу XI в., стали одной группой, очевидно, для удобства поминания, да и число 3 еще со времен язычества считалось священным, а христианство многое заимствовало из языческих религий.

Эта церковь, как и многие в этих местах, прозывалась «что в Кулишках». Предполагается, что эта церковь в конце XIV в. дала название кремлевским Флоровским воротам, но это кажется совершенно необоснованным – трудно поверить в то, что церковь в сельской местности в полутора километрах от Кремля, где тогда и поселений могло не быть, дала название его главной башне.

Также говорится о том, что Трехсвятительская церковь упоминается в «душевной грамоте» митрополита Киприана (он скончался в 1406 г.) – как помечено на ней: «Писана грамота сиа у Трех Святителей, месяца Септевриа в 12 день, индикта в 15, а не подписал есмь немощи ради своея», но давно известно, что Трехсвятительскую церковь Киприан выстроил отнюдь не здесь, а в своем селе Голенищеве на западе Москвы, у реки Сетунь (см. «Москва за Садовым кольцом». М., 2007. С. 516).

Часто также упоминается о некоем «великокняжеском дворце», «митрополичьем дворе» или даже «патриаршей резиденции» здесь, но никаких документальных сведений об их существовании в этом месте не находится.

Еще одно название Трехсвятительской церкви – «что у старых конюшен». Они упоминаются в летописном известии о «великом» пожаре, случившемся в Москве 21 июня 1547 г., во время которого здесь сгорела церковь. Церковь тогда была во имя Фрола и Лавра, покровителей лошадей, которые, вообще-то говоря, никакого отношения к лошадям не имели, но как-то случилось, что празднование их дня совпало с прекращением падежа лошадей, почему и сочли их непосредственными виновниками этого события.

После пожара конюшни перевели в Чертолье, на то место, где теперь Музей изобразительных искусств.

Нынешнее здание церкви с далеко выдвинутыми апсидами первого этажа построено в промежуток между 1657 и 1678 гг., но с тех пор неоднократно перестраивалось.

В этой церкви произошло бракосочетание, которое запечатлено на одной из самых популярных русских картин – «Неравный брак» В.В. Пукирева. С публикацией интересных воспоминаний члена известной московской купеческой семьи Н.А. Варенцова, осуществленных Е.М. Юхименко и В.А. Любартовичем в 1999 г., стала более ясной история создания этой картины. Варенцов вспоминал: «В нашей семье сохранилось предание, связывающее имя брата моего деда со стороны матери Сергея Михайловича Варенцова с известной картиной художника Пукирева „Неравный брак”. С художником Пукиревым Сергей Михайлович дружил и, кроме того, учился у него живописи, но без успеха. Свадьба, которую имел в виду художник, состоялась в 1860 году. С этой свадьбой связана романтическая история, действующими лицами которой были С.М. Варенцов и мадемуазель Софья Николаевна Рыбникова. Они были влюблены друг в друга, но волею судьбы, по неизвестной мне причине, мадемуазель Рыбникова не отдала своей руки любимому человеку, а вышла замуж за пожилого и очень богатого фабриканта Корзинкина (Андрея Александровича, но он был старше невесты на 13 лет. – Авт.).На долю любимого и любящего Сергея Михайловича выпала тяжелая для него роль шафера. <…> Причем первоначально лицо шафера было совершенно схоже с лицом Сергея Михайловича. Последний, увидя себя на картине, потребовал изменения лица, и Пукирев исполнил его желание и для большего изменения приписал бороду». Принято думать, что вместо него художник изобразил самого себя.

В этой церкви много позже – 31 августа 1914 г. – состоялось бракосочетание знаменитого реставратора, тогда молодого выпускника строительно-технического училища Петра Дмитриевича Барановского и Евдокии Ивановны Виноградовой.

В советское время церковь, конечно, была закрыта, и ее уже хотели сносить, но обошлось. Здание использовалось под самые разные нужды, в последнее время для студии «Диафильм».

В.А. Серов. Мария Федоровна Морозова. 1897 г.

По названию этой церкви соседние переулки именуются Большим и Малым Трехсвятительскими. Между ними в XVIII в. располагалась усадьба Глебовых на узком и длинном участке (№ 2/1), в котором сад спускался до Подкопаевского переулка, а с большим отступом от него поперек участка стояли деревянные хоромы «покоем». Глебовы – старинная дворянская фамилия. Одни из владельцев участка. В 1777 г. объявлялось о продаже «двора лейб-гвардии сержанта Петра Алексеевича Глебова… в коем господския хоромы, перестроенные вновь, в них одиннадцать покоев… регулярный сад с плодовитыми деревьями».

Насколько известно, тогда продажа не состоялась, и Глебовым этот участок принадлежал еще много лет, пока его не выставил на продажу с аукциона потомок дворянского рода Александр Петрович Глебов за долги. Его купил некий статский советник Н.Е. Клевезаль в 1855 г. Он сдает помещения для редакции журнала «Русский вестник», издаваемого М.Н. Катковым. В то время в нем сотрудничали С.Т. Аксаков, Ф.М. Достоевский, А.Н. Островский, Л.Н. Толстой – цвет русской литературы. Здесь родилась одна из самых известных газет старой России – «Русские ведомости», не изменявшая своим идеалам защиты прав личности за всю свою историю. Ее первый номер датирован 3 сентября 1863 г., и сначала она выходила три раза в неделю. Здесь редакция пробыла недолго – около года, и с 20 июля 1864 г. переехала на Большую Полянку, а собственный дом с успешным развитием газеты купили в Юшковом переулке в 1875 г.

Клевезаль продал участок через 9 лет торговому дому «Савва Морозов с сыновьями», который по-своему распорядился усадебным деревянным особняком на горе над садом с дорожками и беседками. Все было сломано, и выстроены фабрично-складские угрюмые страшноватые здания (автором их был, возможно, А.С. Каминский). С тех пор этот участок переходит от одного члена этой купеческой династии к другому. В 1874 г. торговый дом продает его Марии Федоровне Морозовой, которая в 1900 г. дарит участок сыну Савве Тимофеевичу, а после его смерти вдова Зинаида Григорьевна Рейнбот продает это владение Товариществу Никольской мануфактуры.

При советской власти здесь находилось Центральное статистическое управление, Плановая академия и в последнее время научно-исследовательский институт. Дом рядом (Малый Трехсвятительский переулок, 3) был занят евангелическо-реформатской церковью, для которой со двора пристроен зал и изменен фасад (1865 г., архитектор Г. фон Ниссен). С переездом учреждений новой власти в Москву тут поместился Морской генеральный штаб, впоследствии разные советские конторы, с 1940 г. молитвенный дом адвентистов седьмого дня, а с 1944 г. и центральная церковь евангельских христиан-баптистов. Они считают Библию единственным источником своего вероучения, отвергают церковные обряды, иконы, священников и верят в личное общение с Христом.

В Большой Трехсвятительский переулоквыходит этот же церковный участок, и на нем в 1913–1915 гг. архитектором А.Э. Эрихсоном было выстроено здание училища (№ 4), где сейчас помещается средняя школа. В ней учились поэт В.М. Гусев, полярник Э.Т. Кренкель, пианист Л.Н. Оборин, кинорежиссер Е.Л. Дзиган, фокусник Э.Т. Кио, актер и писатель А.Н. Глумов, литературовед Я.Е. Эльсберг, искусствовед, автор воспоминаний о старой Москве Б.И. Пуришев. Рядом со школой – большой доходный дом (№ 6), построенный в 1913 г. (архитектор И.А. Герман) для Григория Александровича Крестовникова, текстильного магната и политического деятеля, купившего угловой участок с Покровским бульваром (№ 6/14), принадлежавший в начале XIX в. архитектору Ф.К. Соколову, выстроившему взамен сгоревшего небольшой, но выразительный дом.

После покупки Крестовниковыми (женой его была Юлия Тимофеевна Морозова из известной семьи богачей-текстильщиков) этот дом существенно перестроили под руководством того же И.А. Германа.

В.Е. Маковский. Ночлежный дом. 1889 г.

Часть большого доходного дома по переулку включает в себя известный в конце XIX в. ночлежный «ляпинский» дом, названный так по фамилии владельцев купцов М. и Н. Ляпиных.

Боборыкин писал в «Живописной России»: «Кто не в состоянии заплатить пяти копеек за ночлег, идет к ночлежному дому Ляпиных, в нескольких шагах от площади, и дожидается там, когда отворят двери. Дом Ляпиных дает ночное убежище каждому, не допрашивая у него ни вида, ни платы за ночлег. Мест в мужском и женском отделении семьсот; но случается, что ночует до тысячи народа. Наружность и внутренность дома смахивают на тюрьмы. Внутри – лестницы, стены, потолки – все выкрашены темной масляной краской. Спят вповалку на нарах и на полу. Воздух освежают, насколько возможно, но к полуночи он делается спертым».

Ночлежка была бесплатной, и в ней селились почти исключительно нищие, которые собирались под длинным навесом задолго до открытия. Эта сцена воссоздана на картине В.Е. Маковского «Ночлежный дом», на первом плане которой, как предполагают, изображен художник А.К. Саврасов. В декабре 1881 г. ляпинский дом посетил Л.Н. Толстой. «Взойдя на гору, – писал он, – мы подошли к угловому большому дому. Большинство людей, шедших со мною, остановились у этого дома. По всему тротуару этого дома стояли и сидели на тротуаре и на снегу все такие же люди». Под впечатлением увиденного Толстого написал свою знаменитую статью «Так что же нам делать?», в которой резко ставил вопрос о нищете в Москве.

Из переписной книги 1669 г. известно, что ко времени начала строительства потомки некоторых прихожан, известных по предыдущей переписи, продолжали обитать в своих дворах. С юга от церкви стояли дворы стольников Андрея и Ивана Павловичей Акинфовых, внуков Леонтия Акинфова, служивших царю Алексею Михайловичу. Рядом во владении Тимофея Голосова жил его сын, думный дьяк Александр Тимофеевич Голосов, а другой его сын, Лукьян, также обитал по соседству, в приходе Николы в Подкопаях.

Так называемый «двор Шуйских» принадлежал теперь князю Ивану Михайловичу Борятинскому. Возможно, именно он выстроил здесь палаты с белокаменным подвалом – самое старое жилое здание на Кулишках. Первоначально это была совсем маленькая постройка, поставленная торцом к переулку. Она состояла из двух сводчатых палат и двух подвальных помещений под ними. Скрытый за пристройкой северный фасад палат сохранил оконные наличники, типичные для второй половины XVII в.

В Большом Трехсвятительском переулке привлекает внимание обширный сад, выходящий еще в два переулка – Хохловский и Подкопаевский. В глубине сада – двухэтажное здание (№ 1), на фасаде которого есть архитектурные детали в псевдорусском стиле – результат переделки его архитектором И.Д. Черником в 1860-х гг. Возможно, что в основе своей это здание весьма древнее. В 1772 г. участок принадлежал князю С.Д. Кантемиру, сыну молдавского господаря Дмитрия. Одна из последующих владельцев – бригадирша Д.Н. Лопухина – устроила здесь частное училище, считавшееся образцовым. В нем учился А.И. Дельвиг, двоюродный брат поэта Антона Дельвига и будущий строитель московского водопровода. Позднее дом принадлежал знаменитому предпринимателю середины XIX в. «откупщицкому царю» В.А. Кокореву, разбогатевшему на питейных откупах. Он был одним из богатейших людей в России – состояние его оценивалось в 8 миллионов рублей. Дом в Трехсвятительском, как вспоминали современники, был им «куплен в развалинах, возобновлен самым безобразно-роскошным образом»: рассказывали даже о крыше, покрытой золотом. Кокорев не ограничивался успешными деловыми операциями, он считал, что может внести свой вклад успешного и умного делового человека в определение внутренней и внешней политики России, чем вызвал лютую ненависть правящих кругов, – такое поведение вызывает такую же реакцию и в наше время. В этом доме, по словам известного историка и издателя журнала «Русский архив» П.И. Бартенева, «В.А. Кокорев давал многолюдный обед с речами по поводу первых правительственных известий о представшем раскрепощении помещичьих крестьян».

В последние годы владения этим домом Кокорев сдавал его под меблированные комнаты и гостиницу. От него дом перешел к М.Ф. Морозовой, сын которой Сергей Тимофеевич, известный меценат, вложивший много труда и средств в становление музея кустарных изделий, был также и любителем-художником. Во дворе на втором этаже небольшого двухэтажного домика, сохранившегося до нашего времени, у него была оборудована мастерская, а внизу находились жилые комнаты. Морозов почитал талант Исаака Ильича Левитана, которому и предоставил этот дом. С осени 1889 г. Левитан работал в нем, а потом и жил. По воспоминаниям, у дома росли большие кусты сирени, внизу находились жилые комнаты, пол в которых был затянут серым сукном, а наверху, куда вела витая лестница, – прекрасная светлая мастерская. В этом скромном домике им были написаны почти все лучшие картины, здесь он стал знаменитым, превратился в великого мастера пейзажа – некоторые художники считали даже, что после Левитана пейзажисты уже больше не нужны, он исчерпал все, что можно было сделать в русской пейзажной живописи. В этом же доме В.А. Серовым был создан известный портрет Левитана. У него в мастерской бывали многие художники, а также Шаляпин, Тимирязев и многие другие известные деятели культуры. 22 июля 1900 г. Левитана не стало: он тяжело болел, здоровье его было подорвано еще в молодости. О Левитане как-то было сказано, что «он много мыслил и чувствовал, много работал и долго хворал – это была его жизнь». Печальная процессия 25 июля 1900 г. вышла из этого дома и направилась на Дорогомиловское кладбище. Левитана провожали его друзья – В.А. Серов, приехавший из-за границы, А.М. Васнецов, К.А. Коровин, И.С. Остроухов, множество знакомых и почитателей.

Главный дом бывшей усадьбы стал символом победы новой власти над оппозицией, ведь именно здесь была разгромлена единственная партия – партия левых эсеров, – которая хотя и сотрудничала с большевиками, но придерживалась других взглядов на некоторые политические вопросы, в частности на заключение Брестского мира с «империалистами» и крестьянской политики.

В этом неприметном московском переулке и началась история однопартийной диктатуры коммунистической партии СССР.

В 1918 г. перед большевиками во весь рост встала проблема сотрудничества с крестьянством, которое в массе своей поддерживало программу левых эсеров. Для Ленина и его сотоварищей было важно убрать их с политической арены до начала первых волнений, которые неизбежно начались при проведении большевистской политики насильственного изъятия продуктов сельскохозяйственного производства.

События развертывались следующим образом: 6 июля 1918 г. левыми эсерами, чекистами Яковом Блюмкиным и Николаем Андреевым, был убит германский посол граф Мирбах. Блюмкин позднее признавался, что его работа – а он, 19-летний молодой человек, руководил отделом ВЧК по слежке за иностранцами – проходила под непосредственным руководством Дзержинского, и никто не сомневался, что убийство было если не непосредственно организовано большевиками, то молчаливо допущено с их ведома с определенной целью: воспользоваться им для разгона левоэсеровской партии, обвинив ее в заговоре. Недаром Дзержинский неоднократно пропускал мимо ушей предупреждения германского посольства о возможных террористических актах.

Большевики заранее, еще задолго до убийства Мирбаха, планировали избавиться от своих союзников, используя для этого ими же созданный предлог, они также заранее стягивали верные им войска в Москву, готовясь к разгрому эсеров, к ликвидации так называемого восстания, которого на самом деле и не было. Никаких документов о причастности к террористическому акту руководства партии левых эсеров обнаружено не было. Закономерно задать основополагающий вопрос римского права: «cui prodo? cui bono?», то есть кому это было выгодно? А выгодно было отнюдь не левым эсерам, а только большевикам.

Они мобилизовали единственное воинское соединение, оставшееся верным им, – латышских стрелков под командованием И. Вацетиса (да и за ним они внимательно и тайно присматривали), – и направили его на разоружение левоэсеровского отряда Дмитрия Попова, находившегося в бывшем морозовском особняке в Большом Трехсвятительском переулке.

Предварительно туда отправился Дзержинский с тремя спутниками, который обыскал весь дом (разбив при этом несколько дверей) и нашел там нескольких членов Центрального комитета партии левых эсеров, объявил двух из них арестованными и намеревался одного из них расстрелять. Естественно, его тут же скрутили и заперли в одной из комнат.

Отряд Попова, находясь в особняке, попросту бездействовал, никакого «восстания» не происходило, а все поведение левых эсеров объясняется лишь самозащитой от большевиков, которые арестовали фракцию левых эсеров на заседании съезда Советов, происходившего тогда в Большом театре. Бойцы отряда Попова не предприняли ни малейшей попытки их освободить, но и более того, никак не препятствовали передавать с телеграфа подстрекательские телеграммы Ленина в провинцию, призывавшие арестовывать левых эсеров.

Туманным утром 7 июля 1918 г. части латышской дивизии под командованием И.И. Вацетиса начали наступление на главный опорный пункт в Большом Трехсвятительском переулке. Точное число «восставших» неизвестно, советские историки называют самые разные цифры – и 2000, и 800, и 600 человек, но все они представляются значительно завышенными. Их было, вероятно, не более 150–200 человек. К утру 7 июля латышские части в составе 3500 человек, поддержанные несколькими орудиями, расположились на подступах к морозовскому особняку. Одно из них втащили на высокий холм к Владимирской церкви и поставили внутри ограды.

Начался пушечный обстрел прямой наводкой: было выпущено несколько десятков артиллерийских снарядов, «которые великолепно пробивали стены и разрывались внутри» – большевики не придавали никакого значения тому, что в особняке находились Дзержинский и его товарищи. Но он уцелел и позже докладывал: «…Вдруг раздался страшный грохот и треск. Дом зашатался. На нас посыпалась штукатурка с потолка и карнизов, разбились стекла, дверь отворилась и повисла. Мы вскочили. По нашему дому трахнул артиллерийский снаряд. Суматоха началась отчаянная. Все повскакали и кричали, ничего не соображая. Кто хватался за ружье, кто бросал его; все метались, били рамы, выпрыгивали из окон. Я вышел в соседнюю комнату и подумал: „Надо сейчас уходить”. Мы вошли в комнату, где не было полстены; через эту пробоину мы выскочили на улицу, замешались в толпе и быстро скрылись, вскоре достигнув расположения наших войск».

В полдень 7 июля все было кончено: Вацетис известил Ленина о том, что левые эсеры разбиты и бегут к Курскому вокзалу.

Так, 6 июля 1918 г. началось безраздельное господство одной партии, назвавшей себя «умом, честью и совестью нашей эпохи», прекратившееся только через 74 года.

В бывшем морозовском владении в 1931–1932 гг. было построено здание для машиностроительного вечернего рабочего института имени И.И. Лепсе по проекту Ф.С. Ревенко. Позднее здесь находился Торфяной институт, Институт электронного машиностроения, а теперь Институт электроники и математики.

На крутом повороте Хохловского переулка, ведущего к Бульварному кольцу, стоит церковь Троицы, «что в Хохлах». Считается, что так назвали эти места по украинцам, селившимся в этих местах с начала XVII в. (сравнительно недалеко отсюда находилось Малороссийское подворье на Маросейке № 9), отчего и сам переулок получил такое название. Он назывался и Садовническим – по садовникам, жившим недалеко от садов, разводившихся здесь.

Известный историк московских церквей М.И. Александровский считал, что основательницей храма надо считать мать царя Михаила Романова, великую старицу Марфу, которая строила его в память пребывания в Троицком монастыре в 1613 г.

Известно, что церковь находилась здесь в 1638 г., а по книге 1657 г. она названа каменной, но со временем пришла в ветхость. Новое здание церкви было выстроено женой окольничего И.И. Чирикова Евдокией Абрамовной, дочерью Абрама Никитича Лопухина. Она, «сетуя безутешно о кончине дочери своей Неонилы, в цвете лет своих скончавшейся, заложила 1696 года апреля 1-го ныне видимый нам храм и на отстроение оного употребляла изготовленное для замужества дочернее приданое», – рассказывает историк А.Ф. Малиновский. В трапезной – придельные храмы Владимирской Божьей Матери (одновременный храму) и Дмитрия Ростовского, освященный в 1757 г.; колокольня относится к середине XVIII в. Это типичный образец «нарышкинского барокко» с его композицией восьмериков на четверике, сочетанием белых орнаментальных деталей и кирпичных стен, резных наличников, угловых колонок.

По словам автора «Очерков Москвы», опубликованных в «Историческом журнале» в 1893 г. Д.А. Покровского, в прошлом веке Троицкая церковь славилась своей феноменальной бедностью, ибо приход ее был небольшой, да в нем жило и немало иноверцев: «Митрополит Филарет, до тонкости знавший материальные обстоятельства подведомаго ему духовенства, обнаружил и в этом отношении редкую находчивость, и даже этим печальным фактом церковно-приходского обнищания сумел воспользоваться ради административно-епархиальных целей: наметив несколько таких убогих приходов в разных уголках столицы (кроме Троицкого Хохловского, подобною же нищетою славились приходы: Рождества в Симонове, Николы в Котельниках, Покрова в Голиках, Климента на Пятницкой, Рождества в Лужниках (Девичьих), – он надумал обратить их как бы в исправительные колонии для тех членов своего клира, которые своею жизнию и поведением или какими-либо служебными проступками навлекали на себя его начальническое неудовольствие. Чуть в чем-либо проштрафился священник или дьякон какого-либо богатого прихода, но уж ненастолько, чтобы стоило принимать относительно его радикальные меры, митрополит тотчас прописывал ему паллиатив в форме перевода в какой-нибудь из таких вот приходов. Лекарство в большинстве случаев действовало отлично: сразу заметив, что за его единоличные грехи расплачивается вся семья, наказанный образумливался, начинал вести примерную жизнь и, помаявшись годик-другой на голодном положении, у того же митрополита перепрашивался на другое, более доходное место. Не один факт подобного рода знаем мы из тогдашней жизни московского духовенства».

Троицкая церковь дожила до советского времени, и только в мае 1935 г. ее передали Музею антропологии МГУ для размещения больших остеологических и археологических коллекций. Впоследствии в здании находились различные учреждения, а в 1991 г. там возобновили службы. В ходе реставрации над куполом поставлен прекрасной работы крест, восстановлены наличники, вновь засияли изразцы, выполненные, возможно, знаменитым мастером Степаном Полубесом.

На противоположной стороне переулка сохранился любопытный памятник XVII в. – каменные палаты (№ 7), выстроенные «глаголем» (то есть в виде буквы «г»), принадлежавшие дьяку Емельяну Украинцеву, известному дипломату петровского времени, возведенные им, по всему вероятию, в конце 1680-х – начале 1690-х гг.

Он еще молодым стал приказным дьяком, потом перешел на дипломатическую службу, где проявил недюжинные способности: он выполнял множество важных поручений, отправляясь в Швецию, Польшу, Данию, Голландию. В 1681 г. Украинцев получил один из высших чинов в Московском государстве – думного дьяка и долгое время руководил внешней политикой. В 1689–1699 гг. он управлял Посольским приказом. В «Дневнике путешествия в Московское государство. в 1698 г.», который вел секретарь посольства Иоганн Корб, «Емельян Игнатьевич Украинцев, думный дьяк Посольского приказа, тайный советник и канцлер. вырос на поприще государственной деятельности, был послом при правительстве голландских чинов и везде оставил по себе следы особенного благоразумия. Ведя дела счастливо и похвально, Украинцев так прославился мудростью, что тем возбудил зависть соперников. По гнусным клеветам государю на Украинцева со стороны некоторых его противников жизнь Украинцева неоднократно подвергалась опасности; но, по Божией милости, Украинцев избегнул расставленных ему сетей и когда ясно доказал, что поступками его руководило благодушие, то государь (Петр I. – Авт.),дотоле возбужденный против него наветами его недоброжелателей, преложил гнев на милость. Украинцев был признан чуть ли не самым способным из всех москвитян, опытным в управлении государственными политическими делами, так как заботливым исполнением возложенного на него дела».

Позднее Украинцев стал главой Провиантского приказа, но, как многие его коллеги в то время, был уличен в злоупотреблениях и, несмотря на 60-летний возраст, подвергнут телесному наказанию.

В 1709 г. двор дьяка передали князю М.М. Голицыну. Об этой передаче в архиве сохранилась любопытная переписка Верховного тайного совета, управлявшего империей в царствование малолетнего Петра II. В октябре 1727 г. в совет поступило прошение Голицына: «Всепресветлейший, Державнейший Великий Государь Император и Самодержец Всероссийский, Государь Всемилостивейший. В прошлом 1709 году, Всемилостивейшим Блаженныя и вечнодостойныя памяти Его Императорскаго Величества деда Вашего Императорскаго Величества и Государя указом, за всеподданнейшия мои службы пожалован мне бывшаго думнаго дьяка Емельяна Украинцова московский его двор с каменным и деревянным строением, какое тогда в нем находилось. А за отлучками моими на службах Вашего Императорскаго Величества данной на оный двор мне не дано. Всемилостивейший Государь, прошу Вашего Императорскаго Величества, да повелит державство Ваше, по всемилостивейшему блаженныя и вечнодостойныя памяти Его Императорскаго Величества деда Вашего Императорскаго Величества и Государя пожалование, на показанный двор всемилостивейше мне пожаловать, впредь для владения оным двором мне, нижайшему, и потомкам моим, данную. Вашего Императорскаго Величества нижайший раб генерал-фельдмаршал и кавалер князь Михаила княж Михайлов сын Голицын». В ответ Верховный тайный совет указал: «10-го ноября 1737 г. по сему прошению Его Императорское Величество указал: на пожалованный генералу-фельдмаршалу и кавалеру князю Михаилу Михайловичу Голицыну, в Москве, бывшего думного дьяка Емельяна Украинцова в 709-м году двор для владения ему и наследникам его дать данную из Сената; и о том в Сенат послать указ. Подлинный подписан: Генерал-адмирал граф Апраксин. Канцлер граф Головкин. Князь Дмитрий Голицын. Василий Степанов. Подписан ноября 10 дня 1727 года».

Этот дом был пожалован сподвижнику Петра I, участвовавшему чуть ли не в каждой войне петровского времени – в подавлении восстания стрельцов, в войне против Турции, Швеции, во взятии Нотебурга, битвах при Добром и Лесной. Прославился он ответом Петру I, который приказал ему отступить от осаждаемого Нотебурга (позднее Шлиссельбург): «Скажи государю, что я теперь принадлежу одному богу» – и овладел городом, за что был щедро награжден. Голицын сыграл большую роль в битве при Полтаве, где он командовал гвардией. Он побеждал не только на суше, но и на море – в Гангутском и Гренгамском морских сражениях.

Английский резидент при петербургском дворе лорд Рондо оставил краткие характеристики нескольких наиболее выдающихся деятелей. О М.М. Голицыне он пишет: «Князь М.М. Голицын с детства воспитан солдатом и доблестью отличался на военном поприще. Он задумчивого нрава, немного скуп и не блистательных способностей, но приветлив и легко доступен; муж великой доблести и отваги беззаветной; мужество свое он доказал многими подвигами против Шведов. Он приобрел более познаний в искусстве войны, чем кто-либо из русских генералов, и этим снискал уважение и любовь всего войска. По этой же причине покойный царь Петр I никому не оказывал большего уважения, чем князю». Англичанину вторит испанский посол герцог Лириа: «Фельдмаршал князь Голицын, герой России, был человек умный и благородный; очень хорошо знал военное искусство, был храбр и любим войсками; смел, отважен и великодушен; иноземцев не любил, но, несмотря на это, отдавал справедливость достойным из них; знатные люди его боялись, а Петр I уважал. Словом, в другой, менее варварской стране он был бы истинно великим человеком».

Здание архива в Хохловском переулке

При Екатерине I он получил высший чин генерал-фельдмаршала, но, будучи президентом Военной коллегии и членом Верховного тайного совета, подписал «кондиции», то есть условия, на которых Анне Иоанновне предлагалась корона (что было некоторым ограничением самодержавия), за что и поплатился увольнением в отставку, после которой он вскоре скончался.

Потом дом перешел к его сыну Александру (1718–1783), также генерал-фельдмаршалу и известному военному деятелю, отличившемуся в Семилетней войне и войне против Турции в 1768–1774 гг. Затем весь обширный участок был приобретен казной, и в декабре 1770 г. в старинные палаты переехал архив Коллегии иностранных дел.

Ранее он размещался на Варварке, в здании Ростовского подворья, напротив церкви Максима Исповедника. Архивные дела, завернутые в рогожи, сложенные в баулы и сундуки, были свалены в подвалы, а так как место было низменное, то подвалы посещали весенние разливы, а с ними приплывали мыши и крысы. Так продолжалось полстолетия, пока не купили за 11 тысяч рублей дом князя Голицына (по именному указу 17 ноября 1768 г.).

Мемуарист начала XIX в. Ф.Ф. Вигель вспоминал: «В одном из отдаленных кварталов Москвы, в глухом и кривом переулке, за Покровкой, старинное каменное здание возвышается на пригорке, коего отлогость, местами усеянная кустарником, служит ему двором. Темные подвалы нижнего его этажа, узкие окна, стены чрезмерной толщины и низкие своды верхнего жилья показывают, что оно было жилищем одного из древних бояр, которые, во время Петра Великого, держались еще обычаев старины. Для хранения древних хартий, копий с договоров ничего нельзя было приискать безопаснее и приличнее сего старинного каменного шкапа, с железными дверьми, ставнями и кровлею. Все строение было наполнено, завалено кипами частью разобранных, частью неразобранных старых дел: только три комнаты оставлены были для присутствующих и канцелярских».

Архив был одной из достопримечательностей Москвы: поэт начала XIX в. Владимир Филимонов так писал о нем:

Архиву повезло с его руководителями. В нем работал знаменитый историк Герард Фридрих или Федор Иванович Миллер, как звали его здесь, всю жизнь посвятивший изучению истории России. Двадцатилетним студентом он приехал в Россию, стал служить в Академии наук (своих профессоров и студентов тогда не было), поехал в экспедицию в Сибирь, обследовал там десятки местных архивов, привез огромный документальный материал (архивные «портфели Миллера» и сейчас привлекают внимание ученых) и работал над историей Сибири, историей России с древнейших времен до середины XVIII в., издавал первый русский исторический журнал, опубликовал ряд важнейших исторических источников и трудов и, что очень важно, впервые критически исследовал исторические источники. Он осмелился непредвзято излагать историю России, без обычного (до сих пор!) расшаркивания перед какой-то особой ролью ее, и, видите ли, «…упомянул о том больше, что к бесславию служить может, а именно: как их многократно разбивали в сражениях, где грабежом, огнем и мечом пустошили и у царей их сокровища грабили. А напоследок удивления достойно, с какой неосторожностью употребил экспрессию, что скандинавы победоносным своим оружием благополучно себе всю Россию покорили». В результате он нажил себе непримиримого врага в лице несведущего в русской истории, но заботящегося о престиже России Ломоносова. В 1765 г. Миллер начал служить в Московском архиве Коллегии иностранных дел и сразу же стал настаивать на приобретении подходящего здания для хранения коллекций документов. При нем и купили голицынские палаты: в 1768 г. состоялся указ о передаче палат, а в 1770 г. архивные документы были перевезены в Хохловский переулок. Герард Миллер превратил архив из простого склада документов в подлинный научный центр, воспитав целое поколение русских архивистов. Н.М. Карамзин в «Записке о московских достопамятностях» писал в 1817 г.: «Говоря о Москве, забудет ли историограф то место, где собраны все наши государственные хартии пяти веков, от XIII до XVIII? Архив Коллегии иностранных дел есть один из богатейших в Европе. Его начальники, от незабвенного Миллера до А.Ф. Малиновского, с величайшею ревностию, с неописанным трудом привели все бумаги в наилучший порядок, которому удивлялся император Иосиф, сказав: „Я прислал бы сюда наших венских архивистов”. Там любопытные читают древнейшие грамоты новгородские и московские, Хартию Максимилианову, в которой уже отец Иоанна Грозного назван императором, письма славной английской королевы Елизаветы и проч. Там же можно видеть и портреты наших первых царей».

Продолжателем Миллера был Николай Николаевич Бантыш-Каменский. Молдавские дворяне Бантыши переселились в Москву в начале XVIII в. Николай Константинович Бантыш женился на Анне Степановне Зертис-Каменской, сестре несчастного московского митрополита Амвросия, растерзанного бунтовщиками 16 сентября во время чумного бунта 1771 г. В этот день Николай Константинович решил присоединить к своей фамилии фамилию Каменский.

Его сын Николай Николаевич стал одним из самых известных русских археографов и историков, прослужившим в архиве более 50 (!) лет, непрерывно занимавшимся приведением в порядок архивных дел, описанием их и изданием наиболее интересных и ценных. Перед французским нашествием он сумел вывезти сокровища архива, и он же привез их в 1813 г. в сохранившиеся здание его. Последние годы он продолжал по-прежнему ходить в архив «для того только, чтобы среди этой сокровищницы восстановлять упадающее здоровье, а с ним погасающую жизнь». Скончался Бантыш-Каменский 20 января 1814 г. О нем сохранились воспоминания служивших в архиве как о замкнутом, авторитарном руководителе, целиком поглощенном своей работой, в которой он видел единственный смысл жизни.

Преемником его на посту управляющего архивом стал Алексей Федорович Малиновский, из образованной семьи священника Троицкой церкви в Троицкой слободе. Он окончил Московский университет, довольно быстро получил должность помощника управляющего и в 1814 г. занял его место. Биографию Малиновского изучила наш известный археограф С.Р. Долгова, опубликовавшая его «Описание Москвы» – ценнейший документ по истории и описанию древней столицы. Малиновский был автором многих исторических сочинений, в том числе «Историческое описание древнего российского музея год названием Мастерской и Оружейной палаты в Москве обретающегося», «К истории Московского главного архива коллегии иностранных дел», «Сведения об увезенной в 1612 г. поляками из Москвы царской короне» и многих других. Он активно участвовал в переводе и издании Слова о полку Игореве, в работе знаменитого «румянцевского кружка» историков, способствовал работе Карамзина над «Историей государства Российского», Пушкина в его изысканиях по истории Пугачевского бунта. Его заслуги были отмечены многими научными русскими и зарубежными обществами.

Малиновский очень ревностно относился к архиву, он считал его своим и, как писали о нем, «Малиновский думал, что драгоценности архива потеряют цену, если сделаются слишком известными, и потому неохотно допускал пользоваться ими».

Семья Малиновских была близка с семьей Пушкиных: сам Алексей Федорович составил пушкинскую родословную, его жена была на свадьбе поэта посаженой матерью со стороны невесты, брат его Павел Федорович дружил с Сергеем Львовичем Пушкиным и был поручителем его на бракосочетании с Надеждой Осиповной Ганнибал, другой брат – Василий Федорович – был первым директором Царскосельского лицея, а его сын Иван дружил с Александром еще с лицея. Сам Пушкин хорошо знал эти старинные палаты – в 1836 г. он приезжал сюда для работы над архивными документами в связи с «Историей Петра».

Архив в начале XIX в. был весьма престижным местом для дворянской молодежи, которая по тем или иным причинам не желала надевать военный мундир. Там служили братья Веневитиновы и Тургеневы, В.Ф. Одоевский, А.И. Кошелев, Д.Н. Блудов, А.К. Толстой, С.А. Соболевский, Константин и Александр Булгаковы, Ф.Ф. Вигель и многие известные впоследствии деятели русской культуры.

Как вспоминал А.И. Кошелев, работа в архиве «главнейше заключалась в разборе, чтении и описи древних столбцов. Понятно, как такое занятие было для нас мало завлекательно. Впрочем, Начальство было очень мило: оно и не требовало от нас большой работы. Архив прослыл сборищем блестящей Московской молодежи, и звание архивного юноши (это прозвище впервые было введено в московскую речь Сергеем Соболевским, остроумцем и другом Пушкина. – Авт.) сделалось весьма почетным, так что впоследствии мы даже попали в стихи начинавшего в большую славу А.С. Пушкина». Это о них писал А.С. Пушкин в седьмой главе «Евгения Онегина»:

Архив помещался тут до 1874 г., когда его перевели на Моховую. В конце 1875 г. палаты были переданы Московскому отделению Русского музыкального общества для классов молодой еще тогда консерватории, не имевшей собственного здания, а в 1882 г. огромный участок переходит к нотоиздателю П.И. Юргенсону за 130 тысяч рублей серебром.

Как произошло то, что Петр Иванович Юргенсон, сын шкипера ревельского (Ревелем назывался Таллин) рыбачьего судна, превратился в крупнейшего российского нотоиздателя? Случайно он попал в Петербург, поступил продавцом в нотный магазин, потом переехал в Москву заведующим нотным отделом музыкальной фирмы, и в 1861 г. 25-летний Петр Юргенсон открыл собственный нотный магазин на углу Столешникова переулка и Большой Дмитровки (в доме № 20, а с 1864 г. на другом углу, в доме № 18). С этого времени началась история знаменитой фирмы, основой успеха которой были деловая хватка, честность, заинтересованность в своем деле, знания и широкие знакомства или даже дружба со многими музыкальными деятелями. Юргенсон придавал большое значение развитию дела – он скупил более 20 мелких музыкально-издательских фирм, выписывал из-за границы лучшие машины (процесс нотопечатания является очень сложным и до сих пор не полностью решенным), его издания выходили большими тиражами и продавались по общедоступным ценам.

Фирма Юргенсона издавала полные собрания сочинений Мендельсона, Шопена, Шумана, все сонаты Бетховена, сочинения Баха, Гайдна, Генделя, Листа, Моцарта, Шуберта. Она выпустила в свет сочинения почти всех русских композиторов, в 1868 г. напечатала первое произведение Чайковского, а впоследствии печатала все, за небольшим исключением, работы гениального композитора. Отношения Юргенсона и Чайковского были по-настоящему дружескими, и композитор писал, что «…я живу исключительно тем, что зарабатываю сочинениями или, лучше сказать, живу на средства Юргенсона, который щедро и широко открывает мне свой кошелек. Из принципа, из благодарности и дружбы, – я остаюсь и останусь верным Юргенсону». П.И. Чайковский, хорошо знавший эти места, часто бывал у Юргенсона и даже хотел поселиться здесь. «Я ужасно люблю твой отставной архив с его феноменально толстыми стенами, с его живописным положением и характерностью», – писал он.

В 1895 г. Юргенсон расширяет свое дело, строит новое фабричное здание по проекту друга молодости Чайковского архитектора И.А. Клименко.

Вид Колпачного переулка в сторону Покровки

После смерти Петра Ивановича в 1903 г. фирмой руководил его сын (крестник Чайковского) Борис Петрович – особняк его был в Колпачном переулке, а после революции он работал в Наркомпросе.

В доме № 13 в Хохловском переулке, правая часть которого впервые обозначена на плане 1818 г. и который впоследствии надстраивался и к нему слева делались пристройки, в 1918 г. поселился «комитет бумажной промышленности». Последние годы жизни провел писатель С.Г. Скиталец-Петров, автор рассказов из народной жизни, обладавший, по словам критиков, «очень симпатичным, но, в общем, скромным дарованием». Он считал себя учеником Горького, пик его известности пришелся на 1900-е гг., был активным участником литературного кружка «Среда». В СССР он писал немного и, что самое удивительное, писатель, побывавший в эмиграции, благополучно пережил сталинский террор. Умер он 25 июня 1941 г., и смерть его прошла тогда незамеченной.

Спустившись вниз с холма, можно выйти к Покровке Колпачным переулком, который был назван по жившим здесь ремесленникам, делавшим головные уборы. Дом № 1, на закругленном углу которого еще недавно был изящный эркер, построен полковником А.Н. Озеровым в 1802 г. На первом его этаже в 1830-х гг. находилась «Покровская» аптека Миндера. Во второй половине XIX в. дом, как и большой участок, выходивший своей задней границей на Покровский бульвар, принадлежал Молчановым, в продолжение многих лет бывших старостами церкви Троицы в Грязях. Один из них – Евграф Владимирович Молчанов – был и храмоздателем нового здания церкви, выстроенного по проекту архитектора М.Д. Быковского в 1861 г. Есть сведения, что дом Молчановых был украшен скульптурами И.П. Витали. В конце XIX в. весь участок перешел к владельцам известного тогда заведения церковной утвари Оловянишниковым. Дом № 3 – отреставрированные палаты XVII–XVIII вв., которые, как выяснилось после исследований искусствоведа Г.И. Науменко, принадлежали религиозному мыслителю Дмитрию Тверитинову, жадно стремившемуся к знаниям, пытливо желавшему все подвергнуть сомнению и найти свое решение в выработке собственного мировоззрения. Жил он в те времена, когда Россия гением Петра пробуждалась от векового сна, да и неудивительно, ведь тогда Петр I провозгласил, что «мы. совести человеческой приневоливать не желаем и охотно предоставляем каждому христианину на его ответственность пещись о спасении души своей».

Тверитинов перебрался в Москву из Твери (отсюда и его фамилия), был в стрельцах, потом причислился в «черную», то есть податную, слободу, познакомился с обитателями Немецкой слободы и работал в аптеке Иоганна Грегори. Постепенно он приобретал известность и капитал как лекарь, что позволило ему купить старинные палаты в Колпачном переулке. Но если Петр проявлял веротерпимость, то православные фанатики не дремали, занялись преследованием свободомыслящих, настояли на арестах и пытках и в лучших традициях борьбы православной церкви со свободомыслием сожгли одного из последователей Тверитинова на Красной площади. Тверитинова же спас сам Петр, и он уцелел. Тверитинов жил в этих палатах до кончины в 1741 г.

Весьма вероятно, что объем палат первоначально был возведен Иваном Федоровичем Онучиным, подьячим Житного приказа, во второй половине XVII в., а после Тверитиновых они в 1753 г. стали принадлежать армянскому купцу Григорию Артемьевичу Темебову (Тембозяну), который в 1763 г. в объявлении в «Московских ведомостях» об их продаже писал, что палаты у него «о дву этажах», а двор «вымощен диким камнем», в «регулярном» саду же были «яблони и разные цветы, в саду беседка». Но он не продал их, а, напротив, значительно перестроил по проекту архитектора В.Я. Яковлева в 1764–1765 гг.

В конце XVIII в. палаты принадлежали фабрикантше Анне Колосовой, а впоследствии ими владели в основном купцы и мещане, несколько раз перестраивавшие их и изменявшие интерьеры.

Колпачный переулок, дом № 5

Рядом со старинными палатами – владения (№ 5 и 7), принадлежавшие перед Октябрьским переворотом баронам братьям Андрею и Федору Кнопам. Начиная с 1846 г. контора их отца Льва Кнопа занималась поставкой английских текстильных машин для российских фабрик. Дело было организовано так широко, что в Англии несколько машиностроительных заводов работало исключительно на русский рынок. Кноп со временем стал монополистом на русском хлопковом и текстильном рынках. Тогда ходила даже поговорка: «Что ни церковь – то поп, что ни фабрика – то Кноп». В начале ХХ в. братья Кноп стали активно участвовать и в деятельности русских банков. Особняк А. Кнопа (№ 5) с башней, подражающей средневековым, был построен в 1900 г. архитектором К.В. Трейманом. В 1920-х – начале 1930-х гг. в нем помещалось представительство Украинской ССР, в 1932–1936 гг. здесь в Комитете по высшему техническому образованию при ЦИК СССР работал Г.М. Кржижановский; в 1950—1980-х гг. находился Московский комитет комсомола.

Дом № 7 – бывший особняк Ф. Кнопа – в основной своей части, возможно, постройка еще XVIII в. (а может быть, и еще раньше). В 1869 г. фасад дома был изменен, к нему сделали пристройки (архитектор А.С. Каминский). В советское время это был 6-й дом ВЦСПС (профсоюзов). Еще один особняк (№ 9) был построен для владельца нотоиздательской фирмы, сына основателя ее Г.П. Юргенсона в 1912 г. архитектором В.Д. Глазовым. Этому же архитектору принадлежит и проект дома № 11, построенного тогда же для врача-окулиста К.В. Снегирева, женатого на Александре Петровне Юргенсон, дочери нотоиздателя. Здесь у него была амбулатория, в которой он проводил прием и первоначальный осмотр пациентов, а его глазная лечебница, куда автор «Поднятой целины» отправил своего героя, находилась не здесь, а в доме по Хохловскому переулку (№ 1).

В начале переулка на месте дома № 2 в конце XVIII – начале XIX в. стоял деревянный казенный питейный дом, называвшийся «Колпашным». Рядом с ним по Покровке для купца А.С. Ушакова было построено каменное двухэтажное здание, а в 1804 г. его продолжили на место бывшего питейного дома.

Нижние два этажа дома № 4 у перелома переулка еще XVIII в.; этот дом в 1867–1875 гг. принадлежал купцу Ивану Васильевичу Щукину. Историк московского купечества П.А. Бурышкин писал, что «при нем их фирма (по торговле мануфактурными товарами. – Авт.)и его семья заняли то первенствующее место в торгово-промышленной Москве, которое они с той поры неукоснительно занимали. Иван Васильевич был, несомненно, один из самых – не побоюсь сказать – гениальных русских торгово-промышленных деятелей. Его престиж и влияние в Москве были чрезвычайно велики. И вовсе не из-за его богатства. В Москве тогда было много богатых людей, может быть, даже богаче Щукиных, но которые не пользовались далеко тем почетом, который приходился на долю Щукиных. Щукинская фирма была одной из самых уважаемых в Москве».

«Палаты Мазепы»

На старинном доме в 1906 г. надстроили еще два этажа, и все здание было приспособлено по проекту К.К. Гиппиуса для женской гимназии. В ней училась Ольга Шульц, будущая известная артистка О.Н. Андровская. Рядом слева – небольшое двухэтажное здание, выполненное по проекту московского архитектора Л.Н. Кекушева в 1902 г. Во дворе жилого дома № 6 находится интересный и малоизвестный архитектурный памятник – дворец Долгоруких, построенный в 1764 г. с использованием старых, еще XVII в., палат, остатки которых видны в западной части дома. Первые владельцы палат неизвестны, а в начале XVIII в. ими были Бутурлины, потом князь К.С. Кантакузен, у которого в 1744 г. они были куплены князем А.А. Долгоруким. Впоследствии он приобрел два соседних участка и начал перестраивать старые палаты, значительно их увеличив. Чертежи их были подписаны архитектором В.Я. Яковлевым. Фасад и план дома Долгорукова помещены М.Ф. Казаковым в его альбом наиболее примечательных московских зданий. Этот редкий памятник был варварски изуродован при постройке «шедевра» жилой архитектуры – соседнего дома, но в последнее время восстановлен. Далее по переулку – здание, выходящее за красную линию (№ 10). Оно – один из редких в Москве памятников гражданского зодчества конца XVII в., издавна известное в Москве как «палаты Мазепы». Возможно, что их нижний этаж относится и к более раннему времени. На втором этаже палат находились парадные и жилые помещения владельцев, а на первом – помещались слуги, находились кладовые и подсобные помещения. Для того чтобы увидеть столь характерные для «московского барокко» декоративные детали, надо войти во двор, где с левой стороны находится крыло здания, которое составляет белокаменная палата. Все это здание, по недостоверному преданию, переданному нам известным историком И.М. Снегиревым (правда, его принимает и известный знаток московской топографии Н.П. Чулков), принадлежало гетману Ивану Мазепе. Есть также непроверенные сведения о том, что именно усадьбу Мазепы пожаловали из Посольского приказа Лопухину (этой фамилии принадлежал тут большой участок, выходивший и в Старосадский переулок). По крайней мере, документально известно, что в XVIII в. участок принадлежал Ивану Лазаревичу Лазареву, согласно данным из Московского магистрата от 30 марта 1780 г., а от его наследника, ротмиста лейб-гвардии Гусарского полка Лазаря Екимовича Лазарева, приобретен лютеранской церковью Петра и Павла в 1824 г.

В советское время на втором этаже дома № 10 в Колпачном переулке находился памятный тогда многим ОВИР – отдел выдачи так чаемых виз на выезд за границу.

Весь этот большой участок выходит в соседний Старосадский переулок, называющийся по урочищу «Старые сады»; старое название – Космодемьянский (по церкви), ранее – Квасной и Кисельный (возможно, по лавкам).

В этом переулке немало исторических и архитектурных памятников. Среди них – дом с классическим портиком (№ 5), построенный между 1817 и 1819 гг. купцом Е.Ф. Киппеном. Он живописно расположен в глубине парадного двора, окруженного флигелями. В правой части главного дома при реставрационных работах был найден фрагмент строения середины XVIII в. с барочным наличником. В конце XVII в. здесь находилось большое владение боярина Петра Лопухина, дяди царицы Евдокии, первой жены Петра I. В 1844 г. петербургский купец К.Х. Толь перестраивает флигель справа и надстраивает его вторым этажом, а коллежский регистратор «из дворян» И.А. Чернов в 1857 г. строит флигель слева. Позади главного дома был большой сад, доходивший до Колпачного переулка (там теперь – пожарная часть). В конце XIX в. весь участок покупает купец Ф.Н. Конкин, владелец фирмы готового платья, имевший магазин в Верхних торговых рядах. Часть владения (№ 7) в XVIII в. была усадьбой генерал-поручика В.И. Лопухина и перешла к его сыну, публицисту и государственному деятелю И.В. Лопухину. По его воспоминаниям, изданных Герценом за границей, он был «воспитан в рассуждении тела в крайней неге, а со стороны знаний в большом небрежении», но сумел образовать себя сам – стал одним из близких сотрудников просветителя Н.И. Новикова. Служил он советником Уголовной палаты, и «в должности сей принял я себе за правило наблюдать, чтоб невинный не был никогда осужден, так бы и виноватый не избежал бы наказания». Как отметил Герцен в предисловии к «Запискам», «во всей жизни И.В. Лопухина удивительное единство, он нигде не изменяет своего нравственного склада». Большой двухэтажный каменный дом Лопухина стоял далеко от улицы, примерно посередине участка. В 1812 г. он обгорел, и в газете объявлялось: «Продавалось от суда близь Покровки Лопухинское место со всеми погорелыми строениями». Его купили через пять лет за 33 тысячи рублей для лютеранской Петропавловской церкви: прихожане рассудили, что «частию удобное положение места, частию выгода, что главное строение можно было употребить для церкви», явились определяющими мотивами покупки. Бывшие тогда в Москве прусский король Фридрих-Вильгельм III, кронпринц Вильгельм (будущий германский император), а также герцог Мекленбург-Стрелиц в сопровождении московского генерал-губернатора положили закладные камни 13 июня 1818 г.; в следующем году бывший дворянский особняк был переделан, и в церкви началась служба (освящение состоялось 18 августа 1819 г.). В ней в мае 1843 г. выступил Ф. Лист с благотворительным концертом и «доставил обильный сбор» для сирот, воспитывавшихся лютеранским приходом. Это было единственное публичное выступление знаменитого пианиста с игрой на органе. Церковь была переполнена, в ней находилось более тысячи человек, по словам современника, «он очень сильно подействовал на нервы слушателей; некоторые дамы плакали, другие – нюхали эфир».

В 1862 г. старинное здание было переделано по проекту архитектора А.А. Мейнгардта с применением готических деталей. К ХХ в. приход значительно увеличился (он насчитывал 17 тысяч человек), и на месте старого здания церкви по прошению, поданному в ноябре 1902 г., по которому разрешалось «сломать существующую церковь. и вновь построить. церковь на 1600 мест, покрытую сводами по системе Монье». В 1903 г. начали строить новое здание по проекту архитектора В.А. Коссова (который использовал многие идеи получившего вторую премию на конкурсе проекта талантливого молодого архитектора У. Уолкота) и закончили его в 1905 г. Это одно из немногих московских сооружений, в котором имитируются формы готического стиля. До 1957 г. издалека был виден высокий шпиль, венчавший здание, и под ним башенные куранты (правда, не работавшие). Справа от главного здания стоит часовня, построенная по проекту архитектора Ф.О. Шехтеля, а слева – дом для служителей, переделанный из более старого (1879 г., архитектор А.Е. Вебер). В нем на втором этаже находилось училище при церкви, известное в Москве, как писал современник, «по педагогической выдержанности, от которой в восторге не одни немцы, а и православные москвичи». Для женского отделения училища в 1892 г. было построено (архитектор В.А. Коссов) большое краснокирпичное здание, хорошо видное с Колпачного переулка, его окончила известный ресставратор и исследователь истории русской архитектуры Маргарита Васильевна Фехнер.

Церковный зал славился своей акустикой, и в нем впервые были исполнены рахманиновские «Колокола». «Оркестр Кусевицкого, большой хор, солисты долго готовили эту премьеру, – писал очевидец, – эмоциональное ее воздействие на аудиторию было сильным, незабываемым. Необычность обстановки способствовала усилению впечатления. Вся музыкальная Москва, казалось, присутствовала на премьере». В тяжелое время, осенью и зимой 1918 г., здесь под управлением В.И. Сука и с участием А.В. Неждановой исполнялся «Реквием» Моцарта: «Впечатление получилось громадное, впечатление именно не горя, стенания и ужаса, а божественной ясности духа…» Еще в 1930-х гг. в зале бывшей церкви устраивались органные концерты.

Советская власть изымала церковные ценности, в 1936 г. арестовала пастора и церковный совет, и в Петропавловской церкви обосновался кинотеатр «Арктика», а затем студия «Диафильм». Возрождение духовной жизни лютеранской общины стало возможным после распада коммунистического государства – в просмотровом зале «Диафильма» 4 сентября 1991 г. совершили первое богослужение, а с 24 октября 1993 г. они проводились в часовне.

Выведение студии заняло довольно много времени, и только в 1997 г. приступили к ремонтным и реставрационным работам. Теперь же службы совершаются в соборе, восстановили высокий и красивый шпиль и водрузили в 2009 г. крест. В 1996 г. общине передали орган церкви св. Михаила в Немецкой слободе (он стоял в Донском крематории), а в 2005 г. барочный алтарь снесенной церкви св. Михаила. По доброй традиции протестантских и католических церквей здесь часто проводятся концерты.

В Старосадском переулке находится здание (№ 9), известное всем исследователям истории Москвы, любимая «историчка» – Государственная публичная историческая библиотека Российской Федерации. Основой ее фондов явилась библиотека, собранная историком и археологом А.Д. Чертковым в начале XIX в., в ней также находится и несколько знаменитых книжных собраний прошлого столетия – князя А.И. Барятинского, состоящее из шести разных библиотек, приобретенных князем в разное время, – археолога П.М. Строева, востоковеда А.И. Гульянова, этнографа А.Ф. Гильфердинга и других; библиотека московского коллекционера А.П. Бахрушина, в которой много книг по истории Москвы; знаменитого историка И.Е. Забелина; своеобразное собрание М.Д. Хмырова, не жалевшего средств на приобретение периодических изданий, которые он разрезал и подбирал по различным темам; библиотеки К.К. Герца (книги по искусствоведению), Н.И. Муравьева-Карского (по военному делу), А.А. Котляревского (по мифологии, этнографии) и многие другие. Фонд одной из самых богатых российских библиотек составляет более 3 миллионов единиц хранения. Здание, в котором работает библиотека, построено для мужской и женской школ Общества приказчиков в 1901–1902 гг. (архитектор Б.Н. Кожевников; освящение построенного здания состоялось 14 сентября 1902 г.). В него включен и старый дом XVIII в., стоящий торцом к переулку, детали его фасада видны со двора.

В конце XVII в. этим участком владеет «подьячий Померной избы» Яков Байбаков. В течение следующего столетия участок переходит из рук в руки, часто выгорает. В 1828 г. его владельцем становится «первостатейный» купец-чаеторговец Александр Алексеевич Куманин, женатый на старшей сестре матери Ф.М. Достоевского Александре Федоровне, которая, как считается, послужила прообразом одного из действующих лиц романа «Игрок». Супруги были крестными писателя и неоднократно поддерживали его семью, и в особенности Александра Федоровна много помогала детям после смерти отца. О ней вспоминал Федор Достоевский: «Покойная тетка имела огромное значение в нашей жизни с детства до 16 лет, многому она способствовала в нашем развитии». Ребенком будущий великий писатель неоднократно бывал в этом доме. Куманины – старый купеческий род из Переяславля-Залесского, представители которого активно участвовали в общественной жизни и получившие дворянство.

Перед окнами старинного дома расстилался сад, за которым виднелись купола Владимирской церкви, «что в Старых садех». Впервые она упоминается в духовной грамоте великого князя Василия Дмитриевича, написанной около 1417 г., где говорится о новом дворе за городом у святого Владимира, который князь завещает своему сыну вместе с вотчиной – «великим княженьем». В 1514 г. «благоверный и христолюбивый князь великий Василий Ивановичь всеа Руси со многим желанием и верою повеле заложити и сделати церкви каменые и кирпичные на Москве» – всего было заложено 11 церквей, «а всем тем церквем был мастер Алевиз Фрязин». Одна из них и была Владимирская, об окончании которой сообщается в летописи: «Того же лета [1516] месяца февраля 3 день священна бысть церковь Володимер святый в Садех митрополитом Варлаамом при великом князи Василии Ивановичи всеа Русии». Но похоже на то, что от созданного Алевизом ди Карезано ничего не осталось – во второй половине XVII в. старую постройку разобрали и выстроили новую (южный придел – 1677 г., северный – 1689 г.), в некоторых своих частях во многом имитирующую старые формы. Колокольня была выстроена также заново на старом основании.

В пожар 1812 г. церковь уцелела, но лишилась почти всего прихода, и консистория уже собралась ее сносить, «яко совсем ненужную, которая навсегда имеет остаться без прихода», но вступились богатые прихожане, и Синод решил церковь оставить.

Церковь стоит на горке, оттуда и сейчас открываются красивые виды на город, а раньше они были еще лучше. Как вспоминал сын священника этой церкви Ф.А. Гиляров, это был «едва ли не единственный в Москве вид из наших окон. Князевладимирский приход стоит на значительном подъеме сравнительно с Варварскими воротами, а храм еще на горке. Мы жили на втором этаже церковного дома, стоявшего на этой же горке. Перед нашими глазами из семи окон, выходящих на запад, и из трех, выходящих на юг, видна была половина Москвы. Правда, взор упирался в Кремлевские твердыни, и в расстоянии версты полуторы от нас они немного заслоняли остальную Москву. Левее Кремля видна была вся часть Москвы до самых Воробьевых гор, где тонкою гребенкою рисовалась роща и едва заметными двумя иголками выделялись колокольня и церковь села Воробьева. Родное Поддевичье, как лежащее в низине, не было видно, но зато на юге обширное здание Воспитательного Дома мало скрадывало местность, оставляя выдающиеся за собою верхушки церквей и колоколен Замоскворечья; а левее Воспитательного Дома виден был Симонов монастырь и тоже какая-то роща за Москвою. Даже церкви за Яузою, например Симеона Столпника, хорошо были видны из нашего „кабинета” на южной стороне. Этот превосходный вид даже соблазнил академика Мокрицкаго, который целое лето на нашей „горке” переносил его на полотно». (А.Н. Мокрицкий – известный художник, ученик Брюллова и учитель многих известных художников – Шишкина, Перова, Прянишникова. – Авт.)

Правда, тот же мемуарист писал о том, как разительно отличалась жизнь в почти сельских Лужниках, где его отец служил в церкви, от нового места в центре города: «Камень домов и мостовых, с их непрестанным грохотом, как-то давил на мозг. От духоты, пыли, жара, грохота голова шла кругом, привыкшая к свежему воздуху, прохладе сада, раздолью огородов и лугов» – и это происходило в тихом московском переулке в середине XIX в. (они поселились здесь в 1854 г.). А что автор написал бы о Москве XXI века?

В советские времена церковь уцелела, видимо, только потому, что понадобилась всемогущему ведомству: 28 января 1933 г. президиум Моссовета рассматривал ходатайство о закрытии церкви «так называемого Владимира» и постановил: «принимая во внимание: 1) острую необходимость в помещении для ОГПУ и 2) пригодность для этой цели помещения церкви «т. н. Владимира», ее закрыть и передать ОГПУ». Еще недавно церковь находилась в ужасном состоянии, без глав, ободранная, но во время реставрации в 1960—1970-х гг. у нее восстановили главы с барабанами, кирпичные кокошники, оформление глав переплетенными жгутами, пояс кокошников, главку северного придела. В последнее время в церкви было хранилище книг Исторической библиотеки, а в 1991 г. в ней уже возобновились службы.

Вернемся к началу переулка – за изящной церковью Космы и Дамиана, постройкой великого Казакова, по которой переулок до 1922 г. назывался Космодамианским, в 1971 г. было построено административное здание для химического министерства, своим обликом резко диссонирующее с архитектурным памятником (архитекторы А.А. Моисеев, Ф.И. Мещанов, Е.П. Рощин).

Церковь упоминается в летописном известии о пожаре 1547 г.: «…погореша все дворы, и Петр Святыи, и Симион Святый, и Козма и Дамиан» (Петр – церковь Вериг св. апостола Петра, стоявшая неподалеку в Петроверигском переулке, Симион – церковь Николая в Блинниках на Маросейке), и следовательно, она уже существовала в первой половине XVI в. В документе 1657 г. она записана как каменная. Вероятно, в конце XVII в. ее перестроили: нижний храм освятили в честь Николая Чудотворца (с приделом Космы и Дамиана, под именем которого она стала более известной), а верхний во имя Казанской иконы Богоматери, причем она была устроена на средства князей Куракиных, чья усадьба граничила с церковным участком с запада.

К 1790 г. церковь настолько обветшала, что ее пришлось разбирать и строить заново, да и надо думать, что внешний вид ее был совсем уж не подходящ для новой моды.

Отличительной чертой этой постройки было использование в компоновке традиционных частей церковного комплекса – собственно церкви, трапезной и колокольни – простых геометрических объемов, нескольких цилиндров, почти ничем не украшенных. Из круглого здания церкви с главным престолом во имя иконы Иисуса Христа, исцелившего расслабленного, выступают три объема – апсиды и двух приделов, свв. Космы и Дамиана и св. Николая. Трапезной, которая одна имеет прямоугольные очертания, церковь соединяется с параллелепипедом колокольни, увенчанным высоким и узким цилиндром яруса звона. Все в композиции ясно и четко, и любопытно отметить, что эти формы настолько полюбились, что они были не однажды воспроизведены в провинции.

Московская церковь строилась на пожертвования, из которых самыми крупными были взносы подполковника Михаила Родионовича Хлебникова, владельца дома через дорогу напротив (Маросейка, 17). Главный престол посвятили новонайденному «чудотворному» образу, на котором был изображен Христос, исцеляющий больного («расслабленного», то есть лежащего в параличе), к которому, в точном соответствии с языческими обрядами, привешивали изображения больных частей тела, а то на всякий случай и вообще целые фигуры.

Прошение о построении новой церкви (архитектором был Казаков, инициалы которого не были приведены в тексте) подали в 1790 г., освящение Никольского придела совершили в декабре 1793 г.; придел же Космы и Дамиана освятили в октябре 1795 г., а главного престола – только в октябре 1803 г.

В феврале 1933 г. Моссовет распорядился «передать здание Управлению рабоче-крестьянской милиции г. Москвы для использования по специальному назначению». В продолжение многих лет церковное здание использовалось самым разным образом, ограду перед ней сломали, «возвели» деревянный павильон с пивной, и только недавно здание храма было возвращено верующим, и в 1993 г. возобновились религиозные отправления.

Далее по переулку, на правом углу с Петроверигским переулком, доходный дом, выстроенный в два приема – в 1878 и 1904 гг. В нем в 1920-х гг. жил венгерский писатель, участник революции в Венгрии 1919 г. Бела Иллеш. На другом углу того же переулка проектировался большой доходный дом (№ 6) Саровской пустыни (здесь еще в XIX в. находилось ее подворье), но из-за трудностей военного времени была построена только часть его, и та осталась неоштукатуренной (1913–1916 гг., архитектор И.Т. Барютин). Под одним номером (№ 8) – два дома, надстроенные в 1930-х гг. В составе правого дома – палаты XVII в., сохранившиеся в части его, выходящей во двор (напротив дворовой арки). Фасад дома после пожара 1812 г. приобрел классические черты. Дом принадлежал И.Е. Салтыкову, брату русского писателя-сатирика М.Е. Салтыкова-Щедрина, который часто останавливался здесь, приезжая в Москву. Левое здание – «шикарный» купеческий особняк – было построено в 1878 г. архитектором К.В. Терским. Известный поэт Осип Мандельштам также останавливался в этом переулке и тоже у брата: в середине 1920-х и начале 1930-х гг. жил в одной из квартир на третьем этаже большого доходного дома № 10, выстроенного «покоем» в конце XIX в. В 2008 г. во дворе дома поставили памятник поэту (скульпторы Е. Мунц и Д. Шаховской), погибшему в сталинских лагерях. Памятник представляет собой четыре гранитных куба, на некоторых сторонах которых высечены стихи, а наверху поставлена запрокинутая назад голова, которая, как уверяют, похожа на оригинал.

Один из самых небольших переулков в этом районе – Петроверигский– получил свое необычное для современного слуха название от «вериг», то есть цепей, в которые был закован в темнице апостол Петр царем Иудеи Иродом Агриппой, но чудесным образом сброшенные ангелом. Поклонение «веригам» и сейчас еще распространено – в Риме в одной из церквей вериги даже демонстрируют посетителям, как, впрочем, показывают и несколько других экземпляров все «тех же» вериг в нескольких церквах по всему миру. Здесь в Москве, в этом переулке, находилась церковь Поклонения честным веригам святого апостола Петра, известная по крайней мере с 1547 г., упомянутая в известии о большом московском пожаре, но, может быть, существовавшая значительно ранее. Вместо деревянной боярином И.Д. Милославским была в 1669 г. построена каменная в воспоминание брака его дочери с царем Алексеем Михайловичем, совершенным в день памяти вериг апостола 16 января 1648 г. Церковь упразднили – приход был очень небольшим, и к тому же прихожане не протестовали против ее разрушения, – и ее снесли в 1840 г. и на месте алтаря поставили столб с памятной надписью. В мае 1923 г. его убрали – он, как и церковь, стоял примерно на том месте, где находится закругленная часть здания (№ 6), выстроенного в 1929–1931 гг. (архитектор Г.М. Данкман) для коммунистического университета нацменьшинств, созданного для подготовки пропагандистов и шпионов.

В Петроверигском переулке сохранился замечательный архитектурный и исторический памятник – дом № 4, связанный в нашей памяти прежде всего с семьей И.П. Тургенева, жившего здесь в 1803–1807 гг. Дом стоит на высокой горке, и в то время, когда вокруг не было высоких зданий, вид из него был замечательный. А.И. Тургенев писал, что «все Замоскворечье и Воробьевы горы видны». Семья Тургеневых хорошо известна в летописях русской культуры: ее глава Иван Петрович Тургенев дружил с Новиковым, сделался активным членом филантропического Дружеского общества, основанного в 1781 г. на поисках света истины, усовершенствованию нравственности и развитию самопознания, был ревностным масоном.

Он же и участвовал в основанной Новиковым «Типографической компании», ставившей своей целью издание полезных для народного образования книг.

Тургенев бросил службу и уехал в Самарскую губернию, где у него было имение, и именно он убедил Карамзина поменять успехи в светском обществе на более серьезные занятия, привез его в Москву и помог ему через Дружеское общество.

С арестом Новикова, с началом разгрома его типографии, взялись и за его ближайших сотрудников и единомышленников: Тургенева по указу императрицы Екатерины II сослали в его родовое поместье, где он находился до восшествия на престол Павла I, освободившего его и позволившего «жить, где пожелает». Он приезжает в Москву, ему дают чин действительного статского советника и назначают директором Московского университета. Современник вспоминает, что он, «начальствуя над университетом семь лет, был один из самых добрых и справедливых начальников». Тургенев старался развивать преподавание гуманитарных и естественных наук, поощрял литературные занятия воспитанников, хлопотал о стажировке за границей наиболее талантливых студентов.

В его доме он и сыновья его встречаются в дружеской обстановке с лучшими представителями московской интеллектуальной элиты – там бывают И.И. Дмитриев, Н.М. Карамзин, М.М. Херасков.

У Ивана Петровича было пятеро сыновей, из которых один умер в младенчестве, старший, Андрей, одаренный поэт, связанный с Жуковским узами теснейшей дружбы, скончался возрасте 22 дет от «горячки».

Друг его, узнав о безвременной смерти, написал:

Второй сын, Сергей, любимец братьев, умер от душевной болезни, третий, Николай, оказался связанным с декабристами, был приговорен к смертной казни, но, благодаря тому, что он в то время оказался за границей, спасся и уже не вернулся в Россию. Ему, убежденному борцу с крепостным правом, Пушкин посвятил эти строки:

Четвертый сын, Александр, начавший было делать прекрасную карьеру, отказался от всего, поддерживал брата и проводил много времени за границей – он там нашел и привез в Россию сотни бесценных исторических документов.

В 1807 г. И.П. Тургенев умирает, сыновья его постоянно живут в Петербурге, и в следующем году дом продается «дерптскому первостатейному купцу» Христиану Фе. В 1812 г. дом сгорел и был отстроен только через несколько лет, а 12 октября 1832 г. его купил с аукционного торга богатый купец-чаеторговец П.К. Боткин. В архиве сохранился документ, подробно описывающий дом и участок в то время: главный дом еще не был полностью восстановлен, рядом с ним вниз по склону расстилался большой фруктовый сад.

Боткины происходили из посадских людей города Торопца, откуда в конце XVIII в. в Москву приехали братья Дмитрий и Петр Кононовичи. Петр дал начало этой замечательной в русской и московской истории семьи. Он занялся торговлей материями и чаем, и первое время она была меновой: отвозили в Кяхту мануфактуру и везли оттуда китайский чай, но впоследствии Боткины перешли на закупку чая, и причем не только в Китае, но и в других странах мира.

П.К. Боткин был женат два раза и от двух браков имел 25 детей, из которых выжили 9 сыновей и 5 дочерей. Семья была исключительно дружной: «…все многочисленные члены этой семьи поражали своей редкой сплоченностью; их соединяла между собой самая искренняя дружба и самое тесное единодушие. На фамильных обедах этой семьи. нередко за стол садилось более 30 человек и всех своих чад и домочадцев; и нельзя было не увлечься той заразительной и добродушной веселостью, какая царила на этих обедах; шуткам и остротам не было конца; братья трунили и подсмеивались друг над другом, но все это делалось в таких симпатичных и благодушных формах, что ничье самолюбие не уязвлялось…»

Купеческая семья Боткиных сыграла выдающуюся роль в истории русской культуры: из нее вышли писатель Василий, врач Сергей, художник Михаил. «Дом Боткиных, – вспоминал современник, – принадлежал к самым образованным и интеллигентным купеческим домам в Москве. В нем сосредоточивались представители всех родов художеств, искусства и литературы, а по радушию и приветливости хозяев ему не было равных». В доме бывали Н.В. Гоголь, А.И. Герцен, И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, жил В.Г. Белинский. Для А.А. Фета этот дом был родным – одна из сестер Боткиных была его женой.

Удивительно, как Василий Петрович Боткин, московский купеческий сын, для которого было заранее уготовано стоять за прилавком или корпеть над счетами в конторе, окончив только пансион, стал писателем с всероссийской известностью, одним из лучших знатоков и истолкователей философии Гегеля, полноправным членом интеллектуального кружка Герцена, Белинского, Огарева. Его литературные знакомства были весьма обширны как в Москве, так и в Петербурге, и для очень многих его дом в Петроверигском переулке был дружественным пристанищем – Тургенев, Некрасов, Дружинин, Панаев обязательно останавливались у него. Как вспоминал современник, автор мемуаров А.Д. Галахов: «В его обедах, которыми он угощал своих приятелей, выказывался образованный эпикуреизм: они сопровождались интересными беседами, так как знакомые его принадлежали к передовым талантам в литературе и науке».

Петербургский литератор Иван Панаев так описывает собрания в боткинском доме: «Друзья сходились большею частию по вечерам у Боткина. Разговор был постоянно одушевленный, горячий. Предметом его были толки об искусстве с точки зрения Гегеля: с этой точки строго разбирали Пушкина и других современных поэтов. Лермонтов с своим демоническим и байроническим направлением никак не покорялся этому новому воззрению. Белинского это ужасно мучило. Он видел, что начинающий поэт обнаруживает громадные поэтические силы; каждое новое его стихотворение в „Отечественных записках” приводило Белинского в экстаз, – а между тем в этих стихотворениях примирения не было и тени! Лермонтова оправдывали, впрочем, тем, что он молод, что он только что начинает, несколько успокоивались тем, что он владеет всеми данными для того, чтобы сделаться со временем полным, великим художником и достигнуть венца творчества – художественного спокойствия и объективности. Клюшников, сам имевший в себе частичку демонизма, очень симпатизировал таланту Лермонтова и довольно остроумно подсмеивался над некоторыми толками о поэте; Катков и К. Аксаков прочитывали свои переводы из Гейне, Фрейлихграта и из других новейших немецких поэтов. Катков обыкновенно декламировал с большим эффектом, принимая живописные позы, складывая руки накрест, подкатывая глаза под лоб. Я никогда не забуду этих вечеров. Сколько молодости, свежести сил, усилий ума потрачено на разрешение вопросов, которые теперь, через 20 с лишком лет, кажутся смешными! Сколько кипения крови, сколько увлечений и заблуждений!.. Но все это не пропало даром. До истины люди добираются не вдруг. Этот кружок займет важное место в истории русского развития. Из него вышли и выработались самые горячие и благородные деятели на поприще науки и литературы».

Поэт Шеншин писал, что «даже самый ненаблюдательный человек не мог не заметить того влияния, которое Василий Петрович незримо производил на всех окружающих. Заметно было, насколько все покорялись его нравственному авторитету. Василий Петрович младших братьев провел через университет, а сестрам нанимал на собственный счет учителей по предметам, знание которых считал необходимым…».

Знаменитый русский врач Сергей Петрович Боткин, 11-й ребенок в семье, тоже воспитывался старшим братом Василием. Он отдал его в лучший тогда пансион Эннеса (о нем см. главу «От Мясницкой до Покровки»), увлекался математикой и хотел поступить на математический факультет, но именно тогда на все факультеты разрешили поступать только окончившим казенные гимназии, за исключением медицинского факультета, и Сергей Боткин против желания выбрал его, и Россия приобрела выдающегося медика. Он окончил Московский университет, был на Крымской войне в отряде Пирогова, слушал лекции и практиковался в Западной Европе, уехал в Петербурге, где заведовал кафедрой в Военномедицинской академии.

Нельзя не упомянуть и сына С.П. Боткина Сергея Сергеевича, тоже известного медика, и внука Евгения Сергеевича, лейб-медика царской семьи, сопровождавшего ее в Екатеринбург, где он и отдал жизнь, оставаясь верным своему долгу.

Искусству посвятили себя младшие братья – коллекционеры живописи Дмитрий и Михаил Боткины. Как свидетельствует современник, в собирательстве Боткиных была такая симпатичная черта: они «были космополитичны и общеевропейски и не заключали в себе ничего народнического, никакого стремления к отечественному». Дмитрий собрал великолепную коллекцию западноевропейской живописи, помещавшуюся в его доме на Покровке (№ 27), которая была открыта для посещения, а Михаил, живший в Петербурге, тоже был коллекционером – его собрание состояло из памятников искусства и предметов художественной промышленности – майолики, бронзы, резные произведения из дерева эпохи итальянского Возрождения, собрание редчайших византийских эмалей. Он же, академик исторической живописи, получил известность как художник преимущественно религиозного направления.

В нижнем этаже дома в 1850–1851 гг. жил историк, профессор Московского университета Т.Н. Грановский: рассказывали, что под влиянием сына Василия глава фирмы, «никогда не ломавший шапки перед ученостью, он, в праздник светлого Христова Воскресения, со шляпой в руках, отправлялся для поздравления к профессору Грановскому, нанимавшему у него квартиру в особом флигеле, хотя этот жилец был много моложе домовладельца».

В фирме Боткиных работал отец знаменитого физика П.Н. Лебедева, который, по исследованиям москвоведа В.В. Сорокина, родился в правой пристройке к главному дому.

В последние годы фирмой руководил Петр Петрович Боткин. С ним фирма успешно развивалась, ее продукция получала медали на престижных выставках, но в 1907 г. П.П. Боткин скончался и дела фирмы пришли в упадок. «Нужны были его смелая инициатива, широкий коммерческий кругозор, находчивость, самообладание, способность быстро схватывать умом и взвешивать все обстоятельства данного момента, словом, все те блестящие качества, какими покойный столь богато был одарен», – писали в его некрологе.

Перед большевистским переворотом 1917 г. дом принадлежал директору Товарищества чайной фирмы и гласному Московской городской думы Н.И. Гучкову, женатому на дочери П.П. Боткина. Его в 1905 г. выбрали московским городским головой, и он сразу же встретился с неординарными событиями – в городе началась революция. От него потребовались решительные действия и даже личное мужество. Он с честью вышел из всех затруднений. Став городским головой, он тут же вышел из партии октябристов и сосредоточился на хозяйственной деятельности: при нем восстановились городские финансы, началось строительство второй очереди канализации, была развита трамвайная сеть, начальное образование стало обязательным и бесплатным. В 1912 г. он закончил работу городского головы, но продолжал участвовать в общественной деятельности, но он решил ликвидировать чайную фирму, и, как чувствовал, к 1917 г. она была продана.

В 2010 г. на доме установили мемориальную доску.

Рядом – здание (№ 10) научно-исследовательского центра профилактической медицины, перед которым в 1973 г. установлен памятник терапевту-кардиологу А.Л. Мясникову (скульптор М.П. Оленин). Институт размещается в здании мужского лютеранского Петропавловского училища, построенном в 1912–1916 гг. (архитектор О.В. Дессин; в 1920-х гг. находилась школа-семилетка № 36). Ранее на этом месте находился старинный дом, которым на протяжении многих лет владели представители вельможных русских фамилий – так, в экспликации к плану 1758 г. он назван принадлежащим генерал-майорше А.С. Волынской, потом княгине Т.В. Черкасской, за ней действительному тайному советнику П.И. Измайлову, князьям Мещерским, а уже после пожара 1812 г. его купил «мануфактур-советник», богатый купец Г.П. Чероков. В 1858–1865 гг. им владел тот же В.А. Кокорев, у которого был дом в Большом Трехсвятительском переулке. Купив это большое здание у Г.П. Черокова, Кокорев пристраивает (по проекту архитектора И.Д. Черника) к нему помещение для своей знаменитой картинной галереи (архитектор А.С. Никитин), в которой было много известных произведений – портреты кисти Брюллова, Боровиковского, Левицкого, пейзажи Айвазовского, Щедрина и многие другие. В доме был оборудован и лекционный зал, «выражающийся в подобии деревенской избы», где проходили публичные лекции, выступали писатели и артисты. Так, в апреле 1864 г. на «литературном утре» выступили Ф.М. Достоевский, А.Н. Островский, А.Н. Плещеев, артист Малого театра С.В. Шумский. В 1865 г. этот дом приобрело Петропавловское училище, в котором учились будущий банковский деятель, издатель знаменитых фотоальбомов Москвы Н.А. Найденов, физик П.Н. Лебедев, будущий советский публицист и дипломат В.В. Воровский и известный драматический артист М.М. Штраух, историк, создатель Высших женских курсов В.И. Герье, композитор, многолетний аккомпаниатор Шаляпина Федор Кенеман.

Церковь Спаса в Глинищах

Параллельно Старосадскому по склону холма проходит один из самых длинных здесь переулков – Большой Спасоглинищевский,названный по церкви Спаса, «что в Глинищах» (ранее улица Архипова, по фамилии известного русского художника, жившего короткое время в доме № 4; назывался также Горшечным, Алабовским). Урочище «Глинищи» впервые упоминается в духовной старца Симонова монастыря Адриана Ярлыка 1460 г.: «А загородный свой двор у святого Спаса на Глинищах, свою куплю, и с огородом, а то дал есми Фролу Яковлю и его жене и детям». Спасская церковь, сломанная в 1931 г., находилась на месте жилого дома № 17 по Лубянскому (Серова) проезду. Церковь эта считалась произведением самого Баженова и была замечательно красива, особенно был хорош ее мощный купол, украшенный красивыми трехчастными окнами. Постройка новой церкви была начата в конце 1770-х гг. богатым прихожанином, коммерции советником Александром Уваровым, владевшим большим и роскошным домом в Большом Спасоглинищевском переулке (№ 4). Дом этот был построен в самом конце XVIII в. и включил в себя более старые строения. В нем были не только жилые помещения, но и торговые лавки и винные склады – владелец был виноторговцем. В газете «Московские ведомости» в марте 1786 г. читатели могли прочесть такое объявление: «В доме Московского именитого гражданина Александра Уварова, в имеющемся у него питейном погребе, продается вновь привезенный самой лучший вест-Индский ром, ценою анкер 21 руб., ведро 7 руб., эрмитаж, шато-марго, пиво Англинское и портер, водки вейновые и ликер французский и коньяк». Протяженный фасад здания в Спасоглинищевском переулке оживлен декоративными деталями хорошего рисунка, ионическими колонками и рустом на первом этаже. Считается, что дом построен по проекту М.Ф. Казакова, однако подтверждений этому нет. В 1807 г. А.Я. Уваров продал дом и усадьбу за 65 тысяч рублей петербургскому купцу И.В. Кусову, а тот в 1820 г. – московским богачам Усачевым, которые подарили в 1832 г. дом Императорскому человеколюбивому обществу «для богоугодного заведения и помещения обоего пола страждущих людей». Но вместо всего этого чиновники общества устроили тут свое правление, а позднее в доме находились обычные квартиры, сдававшиеся внаем. Дом № 6 на углу с Малым Спасоглинищевским переулком построен в 1912–1913 гг. архитектором Д.М. Челищевым, дом № 8 – в 1920-х гг., в нем в 1935–1937 гг. жил выдающийся шахматист Э. Ласкер, а в 1950-х гг. – известный писатель-фантаст И.А. Ефремов, а также помещалась редакция газеты «Советский спорт».

Синагога и памятник-символ «Птица счастья»

Здание с торжественной колоннадой (№ 10) – главная московская синагога, сложную историю появления которой исследовала искусствовед Г.И. Науменко. Возведение синагоги стало возможно во времена реформ Александра II при ослаблении нетерпимости властей к любому виду инакомыслия. Некоторым категориям еврейского населения было разрешено селиться вне черты оседлости.

Еврейская община арендовала в июле 1870 г. двухэтажный дом (№ 12) в Большом Спасоглинищевском переулке для молельни и для Александровского ремесленного училища, но всегда ощущалась необходимость иметь свое отдельное здание, специально построенное для синагоги. Через 16 лет, 10 февраля 1886 г., Московское еврейское общество приобрело соседний участок (под № 10) и начало возведение здания по проекту архитектора С.С. Эйбушитца – закладку его совершили 28 мая 1887 г., а закончили довольно быстро: уже в том же году был закончен основной объем, перекрытый куполом, и начаты отделочные работы. Однако именно купол и послужил причиной дальнейших осложнений: в Петербург отправился анонимный донос с требованием уничтожить новое здание, поскольку на видный отовсюду купол крестится православный народ, и от этого в его нежных и неустойчивых душах происходит смущение и колебание.

Обер-прокурор Синода, мракобес Победоносцев, конечно же рьяно принялся за дело и настоял на разрушении купола и снятии с фронтона изображения Моисеевых скрижалей. В обстановке усиливающегося антисемитизма, высылки евреев из Москвы генерал-губернатором великим князем Сергеем Александровичем само существование синагоги вызывало злобу властей. Власти настаивали на капитальной перестройке здания, которая длилась довольно долго, пока наконец 17 апреля 1905 г. не был объявлен «Именной Высочайший указ, данный Сенату, об укреплении начал веротерпимости», и по ходатайству Столыпина Николай II все-таки разрешил открыть московскую синагогу. Пришлось опять все ломать и перестраивать. Заказ на отделку новых интерьеров был дан осенью 1906 г. известному архитектору Р.И. Клейну. Как пишет Г.И. Науменко, он «удивительно гибко развил ориентальные формы древней ассирийской и египетской архитектуры…» и создал «на редкость гармоничный сакральный интерьер, который по праву можно считать одним из лучших в русской архитектурной практике начала XX в.».

Торжественное открытие синагоги состоялось 1 июля 1906 г.

В советское время синагога не закрывалась, но время от времени бравые чекисты делали налеты, кое-что крали, иногда убивали священнослужителей, намеревались сделать в здании рабочий клуб, но все обошлось – властям хотелось сохранить хоть какое-нибудь лицо. Очень встревожила советские власти огромная демонстрация московских евреев, когда узнали, что синагогу посетит посол Израиля Голда Меир. Весь переулок в сентябре 1948 г. был вплотную заполнен десятками тысяч восторженных людей. Она вспоминала: «Такой океан любви обрушился на меня, что мне стало трудно дышать; думаю, что я была на грани обморока. А толпа все волновалась вокруг меня, и люди протягивали руки и говорили „наша Голда” и „шалом, шалом”, и плакали».

Только недавно, уже в новой стране, люди смогли воспользоваться свободой. Здание синагоги отремонтировали, на нем восстановили купол, на котором в мае 2001 г. вновь воссияла звезда Давида. Восстановленное здание открыли 14 сентября 2006 г. Напротив, на противоположной стороне переулка, сложили некое подобие иерусалимской Стены Плача с укрепленной на ней табличкой с надписью: «В память иерусалимского храма». Рядом поставили арку с поднятой ладонью с прилепленной к указательному пальцу птицей. Сия непонятная обывателю композиция называется почему-то «Птица счастья» и принадлежит скульптору И. Бурганову. Правда, в других изданиях эта композиция называется «Рука Бога». («Рука Б-га нашего надо всеми, обратившимися к нему, на благо им, а мощь Его и гнев Его – надо всеми, кто оставляет его», – сказано в Талмуде.)

Переулок кончается у Солянки домом (№ 9/1), построенным в 1790-х гг. капитаном А.И. Алабовым. По его фамилии местность здесь называлась Алабовой горой, а переулок Алабовским. Внутри бывшего участка Алабова торцом к улице стоят каменные палаты XVIII в. (известно, что они принадлежали майору лейб-гвардии Семеновского полка А.Д. Вельяминову, потом его вдове Анне Ивановне). В первой половине XIX в. в одном из многочисленных строений двора Алабова находился постоялый двор. В газете «Московские ведомости» объявлялось, что в двухэтажном доме постоялого двора имеются нумера для приезжающих, которые можно нанять либо на год, или на месяц, или на сутки «со всею нужною к житию принадлежностию».

От Солянки круто в гору поднимается улица Забелина, до 1961 г. Большой Ивановский переулок. В начале на правой стороне находились строения Соляного двора, складские помещения, построенные квадратом. Там же был обширный соляной амбар, хранилась рыба и множество лавок, выходивших на Солянку, а на самом углу с переулком находился питейный двор. На Соляной двор въехал рыбный обоз из Архангельска, с которым ехал и молодой Михаил Ломоносов, проведший здесь, по всему вероятию, свою первую ночь в Москве.

Теперь вместо двора целый комплекс жилых домов (№ 2), которые одно время так и назывались – «Соляной двор», возведенный по проекту В.В. Шервуда, И.А. Германа и А.Е. Сергеева Варваринским обществом домовладельцев, которые делали вложения в строительство и таким образом покупали квартиры (некий прообраз советских кооперативных домов). Эти большие жилые дома, образовавшие разветвленные дворы вместе с обширными и высокими подвалами, начали строиться в 1912 г., в 1915 г. уже все было закончено, но забор еще закрывал стройку, и только в начале 1916 г. сюда стали въезжать жильцы-собственники. Но они не долго пользовались приобретенными квартирами: новая власть все забрала и здания были переданы Народному комиссариату путей сообщения.

Здесь жил автор нескольких важных военно-исторических трудов А.М. Зайончковский (1862–1926), участник Первой мировой войны, в чине царского генерала от инфантерии присоединившийся к Красной армии и впоследствии успешно сотрудничавший с ВЧК. Здесь была квартира замечательного пианиста Льва Оборина, первого советского победителя международного музыкального конкурса. У него бывали выдающиеся музыканты, а в 1924 г. здесь познакомились Шостакович и Шебалин.

Церковь Иоанна Предтечи

Жилой комплекс граничит со стеной бывшего Ивановского монастыря, от которого получил свое старое название переулок.

Основан монастырь был, возможно, в 1530-х гг. Еленой Глинской в память рождения сына, будущего царя Ивана Грозного. Но достоверные известия о времени его основания нам неизвестны: как писал московский историк Иван Снегирев, «основание приписывается преданием: то великому князю Иоанну III, то матери царя Иоанна Васильевича, великой княгине Елене Глинской; сооружением церкви в память Усекновения главы св. Иоанна Предтечи она, вероятно, желала ознаменовать день тезоименитства своего сына. Так свидетельствует предание, впрочем не подтверждаемое историческими данными». Первые документальные упоминания относятся лишь к концу XVI в., к времени царя Федора Иоанновича, однако есть предположения о его существовании еще в начале XV в.

Об Ивановском монастыре первую основательную работу написал историк Москвы И.М. Снегирев в издании «Русские достопамятности». Там же он поместил и изображение старого монастырского собора Иоанна Предтечи. Это было одноглавое сооружение с тремя притворами, оформленными треугольными фронтонами, время постройки которого возможно отнести к началу XVI в.

Монастырь много раз горел и перестраивался, а после пожара 1812 г. было решено даже упразднить его; 12 монахинь расселили по другим местам, монастырские строения после ремонта передали в 1814 г. для служащих Синодальной типографии, а соборную церковь Иоанна Предтечи обратили в приходскую. В 1859 г. было позволено восстановить монастырь на средства, завещанные подполковницей Е.А. Макаровой-Зубачевой. В начале 1860 г. началась сломка старинных строений монастыря, причем был сломан и вполне еще крепкий главный монастырский собор Иоанна Предтечи, а с ним уничтожено и монастырское кладбище. Вот как передает впечатление от этих событий очевидец: «Помню сломку старой церкви и колокольни прежнего Ивановского монастыря, безполезное варварство, даже вредное, ибо стариною накапливается благочестие, а новизна и святость слишком разнородныя понятия. Миллионы, завещанные какой-то Мазуриной, были сильнее подобных соображений. Из окон нашего кабинета хорошо было видно, как тараном подбивали основание главного храма и колокольни и как вдруг на месте старого здания образовалось белое облако мелкой извести, а когда ветер разнес этот столб пыли, где были старинные здания, лежала только куча кирпичу». Все это было проделано с благословения митрополита Филарета. Этот «просвещенный» церковник неоднократно прикладывал свою руку к разрушению древних московских святынь – вспомнить только древнейшую кремлевскую церковь у Боровицких ворот, которую он наотрез отказался защитить от поругания и разрушения, несмотря на увещевания радетелей русской старины. Он же и освятил закладку нового здания церкви 3 сентября 1860 г.

Душеприказчицей и распорядительницей всех средств стала М.А. Мазурина, «яркий тип купеческого бабьего самодурства», и, как рассказывает современник этих событий Д.А. Никольский, автор «Очерков Москвы», она начала свою деятельность с того, что «выгнала всех синодальных служащих и священника, сломала все прежние здания, вывела фундаменты для новых, построила великолепную каменную ограду вокруг всего монастыря, и дальше дело застопорилось. Она в течение более десятка лет упорно отказывалась от достройки монастыря, вероятно, потому, что, по поверью, существующему среди московского купечества и духовенства, в новой церкви первым покойником должен быть храмоздатель. Умирать же ей не хотелось, и она не торопилась с окончанием постройки». Только почти через 20 лет строительство закончилось, и 19 октября 1879 г. новый главный собор был освящен.

Ивановский монастырь

Проект зданий монастыря принадлежал архитектору М.Д. Быковскому. Главный собор с его величественным куполом, на формы которого оказал влияние купол собора Санта-Мария дель Фьоре во Флоренции знаменитого Ф. Брунеллески, хорошо виден издали. Он так же, как и его флорентийский прообраз, во многом определяет архитектурный пейзаж в этом уголке города. Под монастырскими стенами издавна шумела ярмарка, как ее прозвали в Москве, «бабья шерстяная», собиравшаяся ежегодно 29 августа. По воспоминаниям, у Ивановского монастыря собирались несметные толпы: «утром, особенно же около полуден, наша горка так была набита народом, что буквально нельзя было отворить дверь передняго крыльца, раскрывающегося наружу. Толпа не ограничивалась одною „горкою”: она тесно запруживала весь проезд между Ивановским монастырем и Князе-Владимирскою церковью, спускаясь плотною массою по Ивановскому переулку к Варварским воротам до того поворота, который делает Солянка от Варварских ворот к Опекунскому совету, и частию занимая Кузьмодемьяновский и Подкопаевский переулки, где, равно как и на самой нашей „горке”, раскинуты были ярмарочные палатки».

Здания монастыря неоднократно использовались как тюрьма. Здесь были заключены Мария Шуйская, жена злополучного царя Василия, Пелагея Михайловна, вторая жена царевича Ивана Ивановича, старшего сына Ивана Грозного. Сюда заключали женщин из Сыскного приказа, Тайной разыскных дел канцелярии, вытерпевших жестокие пытки раскольниц, объявлявшихся в лучших русских традициях, подхваченных в советское время, сумасшедшими.

В Ивановском монастыре (как, впрочем, и во многих других) они содержались пожизненно под неусыпным надзором в особых кельях, более похожих на тюремные камеры, в подвалах и застенках.

Здесь же была заключена в темницу мучительница своих крестьян Салтычиха. В продолжение многих лет она издевалась, пытала и убивала своих крепостных. Заключили ее в подвал под храмом Ивановского монастыря.

Через 10 лет содержания в подземной тюрьме ее освободили от оков и препроводили в особую отдельную келью «на безысходное пребывание» с окном в церковь для слушания молитвы.

Сюда же была прислана женщина, нареченная в монашестве Досифеей, которую во многих публикациях называют дочерью императрицы Елизаветы Петровны, хотя прямых документальных подтверждений этому нет. Ходили слухи о том, что у нее и Алексея Разумовского родилась дочь, которую назвали Августой, а фамилию дали украинскую – Дараган (это была фамилия старшей сестры Разумовского), которая со временем превратилась в России в Тараканову. Нет никаких свидетельств этому, но историк московской старины А.А. Шамаро обратил внимание на то, что ее назвали довольно редким в России именем потому, что в день святой Августы 24 ноября 1742 г. и происходило бракосочетание Елизаветы и Разумовского, что позволяет предположить, что здесь есть некая доля правды.

Как сообщает автор первого подробного описания Ивановского монастыря известный московский историк И.М. Снегирев, ее в 1785 г. по секретному приказу Екатерины II постригли в монахини с именем Досифеи и отправили жить в Ивановский женский монастырь.

О высоком происхождении Досифеи знала настоятельница монастыря, на ее содержание отпускалась особая сумма из казны, а иногда присылались и значительные деньги от неизвестных лиц, которые она, Досифея, жертвовала монастырю и раздавала бедным. Время от времени ее навещали знатные особы и слышали, что она якобы разговаривала с ними на иностранном языке. По воспоминаниям, она, «несмотря на свои лета и долговременное заключение, еще сохраняла в лице некоторые черты прежней красоты, ее приемы и обращение обнаруживали благородство ее происхождения и образованность». Кельи ее находились у восточной стены монастырской ограды и состояли из двух небольших комнат под сводами и комнаты для прислуги.

Здание Императорского Православного Палестинского общества и памятник В.Н. Хитрово

После восшествия на престол императора Александра I Досифею содержали более свободно, но она так и осталась в монастыре. Двадцать пять лет прожила она здесь и умерла в 1810 г. в возрасте 64 лет. Ее отпевал епископ Августин в присутствии генерал-губернатора Москвы графа И. Гудовича, вельмож екатерининского времени и необыкновенном стечении народа. Ее похоронили в Новоспасском монастыре, где находится усыпальница Романовых, и поставили особую часовню.

Традицию использовать монастыри как тюрьмы продолжили большевики, но уже в более расширенном масштабе – почти сразу же после взятия власти устроили в монастыре концлагерь – они объявили, что «классовых врагов», в которые зачисляли всех, кого хотели, «необходимо изолировать в концентрационных лагерях». Этот известный теперь всем термин изобрели именно они в 1918 г. задолго до их последователей, нацистов. Ивановский концлагерь был одним из трех первых вместе с Андрониковским и Новоспасским.

С тех пор Ивановский монастырь находился в основном в распоряжении силовых ведомств, и даже еще и сейчас там помещаются некоторые учреждения Министерства внутренних дел.

В 1992 г. часть монастыря передали патриархии, и тогда началось его восстановление.

На левой стороне улицы Забелина в глубине участка (№ 3) находится многократно перестроенный дом, принадлежавший в середине XVIII в. секретарю губернской канцелярии А.П. Казакову, который увеличил пристройкой с правой стороны палаты XVII в. В конце XVIII – начале XIX в. участок принадлежал капитану Григорию Павловичу Ржевскому, потом бригадиру Николаю Андреевичу Сумарокову, который сам жил на Средней Пресненской улице, а этот дом сдавал, потом перешел к купцам, а последней владелицей была некая Н.А. Тюляева.

Палаты недавно подверглись реставрации, в процессе которой фасадная стена была перелицована, что вызвало острую и справедливую критику. В этом доме долгое время находились аудитории РГГУ, а теперь там Императорское Православное Палестинское общество. Перед зданием 3 июня 2012 г. был открыт памятник организатору общества Василию Николаевичу Хитрово (скульптор А.И. Рукавишников).

Оглавление книги