Книга: На все четыре стороны

Безумный остров

Безумный остров

Токио, сентябрь 2001 года

На первый взгляд японцы очень похожи на нас, англичан. Острова, на которых мы живем, примерно одинакового размера, население и там и тут смешанное, обе страны – конституционные монархии, в обеих часто льет дождь, мы пьем чай, они тоже. Оба народа питают непонятную любовь к экзотическим видам спорта (крикет, сумо), у обоих были империи; они, как и мы, воинственны, не доверяют чужеземцам и обожают копаться в саду. Мы, как и они, не слишком симпатичны и темпераментны, страдаем от классовой системы, водим машины по левой стороне дороги, и только в Британии и Японии невозмутимая мина расценивается как комплимент. Но это лишь на первый взгляд. Внутри мы такие же разные, как мел и тофу.

Даже те, кто никогда не бывал в Японии, смутно подозревают, что ее обитатели отличаются от всех остальных людей. Но сказать так – значит выразиться чересчур мягко. Если считать, что прочие земные народы занимают диапазон, допустим, от бразильцев до канадцев, то после десяти минут в Стране восходящего солнца вы понимаете, что японцам нет места на этой карте: они сами по себе, точно прилетели к нам из космоса. Нет, они не инопланетяне, но инопланетяне, наверное, выглядели бы так, если бы прошли курс заочного обучения Человеческому и попытались проскользнуть к нам незамеченными. Вся штука тут в мелочах – например, в еде. Они делают самую изысканную, самую утонченную снедь в мире, а потом выставляют в витринах ресторанов ее пластмассовые копии. Только японец может соблазниться блюдом с пропиленовым карри. А уборные! Сиденья с подогревом вызывают легкое беспокойство, когда вы сталкиваетесь с ними впервые, хотя в дальнейшем их нельзя не признать довольно комфортными. Есть еще кнопочки для струек теплой воды различного напора – одна для задней части, другая для передней – с картинками, чтобы вы не перепутали, где какая, и для горячего воздуха, чтобы помочь вам обсушиться. Ко всему этому странным образом привыкаешь и даже начинаешь слегка сомневаться в своей сексуальной ориентации или по крайней мере желать себе диареи.

Но самое дикое в их сортирах – это туалетная бумага. Она похожа на рисовую. Нужники у них двадцать первого века, а бумага для подтирки – как в тринадцатом. Вы выходите из туалета с такой чистой задницей, что с нее можно есть суши, а ногти вам приходится отскребать лошадиным скребком. Это страна, где мужчины писают на улице, но высморкаться считается недопустимым нарушением приличий, а еще они носят на ногах шерстяные перчатки.

Хиросима практически свободна от эха давней трагедии. Есть маленький мемориальный парк в невыразительном официальном стиле, хвастливый музейчик и купол мира – одно из немногих кирпично-бетонных сооружений старой Хиросимы, скелетообразные руины которого оставлены в назидание потомкам. Кстати, построил его швед.

Атомная бомба, убившая 140 000 жителей Хиросимы и превратившая деревянный город в пепел и черный дождь, была – во всяком случае, мне кажется так теперь, спустя полвека, – в каком-то смысле благом. Прямым результатом Хиросимы стало окончание войны. Император отверг просьбы военных, которые хотели с криком «банзай!» броситься в последнюю самоубийственную битву, и объявил о безоговорочной капитуляции своей армии.

Единственный след, оставшийся в городе от того взрыва, – приторная сентиментальность и наигранная оскорбленная праведность. Хиросима носит клеймо жертвы ядерного века с жеманной гордостью гейши, щеголяющей своим париком. Молчаливые подростки в квазиморской форме позируют для групповых снимков на конференциях по проблемам мира, показывая растопыренными пальцами букву V – видимо, этим они хотят сказать, что в борьбе за мир победила именно Япония. Вначале я еще питал к местным жителям некоторое сочувствие, но оно испарилось, когда мне предложили подписать адресованный Америке документ с требованием извиниться за сброшенную ею бомбу.

Попридержите коней, Тодзё[29]. Когда речь заходит об извинениях, молчание Японии режет слух. Как насчет вашего обращения с военнопленными? «Ну это же не мирные жители, а война есть война», – отвечают мне ленивым, покровительственным тоном. А как насчет зверств в Китае? «Преувеличено». А кореянки, которых во время оккупации насильно превращали в проституток, разве не заслуживают извинений? «Они подняли шум, потому что Япония богата и им хочется денег. К тому же в Хиросиме погибли 20 000 корейцев». Это правда – они были рабами, а поставить им памятник в хиросимском мемориальном парке японцы категорически отказались.

Давайте поглядим внимательней, можно ли считать японцев жертвами. В годы войны на Востоке погибли полмиллиона солдат из союзных войск. Японцы потеряли три миллиона человек, и двадцать миллионов других азиатов погибли за краткий период существования японской империи. Об этих двадцати миллионах у нас на Западе вспоминают редко. Во время моей поездки газеты были полны горьких сетований корейцев и китайцев на новые японские учебники истории, не признающие за островитянами никаких грехов. Японцы не считают, что им стоило бы извиниться перед соседями с материка. Взрыв атомной бомбы над Хиросимой дал старт развитию современной Японии. Он снес напрочь не только чудовищно жестокое милитаристское правительство, но и тысячелетний общественно-политический строй, самый бесчеловечный и эксплуататорский на всем земном шаре. Та роковая ядерная атака была лучшим, что когда-либо случалось с Японией, поскольку она создала гораздо больше, чем разрушила.

Хиросима поразительно быстро вернулась к жизни в облике огромного неоново-бетонного мегаполиса, который выглядит так, словно был здесь всегда. До войны масштабы японской экономики были несравнимы с американскими. Страна была по преимуществу сельской – лес да рисовые поля – и экспортировала в основном ткани и солдат-наемников. Сейчас, даже на исходе продолжительной депрессии, экономика Японии удерживает второе место в мире – ее ВНП больше, чем британский, французский и немецкий вместе взятые. Это потрясает воображение, особенно если учесть, что Япония, по площади превышающая Англию приблизительно в полтора раза, а по численности населения примерно в два, притом что обитаема только треть ее земель, практически лишена природных ресурсов. Так где же собака зарыта? Отчего при всех своих ошеломительных коммерческих успехах Япония умудряется сохранять на редкость несправедливую социальную систему? Потому что – будьте уверены – счастья здесь нет и в помине.

Киото – древняя имперская столица Японии, избежавшая участи Хиросимы благодаря капризу однажды побывавшего в ней американского дипломата. В Киото столько исторических памятников, что голова идет кругом, а попадают туда на экспрессе буллет-трейн, который похож на суппозиторий Господа Бога. Эти экспрессы работают с надежностью часового механизма – впрочем, такое сравнение едва ли уместно, поскольку часовой механизм давно перешел здесь в разряд устаревших технических диковин. Билетные контролеры кланяются, входя в вагон, а на улицах собирают мусор девочки в аккуратной розовой форме. Это символ современной, передовой Японии. Но, извините за возвращение к не самой аппетитной теме, в общественных туалетах по-прежнему приходится садиться на корточки с риском обмочить себе носки. Это очень странно.

В целом Киото меня разочаровал: я не ждал такого обширного и безобразного нагромождения малоэтажек.

На петляющих улицах, в дремучем лесу низкорослых столбов и паутине электропроводов прячутся тысячи святилищ и храмов – прекрасных, но лишь до известной степени. В них сквозит что-то анемично-навязчивое, и к тому же они крайне однообразны. Зато мне понравились сады – этакая растительная таксидермия. Все здесь обрезано, прорежено, забинтовано, подперто и надвязано. В прудах скользят и колышутся в призрачной скуке карпы-альбиносы.

Одна из причин социального уродства Японии – ее религия. Сначала у них был синтоизм. Если сравнить религии с автомобилями, синтоизм можно уподобить деревянной тачке на двух колесах. Это типичный первобытный анимизм: поклонение предкам, гоблины и привидения, духи скал и деревьев. В синтоизме отсутствуют даже зачатки теологии. Он объявил императора божеством, потомком Солнца. Потом к нему привился буддизм, но не той разновидности: не симпатичная ламаистская ветвь, а дзэн, пришедший через Китай. Выморочная эстетика дзэна достигла таких высот, что никто уже не понимает, в чем его суть. Ко всему этому японцы добавили еще и конфуцианство. Говорят, что плохой философии не бывает, поскольку, опускаясь ниже определенного уровня, философия вообще перестает быть таковой. Конфуцианство – то самое исключение, которое подтверждает правило. Это убогая философия, рассчитанная на непритязательного массового потребителя. Вкупе с даосизмом она служила удобным оправданием для самураев, освобождая их от всякого труда и ответственности. Современные японцы рождаются по-синтоистски, женятся по-христиански, справляют похороны по-буддийски, а работают на «Мазде». В результате они верят во все и не верят ни во что. В японской религии нет утешения, там нет спасения и искупления грехов, надежды и поддержки, а самое главное – нет понятия личности. Вот почему японцы так любят собираться в толпы. Японец в одиночестве не сознает, что он существует, – это лишь жалкая статичная молекула корпоративной лояльности и сыновнего долга. Я не знаю другой страны с такими бедными духовными возможностями. Эта унылая смешанная теология засушила Японию, превратив ее в чахлую карликовую сосенку с подрезанными корнями.

В Киото находится самый знаменитый в мире сад камней – вершина дзэнского искусства, пятнадцать булыжников на расчесанной граблями белой гальке. Полагается сидеть около него и размышлять. Неизвестно, кто его сделал и зачем, однако он чрезвычайно эстетичен и вызывающе смехотворен. Прошу прощения, но это смахивает на злую шутку – новый сад императора, устроенный по принципу нового платья короля. Куча строительных отходов шестнадцатого века. Ну конечно, конечно, я ничего не понимаю, где уж мне, дураку. Меня постоянно упрекают в толстокожести и объясняют, что я просто не в силах осознать всю прелесть этого тончайшего мышиного писка японской культуры. Из всех стран мира только Япония имеет привычку прятаться за бумажной перегородкой культурного аристократизма, но если вспомнить, что ее жители соорудили всю свою цивилизацию из обносков других народов, такое поведение выглядит не слишком обоснованным. Почти все разговоры о японской культурной утонченности на поверку оказываются чушью. Театр кабуки не многим лучше пломбировки зубных каналов у неопытного врача. Трехструнная гитара могла бы занять достойное место в кошачьем ансамбле. Японское искусство составления букетов – не более чем составление букетов. Архитектура у них китайская, так же как и одежда, палочки, письменность и т. д. Самураи были бандитами в юбках и с дурацкими стрижками, а стихи хокку – те же лимерики, только не смешные. Ну да, они настолько эстетически совершенны, что один мастер хокку сумел написать их двадцать три тысячи за двадцать четыре часа, включая перлы вроде «Старый пруд, прыгнула лягушка, всплеск воды». Замечательно.

А гейши! В деревянном старом городе Киото с фотоаппаратами наготове дежурят сотни японских туристов. Если событие в Японии не попало на пленку, его все равно что не было. В Киото приезжают семь миллионов туристов ежегодно, и 90 процентов из них – местные. Приятно обнаружить, что даже у себя на родине они путешествуют кучками и таращатся на все вокруг с глуповатым, по-деревенски ошарашенным видом. Они ждут, чтобы увидеть, как в чайный домик проскользнет гейша. Раньше в Киото было двадцать тысяч гейш; теперь их едва ли наберется две сотни. Они вылезают из лимузинов, кланяются и семенят дальше во всем блеске своей чопорной экстравагантной абсурдности. Цель жизни гейши состоит в том, чтобы угождать богатым пьяным мужчинам.

Только очень-очень богатый человек может позволить себе гейшу. Рядовые трудяги только грезят о них. Обученные гейши с волосами, уложенными на затылке в форме вагины, цокают по дорожке и улыбаются – из-за набеленных лиц их зубы кажутся желтоватыми, как вишневые косточки. Искусство гейши заключается в том, чтобы наливать выпивку, хихикать, прикрывшись ладошкой, говорить мужчинам, какие они красивые, сильные и интересные, слушать хвастливую ложь и ни в коем случае не проявлять никаких других эмоций, кроме восхищения. Иногда, за круглую сумму наличными, некоторые из них отдаются своим клиентам. Конечно, у нас дома тоже есть гейши – мы называем их официантками.

Потом, есть еще дорожное движение, а точнее, стояние – пресловутые скопища миллионов водителей, которые по-дзэнски парадоксально никуда не перемещаются. Естественно, все машины японские, хоть и не тех марок, какие мы привыкли видеть на Западе. Странные громыхающие бесформенные штуковины ярких аляповатых расцветок с салфеточками на подголовниках. У автомобильных парковок, помахивая жезлами, слоняются десятки людей в белых перчатках и мундирах руританских[30] адмиралов. Они выглядят как отставные президенты компаний, и многие из них действительно были раньше крупными администраторами. Япония имеет систему социального обеспечения в стиле бонсай, опирающуюся на практику найма компаниями лишних сотрудников за микроскопическую плату в целях сокрытия безработицы. Пенсионеры совершают харакири чаще всех остальных, исключая разве что школьников. В стране, где не умеют ценить отдельную личность, люди черпают самоуважение лишь в своей принадлежности к фирме. Знакомый японец сказал мне, что я пойму его соотечественников, если осознаю один факт: вся их культура держится на стыде. У нас на Западе успех выполняет роль пряника. В Японии есть только кнут – боязнь провала и остракизма. Это не просто игра словами, а кардинальное, мировоззренческое различие. Западные предприниматели, пытающиеся наладить здесь свой бизнес, жалуются на патологическую уклончивость местных коллег. Японцы месяцами ведут переговоры, не отвечая ни да, ни нет. Никто не хочет рисковать, потому что провал означает бесповоротный конец карьеры. Решения рождаются сами из всеобщей пассивности. В Японии таинственным образом уживаются жесткая иерархичность и псевдодемократическое бесправие. Неудивительно, что алкоголизм стал здесь настоящим бедствием; пьянство не социальная проблема, а социальный атрибут подавленного и растерянного мужского сообщества.

Многих западных жителей перед поездкой в Токио пугает перспектива заблудиться среди сплошных иероглифов. Что ж, хроническое недоумение максимально приблизит вас к пониманию того, что значит быть японцем. Впрочем, пугаться не стоит: большинство токийских вывесок написаны по-английски. Однако сочиняли их те, кто не говорит на этом языке и не понимает его, так что они вас порядком позабавят. Вообще-то в Японии два письменных языка: картинки, позаимствованные у китайцев, и фонетический алфавит из своих загогулин. Очень разумно, что у них нет слова, обозначающего клаустрофобию (а еще, как мне объяснили, отсутствует туземное название для женского оргазма).

Секс – область, где странности японцев достигают своего пика. Для начала я хотел бы опровергнуть широко распространенное убеждение, что в Японии есть автоматы, торгующие испачканными трусиками школьниц. Это выдумка, но она вполне могла бы быть правдой – в ней нет ничего, идущего вразрез с японским национальным характером.

Улицы близ вокзала Синдзюку – японский район красных фонарей. Больше известен Роппонги, неприятно напоминающий Бангкок, но Синдзюку полон местного колорита, и иностранцы здесь не приветствуются. Мне говорили, что за один день этот вокзал пропускает через себя больше народу, чем нью-йоркский Гранд-Сентрал за целый месяц, а ведь в Токио он лишь второй по величине. Служащие оседают в каком-нибудь из множества баров, накачиваются пивом и саке, а может, засасывают еще стаканчик лапши, после чего бредут, шатаясь, в один из баров с девочками. На улицах проститутки предлагают свой товар, а шайки пропащих парней, все как один с обесцвеченными пергидролем длинными лохмами, пытаются вербовать школьниц для последнего секс-увлечения токийцев – знакомств по телефону. Мужчины заходят в будки, выбирают номер и болтают с девицей. Если дело ладится, идут в бар и уговариваются о дальнейшем. Это не считается проституцией, потому что девицы устраивают мужчинам прослушивание и не превращают свидания с ними в свое основное занятие. Самый последний и модный вариант – скучающие замужние дамы, которых так и называют – «чужие жены».

Гангстеры якудза проскальзывают мимо в БМВ с затемненными стеклами или вышагивают по улице – их сразу отличишь по блестящим костюмам, прическам с перманентом и комичным носкам и сандалиям. Эти японские мафиози вносят во все сферы жизни грубое, откровенное насилие. Все видят в них современных самураев и народных героев.

На каждой улице – по семь-восемь этажей баров с девочками и секс-клубов. Что вы получаете внутри? А чего вам хочется? Если вы японец, то, наверное, танцев с шестом и порции любительской гинекологии. Можете содрать трусики с девочки-подростка и за небольшую дополнительную плату оставить их у себя вместе с фотографией на память. Похоже, нижнее белье играет в сексуальных фантазиях японцев необычайно важную роль. Можете заказать массаж со счастливым концом или зайти в маленькую душную комнатку и сунуть свою пиписку в дырочку в стене, после чего вас вручную, с помощью гигиенических салфеток, облегчит пожилая леди в защитной велосипедной маске. А дальше самое странное.

Если вы все-таки снимете проститутку, с ней надо идти в «номера любви» – тематические гостиницы с почасовой оплатой и секс-игрушками в мини-барах. Хотя теперь эти гостиницы в основном оккупировала секс-индустрия, их первоначальное предназначение было более прозаическим. По традиции японцы живут вместе со своими старшими родственниками, а в перенаселенной квартире с бумажными стенами трудно добиться брачной гармонии. Поэтому измученные пары, отягощенные покупками, и заглядывают на полчасика в номера, чтобы урвать свою долю супружеских радостей. Таким образом секс лишается спонтанности, но для них это не беда: если вы предложите японцу совершить что-нибудь незапланированное, он первым делом сверится со своим карманным компьютером. Сказать, что они не умеют расслабляться, значит, ничего не сказать: видимо, у них атрофирован соответствующий отдел мозга.

Кажется, на всей нашей планете не сыщешь мужчин тщеславнее японцев, хотя как раз у них для этого минимум оснований. Укладка, завивка и вощение волос, накладывание косметических масок и прочие разновидности потакания избалованным ипохондрикам приносят воротилам этого бизнеса многомиллионные доходы. В наборе мужских аксессуаров меня больше всего умилила специальная электробритва для филировки растительности на теле. Причину извращенной сексуальности японцев снова следует искать в религии. В их понимании секс не подчиняется моральным правилам. Это страна, где застольный этикет сложнее руководства по эксплуатации видеомагнитофона Sony, но если человек снял штаны, ему позволено все. В сексе нет не только ограничений, но даже полезных практических рекомендаций. Если вы считаете, что этике не место в половой жизни, поезжайте в Японию и посмотрите, куда это может привести. Есть и еще одна причина для мужской половой дисфункции – это отношения японских мальчиков с их матерями. Мало сказать, что матери боготворят сыновей, – сплошь и рядом они ведут себя в буквальном смысле как обожающие своих господ служанки.

Но хуже всего – гораздо, гораздо хуже – отношение японцев к японкам. Исторически женщины считались в Японии почти что совсем никчемными; селяне часто продавали своих дочерей в проститутки. В девятнадцатом веке большинство борделей на Востоке было укомплектовано японскими девушками или они работали ткачихами на кабальных условиях. Сейчас работающие женщины редко поднимаются выше уровня сотрудниц на бесконтрактной основе – из мужчин на это соглашаются разве что глубокие старики. В офисы их берут секретаршами для декора, велят носить короткие юбки и не отказывать боссам, если тем вздумается пригласить их на ланч или коктейль.

Женщины выполняют роль либо молчаливой домашней прислуги, либо секс-игрушек. Это бесчеловечное отношение к женщинам хорошо видно на примере манга – вездесущих порнографических комиксов. Мужчины открыто читают их в поездах и автобусах. Купить их можно где угодно. Однако настоящий кладезь манга – огромный магазин в Токио с персоналом, одетым как фантастические мультяшные герои. Выберите любую книжку наугад и приготовьтесь к шоку. Обычно истории строятся на похищении и насиловании школьниц; сценарии весьма разнообразны, но все как один отвратительны. Детей похищают, напихивают им в рот кляпы, утаскивают в темные аллеи. Жертвы малы и беззащитны, с непомерно большими грудями и круглыми, полными слез глазами. Их часто убивают или доводят до самоубийства. Мне все казалось, что последние страницы, те, что со справедливым возмездием, вырваны, – но нет, его просто не полагается. Причем с характерной для японцев противоестественностью эти рисунки проходят строгую цензуру и даже краешки гениталий безжалостно замазываются. Нет ничего более угнетающего и омерзительного, чем манга; эти книжечки надолго выбивают из колеи всякого европейца или европейку, у которых есть дочь. Но японцы не видят в них ровным счетом ничего особенного.

Не менее огорчительно и то, как реагируют на неистовую сексуализацию их юности сами девочки. Они потребляют; они занимаются шопингом с близорукой сосредоточенностью. Вы стоите на перекрестке в торговом районе Токио, вокруг вспыхивают западные рекламы и портреты поп-звезд, и когда на светофоре загорается зеленый свет – одновременно раздается электронное «ку-ку», – через дорогу устремляются полторы тысячи человек. Это повторяется каждые три минуты, в течение всего дня, каждый день, и большинство этих людей – девочки, не достигшие совершеннолетия.

Для представительниц нации, которая так высоко ценит изящество, японские девочки ходят удивительно некрасиво. Они сутулятся, их мотает из стороны в сторону на высоченных платформах. Красятся они под рыжеватых блондинок и выглядят настолько мрачными, насколько это доступно японским подросткам четырехфутового роста, чьи возможности в этом смысле весьма ограниченны. Их поколение не оправдало родительских надежд: родители называют своих детей бобовыми ростками, потому что в них нет того упорства и целеустремленности, которые обеспечили японский экономический подъем. Дети не желают сдавать экзамены и вкалывать на благо фирмы; они отказались от трудовой этики взрослых, сменив ее на бездумную увлеченность западной поп-культурой. Этот тинейджерский бунт не имеет ни политического, ни социального, ни даже сексуального характера. Он пуст и легковесен, точно пластмассовый мячик. В нем нет активности – подростки как будто дуются на взрослых, да и то не всерьез. Эти девочки превращают себя в живое воплощение жертв из комиксов манга – косолапеньких секс-куколок в мини-юбочках и беленьких носочках.

Эта культура породила минималистскую эстетику татами и одиноких прутиков в вазах. Но теперь она тонет в слащавых детсадовских картинках. Даже официальные извещения украшены фигурками диснеевских полицейских. Подростки бегут от бездушной культуры вины и стыда, чтобы спрятаться в сказочной детской комнате.

Я уже не раз говорил, что японцы – странный народ. Но это лишь характеристика, а не объяснение. В конце своего путешествия я пришел к твердому убеждению, что они не просто другие, не просто чудаки, а самые натуральные, клинические психи. Япония – это огромный сумасшедший дом, построенный на жуткой истории, низкой философии и одетой в смирительную рубашку культуре.

Если бы Фрейд жил в Токио, он никогда не изобрел бы своего анализа. Он не знал бы, с чего начать. Дело не в том, что мы не понимаем японской утонченности, а в том, что мы судим об этой стране, исходя из неверных предпосылок. Если перестать видеть в причудах японцев культурные отличия и посмотреть на них как на симптомы, все сразу складывается в одну грустную, пугающую картину – и всеобщая подавленность, и социальный синдром Туретта[31], и тщеславие в сочетании с самоуничижением и страстью к карикатурным блондинкам с огромными глазищами и носиками клинышком. И психопатическая сексуальность, и раздутый, угнетающий этикет.

Три сотни лет Япония добровольно сидела в изоляторе. Она пыталась излечиться, намеренно забывая о новом и кропотливо латая старое. Когда она все же пустила к себе большой мир, ее хрупкое высокомерие не смогло справиться с потоком информации, хлынувшим в нее с гораздо более здорового Запада. Японцы планировали взять технику с медициной и повернуться спиной ко всему остальному, но так не бывает – нельзя носить костюм, не разделяя образа мыслей портного, который его сшил.

Япония превратилась в упорного подражателя Западу, в страну фальшивых Элвисов. Среди японцев чувствуешь себя как в спальне вуайера. Они ненавидят объекты своего преклонения. Английский банкир, который прожил здесь больше десяти лет, говорит на их языке, женился на японке и снимает обувь в своем собственном доме, сказал мне: «Вы не представляете, как сильно, как глубоко они нас презирают. Не верьте их вежливости – это издевательство. Они мастера пассивной агрессии, потому что другую им проявлять не дозволено».

И продолжал: «Вы, должно быть, заметили, что они помешаны на совершенстве – совершенный цветок, идеально гармоничный пейзаж. Трещина на чашке выводит их из себя. А мы несовершенны – грубые, шумные, вонючие». Япония взяла у Запада худшее и отбросила лучшее. В результате она имеет демократию без уважения к личности. У нее есть свобода слова, но она боится раскрыть рот. Она создает без творчества. И самое печальное и красноречивое – у японцев есть эмоции, но нет любви. Ее здесь не чувствуешь никогда. Японцы знают, что такое одержимость, страстное желание и холодное любопытство, даже что такое красота и верность, – но здесь ничего не говорится и не делается с безрассудной щедростью любви, и я не знаю ни одного другого уголка на всем огромном земном шаре, о котором можно было бы сказать то же самое.

Я хочу закончить свое путешествие, вернувшись в Хиросиму. После войны те, кто пережил взрыв атомной бомбы, подверглись остракизму. Люди нанимали частных сыщиков, чтобы проверить, не из Хиросимы ли потенциальный жених или невеста. Так что уцелевшие лгали, скрывая свою постыдную тайну и свои душевные раны. Утратившие совершенство, они превратились в досадную и опасную помеху, поэтому им полагалось умереть. Только отсутствие западной идеи любви – братской, милосердной любви или чувственной любви – способно объяснить страшную, звериную японскую жестокость.

На рынке в Киото я увидел нечто до того дикое и вместе с тем настолько будничное, что мне померещился в этом намек на сокровенную суть Японии. Древняя старуха, согнутая в три погибели и ковыляющая на изуродованных ногах, медленно и с огромным трудом толкала перед собой свою собственную пустую каталку.

Оглавление книги