Книга: Дом на хвосте паровоза. Путеводитель по Европе в сказках Андерсена

Копенгаген, Стуббекёбинг и Уледиге: Людвиг Хольберг и воображаемые сотрапезники

Копенгаген, Стуббекёбинг и Уледиге: Людвиг Хольберг и воображаемые сотрапезники

Как вы помните из главы про «Обрывок жемчужной нити», в 1708 году Людвиг Хольберг вернулся из своих заграничных путешествий и пустил корни в Копенгагене. Однако к концу 1710 года до Зеландии докатилась эпидемия чумы, прибывшая из Польши дорогами Северной войны. Зацепившись в Хельсингёре, болезнь быстро перекинулась на столицу, и многие люди со здоровой системой ценностей и минимумом недвижимого имущества предпочли спешно покинуть город. Среди них был и Людвиг Хольберг.

Андерсен пишет о Хольберге как о молодом студенте, хотя он на тот момент уже не был ни тем, ни другим: в 1711 году ему исполнилось двадцать семь лет, а университет он закончил семью годами ранее, еще до отъезда за границу. Якобсен подходит к описанию Хольберга более аккуратно, называя его «человечком необычайно моложавого вида, на первый взгляд лет восемнадцать-девятнадцать» и сразу же оговариваясь, что по ряду других признаков «нетрудно было догадаться, что он гораздо старше». Более точен Якобсен и в отношении званий и степеней: у него Хольберг представляется Марии Груббе алумнусом (то есть выпускником) в степени магистра, что соответствует исторической действительности. В чем Андерсен и Якобсен сходятся, так это в вопросе Борховской коллегии: Хольберг действительно жил там с 1709 по 1714 год, и именно там его застала эпидемия чумы, так что маршрут его бегства из Копенгагена, описанный у Андерсена, очень похож на правду.

Борховская коллегия (Borchs Kollegium) в Копенгагене представляла собой нечто вроде привилегированного университетского общежития, предназначенного, по словам основавшего ее профессора Олуфа Борха, «для шестнадцати наиболее прилежных и богобоязненных студентов». Располагалась она (да и сейчас располагается) на той самой улице Каннике, прямо напротив театра, куда ходил смотреть пьесу студент-медик из «Калош счастья» (см. соответствующую главу), между Круглой башней и Копенгагенским университетом. Современное здание, правда, Людвига Хольберга уже не помнит, потому что это уже третья его инкарнация: первая сгорела во время Копенгагенского пожара 1728 года (вместе с соседней коллегией Регенсен[121]), а вторая – в результате бомбардировки Копенгагена англичанами в 1807 году (см. главу про «Хольгера Датчанина»). Реконструкция, которую мы можем видеть сейчас, относится к середине XIX века, но так как исторический облик здания был полностью сохранен, немножко повоображать не грех.

Самый простой способ добраться от Борховской коллегии до городской гавани – это пройти один квартал на северо-восток до Круглой башни, а затем свернуть на юго-восток по улице Кёбмагергеде (K?bmagergade)^Илл.9 – она выходит к площади Высокого моста, а там до гавани рукой подать. У Андерсена Хольберг вместо этого идет в сторону Слотсхольмена по какой-то другой улице с подозрительно похожим названием – Кёдмангергеде (Kj?dmangergade). Такой улицы на современной карте Копенгагена нет, но небольшой экскурс в историю столичной топонимики расставляет все точки над i: оказывается, это просто разные вариации одного и того же наименования. В XVI веке на этой улице располагались лавки мясников; слово «мясник» в стародатском звучало как «kj?dmanger», то есть «Кёдмангергеде» дословно означало «Мясницкая улица». Впоследствии мясные лавки переместили на Скиндергеде (Skindergade), но название улицы настолько прикипело к ней, что его решили не менять, ограничившись небольшой корректировкой написания и произношения, чтобы не мучить иноземных резидентов (коих в Копенгагене было пруд пруди) зубодробительной местной фонетикой. Так улица и превратилась в Кёбмагергеде (Kj?bmagergade, затем K?bmagergade).

Илл. 9

Копенгаген. Улица Кёбмагергеде

Выйдя к Слотсхольмену, андерсеновский Хольберг направляется к причалам у Дворцового моста (Slotsbroen), чтобы там сесть на корабль. Дворцовым во времена Андерсена назывался один из мостов через Фредериксхольмский канал (Frederiksholms Kanal) – теперь он носит название Мраморного (Marmorbroen).^{Илл. 10} Вроде бы понятно, что к чему, однако здесь выплывает хронологическая нестыковка: Дворцовый мост появился только в 1745 году, через тридцать с лишним лет после описываемых событий, в качестве парадного въезда в только что построенный дворец Кристиансборг – отсюда и его название. Эту же ремарку можно отнести и к самому «королевскому дворцу», мимо которого в «Предках птичницы Греты» проплывало судно: в 1711 году на Слотсхольмене еще не было никакого дворца, а был Копенгагенский замок[122] (его снесли в 1731 году, чтобы расчистить площадку для Кристиансборга). Теоретически за свидетелей отплытия Хольберга могли сойти соседние с Дворцовым Штормовой (Stormbroen) и Принцев (Prinsens Bro) мосты, построенные еще в XVI веке, но их арки настолько низкие, что под ними вряд ли бы прошло парусное судно – разве что небольшая лодка со складной мачтой. Впрочем, когда речь идет о спасении от чумы, корабли не выбирают.

Илл. 10

Копенгаген. Дворцовый(он же Мраморный) мост

Как бы там ни было, свежий ветер Балтики быстро развеял столичную топографическую неразбериху, и вскоре судно, миновав Кёгский залив и обогнув восточную оконечность острова Мён (ту самую, где находятся знаменитые меловые скалы), причалило у берегов Фальстера – скорее всего, в вышеупомянутом Стуббекёбинге. С деньгами у Хольберга в то время было не очень, и на роскошные условия рассчитывать не приходилось, так что единственным выбором для него оставался Буррехюс. Дальше все было почти как у Андерсена, за исключением разве что заезжих сотрапезников. Андерсен, дружески подтрунивая над Хольбергом, сажает к нему за стол его же собственных персонажей из комедии «Жестянщик-политик»[123], то есть мыслителей от сохи, которых хлебом не корми, а дай обсудить за пивом мировые проблемы и выработать какую-нибудь резолюцию космического масштаба и космической же, естественно, глупости. Одному из них, Сиверту-таможеннику, андерсеновский Хольберг впоследствии наносит ответный визит на обратном пути в Буррехюс из Стуббекёбингской церкви (см. выше), и их диалог смотрится как еще один остроумный реверанс Андерсена Хольбергу[124].

Когда чума отступила, Хольберг вернулся в столицу и написал свою «Эпистолу № 89», в которой ссылался на историю жизни Марии Груббе, услышанную им в Буррехюсе. Там-то Сёрен и фигурирует впервые как матрос – вероятно, на основании того, что отправился на каторгу за убийство шкипера (в самом деле, кто еще мог убить шкипера – не кучер же). Андерсен использовал «Эпистолу № 89» в качестве источника, и за Сёреном прочно закрепилась морская репутация, пока за дело не взялся скрупулезный Якобсен и не раскрутил всю историю до того, с чего она началась.

В 1714 году вышел срок каторги Сёрена, и все могло бы уже наконец закончиться хорошо, но в том же году умерла королева Шарлотта Амалия, а вместе с ней иссяк и источник казенного содержания смотрителей переправы. Мария не намного пережила королеву. Долгое время считалось, что она умерла то ли в 1716, то ли в 1718 году и похоронена где-то неподалеку от Буррехюса – эту версию и преподносит, ссылаясь на Хольберга, Андерсен, хотя документами она не подтверждена. И только в 2008 году в Аллерслевском (Allerslev) приходе неподалеку от Престё была обнаружена запись в церковной книге от 24 января 1717 года, фиксирующая захоронение в Уледиге (Ugledige) жены некоего Сёрена Сёренсена, урожденной Груббе. Судя по всему, вернувшись с каторжных работ, Сёрен поселился в Уледиге, а затем туда перебралась и Мария, чтобы провести остаток жизни со своим третьим, самым любимым мужем. Выходит, что начал рассказывать эту историю один пономарь[125], а закончил уже другой – просто Андерсен об этом не знал.

После смерти Марии Буррехюс простоял еще четырнадцать лет – в 1731 году он полностью сгорел, и восстанавливать его не стали. Еще двести с лишним лет спустя, в 1943 году, был введен в эксплуатацию мост Королевы Александрины (Dronning Alexandrines Bro), соединяющий Зеландию и Мён, и паромную переправу Фальстер – Мён упразднили за ненадобностью. Тогда же на месте Буррехюса был установлен памятный камень, который стоит там до сих пор, вызывая желание остановиться, присесть на берегу с кружкой чего-нибудь горячего и молча, как Мария Груббе с Людвигом Хольбергом, смотреть «на блестящую водную гладь до самого Мёна, дремлющего в голубоватой смутно-сумеречной дымке».

Ну а насмотревшись, отправиться дальше – по следам очередной книги. Но это уже совсем-совсем другая история.

Оглавление книги