Книга: На все четыре стороны

Секс в большом городе

Секс в большом городе

Куба, март 1999 года

31 декабря 1958 года, отель «Националь» – оплот веселой жизни, огромная каменная крепость на скале над Гаванской бухтой. Новогодний вечер в разгаре. Кубинская элита, разбогатевшая на сахаре, специях и всех мыслимых пороках, на рабском крестьянском труде, щеголяет в клоунских колпаках, пьет ромовые коктейли и кидается серпантином. Оркестр протирает маракасы, собираясь грянуть застольную, как вдруг в дверь входит человек, сделавший все это возможным, – генерал Батиста, военный диктатор и президент острова.

Снаружи, как обычно, его танковый эскорт перекрыл улицу с обоих концов. Генерал берет микрофон, благодарит за лицемерные аплодисменты и ошарашивает публику неожиданным объявлением. Финита ля комедия. Он уезжает навсегда, и чему быть, того не миновать. Кортеж мчит через пригороды к военному аэропорту, где диктатора уже ждет самолет. Вслед за Батистой Кубу стремительно покидают все, у кого хоть что-то есть. Не успев снять смокинги и бальные платья, лица свободной профессии торопятся перепрыгнуть 90 миль, отделяющие их от Майами. Потеряв один карибский остров, Батиста отправляется покупать другой на деньги, щедро и безвозмездно дарованные ему феодальной кубинской экономикой.

«Тогда мой отец работал тут официантом, – говорит Карлос, мой гид и шофер. Мы сидим на террасе «Националя», в одном из самых прекрасных и запоминающихся баров на свете. Карлос смотрит на море – сквозь колоннаду, поверх аккуратных пальмовых крон чудесного сада, где вышагивают павлины и плещут фонтаны. – Мне было семь. Помню, отец пришел домой очень возбужденный». А что случилось потом? Потягивая крошечный эспрессо, стоимость которого равна двухдневному заработку, он отвечает: «Постояльцев сразу перестали обслуживать в номерах». Обслуживание в номерах хромает здесь до сих пор.

На следующий день в город въезжает Че Гевара и провозглашает социалистическую республику: с Новым годом, мучачос. Через неделю появляется Кастро, а дальше строительство режима неукоснительно идет по намеченному плану.

Теперь, сорок лет спустя, Куба знаменита провальной политикой, синкопированной музыкой, аморальными женщинами и сигарами – если бы остров мог быть человеком, то Куба была бы Биллом Клинтоном. Первое, что замечаешь в Гаване и от чего мороз идет по коже, – сохранившаяся атмосфера 1960-х годов. Вот где они спрятались – я имею в виду не цветочно-хипповые шестидесятые, которые возрождаются на подиуме каждые два года, а политически-праведные, романтические, внушительно-дидактические шестидесятые. Вокруг музыка, сутолока, кучки полицейских, машины выпуска 1950-х и портреты Че. Последнее – крайне выразительный штрих, сразу напоминающий, что ты очутился в последней неприбранной студенческой спальне мира.

И все-таки как-то не верится, что это самое настоящее, зрелое коммунистическое государство. Коммунистические страны серы, холодны, убоги и прагматичны – Куба же теплая, яркая, житейски умудренная и внешне счастливая. Обычные для проржавевшего социалистического строя тяжеловесные символы всеобщего единения пролетариев и интернациональной солидарности силачей, кующих железо и догмы, символы, героика которых давно выродилась и иронию, здесь отсутствуют начисто. Нет и хрестоматийных статуй Ленина с Марксом – разве что несколько стен с официальными граффити в пинк-флойдовском духе. Впрочем, вообще статуи есть. Гавана битком набита монументальной бронзой, но вся она романтически-испанского типа – отважные всадники на вздыбившихся конях, изваянные в память о мелких бесперспективных мятежах и подтверждающие общемировую градостроительную истину: чем игрушечнее война, тем помпезнее мемориалы. Кубинская революция стала торжеством молодежного бунтарства и левацких освободительных движений. Куба – страна, которую соорудили бы Джони Митчелл, Тимоти Лири и Боб Дилан[42], если бы у кого-нибудь хватило глупости снабдить их необходимым материалом. К ее козырям можно отнести фантастическую систему бесплатного образования, достойную зависти систему бесплатного здравоохранения, избыток не отягощенного чувством вины секса и дешевый ром. А чего в ней почти нет – так это бензина, еды, деловой инициативы, промышленности и наличных.

Хотя после революции прошло ровно сорок лет, а коммунисты широко известны своим пристрастием к бурным празднованиям всяческих годовщин, здесь нет никаких признаков торжества – ни флагов на улицах, ни новых мемориалов и выставок международного революционного искусства, ни массовой гимнастики в исполнении дрессированных школьников. В общем-то, оно и понятно, поскольку радоваться почти нечему. Последние сорок лет были тяжелыми, будущее вряд ли окажется легче – честно говоря, его толком и не разглядеть.

Кастро (которого все зовут просто Фиделем), давно привыкший к роли самого знаменитого человека в Латинской Америке, пересидевший всех президентов-янки со времен Эйзенхауэра, не в силах смириться с тем, что он тоже смертен, и назначить себе преемника. Спросите любого, что будет после Фиделя, и он только пожмет плечами: кто знает? Фидель жадно держится за рычаги власти своими старыми, но все еще цепкими руками: всякий член правительства, хотя бы отдаленно напоминающий соперника, вскоре оказывается передвинутым и переориентированным в процессе революционных чисток и постирушек.

Гавана – город, где время словно остановилось. Здесь испытываешь жутковатое ощущение пойманности в стоп-кадре, будто шестидесятые вдруг замерли на марше – левая нога на земле, а правая так и не успела опуститься, чтобы отпечатать очередной шаг. В будничном, общечеловеческом смысле, в отношении качества жизни, минувшие сорок лет не принесли ровным счетом ничего и даже кое-что отняли. Куба победила время. А ведь все могло быть совсем иначе! Не перестань Куба хотя бы здороваться со своим большим соседом, она запросто могла бы превратиться в карибскую Швейцарию – сытая, нейтральная, независимая, с солнцем, сальсой и сексом вместо снега, тирольских песен и салфеток для вытирания пыли.

Кубинцы борются со временем при помощи музыки. Она здесь повсюду. Она журчит и скачет по пегим разбитым улочкам, выливаясь из сотен баров Старой Гаваны (каждый из них может похвастаться тем, что в нем надрался Хемингуэй), и вся она живая: нанять оркестр дешевле, чем купить CD. Группы бродячих музыкантов наводняют общественные места; вас то и дело загоняют в угол и прижимают к стенке банды жизнерадостных Дези Арназов[43], которые трясут маракасами и напевают «Гуантанамеру», оптимистические песенки шестидесятых годов и, конечно же, сальсу.

Сальса заменяет кубинцам обед. Сальса – музыка счастливых людей. Кубинцы танцуют постоянно – даже когда они не танцуют, вы знаете, что они танцуют в душе. Это какая-то общенациональная заразная болезнь, проявляющаяся в подрагивании бедер и вращении тазом: люди танцуют в очередях, танцуют, толкая груженые тачки, танцуют за рабочим столом. Если считать танец выпуклым выражением плоского желания, то кубинская сальса – это секс по Брайлю.

Либидозная хореография – конек этого народа. Помимо и сверх красоты самого города прекрасны его жители. Они прекрасны, цветущи, эротически самоуверенны и глубоко безмятежны. Это живое доказательство того, что Бог одной рукой дает, а другой отнимает. На фоне плавной грации кубинцев, их кофейной кожи и ледяных глаз вялые, бледные, неуклюжие увальни-туристы в безобразных одежках «для отдыха» кажутся представителями иной расы, пельменеподобными ошибками природы. Вот она, божественная ирония: у бедняков есть все, чего не могут купить богачи, и без малейших усилий со стороны кубинцев им в изобилии досталось то, что так отчаянно хотели бы иметь многие представители других народов. Смесь испанской и африканской крови произвела на свет нечто близкое к средневековому германскому эталону совершенства. Без денег, на грошовой благотворительности кубинцы все же умудряются выглядеть в сто раз шикарнее и изящнее, чем мы, все остальные. Приятно отметить, что на пике моды в этом году лайкра, а лайкру изобрели в первую очередь для кубинских задниц.

Разумеется, главным образом туристы едут в Гавану ради секса. Можете в этом не сомневаться. Они едут сюда не для того, чтобы выразить солидарность с перманентной сорокалетней революцией, не для того, чтобы изучать архитектуру, и уж конечно, не ради местной еды. Куба страдает от избытка двух вещей – музыкальных инструментов, сделанных из кокосов, и эрекций. Тевтонские инспектора дорожного движения и скандинавские госслужащие, приехавшие сюда оторваться, таращат глаза и пускают слюнки, как постаревшие Вилли Вонки в день праздничной распродажи на шоколадной фабрике. Кубинские девушки – это «Феррари» среди проституток, шлюхи категории «Формулы-1», подлинные энтузиастки своего дела. Но (и это большое но) кубинская девчонка на руке у брюхатого, лысоватого немецкого борова в пляжных сандалиях гармонирует с ним примерно так же, как гармонировала бы свежекупленная «Феррари».

В 1492-м Гавану изобрел Христофор Колумб. Куба, открытый им остров, была Новым Светом, доамериканской Америкой. Город построен в естественной бухте, и его крепости доминируют над ней. Теперь его постимперский блеск изрядно потускнел (испанский колониальный стиль – самый элегантный из всех западных архитектурных стилей, экспортированных в эти края). Бедность и патина коллективного пренебрежения идут Старой Гаване – облупленные балконы, на которых болтается выгоревшее белье, пораженная псориазом штукатурка и экзотические сорняки на верандах придают ей своеобразный шарм. Сквозь тяжелые распахнутые двери видны прохладные тенистые патио, а особый линялый оттенок голубого так и называется – Havana blue.

Самым внушительным куполом в городе увенчан Музей революции – хранилище пышной требухи, напоминающей об эпохе гнева и отчаяния, траченных молью беретов и ржавых револьверов, а также скафандра единственного кубинского космонавта. Он будто сшит из джинсовой ткани, и это производит странное впечатление – можно подумать, что русские заставляли своего коллегу-кубинца выносить мусор. Лужайку за домом украшает инсталляция из ветхих революционных атрибутов – бульдозеров и вагонеток, превращенных в танки, приспособленного под нужды блицкрига хлебного фургона и яхты в нелепом стеклянном саркофаге. Это «Гранма», доставившая Кастро на Кубу из Мексики. Он питает к ней гипертрофированную привязанность и даже назвал в ее честь единственную ежедневную газету; говорят, яхту спрятали под стекло, чтобы никто не умыкнул ее и не сбежал на ней во Флориду. Все остальные плавсредства уже там.

Есть здесь и Музей машин – обилие старых американских автомобилей составляет отличительную особенность Гаваны. Туристы их обожают, хотя сами кубинцы наверняка предпочли бы что-нибудь с кондиционированием и окнами, которые можно закрывать и открывать. Американцы любят твердить, что такая долговечность классических марок – триумф американской конструкторской мысли, но тогда напрашивается вопрос: ладно, а почему они не могут продержать машину дольше трех лет на детройтских дорогах? Скорее все эти «Студебеккеры», «Понтиаки», «Шевроле» и «Тандерберды» – свидетельство бедности, изобретательности и бережливости самих кубинцев.

Мне в Гаване больше всего приглянулась как раз не западная модель, а маленькая неуклюжая «Лада» выпуска семидесятых годов – в восьмидесятых русские обменивали такие машины на сахар. Кубинские таксисты удлиняли их; растянутая «Лада» – это шик! Несмотря ни на что, в Гаване много шика. Например, уличные регулировщики перед отелем «Националь» весь день позировали рядом с блестящим мотоциклом «Мотогуцци», в котором, по-видимому, не было ни капли бензина, поскольку он так и не тронулся с места. Они подходили к нему и с деловым видом переключали что-то – очень эффектные ребята в темных очках, форменных штанах в обтяжку, блестящих шлемах и высоких сапогах. Особенно тронули меня шпоры.

На одной площади семнадцатого века, в тени раскидистых деревьев, устроился букинистический рыночек. Я долго копался в бесконечных агиографиях Че и учебниках для медицинских институтов, и торговец спросил меня, ищу ли я что-нибудь конкретное. «Ах, на английском!» Он извлек откуда-то две книги: «Исследование мочи» и «История меня оправдает» – самую знаменитую речь Кастро, произнесенную им в суде перед тюремным заключением за неудавшийся штурм армейских казарм. Довольно краткая по масштабам кубинского лидера (всего 78 страниц), она стала его политическим оправданием и программным заявлением на все последующие сорок лет. Что предпочесть, мочу или словесный понос Фиделя? Нелегкий выбор.

По замыслу кубинская революция не была коммунистической – по крайней мере в русском смысле этого слова. Ее путеводной звездой был не Маркс и не Энгельс, а кубинский публицист девятнадцатого века по имени Хосе Марти – политик и поэт-модернист, вторгшийся на Кубу после изгнания длиной чуть ли не в целую жизнь и застреленный месяц спустя во время одного из последних трагических восстаний против испанского владычества. Марти проповедовал что-то вроде идиллического равенства. Вдобавок он сочинил слова «Гуантанамеры», так что он в ответе за большее, нежели обычный творец социальных утопий. Куба оказалась аванпостом Варшавского договора не потому, что хотела этого, а потому, что не хотела быть американской. Соединенные Штаты всегда считали, что этот самый крупный из карибских островов входит в их законную сферу влияния. Куба не только чрезвычайно прибыльна (когда-то на ней производилась треть всего мирового сахара), но и стратегически расположена весьма удачно: перекрывая вход в Мексиканский залив, она защищает южные порты США и устье Миссисипи. Штаты попытались просто купить Кубу у испанцев со всеми потрохами и рабами, как в свое время купили у французов Луизиану, но когда этот план провалился, вернулись к колониальной теории «спелого яблока»: они подождут, пока испанская империя развалится естественным путем, в результате чего Куба сама упадет к ним в руки.

Однако в 1898 году США потеряли терпение, вторглись на Кубу и оккупировали Гавану, покинув ее лишь после того, как переписали конституцию к своей вящей пользе и оставили на острове свою военную базу, которая существует до сих пор. Один из самых гротескно-грандиозных военных мемориалов Гаваны был воздвигнут американцами в память об американцах, которые в типично американской неразберихе подорвали сами себя. Шестьдесят лет кубинской экономикой владели и управляли американский агробизнес в его наихудшей разновидности и мафия. Последующие тридцать с гаком лет экономической блокады были бессмысленной местью хулигана, безобразным проявлением ненависти могучей державы, которая чувствует себя обманутой, потому что не получила желаемого.

Эта блокада во многом сформировала нынешнюю Кубу. В течение десяти с лишним лет, минувших после краха советского блока, она не служила никакой внятной геополитической цели; она продолжается просто потому, что была всегда. Пойти на попятный означает признать, что она провалилась, а США, как обычно, скорее согласятся выглядеть несправедливыми, чем бессильными. Вопреки нормам международного права закон Хелмса?Бертона потребовал введения против Кубы обязательного международного эмбарго. Недавно 6,7 миллиона долларов телефонных выплат, которые США задолжали Кубе, были удержаны флоридским судьей как частичная компенсация семьям четырех человек, застреленных в 1996-м кубинскими МиГами. В итоге остров был вынужден перерезать телефонные линии, соединяющие его со Штатами, тем самым усугубив свою изоляцию.

Блокада предусматривает и широкий запрет на поставки гуманитарного и медицинского оборудования. Хотя Куба обладает одним из самых впечатляющих и эффективных исследовательских комплексов вне западного мира, нашла единственное в мире средство от менингита, имеет пользующийся международным признанием нейрохирургический центр, а ее показатель детской смертности ниже, чем в США, все это достигнуто ею практически без американских лекарств, техники и рыночной отдушины, которая позволяла бы ей продавать собственные медицинские товары. Так что пока президенты подмигивают и обмениваются понимающими ухмылками по поводу эмбарго на импортные сигары, работники, которые выращивают табак и скатывают его в ароматные палочки, продолжают жить в страшной нищете. Поведение американцев выглядит еще более неразумным и инфантильным, если учесть, что и у Кубы есть свои богатства, которыми Америка воспользовалась бы с огромным удовольствием.

За одно поколение на Кубе установилась подлинная расовая гармония – куда только подевалась память о вековом неравноправии людей с разным цветом кожи! Здесь практически нет наркотиков, местному уровню преступности позавидовал бы любой провинциальный американский городок, семейные связи многочисленны, прочны и уважаемы, религия постепенно выходит из-под запрета, привлекая на свою сторону все больше последователей, и все с грехом пополам утоляют голод, хотя количество и качество еды оставляет желать лучшего. Рацион среднего кубинца крайне скуден: мешочек риса в месяц, горстка бобов, пара небольших ломтей свинины или рыбы, зато сахара – лопай сколько влезет. Но самые бедные здесь не так бедны, как самые бедные за океаном, и они этим гордятся.

Посредством своей блокады США, как это обычно у них водится, умудрились добиться эффекта, в точности противоположного задуманному. Перекрыв Кубе кислород, они сделали категорически невозможной естественную либерализацию этого острова. Теперь, лишенная поддержки России, Куба превратилась в богом забытое место: она не может ни двинуться вперед, ни вернуться назад и просто лежит под солнцем, потихоньку рассыпаясь на кусочки. Единственным бесспорным результатом мужественных усилий США стало то, что Кастро сохранил власть, а Куба законсервировалась в состоянии архаической, бессмысленной односторонней конфронтации.

От Гаваны до залива Свиней около двух часов пути. Кубинские дороги на удивление хороши, поскольку ими не так уж часто пользуются. Если вам надо куда-нибудь добраться, вы становитесь на перекрестке и ждете, пока вас подбросит грузовик или осипший «Шевроле». Голосование на дорогах официально заменяет на Кубе систему общественного транспорта – в нем, как в капле воды из Карибского моря, отразились все особенности коммунизма третьего мира. Местность в основном ровная и дышит спокойной красотой; там и сям торчат королевские пальмы. Красная почва выгорела на солнце до пастельного светло-коричневого цвета. Все вокруг напоено светом и легкостью, и такова, в общем-то, вся Куба. Гигантские ряды нагретого сахарного тростника тянутся вдаль, насколько хватает глаз. Сaxap всегда был для Кубы смыслом жизни.

По числу наименований продуктов Новый Свет обогатил рацион европейцев примерно на 30 процентов, но сам Новый Свет обогатила как раз импортная культуpa – сахар, привезенный арабами из Индии в Испанию, а оттуда переехавший вместе с испанцами в Вест-Индию. Мировая цена на сахар всегда была неустойчивой – то взлетала до небес, то превращалась в пшик. Чтобы создать устойчивый рынок сбыта, пришлось изобрести ром и продавать его морякам и чернорабочим. На производстве сахара в девятнадцатом веке держалась вся кубинская экономика – достаточно сказать, что с 1800 по 1865 год на Кубу ввезли 600 000 рабов. Их потомки трудятся здесь до сих пор, прорубаясь сквозь высокие тростниковые заросли.

Рубке тростника можно по праву отвести первое место в списке самых тяжелых и мучительных занятий на свете. Начинают ее на заре, вооружившись мачете – огромными ножами вроде тесаков для разделки мяса. Ничего ритмичного и тем более убаюкивающего в этой работе нет – она похожа на скоростную валку деревьев или на прокладывание пути в густых джунглях. Никто не поет грустных спиричуэле. Никто не разговаривает. Все просто рубят, подравнивают и складывают стебли в ошеломительном темпе до самых сумерек. Два урожая в год. Бесконечное изнурительное вкалывание со сдельной оплатой. Может, детская смертность на Кубе и невысока, но сельские труженики умирают довольно рано. Как и все прочее на этом острове, рубка тростника производится вручную. Кроме сахара можно увидеть быков, которые кое-как волочат плуги по каменистой земле, и всадников, которые разъезжают на лошадях с высокими стременами, надвинув на глаза ковбойские соломенные шляпы, точно голливудские статисты. Ни один русский трактор или пикап не отравляет своим присутствием живописной сцены, которая остается неизменной добрых полторы сотни лет.

Мы останавливаемся, озираемся, слушаем тишину, посвист мачете и вздохи быков, сосем из стеблей сладкий прохладный сок и размышляем о том, что убийственную, неизбывную нужду и изматывающий труд удивительно часто окружает заманчивый ореол своеобразной пронзительной эстетики. То есть пока вас не попросят присоединиться.

На подъезде к заливу Свиней, что на юго-западном побережье, вдоль дороги начинают мелькать каменные плиты – могилы ополченцев, защищавших путь к сердцу своей новой республики от беженцев Батисты, которые вторглись на остров при поддержке ЦРУ. В самом заливе расположился безликий современный курорт – беленые здания из шлакобетона, похожие на корпуса военной авиабазы, выглядят здесь совсем неуместными. На неряшливом безобразном пляже занимаются аэробикой неряшливые и безобразные, красные, гологрудые бабы со сталепрокатных заводов бывшей Восточной Германии: они неуклюже дергаются под сыплющуюся из кассетника поп-музыку, стараясь не споткнуться о бетонные пулеметные заграждения. Это сюрреалистическая картина. Логотип курорта – автоматический пистолет. Есть здесь и непременный вечно пустующий музей со старинными тяжелыми американскими пулеметами и перекрученными останками аэроплана. Заляпанные, потрескавшиеся фотографии погибших мучеников висят над их личными вещами – пластмассовым гребешком, дешевой шариковой ручкой, самодельным ремнем, пожелтевшей пачкой сигарет, вышитой матерью эмблемой «Свобода или смерть». Трогательное и жалкое зрелище! Вход в музей стоит два доллара.

Средний месячный заработок кубинца находится между 200 и 300 песо (примерно от пяти с половиной до восьми английских фунтов). Поскольку в стране социализм, зарплаты у всех почти одинаковые. Министр получает аж 400 песо. Общепринятый неофициальный курс обмена составляет 20 песо за доллар, но обмен работает только в одну сторону. Таких дураков, чтобы покупать песо, нет даже среди банков. Песо вообще практически бессмысленны – на них можно приобрести разве что банан. Национальной валютой вполне могли бы быть бананы. Если кубинцу нужны пара ботинок или мороженое, тогда цена назначается в долларах. Сядьте в такси – счетчик считает в долларах. Все цены в ресторанах и магазинах указаны в долларах. Мальчишки на улице просят доллар. Официально кубинцам нельзя расплачиваться долларами, но вся страна буквально помешана на них. Отечественная валюта недееспособна, как престарелый родственник, за которого все приходится делать опекунам. Чтобы хоть как-то овладеть ситуацией и сохранить лицо, Кастро придумал другой песо. Это суперпесо, улучшенный, специальный туристский песо – одним словом, конвертируемая валюта. На практике это просто заменитель доллара. Насколько мне удалось заметить, чеканят эти деньги исключительно мелкими монетками, пятаками и десятицентовиками, чтобы выдавать ими сдачу. Единственный источник конвертируемой валюты – сахарный рынок, на котором сейчас наступил спад.

Впрочем, есть еще сигары. По иронии судьбы этот самый расхожий символ гнилого капитализма оказался продуктом коммунистического производства. Сигарные фабрики выглядят в точности как декорации к «Кармен» в постановке девятнадцатого века. Рабочие сидят за партами в длинных классных комнатах диккенсовского вида, слушая романы, которые читают им с кафедры. Женщины действительно разглаживают табачные листья у себя на бедрах, и привычно затягиваются гигантскими самодельными сплендидос, и подмигивают вам. Опытный катальщик зарабатывает 50 центов в день за 200 безупречно сделанных вручную, лучших в мире сигар, каждая из которых обойдется вам в магазине минимум в 17 долларов. Многие из них попадают на черный рынок, хотя еще больше там фальшивой продукции из высушенных банановых листьев. Несмотря на обилие сигар, на Кубе, словно в подтверждение всего, что вы слышали о коммунизме, практически невозможно найти машинку для их обрезания.

Чтобы привлечь доллары в свою изможденную экономику, Кастро был вынужден открыть страну для туризма. Он предпочитает организованные мероприятия вроде международных конференций. В соответствии с назидательно-прямолинейным духом шестидесятых конференции на Кубе все еще в большой чести, и Кастро сам не прочь задать на них тон своим вступительным словом: он регулярно является на сборища анестезиологов, чтобы объяснить им, как надо анестезировать. В основном конференции медицинские, и при желании вы можете посетить, допустим, международный симпозиум по анестезиологии лабораторных животных или, через пару недель, по лазерной урологии. Но настоящие деньги приносит, конечно, только коммерческий туризм, он же секс-туризм. Чаще всего на Кубу ездят – кто бы вы думали? – канадцы. Может, просто потому, что это одна из немногих сфер, где они могут перещеголять своего североамериканского соседа. Куба и Канада – два диаметрально противоположных полюса человеческого существования, и жителей этих стран связывает необъяснимая взаимная симпатия; они таращатся друг на друга через гигантскую культурную, социальную, эмоциональную и физическую пропасть со смесью восторженного любопытства и благоговения.

Крайняя бедность инфраструктуры заставила власти разрешить (с большой помпой) крошечные ростки частного предпринимательства – например, очень успешные паладары, или семейные ресторанчики. Посетить такой ресторанчик обычно значит поесть на чьей-то кухне, как персонаж пьесы испанского Пинтера[44]. Считается, что кормежка там лучше, чем в обычном общепите, но она все равно отвратительна. Кубинцы не умеют готовить, потому что им не на чем практиковаться. Эти мелкие предприятия облагаются жестокими налогами, и вдобавок их все время щелкают по носу идиотскими репрессивными ограничениями. В них не должно быть больше двенадцати сидячих мест и не разрешается подавать омара – единственный доступный кубинский деликатес. Кубинцам разрешено ловить омаров, но закон запрещает их есть. Их надлежит продавать туристам за доллары. Поскольку кубинцам никогда не доводилось пробовать омаров, они варят их, пока те не превращаются во что-то вроде отдающих рыбой прорезиненных стелек. Похоже, Кастро делает все, чтобы частные ресторанчики, микроскопические зародыши капитализма в его стране, полопались как можно скорее. Уж очень ему хочется доказать свою правоту.

Диктаторы неизменно тратят первую половину жизни на то, чтобы потрясти и перекроить мир, а вторую – на то, чтобы отстоять свою репутацию под натиском современности ради каких-то мифических потомков: история, дескать, меня оправдает. Кастро – исключение из правила о том, что ни один человек не является островом[45]. Он и есть Куба. И не перестанет быть ею, пока его не вынесут вперед ногами в ящике для сигар.

Первые официально санкционированные трещинки в панцире революционного социализма, уступки западному туризму, подтверждают одну истину: капитализм способен мириться с элементами социальной справедливости – более того, он задыхается без них, – но даже малейшие очажки свободного рынка оказываются губительными для коммунизма. Доллары разрывают хлипкую ткань кубинского государства, построенного на одинаковых для всех лишениях и общей для всех изоляции. Зарождается серый, полулегальный, средний класс из людей, имеющих доступ к туристам, – это гостиничный персонал, водители, гиды, сводники, проститутки, – и увеличивается неравенство между сельским и городским населением. Хотя официальной статистики преступлений нет, по слухам можно судить о том, что преступность начинает расти: невинные и неуклюжие, окосевшие от караоке и Хемингуэя канадцы, которые бродят в ночи с двух-трехгодовой зарплатой в кармане, представляют собой немалый соблазн. Под улыбками и пританцовываниями кроется разочарование, накопившееся за сорок лет невзгод. За одну ночь красивая девчонка зарабатывает больше, чем оперирующий хирург – за месяц. Так что полиция периодически совершает облавы в барах и ночных клубах. Но вся беда в том, что порок – это расплата Кубы за ее добродетель.

Поздней ночью в пригородном клубе Гаваны сальса-оркестрик старательно заряжает праздничной атмосферой полупустой зал. Несколько пар в тени, за столиками, пьют коктейли с издевательским названием «Свободная Куба» – смесь социалистического рома с капиталистической кока-колой. Цена входа – десять долларов, заоблачная сумма для кубинца. Тех местных, что находятся в зале, привели иностранцы, а иностранцы приводят местных только с одной целью. Проститутки в тесных мини-юбках и туфлях на высокой платформе трутся перед залитыми неоном дверьми, надувая губки и перешептываясь. Внутри они плющом обвивают свои обеденные талоны. Хельмут и Гюнтер пьяны и пытаются изобразить из себя всезнающих бонвиванов. Они обмениваются взглядами и криво улыбаются, напуганные своим везением. Всего за сорок долларов им достались две потрясающие красавицы – очевидно, самые великолепные юные создания из всех, что когда-либо соглашались переспать с ними. Исчерпав свой скудный заграничный лексикон, девицы лижут волосатые уши и гладят липкие ляжки, то и дело порываясь нырнуть в музыку и танец. Подняв своих кавалеров на ноги, они вьются и скользят вокруг них, а мужчины судорожно дергаются посередине с вялыми, неподвижными физиономиями: им стыдно за свое дурацкое поведение. Девушки в трансе. Они плавают в музыке как дельфины. Их партнеры барахтаются и тонут. Наконец, не в силах остановиться, девушки поворачиваются друг к дружке и танцуют с волшебной синхронностью. Брошенные мужчины продолжают нелепо топтаться в световой мельтешне.

Мы пригласили молодого искателя приключений, спекулянта, рискового парня, поужинать с нами в модном ресторане, где «Гуантанамера» плещет о каждый столик. Мы познакомились с ним в гостинице, где он зарабатывал свои жалкие гроши опасным делом – продавал туристам пленки с сальсой. Он заказывает пережженный стейк и благоговейно вкушает его крохотными ломтиками. Сам он не любит сальсу. Ему нравится американская музыка. Он слушал ее по радио, пока радио не сломалось. Он обожает американские вещи – свои кроссовки, футболку. Его лучший друг сбежал в Майами. У всех гаванцев есть во Флориде друзья или родственники. О них говорят так, будто они умерли и попали в рай.

Беглецы устраиваются в Майами разносчиками пиццы и уличными парковщиками. Они зашибают легкую деньгу и шлют ее на родину вместе с рассказами о возможностях, которые дарит человеку великая Ярмарка Свободы. «Зря я не уплыл, – говорит Рауль. – Друг меня звал. Он построил плот. Когда все бежали, когда это было можно». Но Рауль остался. Ему помешала девушка, канадка. «Я собирался уехать по закону, понимаешь? Жениться. Знаешь Торонто?» Слушать его – не самое приятное занятие. Он говорит на хорошем английском, обильно и не к месту уснащая свою речь словечками из жаргона диск-жокеев. Он уставился в тарелку. Это был просто курортный роман. Да ладно, чего там – его лицо светлеет. «Я знаю все американские штаты. В натуре, чувак. И ихние столицы. Все выучил. Нью-Йорк – Олбани, Калифорния – Сакраменто, Кентукки – Франкфорт».

Это грустная полумифическая литания, перечисление фантастических воображаемых мест. С той же интонацией он мог бы говорить о созвездиях или планетах. Из всех запретов и ограничений, которыми государственный коммунизм вяжет по рукам и ногам своих подданных, самый жестокий, самый мучительный – запрет на путешествия, особенно для молодежи. Почти все терпимо, если есть хотя бы малейшая надежда на побег, на спасение. Тогда можно строить планы на лучшее – то, которое наступит через год, или через два, или чуть позже. А Куба – страна молодых; она бурлит, кипит и сверкает юностью. Молодым не хватает всего – денег, одежды, развлечений, самой жизни. И они это знают. Они не помнят, как было до Фиделя. Оправдают ли они его, станут ли преклоняться перед ним за то, что он дал им равенство и достоинство вместо паспортов и «Армани»? Вряд ли. Они не поблагодарят его за душную клаустрофобию заключения на этом острове, за прозябание в пепле живописной тупиковой эпохи, которую весь мир оставил позади много лет назад.

Каждый вечер влюбленные пары встречаются на Малеконе – длинной набережной, огибающей бухту. Они ложатся на дамбу и целуются взахлеб. Секс заменяет кубинцам антидепрессанты. Когда садится солнце, они смотрят на Атлантику, будто пытаясь заглянуть за горизонт. Там, всего в каких-то девяноста милях, – Флорида и веселая гулянка, на которую приглашен весь мир, кроме них. Для кубинцев океан измеряется не расстоянием, а временем, – он лежит перед ними, плоский, равнодушный и безбрежный, как вечность. Как для Колумба пятьсот лет тому назад.

Оглавление книги