Книга: Московские слова, словечки и крылатые выражения

Во время оно видели в Москве Наполеона

Во время оно видели в Москве Наполеона

Москвичи начали возвращаться в Москву чуть ли не на следующий день после ухода французов. «Слава Богу, мы опять в Москве, хотя она обезображена, но мила», — писал московский купец Свешников в декабре 1812 года приятелю в деревню. К середине 1813 — началу 1814 года вернулось и большинство дворянских семейств. Хотя целые кварталы еще представляли собою пожарища, уцелевшие дома уже ремонтировались, строились новые. Налаживалась и обычная жизнь.

Но о чем бы ни говорили в те первые годы в после-пожарной Москве, разговор обычно сворачивался на недавнее прошлое, на пожар, на войну, на Наполеона. Вспоминали и последние месяцы допожарной Москвы и, сопоставляя факты, обнаруживали в тогдашней своей жизни много странного и прежде незамеченного.

«Удивительная тогда напала на всех слепота, — рассказывает в своих воспоминаниях Е. П. Янькова, московская аристократка, связанная родством со многими известными московскими фамилиями, — никто не заметил, что что-то подготавливается, и только когда француз в Москве побывал, стали припоминать то-то и то-то, по чему бы можно было догадаться о замыслах Бонапарта».

Как известно, к 1806 году замысел Наполеона развязать войну против России получил зримые черты: он начал концентрацию своих войск на границах с Россией, подготавливая плацдарм для наступления и направляя одновременно по нужному ему руслу общественное мнение. Через агентов, в основном иностранцев, Наполеон собирал в России разведданные и вел направленную пропаганду военного и прочего превосходства Франции над Россией.

Особенное значение Наполеон придавал общественному мнению и психологической деморализации противника.

В 1809 году он выступил с беспрецедентным в международных отношениях требованием запретить московский журнал «Русский вестник», издаваемый С. Н. Глинкой — поэтом, драматургом, участником наполеоновских войн 1805–1807 годов. В журнале печатались патриотические стихи, статьи, рассказы, повести о героических эпизодах русской истории, информация о современных событиях. В нем сотрудничали Г. Р. Державин, И. И. Дмитриев, А. Ф. Мерзляков и другие известные писатели и поэты. «По всей России, особенно в провинции, — свидетельствует П. А. Вяземский, — читали его с жадностью и верою. Одно заглавие его было уже знамя. В то время властолюбие и победы Наполеона, постепенно порабощая Европу, грозили независимости всех государств. Нужно было поддерживать и воспламенять дух народный, пробуждать силы его, напоминая о доблестях предков, которые так же сражались за честь и целость Отечества… Европа онаполеонилась. России, прижатой к своим степям, предлежал вопрос: быть или не быть, то есть следовать за общим потоком и поглотиться в нем или упорствовать до смерти или победы? Перо Глинки первое на Руси начало перестреливаться с неприятелем».

В 1809 году Наполеон через французского посла в России Коленкура высказал Александру I неудовольствие «неприязненным духом» «Русского вестника». В результате этой жалобы Глинка был уволен с государственной службы, цензор — профессор Московского университета и поэт А. Ф. Мерзляков — получил выговор, министр просвещения издал циркуляр об ужесточении цензуры «по материям политическим, которых не могут видеть сочинители и, увлекаясь одною мечтою своих воображений, пишут всякую всячину в терминах неприличных».

Московское дворянство подвергалось мощному и разнообразному профранцузскому воздействию: учителя, гувернеры, врачи, парикмахеры, французские эмигранты, путешественники, французы, поступившие на русскую службу — на статские должности и в армию, купцы, владельцы магазинов и многие другие — вот те, с кем московская светская публика, общаясь на каждом шагу, с восторгом и замиранием сердца внимая их рассказам о «великом императоре», охотно соглашалась в том, что во всем отсталой России далеко от передовой Франции. В то же время французские «просветители» живо интересовались различными вопросами военных, государственных, экономических дел России, и русские почитатели Наполеона и Франции, благодарные за внимание, услужливо выбалтывали французам все, что становилось им известно по службе, по должности, по родству и знакомству, и что иностранной державе, тем более враждебной, знать не следовало бы.

Большую подрывную работу вели в Москве католические аббаты, соединяя шпионаж с вовлечением нужных людей в католичество. Священник католической церкви Святого Людовика на Лубянке аббат Сюрюг, человек светский и даже склонный к литературному творчеству, регулярно посещал дом московского генерал-губернатора Ростопчина, где хозяин встречал его всегда с русским радушием. Аббат, не надеясь воздействовать на самого Ростопчина, обратил свое внимание на его жену графиню Екатерину Петровну. Он рассуждал с ней о гениальности Наполеона, о превосходстве армии и государственного строя его империи над всеми другими государствами, о превосходстве католичества над православием.

Аббат Сюрюг уговаривал графиню перейти в католичество, и в конце концов добился в этом успеха, и женщина оказалась под полным его влиянием. Современник вспоминает, что Екатерина Петровна публично упрекала мужа за его отрицательное отношение к Наполеону, «помазание на трон которого совершал сам папа римский». Это происходило в русском обществе в то самое время, когда Наполеон начал активно готовиться к войне против России.

При вступлении Наполеона в Москву Сюрюг остался в городе и был советником Наполеона по русским делам.

Наполеоновская «пятая колонна» в Москве добилась значительных успехов. А. Г. Хомутова, тогда молодая светская девушка, рассказывая о гулянье на Тверском бульваре на второй день после получения известия о начале войны, пишет: «Все разговоры вращались около войны: одерживались победы, терпелись поражения, заключались договоры. Но всего более распространено было мнение, что Наполеон, после двух-трех побед принудит нас к миру, отняв у нас несколько областей и восстановив Польшу, — и это находили вполне справедливым, великолепным и ничуть не обидным!»

В конце июня в Москве появились наполеоновские агитационные прокламации, аналогичные тем, которые он выпускал в оккупированных странах. Однако в Москве их начали распространять до вступления в нее французской армии. Прокламации представляли собой рукописные листочки и были весьма вольным переводом двух речей Наполеона, опубликованных в номере «Гамбургских известий», запрещенных русской военной цензурой к распространению. Прокламации рассылались по почте, неизвестные люди давали их для списывания желающим в кофейнях и трактирах. «Манера их изложения, — пишет об этих прокламациях в своих воспоминаниях Ростопчин, — вовсе не соответствовала видам правительства. Ополчение называлось в них насильственной рекрутчиной; Москва выставлялась унылой и впавшей в отчаяние; говорилось, что сопротивляться неприятелю есть безрассудство, потому что при гениальности Наполеона и при силах, какие он вел за собой, нужно божественное чудо для того, чтобы восторжествовать над ним, и что всякие человеческие попытки будут бесполезны».

По расследовании оказалось, что распространялись прокламации купеческим сыном Верещагиным и почтамтским чиновником Мешковым.

«Была в Москве, — продолжает свои воспоминания Янькова, — одна французская торговка модным товаром на Кузнецком мосту — мадам Обер-Шальме, препронырливая и превкрадчивая, к которой ездила вся Москва покупать шляпы и головные уборы, и так как она очень дорого брала, то и прозвали ее обершельма. Потом оказалось, что она была изменница, которая радела Бонапарту. Открыли, говорят, ее какую-то тайную переписку, схватили ее и куда-то сослали. (В действительности она ушла из Москвы вместе с французской армией и погибла в пути. — В.М.) А потом стали болтать, будто бы в 1811 году сам Бонапарт, разумеется, переодетый, приезжал в Москву и все осматривал, так что когда в 1812 году был в Москве, несколько раз проговаривался-де своим: „Это место мне знакомо, я его помню“».

Известно, что французы, войдя в Москву, хорошо в ней ориентировались. Конечно, не сам Наполеон, но его агенты, его глаза и уши, побывали в Москве и добросовестно подслушали, выглядели, записали и зарисовали все необходимое. Так что справедливо утверждает пословица, говоря, что не только в 1812 году, но и «Во время оно видели в Москве Наполеона».

Слух о Бонапарте-шпионе был достаточно широко распространен, и Н. В. Гоголь в «Мертвых душах» пишет, что обитатели города К., обсуждая между собой, кто такой Чичиков и зачем он к ним явился, высказывали соображение «не есть ли Чичиков переодетый Наполеон», сбежавший с острова Святой Елены и теперь «пробирающийся в Россию», то есть в столичную губернию.

Придется батюшке Парижурасплатиться за матушку Москву

Сожженная и разрушенная французами Москва взывала к мести. Из разоренной Москвы начался воинский путь поэта К. Н. Батюшкова. В послании к петербургскому другу он описывает вид Москвы после пожара:

Лишь угли, прах и камней горы,Лишь груды тел вокруг реки.Лишь нищих бедные полкиВезде мои встречали взоры!..А ты, мой друг, товарищ мой,Велишь мне петь любовь и радость……Нет, нет! Талант погибни мойИ лира, дружбе драгоценна,Когда ты будешь мной забвенна,Москва, отчизны край златой!Нет, нет! пока на поле честиЗа древний град моих отцовНе понесу я жертву местиИ жизнь и к родине любовь!..

Естественное желание — рассчитаться с французами за все их бесчинства и преступления — испытывала вся русская армия, изгонявшая врага с территории России.

Тогда и родилась пословица «Придется батюшке Парижу расплатиться за матушку Москву».

21 декабря 1812 года наполеоновская армия была изгнана за пределы России. По этому случаю Кутузов отдал приказ всем русским армиям:

«Храбрые и победоносные войска! Наконец вы на границах империи. Каждый из вас есть спаситель отечества. Россия приветствует вас сим именем. Стремительное преследование неприятеля и необыкновенные труды, поднятые вами в сем быстром походе, изумляют все народы и приносят вам бессмертную славу. Не было еще примера столь блистательных побед; два месяца сряду руки ваши каждодневно карали злодеев. Путь их усеян трупами. Токмо в бегстве своем сам вождь их не искал иного, кроме как личного спасения. Смерть носилась в рядах неприятельских; тысячи падали разом и погибали.

Не останавливаясь среди геройских подвигов, мы идем теперь далее. Пройдем границы и потщимся довершить поражение неприятеля на собственных полях его.

Но не последуем примеру врагов наших в их буйстве и неистовствах, унижающих солдата. Они жгли дома наши, ругались святынею, и вы видели, как десница Всевышнего праведно отмстила их нечестие. Будем великодушны, положим различие между врагом и мирным жителем. Справедливость и кротость в обхождении с обывателями покажет ясно, что не порабощения их и не суетной славы мы желаем, но идем освободить от бедствия и угнетений даже самые те народы, которые вооружились против России».

25 марта 1814 года русская армия и армии союзников подошли к Парижу. Французскую столицу защищала сорокатысячная армия. Французы были уверены, что союзники, мстя за Москву, перебьют население и сожгут город, поэтому армейские части и народная гвардия защищались с храбростью отчаяния. Но командовавший авангардом русских войск флигель-адъютант полковник Михаил Федорович Орлов имел приказ императора Александра прекратить бой, как только появится надежда на капитуляцию французской столицы.

После двух дней боев, к вечеру 30 марта, французы прислали парламентера для переговоров.

К. Н. Батюшков участвовал в боях под Парижем. Эти события и вступление русских войск в капитулировавший Париж он описал в письме к Н. И. Гнедичу:

«С утром началось дело. Наша армия заняла Роменвилль, о котором, кажется, упоминает Делиль, и Монтре, прекрасную деревню в виду самой столицы. С высоты Монтреля я увидел Париж, покрытый густым туманом, бесконечный ряд зданий, над которым господствует Нотр-Дам с высокими башнями. Признаюсь, сердце затрепетало от радости! Сколько воспоминаний! Здесь ворота Трона, влево Венсен, там высоты Монмартра, куда устремлено движение наших войск. Но ружейная пальба час от часу становилась сильнее и сильнее. Мы подвигались вперед с большим уроном через Баньолет к Бельвилю, предместию Парижа. Все высоты заняты артиллериею; еще минута, и Париж засыпан ядрами. Желать ли сего? Французы выслали офицера с переговорами, и пушки замолчали. Раненые русские офицеры проходили мимо нас и поздравляли с победою: „Слава богу! Мы увидели Париж со шпагою в руках!“ „Мы отмстили за Москву!“ — повторяли солдаты, перевязывая раны свои…

Чувство, с которым победители въезжали в Париж, неизъяснимо. Наконец мы в Париже. Теперь вообрази себе море народа на улицах. Окна, заборы, кровли, деревья бульваров — всё, всё покрыто людьми обоих полов. Всё машет руками, кивает головой, всё в конвульзии; всё кричит: „Да здравствует Александр! Да здравствуют русские!“»

Граф Филипп-Поль Сегюр, генерал, участник наполеоновских походов, в 1812 году состоявший в свите Наполеона, автор книги «История Наполеона и Великой армии в 1812 году», писал об офицерах и солдатах русской армии: «Товарищи, воздадим им должное! Они все принесли в жертву без колебаний, без поздних сожалений. Впоследствии они ничего не потребовали в отплату даже посреди вражеской столицы, которой они не тронули! Их доброе имя сохранилось во всем величии и чистоте, они познали истинную славу».

В Москве победные праздники начались 23 апреля, в день святого Георгия Победоносца. Служили благодарственные молебны в кремлевских соборах и во всех московских храмах. Балы и маскарады шли один за другим.

Ростопчин в своем доме на Большой Лубянке, чудом спасенном от фугасов, которые французы, уходя из Москвы, заложили в его печи, давал бал в честь генералов и офицеров — участников сражений. Дом, двор и улица были иллюминированы гирляндами разноцветных фонарей, повсюду развешаны аллегорические картины, изображающие победу России над Наполеоном. Во дворе и на улице стояли столы с угощением для народа, хоры песельников пели военные и народные песни. Среди прочих был исполнен специально написанный по мысли и заказу Ростопчина гимн на стихи Н. В. Сушкова, в котором проводилась идея: французы сожгли Москву, а русские на их варварство ответили великодушием и пощадили Париж. Впервые эта тема прозвучала в русской поэзии именно в этом гимне, исполненном на балу Ростопчина на Большой Лубянке, а уже затем ее развивали многие поэты.

Други! слушайте, как Царь в Париж входил:Он святые храмы Божьи не сквернил,Он с Угодников оклады не срывал,Он палаты каменны не выжигал,И в покое он оставил весь народ.И никто-то наших Русских не клянет.Грянем! в голос, в лад ударя по рукам:Слава батюшке-Царю! хвала полкам!

А русские солдаты, уходя из Парижа, сложили песню о том, как француз стал расхваливать свой Париж, а русский солдат ему отвечает:

Ты Париж ли, Парижок, Париж — славный городок!Не хвались, вор-француз, своим славным Парижом:Как у нас ли во России есть получше города.Есть получше, пославнее, есть покраше, почестнее,Есть получше, есть покраше —                                             распрекрасна жизнь-Москва.Распрекрасная Москва — всему свету голова…

Оглавление книги


Генерация: 0.997. Запросов К БД/Cache: 4 / 1
поделиться
Вверх Вниз