Книга: Дом на хвосте паровоза. Путеводитель по Европе в сказках Андерсена

Копенгаген: если бы не Ганза

Копенгаген: если бы не Ганза

И то, что Антон нанялся на работу именно в Бремене, и то, что его хозяин торговал пряностями, и даже то, что его лавка в Копенгагене располагалась на Хюсхенстреде (см. ниже), – все недвусмысленно намекает на Ганзейский союз. Долгое время Ганза была крупнейшим оптово-розничным посредником в европейской торговле: ганзейский купец мог, скажем, закупить в Норвегии корабельный лес, в Швеции – смолу, потом продать их в Голландии, а на вырученные деньги купить там для последующей перепродажи предметы роскоши, привезенные из Средиземноморья (куда они, в свою очередь, попадали из Азии). Ганза просуществовала с XIII по XVII век, но именно в XVI веке возникло прозвище «перечный молодец», что, конечно же, неспроста. Дело в том, что это был самый расцвет эпохи Великих географических открытий, когда появление новых торговых путей привело к взрывному увеличению потока азиатских товаров – и в том числе пряностей – в Европу. Чтобы не захлебнуться этим потоком, нужен был хорошо организованный канал сбыта, и ганзейские купцы как раз его предоставляли. Товар закупался оптом в крупных перевалочных пунктах и оттуда попадал в распределенную сбытовую сеть, финальными звеньями которой на удаленных территориях были выездные приказчики – такие, как Антон. Благодаря новой азиатской логистике, в XVI веке на их прилавках появились пряности – тогда-то ганзейских приказчиков и прозвали «перечными молодцами». Конечно, в то время Ганза была уже не та, что раньше, но отдельные ее города – например, Бремен и Любек – все еще продолжали держать марку, и именно бременские купцы владели значительной долей скандинавского рынка пряностей. Поэтому Андерсен и пишет, что «люди считали Антона бременцем».

Отношения между Ганзейским союзом и Данией никогда не были безоблачными (бодания происходили регулярно и с переменным успехом – см. главу про «Маленького Тука»), но это совершенно не мешало немцам селиться в датской столице и вести там свои дела. Корни немецкого купечества в Копенгагене настолько глубоки, что их можно найти даже в самом названии города: «K0benhavn» переводится с датского как «Купеческая гавань». Привлеченные его удачным расположением, немецкие купцы начали активно селиться там еще в XIII веке, то есть буквально сразу же после получения Копенгагеном городской хартии, а через сто лет поток мигрантов возрос настолько, что город чуть ли не стал совсем немецким. Держась друг друга, немцы старались селиться покучнее и зачастую занимали улицы и кварталы целиком – и это, естественно, не могло не отразиться в городской топонимике. Например, современная улица Виммельскафтет (Vimmelskaftet), один из сегментов пешеходной Стрёгет (Str?get), в то время называлась Тюскмангеде (Tydskemannegade), то есть «Немецкой улицей». И тут мы подходим к истории той самой «Улицы маленьких домиков» – Хюсхенстреде (Hyskenstr?de), с которой и начинает свой рассказ Андерсен.

Улица, на которой располагались лавки, а по совместительству и дома ганзейских приказчиков, относилась к тому же кварталу, что и Тюскмангеде, и ее тоже поначалу называли «Немецкой улицей», но в другом варианте написания – Тюскернсгеде (Tydskernes Gade). Естественно, наличие двух улиц с почти одинаковыми названиями, да еще и примыкающих друг к другу (Тюскмангеде представляла собой северную границу квартала, а Тюскернсгеде – восточную), постоянно приводило к путанице, и в середине XV века Тюскернгеде переименовали в Хюсхенстреде – очевидно, по визуальной ассоциации[61]. Это решило одну проблему, но тут же создало другую, связанную с тем, что во многих культурах «маленькими домиками» принято называть не только собственно дома небольшого размера, но и… туалеты. И пес бы с ним, скажете вы, мало ли на свете охотников до неуместных шуток – да только эта шутка была официально закреплена копенгагенской топонимикой тех времен. Дело в том, что в XIV веке к югу от Тюскмангеде как раз располагались общественные туалеты; специально для них на берегу Фредериксхольмского канала был построен помост на сваях – соответственно, вся конструкция называлась «Мостом маленьких домиков» (Hysekebro). Достояло это сооружение до XV века или нет, история умалчивает, но память о ней была жива, так что жить на улице с названием «Хюсхенстреде» никто не захотел, и пришлось ее снова переименовывать – на этот раз в «улицу Лассе Виндерс» (Lasse Winders Stride). Процедура, правда, затянулась лет на пятьдесят, и за это время к названию «Хюсхенстреде» успели попривыкнуть, поэтому, когда новое название вступило-таки в силу, его пришлось во избежание путаницы употреблять в паре со старым: «улица Лассе Виндерс, бывшая Хюсхенстреде». Это, в свою очередь, оказалось слишком длинно, и от первой части в конце концов отказались в пользу более привычной второй. Таким образом, в XVI веке название «Хюсхенстреде» закрепилось за улицей окончательно – как раз когда Антон и перебрался в Копенгаген. Что называется, вот уж не везет так не везет: мало того что жизнь не удалась и помер на чужбине в одиночестве, так еще и на улице с таким именем. Она и сейчас-то, кстати, не очень – против кармы не попрешь.

В отличие от самого героя, дальнейшая судьба его прозвища, наоборот, комична. Слышали когда-нибудь выражение «старая перечница»? Так вот, это оно и есть, правда, в более позднем варианте: женский аналог «перечного молодца» появился в Дании на двести лет позже оригинала. Эти «пряные» прозвища и связанные с ними розыгрыши для холостяков и незамужних старше тридцати практикуются у скандинавов до сих пор и имеют статус национальной традиции. Например, холостой датчанин, выйдя из дома в утро своего тридцатилетия, запросто может обнаружить во дворе стилизованную мельницу для специй, собранную добрыми друзьями из подручных материалов, ну а густо поперчить юбиляра в этот день только ленивый не норовит. В Сети можно найти множество фотографий этой церемонии (ищите картинки по слову «pebersvend») – выглядит страшно весело, хотя комментарии от представителей других стран обычно звучат как «хорошо, что я не датчанин».

В общем, по нынешним меркам не так уж и страшен холостяцкий колпак, как нам его намалевал Андерсен. То есть, возможно, он и был таким, пока его не сделали шутовским – а что стало смешным, то, как известно, более не страшно. Даже если этот смех – сквозь слезы.

Оглавление книги