Книга: Индия. 33 незабываемые встречи

VII. Сарада Деви

VII. Сарада Деви

С точки зрения внешней биографической канвы земной путь ее совершенно неприметен в мириадах человеческих жизней, возникших однажды и растворившихся, в конце концов, в безвременном мареве густонаселенной Индии – родилась, вышла замуж, овдовела, состарилась и потом умерла. Ни эффектных поступков, ни увлекательных путешествий (за исключением нескольких обычных для того времени и для ее круга паломничеств); и не было в этой не короткой жизни ни прочитанных книг, ни, тем более, книг, ею написанных, не было и детей. И только одно отличало Сараду Деви от миллионов ее сестер, живших до, рядом или после нее – в глазах соотечественников она была… женой Бога. И не метафорически как какие-нибудь «Христовы невесты», а в самом прямом, буквальном смысле слова.

И если мы постараемся понять и принять ее внутреннюю жизнь, скрытую под внешней незаметностью, мы получим шанс осознать, что же такое настоящая, а не мнимая, придуманная туристами Индия. В капле воды, учил великий мистик Рамакришна, заключен весь Океан….

Деревня Джайрамбати, откуда родом наша героиня, существует и сейчас – и ничего-то в ней за прошедшие полтораста лет не изменилось. Только прошагали по улицам телеграфные столбы, да на саманных заборах появляются время от времени намалеванные черной жирной краской эмблемы серпа и молота – в штате Западная Бенгалия, где затаилась эта деревенька, более четверти века правили коммунисты. А хатки стоят все те же, и народ живет все той же трудной и трудовой жизнью. В пруду, где когда-то полоскала белье маленькая Сарада, и сегодня плещутся и стирают такие же смуглые девочки, у колонки все так же собираются соседки и местный остряк, плюгавенький мужичонка, шутя брызгает на их детей колодезной водой – в знойные месяцы бенгальского лета это доставляет удовольствие всем, и детям, и их матерям, и самому местному деду Щукарю. Когда-то и Сараду, если она задерживалась с утренней медитацией, строгий муж и учитель со смехом окатывал ведром холодной воды.

Как и в любой деревне, жизнь здесь была и есть почти самодостаточной, в том числе и информационно. Как и у нас, ритм жизни диктуется природой, урожаем, но жаркий климат не дает долгих зимних передышек, круговорот года однообразен и все время что-то цветет и пахнет, входит в рост и приносит плоды.

По ночам над темным человеческим поселением разворачивается грандиозный космический купол с крупными яркими звездами и планетами, с миллионами светящихся точечек. Испокон веку на нагревшихся за день завалинках под теплые вздохи коров взрослые и дети слушают прохожих странников, на слух воспринимая сказания ведической и средневековой Индии, легенды о богах и героях, рассказы о святынях и храмах.

Под этим вселенским куполом в жаркую, как это ни странно для нашего уха, декабрьскую ночь 1853 года, накануне христианского Рождества в семье бедного брахмана и появился на свет первый ребенок – девочка, которую назвали Сарадой.

Впрочем, и это характерно для Индии, при рождении ее нарекли иначе, но родственница, похоронившая незадолго до того маленькую дочь, которую звали Сарадой, упросила родителей новорожденной переназвать ее, уж очень хотелось, чтобы маленький человечек по имени Сарада жил, как бы заменив собой забранного богами младенца. Так и стала крохотная Тхакурмани (как назвал ее специально приглашенный астролог) – Сарадой.

О рождении ее – и вот это уже для Индии совсем не характерно – народная молва не сохранила никаких чудесных подробностей, чего либо, выходящего за рамки обычного, повседневного, не придуманного. Ну, разве что один – два вещих сна.

Про семью ее рассказывают, разумеется, что и отец, и мать особо отличались благочестием, – но, во-первых, в Индии это можно сказать едва ли не о каждой семье, особенно в деревне, а во-вторых, благочестие родителей (даже в Индии) еще не залог высокой морали их детей – кстати, братья Сарады выросли отнюдь, отнюдь не святыми.

Она была первенцем, и это определило характер ее работы по дому, едва она немного подросла. Вся забота о шести малышах (сестре и пяти братьях) лежала на ней и, странно, ей доставляло удовольствие следить за ними, кормить, мыть и всячески обихаживать. Ее вообще переполняла добрая предупредительность и в деревне ее любили. Вечная нянька, рано познавшая ответственность и чувство долга, была для всего этого многоголосого детского сада и лидером, и утешителем, и надзирателем, и помощником. Может, ее доброта и избаловала их – но она, во всяком случае, никогда не жалела об этом, как не жалела она и о том, что в последовавшие годы этим ее качеством пользовались сотни людей – и не все из них были людьми достойными и добродетельными.

Похоже, что это было счастливое, хотя и, безусловно, бедное детство. На ней лежала уборка дома, готовка (и ей обычно приходилось таскать неподъемно тяжелые котлы), сбор корма для скота. Она носила еду родителям в поле, а вскоре и сама стала помогать им собирать хлопок, прясть.

Она любила в старости не без юмора рассказывать об этом совсем не беззаботном периоде своей жизни. Видимо, ей бывало тяжело, но осознала она это лишь во взрослом состоянии и легкая досада о прошедшем мимо детстве проскальзывала изредка в ее словах Как-то в поздние годы растроганная мать ее мечтательно сказала, что она очень хотела бы, чтобы в следующей жизни Сарада снова была бы ее дочерью. «Ну да, – последовал неожиданный ответ, – чтобы я снова нянчилась с твоими детьми!».

И все же тогда, на заре жизни, были и у нее минуты отдыха, и наполняла она их не совсем обычным занятием – лепила из глины кукольные изображения богов и украшала их яркими цветами.

Внешний мир приходил в Джайрамбати в виде странствующих коробейников и бродячих садху со спутанными волосами, длинными бородами, и веригами и бусами на обнаженных телах. Как уже говорилось, они приносили с собой легенды и песни и завороженно внимала им уставшая за день Сарада.

И не раз за ее детские годы приходило в деревню то, о чем, к счастью, давно уже забыла современная нам Индия – голод. Беспощадный, как стихийное бедствие. Смертоносный, как полномасштабная война. Неумолимый, как тяжкий рок.

Голод в колониальной Индии представить или описать невозможно. Это одна из самых страшных страниц истории рода человеческого.

Семье Сарады, небогатой, но все же не нищей, удалось выйти из этой беды без потерь. Но общее горе всегда непосредственно касалось и их Как могли, старались они облегчить страдания односельчан и из последних сил готовили еду для всех голодающих, и чтобы обезумевшие люди не обожглись, заглатывая без разбору горячую пищу, Сарада махала маленькими ручками, стараясь остудить поскорее незамысловатую еду, и потом разносила ее сползшимся к ним во двор изможденным полуживым скелетам.

Но были в деревенской жизни и праздники, и их было много, ибо много богов, божков и богинь представляют в Индии единого Бога, абстрактный философский Абсолют, и каждому (а некоторые насчитывают их триста миллионов!) посвящен день или ночь, когда верующие особенно рьяно совершают омовения, идут в храм, возлагают цветы и фрукты к многоруким изображениям – и все это как бы сверх будничных ежедневных подношений. А вездесущие торговцы съезжаются на ярмарку, и раскидывается она вокруг храмов, и сходятся крестьяне из окрестных деревень, поют гимны, торгуют и торгуются, а их женщины наряжаются, обмениваются новостями и сплетничают – все, как везде, только ослепительно ярко и мирно.

И шутки звучат такие же, как при любом сборище отвлекшихся от тяжелого труда людей. На одном таком празднике (а, может, на чьей-то свадьбе) одна из местных женщин, тетёшкая совсем еще несмышленую Сараду, со смехом спросила ее – а за кого хотела бы выйти замуж ты? И крохотная Сарада стремительно выбросила два кулачка в сторону затерявшегося вдали в толпе незнакомого бородатого мужчины из соседней деревни Камарпукур – хотите верьте, хотите нет, но это был действительно ее будущий муж, вошедший в историю под именем Рамакришны.

О Рамакришне я буду говорить здесь постольку-поскольку. О нем написаны сотни книг, в которых его ставят в один ряд с Буддой, Христом и Мухаммадом, и лучшими до сих пор остаются книги Ромена Роллана, включившего биографии Рамакришны и его первого ученика Свами Вивекананды в свой цикл о величайших гигантах XIX века – наряду с жизнеописаниями Бетховена и Льва Толстого. К Роллану я и отсылаю любопытствующего читателя.

В те дни, когда детское сердце Сарады выбрало среди множества лиц и ликов этого незнакомого ей взрослого человека, Рамакришна гостил дома. Он приехал из храма богини Кали в Дакшинешваре, пригороде Калькутты, где был жрецом, и уже тогда его, мягко говоря, «нестандартность» в отношениях с Богом нередко воспринималась – даже его близкими – как психическая нестабильность. Но было же что-то в его незаурядном лице, что так властно привлекло к себе тихую застенчивую девочку на руках у забавляющейся соседки – под веселый шум нестерпимо красочного деревенского праздника!

Прошло не так уж много лет после этой трогательной сцены, сохраненной для нас кем-то из ее односельчан. Лет, по-прежнему наполненных каждодневными трудами по дому, в поле, в хлеву; младшие подрастали и Сарада, по обязанности старшей, таскала их в жалкую местную школу – услышанное там обрывками, среди забот о шаливших и капризничающих братьях и сестре, и составило формальный курс ее образования.

А Рамакришна жил в Дакшинешваре и все его мысли были устремлены к познанию Бога. И как ни высоко ценится в Индии такая устремленность, мать его хотела ему нормального человеческого счастья и пришла, наконец, к решению (как, наверно, любая мать на ее месте), что блуждающего в Духе сына надо просто-напросто женить.

Неожиданно Рамакришна согласился.

Более того, он сам выбрал себе невесту. Толи стояла в памяти та забавная девчушка на деревенском празднике, то ли недоступные нам высшие соображения повлияли на его выбор – этого нам никогда не узнать. Но посланцам от матери он точно назвал деревню и семью, где ждет его будущая невеста. Выразился при этом он в весьма специфической манере: не назвав имени суженой, он сказал – там ждет вас плод, отмеченный соломинкой. Для нас это абракадабра, но не для деревенских жителей Бенгалии. Дело в том, что лучшие плоды и фрукты в саду крестьяне сами не едят, а посвящают их Богу, а чтобы ненароком по ошибке не сорвать его для себя отмечают его особенным образом завязанной на нем соломинкой. Таким подношением Богу и стала маленькая девочка Сарада.

Мать его, уже отчаявшаяся найти своими силами невесту своему нищему бессеребреннику сыну, была счастлива. Все было расторопно подготовлено, организовано и в мае 1859 года была сыграна свадьба. Жених был старше невесты на 19 лет, невесте же было всего пять годков. Как известно, в Индии того времени такое соотношение и столь нежный возраст невесты были скорее правилом, чем исключением.

Свадьба во всех культурах это грандиозный спектакль со множеством актеров и статистов, ритуализированный до предела. Индийская свадьба это целый сериал представлений. Дело чести соединяющихся семей выстроить такое действо, которое останется в памяти не только главных его солистов, но и всех присутствующих – до конца их дней. Великое празднество, как правило, оставляет устроителей в грандиозных долгах – и тоже зачастую до конца их дней.

С древнейших времен брак в Индии был актом религиозным и совершение его – религиозным долгом. Более того, мужчина, оставшийся холостяком, практически исключался из религиозной жизни общества (так одно анонимное высказывание гласит: «О, царь, человек – будь он брахман, кшатрий, вайшью или шудра, – не имеющий жены, не годен для совершения религиозного действия»). Отец, не сумевший выдать свою дочь замуж, считался в глазах общества запятнавшим себя грехом, причем постепенно в ходе времени это положение пересматривалось и переосмысливалось в сторону снижения рекомендуемого для замужества возраста дочери, пока не дошло до абсурдного – «если отец не отдаст свою дочь, пока она лежит в колыбели». В ХЕК-ом веке и англичане, и индусские реформаторы повели борьбу с практикой детских браков, и многое стало меняться в общественном сознании, иначе, вероятно, Сарада в описываемое время могла бы считаться старой девой.

А было ей, напомню, пять лет.

Свадебный ритуал, естественно, разработан во всех деталях и, по мнению многих, составляет главную, центральную церемонию жизни индуса. Это красочный и чрезвычайно утомительный марафон, длящийся несколько дней и втягивающий в свою орбиту целые кварталы в городах, а в деревнях поголовно все население от мала до велика.

Несчетное число раз герои «спектакля» и их родители совершают ритуальные омовения, читают стихи, явившегося к месту бракосочетания на слоне или верхом жениха осыпают лепестками цветов, он получает в дар корову (в древние времена он мог принять подарок, а мог принести несчастное животное в жертву), позволяет будущему тестю омыть ему ноги и принимает от него одежду в дар и, наконец, как высший подарок, ему передают невесту со словами «я вручаю тебе эту деву в золотых украшениях, о Вишну».

Без золотых украшений не бывает свадьбы даже в беднейших семьях.

Принимая в дар свою суженую, жених задает очень значимый вопрос: «Кто дал мне эту невесту?» – и получает не менее значимый ответ: «Кама (бог любви)». И только после этого он впервые (теоретически) видит ее лицо.

Далее следуют гимны и молитвы, бросание зерен в огонь, церемонии «взятия невесты за руку», «стояния на камне», «хождения вокруг огня», «семи шагов», «обрызгивания невесты водой», «благословения невесты присутствующими», «смотрения на Солнце (днем) и на Полярную звезду (ночью)» – и все это только начало праздника и плюс к этому многое-многое другое, пришедшее из седой древности, этнографически интересное, эстетически привлекательное, эмоционально захватывающее…

Свадьба Рамакришны и Сарады была, увы, предельно скромной – и та, и другая семья были чрезвычайно стеснены в средствах. Правда, малышка-невеста, как и подобает, блистала в старинных золотых украшениях, но на самом деле и за ними стояла унизительная бедность Нет, украшения были из настоящего золота, но их взяли напрокат у богатых соседей. Когда утомленная девочка заснула на новом месте, в доме родителей мужа, полюбившая ее уже свекровь разрыдалась – ей предстояло снять с ребенка так понравившиеся украшения, чтобы вернуть хозяевам. Рамакришна взял на себя эту грустную обязанность. Крайне бережно, кольцо за кольцом, ожерелье за ожерельем, снял он со спящей все убранство, не потревожив ее счастливого сна.

Наутро, вчерашняя невеста горько расплакалась Свекровь схватила ее на руки и прижала к своей груди – «Не плачь, девочка, мой сын купит тебе много-много украшений!».

В тот же день оскорбленные родственники Сарады унесли ее обратно в родительский дом. Рамакришна рассмеялся: «Что-что, а наш брак они аннулировать не могут». Он явно стоял выше всей скандальности этой ситуации.

Но, видимо, та сцена подействовала на него и много лет спустя он, так ненавидевший золото, приобрел через посредников для уже выросшей жены своей такие же украшения, какие были на ней в тот праздничный день ее далекого детства.

Женившись, Рамакришна не изменил себе и через некоторое время вернулся из деревни обратно в Калькутту, стал снова служить в храме и снова мысли и помыслы его ушли в бесконечность – и он, по всей видимости, забыл о доме, о семье и о маленькой жене своей.

В жизни же Сарады по существу ничего не изменилось – кроме статуса. Обязанности остались те же, но свободы теоретически стало меньше. Теперь она была замужней дамой, несмотря на свой возраст.

Она жила попеременно – то в доме отца, то в доме родителей мужа. Шли месяцы, проходили годы, девочка выросла и стала красивой и статной девушкой.

И так прошло более десяти лет.

А тем временем в тихий мирок Джайрамбати стали приходить из столицы Британской Индии нехорошие пугающие слухи и оживленно щебечущие у водоемов женщины стали замолкать и расходиться, если к ним подходила Сарада или ее мать. В деревне не бывает тайн и вскоре всем, в том числе и Сараде, стало известно, что с мужем ее в Калькутте происходит что-то настолько странное, что впору снова говорить о полной потере рассудка. Девушку жалели, семье ее вроде бы сочувствовали, но при этом всячески смаковали подробности и вновь и вновь пересказывали рассказы очевидцев. Судачили без конца и, в общем-то, было о чем – даже для насквозь религиозной Индии поведение их односельчанина выглядело явно ненормальным: говорили, что он то поет, то смеется, то (жрец! священник! посредник между людьми и Богом!), обмотав дхоти вокруг талии так, что получилось подобие хвоста, прыгает на четвереньках вокруг храма, отождествляя себя с Хануманом, военачальником обезьян и верным помощником Рамы.

Частенько его видели сидящим на пути прохожих паломников с залитым слезами лицом – он взывал к Матери – Кали с таким исступлением, что окружающие думали, что он только что остался сиротой, похоронив свою настоящую мать. Услышав молитву, увидя икону или просто при мысли о Боге он впадал в невиданное никем состояние – глаза закатывались, члены отвердевали, он полностью отключался от окружающего мира и мог оставаться в таком трансе минуты, часы и даже дни; при этом зрачки его полузакрытых глаз каменели и по ним можно было постучать пальцем. И только редкое-редкое дыхание, да блаженная улыбка говорили о том, что он жив.

А, возвратившись в наш грешный мир, он говорил странные, безумные вещи. «Все религии одинаково истинны» повторял он – и это в Индии, разделенной не только конфессиями, но и тысячами каст. «Человек должен жить в миру и работать во имя Божие» учил он, и это в храме, призванном уводить людей из призрачного земного существования. Он медитировал ночью на кладбище, он рассказывал о встрече с Христом и, наконец, нечто совершенно невообразимое – отрастив длинные волосы, он чистил ими выгребные ямы неприкасаемых!

И сердобольные соседки с жалостью поглядывали на его «соломенную вдову».

Сараде было нелегко выдержать пресс этого сочувствия и этих пересудов. Она не знала правды, но помнила его отеческую нежность, безграничную доброту, его удивительное особенное обаяние. Что-то было не так, что-то не совпадало и хотелось самой увидеть его, быть рядом, быть полезной ему – как полагается хорошей жене.

И она принимает решение.

Расстояние от Джайрамбати до Калькутты всего 60 миль или чуть больше – в зависимости от того, какой дорогой воспользоваться Дорог было две и у обеих была скверная репутация В те годы, о которых идет речь, в довершение к обычным неудобствам сельских проселочных дорог, на них во всю пошаливали. Британский порядок был строг только в городах, там, где стояли гарнизоны, а в глубинах Индии жили по старинке, не очень даже интересуясь, кто правит их страной из-за синей линии горизонта – моголы, местные царьки или неизвестно откуда взявшиеся бледнолицые господа.

Разбойники были зачастую не простые душегубы, а весьма колоритные душители с религиозным окрасом– Индия есть Индия Бесшумно возникая сзади жертвы в черноте тропической ночи, они специальным платком в одно мгновение намертво сжимали ей горло, повторяя при этом имя богини Бхавани. Говорили, что Бхавани сама создала это бандитское сообщество и даже на глиняных муляжах сама научила их страшному искусству удушения – ритуального убийства без пролития крови. Впрочем, главной целью, конечно, оставалось ограбление и нередко во главе ночных банд стояли видные люди, старосты окрестных деревень, в течение дня намечавшие среди гостей на ярмарках и празднествах более или менее богатых и указывавшие на них своим сообщникам.

Весь этот макабр уходил далеко в глубь истории. Еще в VII веке Сюань Цзан, путешественник из Китая, писал о наследственных душителях (как во всех кастах, «ремесло» передавалось от отца к сыну), сделавших грабеж и убийство своим религиозным долгом.

Быть задушенной на пути в Калькутту Сарада не опасалась – женщин, как правило, среди жертв богини Бхавани не было. Да и взять у нее было нечего.

Забегая вперед, скажу, что встречи с разбойниками избежать не удалось Только случилось это позднее, через несколько лет, когда она вторично шла пешком из родной деревни, где гостила некоторое время, в Калькутту, к своему странному и великому мужу.

В тот раз ночь застала ее в пути, одну-одинешеньку. По счастью, ночные тати, муж и жена, появились не сзади и не бесшумно – конечно, это были не легендарные душители, а просто обычные злоумышленники, но все равно их вопли и зверские физиономии могли до смерти напугать любого.

Любого – но не Сараду. Ее внутренняя абсолютная чистота не позволила ей испугаться, и подсказала неожиданную для них и естественную для нее реакцию. «Батюшка, матушка, – сказала она, сложив ладони, – я иду в Дакшинешвар, к моему мужу, а здесь, говорят, лихие люди, защитите вашу дочь, пожалуйста!». В этом сказочном обращении нет никакой игры, так действительно она видела окружающий мир.

Незадачливые «батюшка с матушкой» были настолько тронуты ее словами, что бережно довели ее до самого конца пути, до кельи Рамакришны, где и сдали ее ему с рук на руки. И он, истинный сын Индии, принял их с почестями – как если бы они, и вправду были ее родственниками.

Странно для нас, но логично для атмосферы этой удивительной страны, впоследствии они забросили свой неблаговидный промысел, не раз приходили к Рамакришне и стали, в конце концов, его последователями.

Все это было позднее. Но первый поход Сарады Деви из родного дома в Джайрамбати в обитель мужа в Дакшинешваре близ Калькутты тоже оказался не вполне благополучным. Сначала все складывалось удачно – по случаю какого-то праздника (биографы спорят, какого именно) группа женщин из ее деревни решила идти в Дакшинешвар, чтобы совершить омовение в Ганге. Сарада вызвалась идти вместе с ними. Ее отец, Рамачандра, сразу же понявший, что именно притягивает его дочь, решил сам сопровождать ее. Был выбран благоприятный день – без этого в Индии не предпринимается ничего, даже сейчас – и яркая красочная процессия зашагала по пыльной дороге, такой же дороге (с соединяющимися над ней огромными деревьями, с изумрудно зелеными полями, с маленькими, затянутыми ряской водоемами, где из грязи и вони тянется божественный лотос), словом, по такой же дороге как та, что спустя несколько десятилетий найдет своего художника в лице великого Киплинга (жившего, кстати сказать, в описываемые дни со своими родителями сравнительно недалеко от дороги, по которой двигалась Сарада).

Никто не спешил, шли медленно, но Сарада все отставала. Отец дожидался ее, каждый раз недоумевая – то ли она уставала с непривычки ходить пешком на длинные расстояния, то ли давала знать о себе иная усталость, нервная, не только от сплетен и пересудов, но и от неизвестности, ждущей ее впереди.

На третий день стало ясно, что Сарада идти не может. Вся группа постепенно исчезла в мареве жары и пыли, а отец с дочерью нашли какое ни есть пристанище и остались одни. Сарада горела в жару, плохо понимая, что происходит. Всей душой стремилась она идти и идти вперед, но малярийная температура удерживала ее в чужом доме на ветхой сеточной кровати. Отец метался, не зная, чем помочь.

А через день все прошло само собой и все еще волнующийся отец и ослабевшая дочь, вдвоем, продолжили свой медленный путь по горячему песку бесконечной, казалось, дороги.

Сарада не сказала ни слова тогда о том, что привиделось ей в горячечном бреду и только спустя почти полвека рассказала (скупо, но ярко) об этом своим ученикам. Верить или не верить этим воспоминаниям – дело читателя, хотя кто дал нам право сомневаться в ее собственных словах?

«Я была без сознания, – прищурившись, вглядывалась она в прошлое, – и внезапно увидела незнакомую женщину, сидевшую подле меня на кровати. Она была очень темной, но неописуемо прекрасной. Ее прохладные руки гладили мне горячую голову. Я обратила внимание, что ее ступни были черными от пыли. Неужели никто не предложил тебе воды, чтобы омыть ноги? – спросила я. Не волнуйся, я уже ухожу, я пришла сказать, что ты поправишься и продолжишь свой путь, – ответила она ласково. Откуда ты? – спросила я, и она ответила – из Дакшинешвара.

– Но я как раз шла в Дакшинешвар. Я хочу видеть его [характерно это не называние мужа. – РР] и служить ему, а тут эта лихорадка!

– Не волнуйся, все пройдет, ты поправишься и увидишь его. Для тебя я держу его там.

– Но кто ты мне?

– Я твоя сестра».

И на этом Сарада, по ее словам, погрузилась в глубокий сон, чтобы проснуться наутро почти исцеленной.

Отец и дочь добрались до Дакшинешвара около девяти вечера – в это время в тех краях уже совсем темно. Наверняка, она очень волновалась в эти последние минуты. Кто-то предложил пойти на ночлег туда, где уже расположились женщины их деревни. Но она решительно направилась в келью Рамакришны.

Он встретил ее радостно и с такой знакомой ей добротой, что все пересуды односельчан в одно мгновение развеялись в прах. Он был не только абсолютно нормален (а ведь червячок сомнения все же жил в глубине ее души), но и, безусловно, рад ее видеть и страхи, мучившие ее незаметно для окружающих, исчезли бесследно и навсегда.

Он велел постелить ей циновку и послал в храм за едой, – но монахи уже закончили трапезу и бедным путникам пришлось довольствоваться двумя горстями риса.

В полумраке небольшой кельи он с нежностью и любовью смотрел на нее, усталую, измученную, но счастливую.

Как Ганг приходит к Океану, так и она, преодолев всё и всех, достигла своей цели и умиротворенно растворилась в благоухающей сладкими благовониями обители, до предела насыщенной духовной энергетикой этого такого родного и такого непростого человека, сидящего сейчас, скрестив ноги, перед ней и отдающего распоряжения завтра же с утра пригласить к ней из Калькутты лучшего доктора.

Глаза ее слипались и душу наполнял блаженный покой.

А он был действительно очень непростым человеком, этот молодой юродивый и великий мистик Следить за его жизнью из полутора столетнего далека занятие чрезвычайно увлекательное и поучительное. Зачастую совершенно невозможно предугадать, даже зная все привходящие обстоятельства, как он поступит в том или ином случае. Он непредсказуем даже для своих «коллег по цеху», индусских жрецов, что уж говорить о нас, сторонних наблюдателях – из другого века, из другой культуры.

Брахман-жрец, для которого кощунственна (как для любого индуса, но для него тысячекратно!) даже гипотетическая возможность находиться за одним столом с не вегетарианцами, он сам в определенный период своих исканий ел говядину, что воспринималось окружающими почти как каннибализм.

Монах, аскет, святой – на другом этапе своих поисков Истины он одевался в сари, имитировал женские ужимки и, окружая себя барышнями, весело ворковал с ними.

Нестяжатель, даже при случайном прикосновении к деньгам получавший видимый всем сильнейший ожог, он ради обеспечения благополучия Сарады в будущем, когда она станет его вдовой, делает вклад в банк, чтобы она могла на проценты от этого вклада сводить концы с концами (замечательно, что, при этом он, человек, казалось бы, не от мира сего, скрупулезно подсчитал, какая сумма понадобится ей в будущем – вышло по шесть рупий в месяц!).

А вот уж нечто совсем анекдотичное. В келье своей Рамакришна обнаружил забредшего туда таракана и приказал одному из учеников вынести его на улицу и убить Ученик, хороший ученик, бережно вынес насекомое за порог, помолился ему, сложив ладони, отпустил его на все четыре стороны и с чувством хорошо исполненного долга вернулся к Учителю. Он жаждал одобрения, ведь разве не Рамакришна говорил, что Бог в каждом из живых существ? К его огорчению (а к нашему удивлению) всегда мягкий Учитель был строг как никогда: неповиновение приказу своего гуру есть непростительное деяние.

Из множества уроков такого рода складывались дни, месяцы, годы и Сарада была прилежной ученицей.

Нельзя не упомянуть, что «Учение Рамакришны», явившееся переосмыслением не только гигантского многотысячелетнего наследия индуизма, но фактически и всего религиозного опыта человечества, было систематизировано, записано, проанализировано лишь после ухода из жизни его создателя. Сам он просто отдавал себя случайным и не случайным собеседникам, всегда индивидуально – в зависимости от духовного уровня и потенциала каждого из них – не споря, не убеждая, а лишь живя перед ними своей странной, ни на кого непохожей жизнью.

Помню, лет пятнадцать тому назад его последователи в Индии проводили международную конференцию. Из Советского Союза приехали две делегации, одна от Академии Наук, другая от Союза писателей. Поначалу, такой состав участников казался надуманным – какое отношение могли иметь академические ученые и писатели к памяти неграмотного мистика, за всю жизнь лишь однажды взявшего в руки перо и то для того только, чтобы поставить корявую подпись под каким-то документом?

Но в ходе конференции я вдруг понял, что никакой натяжки в этом не было. Неграмотный, он был великим писателем. Его притчи, а он в основном излагал свои взгляды именно в притчах, были законченными художественными произведениями, построенными на феноменальной крестьянской наблюдательности. Образная система его высказываний совершенна. Вот несколько примеров:

– Незнающий шумит, привлекая всеобщее внимание, знающий хранит молчание – так грохочет спускаемая с горы пустая бочка, полный сосуд не издает ни звука. Или другой, похожий пример – ливень с громом падает в пустое ведро и лишь с легким шорохом в полное.

– Во всех религиях речь идет об одном и том же Боге, хотя верующие называют его по-разному. Так лучи солнца падают на все живое, но все они сходятся в своем источнике, Солнце. Один и тот же глава семьи воспринимается ее членами под разными именами – кому то он дед, кому отец, кому муж, но все это один человек.

– Зло в мире тоже от Бога, но наличие его не влияет на природу божественного – так змея несет в своем теле яд, смертельно опасный для других, но безвредный для нее самой.

Здесь точность соперничает с наглядностью. Высказывания Рамакришны липший раз подтверждают, что не изощренная сложность служит критерием Истины.

Маленькие (по форме) драмы разыгрываются в его поучениях. Вот поразительный по насыщенности рассказ о способной творить чудеса вере в Учителя и о губительности самомнения ученик ходил по воде, выкрикивая имя Учителя Наблюдая за ним с берега, Учитель приосанился – вот, оказывается, какая сила в моем имени! И сам пошел по воде, выкрикивая «Я!», «Я!!» – и потонул (Скольким лжеучителям нашего времени знание этого рассказика, может быть, спасло бы жизнь!).

Его поучения, что встречается нечасто, как правило, не имеют двойного толкования Вот он говорит о любви человека к Богу и между делом приводит блестящую иллюстрацию и перед нами два типа религиозного поведения, активный и пассивный – есть бхакти котенка и бхакти детеныша обезьяны. Первый висит в пасти кошки-мамы, полностью подчинившись ее воле; второй же изо всех сил сам вцепляется в брюхо обезьяны и вместе с ней перелетает с дерева на дерево.

Вы схватываете сразу весь комплекс идей, стоящих за этим изящным примером, хотя чтобы изложить их в применении к человеческому обществу иному потребовался бы целый том.

Никогда по-настоящему (в нашем понимании) ничему не учившийся, он был, как мне кажется, и великим ученым – так что состав советской делегации, о которой уже шла речь, нельзя назвать случайным. Он не только познал законы макро– и микро-космоса, он ничего не принимал на веру, он все проверял и перепроверял, он всю жизнь непрерывно экспериментировал, причем на самом сложном инструменте – на самом себе.

Прежде, чем придти к важнейшему из своих выводов – об одинаковой сущности и истинности всех существующих религий, он прошел через многолетние изнурительные опыты, полностью погружаясь то в ислам, то в христианство и, конечно, во все толки и школы родного ему индуизма. Это было не книжное религиоведение, а практическое освоение догм и регуляций, обычаев и обрядов, философии и норм поведения.

Любопытно, что в отличие от большинства поздних толкователей его учения, считающих, что он как бы проверял тем самым на практике свои априорные идеи, Сарада Деви говорила, что его вело простое человеческое любопытство и лишь потом, сравнив свои ощущения, он самостоятельно пришел к мысли, впервые высказанной задолго до него и нас, еще в Ригведе – Истина одна, но люди называют ее по-разному.

Это, наверное, говорит о том, что, живя с ним бок о бок, она умела наблюдать за его исканиями.

Никто не скажет, что ее наблюдения и сопереживания были легкими и простыми. Рамакришна вел жизнь на острейшей грани между «здесь» и «там», по много раз на день, как говорилось уже, впадая в необъяснимое состояние мистического транса. Уход из жизни, из нашего мира, и возвращение обратно были едва ли не ежечасной рутиной его существования. В промежутках он мог петь, мог танцевать, мог метаться между белых колонн своей обители, а мог вести долгие задушевные беседы или уходить в глубокую медитацию. Некоторые считают, что это постоянное пребывание между жизнью и смертью с уходами в неизвестное без гарантии возвращения роднят Рамакришну с одновременным ему Достоевским с его эпилептическими припадками.

Сарада поначалу боялась его трансов, ей казалось, что она навсегда теряет его и, идя навстречу ее мольбам, Рамакришна научил ее некоторым приемам возвращения его в наш грешный мир.

При всем этом он всегда ощущал свою особенную ответственность за доверившуюся ему юную девушку из соседнего села. Позднее она любила вспоминать, как терпеливо обучал он ее житейским мелочам – как готовить, как ухаживать за осаждавшими его и ее паломниками, как, наконец, укладывать вещи при поездках на лодке по Гангу.

Впрочем, это мелочи. Важнее, что он лепил из нее идеальную индийскую жену – благо и изначально она была близка к этому идеалу и по свойствам характера и по семейным традициям. Но Рамакришна был перфекционистом, он во всем стремился к совершенству и неуклонно, неустанно, хотя очень мягко, очень доброжелательно взращивал в ней радость служения и чистоты.

А рядом, прямо перед глазами ее, происходило и стремительное развертывание его самого как великого Учителя, привлекавшее из близи и дали все увеличивающиеся толпы учеников, скептиков, паломников, ищущих, сумасшедших, любопытствующих– своеобразное явление его народу, ибо уже тогда специальный синклит жрецов и ученых брахманов провозгласил его аватарой, т. е. полным воплощением Бога (случай совершенно беспрецедентный). К нему шли и бесхитростные крестьяне, и умудренные странствующие садху, и интеллектуалы, властители дум тогдашней Бенгалии. И всем он уделял время и внимание и тем меньше и времени и внимания оставалось его жене.

Как и все она боготворила его, но не только как Бога, пришедшего опять на эту землю, чтобы спасти ее от греха и порока, но и как самого близкого ей человека, нуждавшегося в специальном уходе, в особо приготовленной пище, в повседневной заботе.

Она всегда была совсем близко – на расстоянии полутора десятков шагов, но не рядом, ибо застенчивость и строгие правила запрещали ей пересекать эту дистанцию на глазах других людей. Она была необходима, но невидима. Показательно, что даже жрецы того же храма, где служил Рамакришна, на вопросы о ней отвечали так – да, мы слышали, что она вроде бы живет здесь, но никогда ее не видели, – а она к тому времени прожила среди них уже не менее десяти лет.

Ее постоянным местом проживания в Дакшинешваре стало крохотное помещение на первом этаже небольшой башенки в нескольких метрах от кельи Рамакришны – земляной пол, нищенское убранство, ничего лишнего (да и не все необходимое)… С граней восьмиугольной башенки смотрят в мир высокие окна, изнутри закрытые от влажной калькуттской жары желтыми циновками – и удивительно трогательная деталь: до сих пор в одной из этих циновок сохранилась дырочка на уровне глаз стоящего в комнатушке человека. Через эту проделанную ею дырочку, незамеченная никем, простаивая часами во тьме неосвещенной каморки, Сарада Деви заботливо и влюбленно наблюдала за своим божественным мужем и его гостями и прихожанами, когда им случалось выйти из его кельи на белую террасу с колоннами.

Влюбленно – сказал я и понял, что настало время раскрыть суть этого необычного брака.

В мирском смысле они никогда не были мужем и женой.

Их союз был всегда исключительно духовным (и, как уже говорилось, бытовым) и абсолютно целомудренным.

Что самое поразительное, он был построен на обоюдном добровольном согласии в этом отношении обоих супругов.

И, казалось бы, хватит об этом, пусть не всем нам это понятно, но так было и иначе, наверное, быть не могло – и все же мы лишим себя удивительного урока подлинной, а не ханжеской святости, если не постараемся восстановить некоторые детали их взаимоотношений.

Вернемся же в ту жаркую мартовскую ночь 1872 года, когда после нескольких лет разлуки восемнадцатилетняя Сарада, измученная и смущенная, встретилась, наконец, в Дакшинешваре со своим номинальным мужем.

Мы помним, что он принял ее неожиданное появление доброжелательно; но был и элемент настороженности. И первый же его вопрос к ней выдает его внутреннее беспокойство: «Зачем вы пришли? Чтобы ввергнуть меня в майю?».

[Замечу в скобках, что «Вы» в этой фразе это не прихоть переводчика, он действительно всегда и при всех обстоятельствах, даже наедине, обращался к ней только на Вы. Показателен такой случай: однажды она принесла ему в келью еду; сидя спиной к двери, он не узнал или не разглядел ее и, думая, что это его малолетняя племянница, сказал ей что-то на ты. Его конфуз, когда он понял свою ошибку, был таков, что не только сразу же он извинился, но и наутро специально пришел в ее обитель, чего обычно не делал, и настойчиво просил у нее прощения, чем, понятно, привел ее в немалое смущение. Деталь ничтожная, но очень характерная].

Для русского уха приведенный выше его вопрос, скорее всего, невнятен, но в Индии смысл его ясен каждому, даже невинной девушке – Вы хотите спустить меня с духовного уровня на телесный? В этих обстоятельствах трудно выразить яснее тревогу отшельника, затворника, удалившегося от мира, прекрасно сознающего права этой почти незнакомой ему, но связанной с ним узами брака красивой девушки. И она поняла его с полуслова.

Ее спокойный ответ предопределил всю лежащую перед ними жизнь – и ее, и его.

«Зачем, – вопросом на вопрос встретила она его слова, – зачем я должна так поступить? Я просто пришла помогать Вам на Вашем религиозном пути».

Много лет спустя, один из учеников Рамакришны, его апостолов, как их часто называют, свами Тапасьянанда восторженно прокомментирует эти ее слова: «только женщина неординарной чистоты сердца может ответить так В ее ответе не было ни позы, ни лицемерия, ни желания угодить кому-либо. В ее спонтанном ответе вся чистота ее натуры, чистота того идеала, который подсознательно стал целью для нее – в той же мере, что и для ее мужа».

Но Рамакришна, удовлетворенный и обрадованный ее реакцией, был, однако великим знатоком человеческих отношений и понимал, какие соблазны и искушения могут преследовать его юную жену в будущем, когда она поселится рядом с ним. И он призвал себе на помощь все силы неба и космоса, свою покровительницу и заступницу – великую богиню Кали, жрецом которой он был. Денно и нощно молодой мистик слал божественной Матери свои исступленные молитвы – освободи, о Матерь, Сараду от телесных желаний, сделай ее навсегда чистейшим спутником моей жизни!

Мы знаем об этом из его собственных воспоминаний о первых месяцах пребывания Сарады в Дакшинешваре. А из ее позднейших рассказов мы знаем и то, что он в это время жестоко проверял ее непорочную чистоту помыслов – не менее шести месяцев по его решению она спала рядом с ним в его келье, как бы сдавая экзамен на отречение от плотских удовольствий – и лишь потом, успешно преодолев все искушения, перешла жить в свою постоянную башенку.

Но этому переходу предшествовала поистине грандиозная церемония, забыть которую или преступить через которую ни он, ни она никогда не могли и которая окончательно и бесповоротно закрепила высокую духовность их союза.

К тому времени Рамакришна уже наделил Сараду своим отличительным даром – при одной мысли о божественном переходить в состояние транса, в то измененное состояние сознания, когда переполненный высшим блаженством адепт теряет всякую связь с окружающим его земным миром и не реагирует, как мы помним, на внешние раздражители (кстати, все имеющиеся фотографии Рамакришны были сделаны именно во время таких трансов, чрезвычайно сильно действовавших на всех, кому посчастливилось присутствовать при них).

Заметим, что в учении Рамакришны одним из важных элементов негативного характера, т. е. тем, от чего должен, хотя бы внутренне, отречься всякий взыскующий Истину, является соединенное понятие «женщины и золото» («каминканчан» – бенг.), что означает, разумеется, похоть и алчность. В то же время, вся его личная религиозная практика построена, в основном, на поклонении великому Женскому Началу, как первопричине и основе существующего мира. В этом нет никакого противоречия и вполне логичной выглядит, например, экзальтированная реакция лучшего из его учеников гениального Вивекананды, когда много лет спустя он со слезами обратился к атаковавшим его в Риме местным проституткам, называя их сестрами – поразительно, пожалуй, лишь то, что ни слова из его пламенной речи не понявшие итальянские путаны разрыдались в ответ и стали целовать края его одежды, повторяя «О, Божий человек!».

Любая женщина для Рамакришны и Вивекананды и их последователей была, прежде всего, воплощением Вечной Женственности, великой Матери, но чтобы она осознала свое предназначение, мужчины должны узреть в каждой из них божественный лик, причем не в переносном, а в прямом смысле этого обязывающего слова.

Отсюда советы Рамакришны, обращенные не к монахам, а к обычным людям, грихастхи, домохозяевам – он не рекомендовал им уходить из мира, взваливая на себя непосильную для них ношу безбрачия и религиозной аскезы, – но им следовало видеть Мать и Сестру во всех встреченных женщинах, а особенно в той, которую подарил им бог любви Кама.

И для себя, естественно, Рамакришна не делал исключения, разве что максимализировал требования. И на данную ему Богом жену он не мог смотреть иными глазами. Но ему было важно, чтобы и она, несмотря на достойную скромность и застенчивость, полностью осознала себя в этом божественном качестве. Он хотел катарсиса, ослепительного очищения и освящения той девичьей жизни, которая и так со всем смирением была положена к его ногам.

И вот настал этот день, день величайшей мистерии, разыгравшейся в утлой келье жреца в храме на берегу Ганга, совсем недалеко от предместий столицы Британской Индии Калькутты.

Мы не знаем точно, когда это произошло, но в любом случае это стало точкой отсчета для их отношений, выведенных на запредельно высокий уровень той удивительной ночью, свидетелей которой не было. В ту ночь Рамакришна всей силой своего жреческого дара возвел Сараду на трон богини Шодаши, Матери Универсума, Шри Видья или Трипуры-Сундари. Все эти имена скрывают юную богиню, почитание которой в человеческом облике, хотя и редко встречается, но не запрещено священными текстами. Суть обряда при этом заключается в том, что молящийся сначала поклоняется прекрасной девушке как символу юной богини, а потом как бы происходит слияние смертной девушки и бессмертной богини. Обряд абсолютно подходил нашим молодым супругам, как будто специально был придуман для них.

Для Сарады ее участие в ритуале было несколько неожиданным. Рамакришна, позвав ее на церемонию, ничего не объяснил заранее. Возможно, ее немного удивил антураж – в его ночной келье не было никого и его богослужение было направлено на изящный деревянный трон, стоявший в ту ночь посреди его комнаты, – но никаких изображений божества Сарада, наблюдавшая от дверей, не увидела. Долго шло чтение нараспев священных мантр, синим дымком исходили ароматические палочки и когда он взял ее за руку и провел к трону, она была уже почти в забытьи. Он усадил ее на трон и сконцентрировал весь ритуал на ней как на живой богине – он пел ей гимны, преподносил жертвы, раскрашивал ее лицо и постепенно оба они потеряли сознание и снова очнулись, и всю ночь продолжалось это необычное действо, переполнившее их души воистину божественным экстазом.

На улице шел какой-то праздник, всю ночь там ходили толпы людей, там пели и плясали, но так случилось, что никто не нарушил их экзальтированного уединения. И все годы, прожитые потом этой необычной парой, были и освещены и освящены неровным светом той фантастической ночи, мистической и незабываемой ночи.

Им выпало, в конечном счете, не так уж много лет этого нечеловеческого божественного счастья. А потом пришла беда, для стороннего зрителя беда очень человеческая и очень земная и стало ясно, что Рамакришна смертельно болен…

Настали тяжелые дни ухода за умирающим, – увы, знакомые каждой семье. Прошлая жизнь, казавшаяся теперь такой светлой, такой безмятежной была полностью разрушена, больной слабел с каждым днем, и не помогали ему ни лучшие специалисты, приезжавшие из города, ни отчаянные молитвы Сарады и верных учеников перед изображением грозной, но всегда до этого милостивой к ним Кали. Ученики, впрочем, до последнего надеялись на чудо – не мог же Рамакришна, признанный аватарой, уйти из жизни как простой смертный! Услышав их перешептывания, изможденный мучительной болезнью великий Учитель горько усмехнулся: «Всемогущий Бог, умирающий от рака горла! – Какие глупцы!».

Сарада пробовала предложить свою жизнь, чтобы спасти его искупительной жертвой, – но боги не приняли ее. Уходили последние дни, и всё это слишком печальная история, чтобы писать об этом…

Конец наступил в ночь с 15 на 1 б августа 1886 года. Рамакришна просто не вернулся из последнего своего транса.

Индуизм не позволяет долгих прощаний. Исхудавшее тело великого мистика было предано всепожирающему огню в пять часов вечера того же дня.

[Бывают странные сближения, обронил однажды Пушкин. В этой дате есть что-то значимое для Индии: через 6 лет в этот день родится йог и революционер Ауробиндо Гхош, а еще через 55 лет в полночь, разделяющую 15 и 16 августа Индия объявит о своей независимости.]

Сарада не плакала, это не подобает индусской женщине. Она окаменела. Механически и достойно она стала готовить вдовью одежду и вдруг – явственно увидела перед собой Рамакришну, поздоровевшего и неизнуренного (а в это время в соседней комнате ссорились его ученики и делили между собой пепел его только что сожженного тела). Она слышала их возбужденные голоса, но фигура перед ней выглядела совершенно реальной, как будто ничего не произошло. Призрак был неожиданно строг. «Что Вы делаете? – услышала она такой знакомый голос – Вам не надо оплакивать меня и носить вдовью одежду, ведь я просто перешел из одного помещения в другое».

Никогда потом не одевалась она как вдова и многие ортодоксы не могли ей этого простить. А впереди была еще долгая жизнь, целых 34 года – столько же, сколько прожила она на свете до этого тяжкого дня.

По еще не ушедшим тогда в прошлое правилам, жизнь индусской вдовы обычно становилась жалким существованием на обочине общества. С уходом мужа несчастные женщины вынуждены были смириться с разрывом всех родственных связей и превращались в белые тени, испуганно передвигавшиеся по улицам с нищенской миской в ослабевших руках. По сравнению с предшествующими десятилетиями это уже представляло немалый прогресс – на памяти у всех был страшный обычай сжигать вдов живыми на погребальном костре мужа. В описываемое время, несмотря на официальный запрет, сотням овдовевших женщин все еще выпадал такой жуткий конец – и для многих из них он был даже предпочтительнее медленного умирания от голода на грязных улицах городов и на деревенских помойках.

Наша героиня не только не носила белую вдовью одежду, но и прожила оставшуюся жизнь в атмосфере высочайшего уважения и даже поклонения И многое здесь было предопределено тем безграничным почтением, которое испытывали к ней осиротевшие ученики Рамакришны.

После смерти Учителя они выглядели слабыми и растерявшимися Часть из них стала монахами. Средств к существованию не было, что делать они не знали, то разбредались, то соединялись Но постепенно закалились окончательно характеры, определились цели. Из гущи этого братства, как быстро растущее могучее дерево, стремительно выдвинулся в лидеры любимейший из учеников гениальный Нарендра, вскоре прославившийся во всем мире под именем Свами Вивекананды. Благодаря его могучему интеллекту и неукротимому темпераменту, благодаря его вселенской славе и учение Рамакришны, и деятельность общины его учеников становятся постепенно одним из важнейших факторов духовного развития всего человечества.

Без львиного рыка Вивекананды, без его блистательного пера тихий голос дакшинешварского жреца, скорее всего, поглотили бы и заглушили набегающие, как воды Ганга, волны истории – шумы демонстраций, треск британских винтовок, гудки приближающихся из Калькутты к его келье заводов и фабрик…

В первые годы после ухода Рамакришны на долю Сарады выпало немало житейских испытаний. Она осталась одна и мир не был к ней благосклонен – ее обманывали родственники, о ней зло судачили знакомые и незнакомые, выпало на ее долю даже покушение на ее женскую честь. Деньги, предусмотрительно оставленные Рамакришной для нее, перехватывали родные, и бедность ее в это время была ужасающей, несравнимой ни с чем в прошлом. В течение нескольких лет ей не на что было даже купить соли.

Она жила какое-то время в Камарпукуре, деревне, откуда он был родом, привычно трудилась и ни на час не впадала в уныние, хотя мысли об ушедшем наполняли ее острой болью. К тому же, как мать о сыновьях, она постоянно беспокоилась о судьбе его учеников.

Сердце сердцу весть подает. И постепенно эти молодые люди, принявшие монашеский обет, вспомнили о вдове своего гуру и отправились к ней, и перевезли ее в Калькутту, и окружили ее заботой и преклонением.

Сарада как бы вышла из тени. Теперь ее роль в начинавшемся движении Рамакришны становится во многом идентичной роли самого Учителя, к ней прибегают за советом, за руководством, к ней несут свои проблемы и молодые монахи, уже сформировавшиеся в интеллектуальную волевую духовную элиту Индии, и сотни, а потом и тысячи их последователей. У нее появляются свои ученики и, что характерно, она принимает всех и никому не отказывает. Но при этом, видимо, происходит определенный естественный отбор или, может, ее чистота делает из них действительно духовных лидеров нации. Мне посчастливилось застать на земле многих ее прямых учеников, и я готов засвидетельствовать, что все они были совершенно исключительными по исходящему от них свету людьми.

Она «вышла из тени», сказал я и сказал неточно – она чисто в человеческом плане оставалась настолько не на виду, что, по свидетельству сестры Ниведиты, даже Вивекананда, ее ближайший духовный сын, постоянно искавший ее совета во всех своих многотрудных делах, «никогда не видел ее лица»!

У нее не было своего учения, да и услышанное от Рамакришны не «преподавалось» и тем более не навязывалось ею, а как бы проживалось. Ее жизнь была ее и его учением, ее поведение уроком сочетания высокой духовности и здравого смысла. Ее чистота была настолько безупречной, что соприкасающийся с ней мир не мог не меняться.

И она сохраняла свою материнскую женственность, хотя шли годы, уходили из жизни самые близкие ей люди, бурлила в политическом котле ее Индия и болезни постепенно подтачивали ее изнутри. Ее царственная простота оставалась абсолютно нетронутой – ни тщеславием, ни гордыней, ни сознанием своей исключительности. Ей было интересно с людьми, она любила их без всяких условий и не стеснялась демонстрировать им эту великую любовь.

Ни на минуту не переставала она работать и ухаживать за другими – пекла, варила, готовила – уже не для одного Рамакришны, а для многих и многих молодых людей, надевших шафрановые рясы монахов во имя ее великого мужа и Учителя. Они почитали ее уже не как его жену, а как Матерь Мира, а она вставала до рассвета, чтобы накормить их и, стараясь не шуметь, таскала воду и разжигала огонь.

И – шаг в сторону, хотя и запоздалый. Боюсь, что иногда по всем реалиям читателю кажется, что действие происходит в незапамятные, чуть ли не библейские времена. Между тем (чтобы было понятнее) Сарада жила под одним небом, скажем, с Лениным и Маяковским (впрочем, небо-то как раз было другое). Уже начинался фашизм, уже грохотали танки, а в Индии все громче звучали голоса больших поклонников Рамакришны – Махатмы Ганди и Джавахарлала Неру. Но ее жизнь протекала совершенно в другом измерении.

Ее беседы записаны, ее разговоры изданы, – но об этом как-нибудь в другой раз, со всеми подробностями.

Она умерла в ночь на 21 июля 1920 года. Ее последними словами, обращенными к ее и Рамакришны ученикам, было: «Не бойтесь!».

Ее кремировали в тот же день в Белуре на берегу Ганга. На противоположном берегу собрались несметные толпы людей, здесь же были только свои. Когда иссушенное болезнями тело возложили на погребальный костер, над противоположным берегом разверзся невиданный ливень. Провожающие с тревогой смотрели туда, где бушевали прямо стоящие струи, они опасались, что дождь такой силы, придя на этот берег, зальет погребальный костер. Но ничего не случилось, дождь продолжал лить на том берегу, а здесь было сухо и костер быстро уничтожил телесную оболочку той, которая была женой Бога…

И только, когда огонь закончил свое дело и почти плачущие монахи хотели залить погребальные угли водой из священного Ганга – только тогда стена ливня двинулась с того берега на этот, пересекла Ганг и чистые струи дождя в мгновение ока загасили последний огонь в жизни Сарады.

И сегодня в Индии, как всегда – ив исторические, и в незапамятные времена – тысячи храмов и не иссякает поток верующих. И хотя все эти постоянные прихожане или случайные прохожие, крестьяне и бизнесмены, политики и бродяги, калеки и артисты, почтенные матроны и очкастые студенты с сызмальства знают, что Бог един, един и для всех индусов и для адептов других религий, но какая-то причина заставляет каждого из них идти в храм и класть цветы не только перед изображением своего семейного или кастового божества, но и перед скульптурами или иконами других героев, мудрецов, святых людей, иногда мифических, иногда реальных, но всегда легендарных Они молятся также… оспе в Бенаресе, карте Индии (там же), священному Гангу и огненной свастике, невидимой реке Сарасвати и снежным вершинам Гималаев – и многому, многому другому.

А рядом с бестрепетным воином Рамой или лукавым пастушком Кришной всегда присутствуют Сита, Лакшми и другие прекрасные богини, – ибо мужская мощь созидания и разрушения становится действенной лишь в сочетании с великим женским началом. Женщина – это Шакти, Шакти – это женская энергия мира.

Бог не только Природа или абстрактная Истина, но и не только Отец (как в христианстве) и Хозяин (как в исламе). Бог – это Матерь Мира и эмоциональность поклонения женскому началу соединяет в сердцах верующих мир сакральный и мир земной и семейный.

В деревне Джайрамбати стоит небольшой белоснежный храм. В назначенный час раскрываются высокие деревянные двери внутреннего алтаря и пришедшие падают ниц перед мраморным изваянием Сарады Деви и долго лежат, распростершись, на холодном полу и шепчут что-то сокровенное, что можно доверить только своей матери, а потом, уходя, целуют каменные ступени, по которым никогда в реальной жизни не ступала ее нога.

А чуть в стороне, на соседней улице, маленькая хатка, ничем не отличающаяся от соседних и там, в чисто подметенном дворике, тоже сидят люди, погруженные в глубокую медитацию, и старый родительский дом Сарады чуть-чуть поскрипывает от налетающего иногда ветра. За саманными заборами размеренно кукует меланхоличная птица, изредка с мольбою промычит корова, и время, застывшее в этом совсем не музейном дворе, обращается в вечность.

А в ста километрах отсюда, в Белуре, почти напротив того места, где прошла ее мало кем замеченная жизнь близ Рамакришны, на берегу полноводного Ганга стоит как свеча ее усыпальница – строгое, узкое здание (часовня, сказал бы я, но слово это из другого ряда). И здесь не иссякает поток молящихся.

Ее фотопортреты смотрят на вас – со стен офисов, с лобового стекла такси, в залах и храмах – всегда бережно и любовно украшенные яркими влажноватыми гирляндами цветов. Нередко они соседствуют со старинной фотографией Рамакришны и с изображением великой богини Кали, страшной темной богини с прокушенным языком, богини, благословившей их ставший легендарным союз.

А по вечерам в ночное небо Индии уходят мелодичные песнопения, сложенные во славу ее странной жизни, плавно перешедшей в бессмертие.

P.S. Но, в общем-то, вся ее заслуга в том, что ни разу на своем жизненном пути не отступила она от мудрых правил морали и ни единой поблажки не дала себе в служении конкретным людям, ее окружавшим, высоким идеалам, ее вдохновлявшим, и Богу, женой которого назвали ее, едва ей исполнилось пять лет.

P.S.S. Как-то раз ее мать откровенно попеняла своему неординарному зятю: Бедная моя девочка, угораздило же ее выйти замуж за такого человека, никогда не познает она радости материнства, никто не назовет ее матерью…

Рамакришна рассмеялся: у нее будет столько детей, что она устанет от того, как часто будут называть ее матерью!

Так и вышло. Когда-то, при жизни, к ней обращались так сотни людей. Сегодня она стала Матерью для миллионов.

И последнее. Всмотритесь в дочерей Индии. В каждой из них вы найдете что-то от Сарады Деви.

Оглавление книги