Книга: Вена

Бельведер

Бельведер

Бельведер – самое удачное произведение Хильдебрандта, художественно наиболее совершенный из сохранившихся венских дворцово-парковых ансамблей. Свое название он получил в 1752 году, уже после того как стал собственностью императорской фамилии. Подобно другим загородным дворцам венской знати, Бельведер по идее, по планировке, по композиции частей восходит к французским и итальянским образцам – таким, как Версаль или итальянские виллы, особенно хорошо знакомые Хильдебрандту. Однако австрийский мастер, строя своего рода «маленький Версаль» для первого вельможи страны, мог быть совершенно оригинален не только в деталях, но и в общей концепции всего ансамбля.

Принц Евгений еще в 1698 году стал скупать участки на склоне холма, спускавшемся к городу. В 1700 году здесь начались работы по разбивке регулярного парка на французский лад. И только в 1713 году принялись за постройку Нижнего дворца, которая закончилась через три года. Главное здание – Верхний дворец – было сооружено лишь в 1721-1723 годах. Ансамбль дошел до нас в почти неизмененном виде, за исключением ныне не существующих зверинца в верхней части парка и оранжереи около Нижнего дворца.

Архитектура и все оформление дворцов подчинялись определенной идее: в них должны были воплотиться воинская слава и духовное величие знаменитого полководца и мецената.

В глазах современников, Хильдебрандт блестяще выполнил свою задачу: уже в 1725 году Августин Хингерле в латинских стихах восхвалял обиталище «австрийского Марса», а в 1731 – 1740 годах вышел посвященный дворцу увраж гравера Соломона Клейнера в десяти выпусках. И если мы можем вполне холодно отнестись к велеречивым аллегориям XVIII столетия, то как произведение искусства создание Хильдебрандта вызывает восхищение и в наше время.

Ансамбль Бельведера отличает завершенность, гармоническое соотношение обоих зданий друг с другом и с пространством парка. Между тем по основному архитектурному замыслу дворцы сильно разнятся. Важную роль в этом ощущении единства ансамбля играют удачно рассчитанные расстояния. От нижнего одноэтажного дворца более массивные формы верхнего видятся в воздушной дымке, на вершине холма, поднимающегося ступеньками террас, а от верхнего нижний кажется легким садовым павильоном. Между дворцами – регулярный сад с подстриженными кустами и низкими боскетами, деревья здесь не должны разрастаться и искажать вид; архитектурное и пластическое начало выражается в стене фонтанов, лестницах, бассейнах, вазах, статуях. Если здания, гармонически сливаясь с пейзажем, воспринимаются как его частицы, то сам пейзаж, построенный и организованный, есть тоже творение человеческих рук. Однако это одновременно и сад, природа. Такого рода предпосылки, видимо, действуют всегда, когда создается ансамбль с регулярным парком. Но произведение Хильдебрандта остается уникальным в свойственном, быть может, только венскому Бельведеру сочетании парадного величия и непринужденной простоты, широты размаха и доступности, обозримости, соразмерности человеку.

С самого начала ансамбль был задуман как бы обращенным лицом к городу, подобно находящемуся рядом Летнему дворцу Шварценбергов. Нижний Бельведер своим парадным въездом выходит на Реннвег – дорогу, ведущую к центру. За полукругом ворот, фланкированных двумя павильонами, раскрывается сложной формы «почетный» двор, окруженный одноэтажными строениями дворца. Они очень просты, и поэтому центральная часть главного корпуса, слегка выступающая вперед, разделенная ордером, кажется особенно нарядной.

Над тремя средними осями поднимается второй этаж с балюстрадой, украшенной статуями.

Почти таков же садовый фасад: и здесь чуть выдаются более высокий центральный ризалит и павильоны по краям (каждый под своей крышей). Мелкие изящные формы декора хорошо согласуются с плоскостной трактовкой всего фасада. Хильдебрандт не подчеркивает пластическую телесность здания, тесно поставленные большие окна почти уничтожают его массу. Светлая, с легким рисунком орнамента и скульптурных групп стена дворца, подобно декорации, замыкает сценическую перспективу, в которую входят зеленая трава, подстриженные кусты, бассейны со статуями. Вместе с тем в дом можно войти прямо из сада, а через центральный павильон пройти и во двор – в здание как бы включено окружающее пространство: это именно летняя резиденция, дом среди природы.

Однако изящная умеренность как будто изменяет архитектору, когда он планирует некоторые внутренние помещения дворца. По контрасту их пышность кажется еще внушительнее. Вся она как бы сосредоточилась в центральном Мраморном зале – двусветном, занимающем два этажа и объединяющем две анфилады помещений. Соответственно всему замыслу ансамбля, военные трофеи, шлемы, мечи, щиты играли большую роль в наружной орнаментировке; они стали одним из ведущих мотивов декора Мраморного зала. Линия карниза, симметрия дверей, окон, ниш с полуциркульным завершением в верхней части стены – все это конструктивно организует интерьер, дает определенный зрительный ритм. Но в то же время ни один квадратный сантиметр поверхности не оставлен без украшений, глаз зрителя невольно следует за их сменой, порой обманываясь и путая реальную перспективу с иллюзорной. Плоскость стены все время нарушается, выпуклые детали – от тонких овальных рельефов до объемных групп (амурчик с трофеями и другие) как бы выдвигают ее вперед, а перспективная живопись уводит в глубину. Впечатление живого движения, проникающего все архитектурные формы, усиливается, когда поднимаешь взгляд к потолку, где в самых смелых ракурсах громоздятся изображенные балконы и карнизы, уходя ввысь, в нарисованные небеса плафона. Фреска Альтомонте изображает апофеоз принца Евгения; как ни странно, Аполлон и другие олимпийские божества появляются здесь для того, чтобы иносказательно прославить символический дар папы римского – шлем и меч, которые тот преподнес принцу Евгению, защитнику христианского мира от турок.

Уже один Мраморный зал дает нам представление о принципах решения внутреннего пространства. Другие сохранившиеся интерьеры развивают разные стороны той же концепции. Мраморная галерея, например, с гермообразными пилястрами и другими деталями красного мрамора, между которыми белые поля с рельефами в технике стукко,- в высшей степени характерное для стиля барокко помещение. Прихотливые изгибы обрамления создают словно бы волнообразное движение поверхности, узоры и фигуры невысокого рельефа подхватывают, дробят это движение.

Замысел Зеркального кабинета основан на кажущемся расширении пространства в зеркальных отражениях. Небольшой зал Гротесков заполнен причудливейшими извивами орнамента, точно пляшущего по стенам и потолку, сплетающего и расплетающего свои тонкие усики; в этом узоре различаешь порой фигурные изображения, но орнаментальное начало господствует. Хотя узор сам по себе графичен, его так много, что начинает теряться реальное ощущение плоскости.

Так, в интерьерах Нижнего дворца утверждается идея иллюзорности пространства, его неограниченности, непостоянства форм, переходящих друг в друга. Пышные украшения, отсветы мрамора, мерцание позолоты, дробная россыпь белого стукко, золотистые, красноватые и голубые тона фресок ошеломляют зрителя, погружают его в нереальный, красочный мир, в котором язык аллегории, фантазии начинает казаться вполне естественным. И где-то подсознательно сохраняется удивление, испытанное при переходе от простой ясности наружного вида здания в это царство изобилия.

Контраст, быть может, типичный вообще для барокко, в такой остроте и оригинальной силе воплощения предстает здесь лишь однажды. Сам Хильдебрандт уже не возвратился к подобному решению. Свой шедевр – Верхний дворец – он строит по- иному.

Верхний дворец сооружен с поистине королевским размахом. Он грандиознее по фермам, чем Нижний Бельведер. Если в последнем можно было попасть в центральный зал почти прямо из сада и тем самым при всей пышности интерьера зал становился как бы садовым павильоном, то главное здание ансамбля выше, парадные помещения – во втором этаже, один из основных архитектурных мотивов – лестница. Это не случайно: входящие на лестницу должны были попасть в ритм торжественного шествия, ощутить приближение к вершинам общественной иерархии. Тема была архитектору задана, и он ее воплотил, но отнюдь не только ее.

Когда смотришь на Верхний Бельведер из парка, он высится над зелеными партерами и стеной фонтанов и его очертания кажутся чуть ли не более живыми, чем пирамидки и параллелепипеды подстриженной листвы. Линия фасада перебивается выступами центрального ризалита и двух башенок по бокам; это движение подчеркнуто еще и тем, что у каждой части здания – своя крыша. Волнистый силуэт крыш напоминает вершины холмов, из которых средний – самый высокий. Так здание и увенчивает парк и само уподобляется частице природы.

Рассматривая дворец вблизи, мы убеждаемся, что впечатление органической связи и движения форм не было лишь зрительной иллюзией. В ясном, логичном плане дворца развивается идея сопоставления, контраста.

Средняя часть здания – главная, трехэтажная – чуть выдается, а из нее – со стороны парка – энергично выдвигается центральный ризалит; здесь подчеркнуто движение вверх и вперед. Напротив, двухэтажные боковые крылья образуют горизонтальные линии, которые не успевают занять ведущее место: по краям восьмиугольные башенки подхватывают мотив вертикали и тоже выступают из стены. Создается двойной ритм: и скрещивающихся линий и объемов-мощному объему в середине соответствуют подобные, но более мелкие, по бокам. Обратное соотношение дано в боковом фасаде. Здесь, напротив, основное тело здания отступает, причем за двухэтажным корпусом маячит высокий средний. Две башни в противовес этому выдвинуты на авансцену и соединены одноэтажной галереей.

В крепко построенной композиции Хильдебрандта ясно выражено пластическое начало, но статуи и рельефы, никак не соперничающие с основными архитектурными объемами (как, например, в Библиотеке Фишера), играют роль декора. Украшения обильны, сложно обрамлены даже окна рустованного по традиции цоколя. В оформлении преследуется та же цель, что и в общей планировке: отделить части здания друг от друга, придать каждой из них свой характер. Хильдебрандт с неистощимой изобретательностью варьирует схожие мотивы и элементы декорировки.

Применяя ордер, Хильдебрандт мыслит его скорее как украшение, чем как конструктивный элемент, хотя бы потому, что каждый из чуть сужающихся книзу пилястров «перебит» ниже середины накладкой довольно сложной формы. Вычурные капители сдвоенных пилястров поддерживают Отдельные куски раскрепованного антаблемента, явно ничего не несущего. Самый разительный пример откровенной декоративности ордера то, как Хильдебрандт на углах башенок с легкостью перегибает пилястр пополам по вертикали, следуя форме стены. В пилястрах третьего этажа в середине оставлены вогнутые поля (это было и во дворце Кинских) и заполнены лепным орнаментом. Неистощимая фантазия архитектора проявляется в любой мелочи.

Внимательный взгляд обнаруживает множество скрытых эффектов. Не навязчиво, лишь удвоением ордера и декоративных деталей, подчеркнут центр в главном ризалите, который сам по себе – центр садового фасада. Тонко варьируются сходные мотивы в обрамлении окон, создавая сложную симметрию: на обращенной в сад грани угловой башни наличники окон второго этажа такие же, как на втором этаже в средней части, а на боковых гранях башни окна обрамлены так же, как в третьем этаже средней части.

Подобные наблюдения делаешь без конца и всякий раз обнаруживаешь, что не безоглядная страсть к украшению владела архитектором, а вполне рациональный расчет уместности и действенности того или иного приема. Хильдебрандт точно соразмеряет пропорции, делая все пластические детали по масштабам не слишком крупными, они подчинены архитектуре. Хотя стена почти сплошь украшена, у зрителя остается впечатление графической ясности узора, наложенного на плоскость. Сдержанное изящество оформления дворца напоминает городские дома – тот же дворец Кинских.

Если со стороны парка в архитектуре Верхнего Бельведера акцентирована ее светская праздничность, то со стороны «почетного» двора Хильдебрандт разворачивает поистине парадное зрелище. Начиналось оно, когда карета гостя подъезжала к воротам. Ворота Верхнего Бельведера, выходящие на Гюртель, сохранили до сих пор свою причудливую отделку – тут и пилястры, украшенные бриллиантовым рустом и сложнейшими капителями, и львы на столбах ворот, и амурчики, и вазы. Цела и железная решетка прихотливейшего узора – работа Арнольда и Конрада Киферов. Пышность оформления ворот, их изогнутые линии подготавливают зрителя к восприятию архитектуры, которая пока существует где-то вдали, в воздушной дымке.

Затем посетитель попадает в широкий двор с аллеями по бокам и огромным бассейном посредине. За бассейном, отражаясь в нем, стоит величественное здание, плавно раскинувшее свои корпуса от центральной открытой лоджии.

Дворовый фасад Верхнего Бельведера в какой-то мере контрастирует с садовым. Если там композиция строилась на вертикалях выступах вперед, то в дворовом фасаде господствует горизонталь. Протянувшаяся вдоль всего здания линия карниза над вторым этажом подчеркнута еще и тем, что она проходит по фасаду парадного крыльца. Боковые башенки здесь скорее останавливают, завершают движение, чем поддерживают динамическую игру объемов. Весь третий этаж кажется как бы уходящим, очевидно, потому, что в самом центре он действительно уходит в глубину – среднему ризалиту садового фасада здесь соответствует углубление. Этим чрезвычайно подчеркивается значение парадного крыльца – трехарочной лоджии с закругленным, типичным для барокко фронтоном.

Со стороны «почетного» двора архитектурные формы дворца не напоминают непосредственно формы природы: она лишь окружает прекрасное создание человеческих рук, как вода в бассейне отражает и умножает его красоту. Дух барочного пафоса, как и едва уловимый оттенок интимности, входит составной частью в сложный образ всего ансамбля Бельведера, увлекающего зрителя сменой точек зрения, пластических решений и эмоциональных восприятий.

Интерьеры Верхнего дворца (дошедшие до нас далеко не полностью) не столь резко контрастны его внешнему виду, как внутренние помещения Нижнего. Их прославленному великолепию вполне соответствует парадный въезд. В интерьере, как и в фасадах Верхнего дворца, отличительной его особенностью остается разнообразие пространственных отношений.

Окружающее пространство принимается, входит в здание, и в свою очередь здание раскрыто наружу. Замысел архитектора сейчас, к сожалению, искажен, ибо застеклены и превращены во внутренние помещения и въездная галерея и центральный зал в нижнем этаже садового фасада, из которого пять открытых арок вели прямо в парк (в парк открывались также арки во внешних флигелях и двери на боковых башнях).

По первоначальной идее Хильдебрандта, по двум постепенно сужающимся пандусам можно было въехать во внутреннюю часть лоджии. Оттуда два широких марша идут вверх, к площадке с дверью в главный зал, а посередине лестница спускается к нижнему залу. В этом зале центральная из арок, выходящих в сад, приходится против лестницы и соответственно против центральной арки въездной галереи. Здание как бы просматривается насквозь, но средняя линия проходит по нескольким уровням (уровень пола в помещениях цокольного этажа со стороны сада ниже, а пол въездной галереи, напротив, приподнят).

Посетитель, попадающий во дворец из главной лоджии, оказывается в богато украшенном лестничном помещении, где на стенах и потолке белые рельефы стукко, а своды потолка поддержаны пилястрами в форме герм с фигурами атлантов; все здесь ласкает взор гостя, размеренно шествующего наверх.

Входя из сада в Нижний зал, гость может почувствовать себя словно в гроте, где сводчатый потолок давит и даже мощные тела поддерживающих его атлантов, изваянных Маттиелли, изгибаются в напряженном усилии. Затем следует подняться по довольно темной лестнице, и лишь тогда вступишь в царство света и роскоши, каким невольно кажется верхняя часть лестницы. Восприятие подготовлено, и теперь перед зрителем может раскрыться анфилада парадных комнат, разных по образу и даже принципу художественного решения.

Как и в Нижнем дворце, главное помещение здесь-Мраморный зал. Во многом, в частности в цветовой гамме, оба мраморных зала несколько схожи. Мраморный зал Верхнего дворца – вытянутый по оси садового фасада восьмиугольник; свет сюда падает главным образом из выходящих в сад окон. Архитектор подчеркивает динамику пространства, используя для этого даже ордер. Стена все время как бы ломается, и делящие ее пилястры красноватого мрамора оказываются под углом друг к другу, капители находят одна на другую. Блеск позолоты капителей и некоторых других рельефных деталей, иллюзорная живопись в простенках – все это должно нарушить восприятие реальных границ интерьера. С той же целью на потолке, над окнами третьего этажа, написана с большой убедительностью архитектура чрезвычайно пышных, динамичных форм. Но при всем том главный зал Верхнего Бельведера, сюжетно, кстати, также посвященный прославлению воинских подвигов принца Евгения, остается парадным, пышно украшенным, твердо ограниченным помещением. Если не конструктивные, то ритмические повторы его организуют: это и пилястры, и ряды окон, и украшения над дверьми; главное же – опоясывающий весь зал карниз красноватого мрамора. Он уравновешивает движение вверх, сильно выраженное в декоре стен, и равновесие становится наряду с иллюзией пространства ключом образного решения зала.

С балкона Мраморного зала раскрывается знаменитый вид на Вену, сам по себе он тоже одна из важнейших исторических и художественных реликвий города; замкнутый цепью холмов, со шпилем собора св. Стефана посередине, этот вид сохраняется столетиями. Он почти не изменился с тех пор, как в XVIII веке его запечатлел на своих картинах Беллотто.

Проходя по залам Верхнего Бельведера, порой находишь в них ту же концепцию смешения реального и иллюзорного, приводящего зрителя в особый, возвышенный мир, который несколько подавляет своим шумным величием. Сильно перегружен декором так называемый зал Фресок с росписями Фанти и Карлоне. Здесь есть настоящие пилястры и своды – и написанные, настоящая скульптура и написанная; на первый взгляд они сливаются, и вместо плоскости стены видишь какие-то углы зданий, балюстрады с вазами… Иллюзию объема создают и изображенные тела, так что аллегорические фигуры парят, кажется, уже перед стеной.

В немногих залах Верхнего Бельведера сохранились изящные рельефы белого стукко, золоченые орнаменты, живопись известных итальянских мастеров – Солимены, Джакомо дель По, Карлоне. Внутренние помещения дворца по первоначальному замыслу должны были давать смену разных впечатлений, объединенных пафосом богатства, величия и точностью художественного расчета.

После того как все работы были закончены, летняя резиденция служила своему владельцу еще более десяти лет. В 1736 году принц Евгений умер. Его наследница в 1752 году продала загородные дворцы императорской семье; до 1770 года они, однако, пустовали. В 70-х годах XVIII века в Верхний Бельведер перевели из Штальбурга императорскую картинную галерею, которая пробыла там до 1880-х годов, когда ее передали в Музей истории искусств, Затем там жили члены императорской семьи, а с 1924 года дворец вновь стал музеем – на этот раз австрийского искусства XIX-XX веков. Здесь собраны действительно этапные и лучшие произведения национальной школы.

С 1808 года и Нижний дворец использовали как музейное помещение. В 1923 году в нем разместили Музей барокко, хранящий австрийскую живопись и скульптуру XVII-XVIII веков. По стилю экспонаты гармонически сочетаются с интерьером. Среди живописных произведений особенно много работ Франца Антона Маульберча, вдохновенного декоратора, изощренного колориста, чья манера письма необычайно смела, энергична и свободна. В музее представлено творчество Доннера, а также другого крупнейшего австрийского скульптора XVIII века – Франца Ксавера Мессершмидта. В Мраморной галерее стоят его монументальные и чрезвычайно тонко проработанные портретные статуи Марии-Терезии и ее супруга, выполненные из свинцового сплава, хранятся в Бельведере и прославившие мастера «характерные головы» – забавные своеобразные гротескно-типажные этюды.

Еще один известный австрийский ваятель, Бальтазар Пермозер, изобразил прежнего хозяина дома. В Зеркальном кабинете можно видеть двухметровую мраморную группу «Апофеоз принца Евгения», характерную для барокко аллегорию с нагромождением фигур; сам принц показан в сильном, несколько манерном движении. Однако он немолод, в его обрюзгшем крупном лице, в прикрытых тяжелыми веками глазах, в движении губ есть оттенок отрешенной усталости. Сквозь весь шум и пафос барокко вдруг проглядывают черты мягкой человечности. Где-то в основе, в зерне лежит обостренно эмоциональное восприятие реальной действительности. В очень сложном преломлении выражается это и в образах, созданных барочными архитекторами,- быть может, отчасти поэтому они до сих пор не теряют силу эстетического воздействия.

В сильно перестроенном бывшем здании оранжереи рядом с Нижним Бельведером с 1929 по 1938 год помещалась Современная галерея (до того, с 1903 г.,- в Нижнем дворце), а теперь здесь Музей средневекового австрийского искусства, где хранятся памятники XII-XIV веков-скульптура и живопись как безымянных, так и известных мастеров: работы Микаэля Пахера, части большого алтаря – шедевр Руланда Фрюауфа.

Таким образом, сейчас весь ансамбль Бельведера – музей сам по себе и служит помещением для музеев. Его выдающаяся роль в художественной жизни Вены вполне соответствует его ценности для истории искусства. Бельведеру в наше время довелось стать местом и важного исторического события: здесь 15 мая 1955 года был подписан Государственный договор, положивший начало новому этапу развития Австрии.

Знакомство с Бельведером дает полное представление о венской архитектуре эпохи барокко, и уже не хочется наслаивать на это впечатление новые. Однако в Вене сохранился еще один ансамбль, восходящий к тому же времени и в истории города занимающий особое место,- Шенбрунн, бывший загородный дворец императоров, В нем, быть может, мы не найдем художественной цельности Бельведера, но Вена без него точно так же немыслима.

Оглавление книги