Книга: Московские праздные дни: Метафизический путеводитель по столице и ее календарю

Остров Пасхи

Остров Пасхи

Устроители праздника с особым вниманием следили за мгновенностью метаморфозы. Кремль весь был опутан зажигальной промасленной ниткой, по карнизам соборов и теремов бисером загорались плошки, стаканчики и целые бочонки с огнедышащим и искристым составом. Однажды чуть не подожгли зазевавшегося архиерея, впрочем, и без того чины церковные сияли во всю мочь. На пасхальную заутреню им полагалось одевать самое богатое одеяние: золото риз растекалось по Соборной площади, забегая бликами во все углы и закоулки. Кремль отнимался от земли и плыл в полночной тьме, точно огромный остров света, остров Пасхи, отделенный от остального мира наподобие своего географического прототипа. Только разделял остров и неразличимые за горизонтом страны света не Тихий океан, но сплочение времени, гулкая щель в семь дней шириной.

Всякий раз дело за малым не доходило до пожара. На этот случай заготовляли в должном количестве воду. Вода была нужна еще для одной цели: всех проспавших заутреню и омовение полуночным светом в воскресенье с утра под крики и визги обливали с головы до ног. Иных прямо в постели. Всякий человек, он же гладкий речной голыш, должен был пройти через это переломное мгновение, почувствовать всем телом краткость и полноту секунды, с которой соразмерялась вся кремлевская жизнь.

С утра, по образу и подобию полнощной вспышки света, взлетали на воздух кремлевские кладовые — наступало разговенье. По весне кладовые были не слишком богаты, однако сошедшийся за Великий пост в совершенную скорлупку желудок и этот небогатый набор принимал как взрыв, сияние и внутренний фейерверк.

Отсутствие меры в пиршестве временами заканчивалось трагедией. Тьма омывала Пасху со всех сторон: по выходе из праздника иные неосторожные едоки наедались буквально до смерти. По свидетельству Ломоносова, написавшему специально по этому поводу записку на высочайшее имя, мраморные тела несчастных, погибших от еды, после Пасхи собирали по Москве десятками.

Так преодолевал трещины в монолите календаря кремлевский народ, подставляющий дуновению вакуума белые тела, чтобы тьма успокоилась, осталась контуром к тайному свету.

Вообще умение праздновать светом во тьме ярко характеризует этих оголтелых рисовальщиков, использующих черную краску «всевремени» для обрамления контрастного, жертвенного автопортрета. Пример им подавало пасхальное яйцо; по его образу и подобию они точно играли сами с собой в одушевленные куклы.

От этого смешения человеческой и гипсовой природы рождалось третье — двуединая плоть, странно соответствующий яичному сгущению времени материал. Кремлевская скорлупа, открывающаяся в праздник тысячью очей, — и плазменно-жидкое, живое внутри.

Город также оборачивался пасхальным яйцом: вся карта Москвы есть яйцо в разрезе.

Тут даже слишком много сходства; к таким сравнениям следует подходить осторожно. Мы заглядываем в невидимое; не в пространство, но в тайник, вглубь закрытой сферы.

Оглавление книги