Книга: Древний город Афины и его памятники

Глава II. Афины XI—VIII вв. до н.э.

Глава II. Афины XI—VIII вв. до н.э.

Падение могущества ахейских правителей в результате переселения дорийцев открывает начало нового периода, полного борьбы, резких экономических и политических перемен, отдельных переселений и миграций.

Вторжение дорийцев в Аттику не увенчалось успехом. Однако изолированное положение Аттики, окруженной районами, захваченными дорийцами, не только создавало угрозу новых дорийских вторжений в Аттику, но и коренным образом повлияло на повседневную жизнь и на политический строй ее населения. «Даже и после Троянской войны в Элладе, — писал Фукидид, — все еще происходили перемещения жителей и новые заселения, так что страна не знала покоя и потому не преуспевала» (Фукидид, История, I, 12, 1).

В начале своего труда Фукидид подробнее останавливается на этих событиях: «Всегда перемене населения подвергались преимущественно наилучшие земли Эллады, именно области, называемые теперь Фессалией и Беотией, также большая часть Пелопоннеса, кроме Аркадии, наконец все плодороднейшие области остальной Эллады. Но если благодаря плодородию почвы могущество некоторых племен и возрастало, то, порождая внутренние распри, ведшие их к гибели, оно вместе с тем еще скорее вызывало новые посягательства со стороны иноплеменников. Напротив, Аттика по причине скудости почвы с самых древних времен не испытывала внутренних переворотов и всегда занята была одним и тем же населением. Весьма важным подтверждением этой мысли служит и то, что в остальных частях Эллады население вследствие иммиграции увеличилось не в одинаковой степени с Аттикой. Объясняется это тем, что, вытесняемые войной или междоусобицами, самые могущественные обитатели из прочей Эллады удалялись к афинянам, так как те сидели на земле крепко, и, (22/23) становясь тотчас гражданами в Аттике, уже с давней поры сделали государство еще большим по количеству населения, так что впоследствии, когда в Аттике не оказалось достаточно земли, афиняне отправили колонии даже в Ионию» (Фукидид, I, 2, 2-6).

Таким образом, согласно Фукидиду, Аттика увеличилась больше, чем все остальные районы, за счет притока эмигрантов. Следовательно, в памяти афинян в это трудное и смутное время Аттика стала наиболее надежным убежищем для эмигрантов, покидавших земли, захваченные дорийцами.

Историки и мифографы Аттики сохранили также воспоминание об этой миграции в генеалогии афинских знатных родов, из которых многие возводили себя не к коренным афинянам. Геродот называет Писистратидов потомками пилосцев из рода Нелеидов (Геродот, История, V, 65);[1] Гефиреи, к которым принадлежали тираноубийцы Гармодий и Аристогитон, вели свой род из Эретрии (Геродот, V, 57);[2] Филаиды, к которым принадлежал и Мильтиад, восходили к потомкам Аякса с о. Эгины (Геродот, VI, 35).[3] Однако Алкмеонидов Геродот называет исконным афинским родом (V, 62).

Эта традиционная генеалогия отдельных знатных родов несомненно указывает на отдаленные, еще не вполне стертые временем воспоминания о том периоде, когда Аттика была центром местных миграций, в первую очередь для ахейской знати.

Падение царской власти в Афинах привело к установлению власти родовой знати, евпатридов, и к объединению Аттики вокруг Афин. В этот же период наиболее важные культы отдельных районов Аттики были перенесены в район афинского Акрополя.

Город рос к северу и западу от Акрополя, занимая постепенно холм Ареопага и его северные склоны, которые, как кажется, в начале периода служили границами города. К юго-востоку от них, в районе Рыночного холма (Колона) и на месте позднейшей агоры в этот период тянулись обширные некрополи.

Политическим центром растущего города оставался по-прежнему Акрополь. Мегарон афинского басилевса служил теперь пританием города, в котором у очага собирались пританы: главный жрец афинской общины — басилевс, унаследовавший, по определению Аристотеля, свою должность «от отцов» (Аристотель, Афинская полития, 3). Появление второй должности — полемарха — Аристотель объясняет тем, что некоторые из афинских царей оказались плохими полководцами. (23/24) Можно предположить, что появление полемарха как особой должности, не связанной с обычными функциями басилевса, было необходимо в период, когда Аттике угрожала военная опасность со стороны дорийцев. В этот период возникает, по-видимому, и Совет знати. Фукидид, характеризуя время афинского синойкизма, указывал, что в древнейший период город составляли Акрополь и его склоны, где были сосредоточены основные святилища Афин. Археологические исследования подтвердили сообщение Фукидида. Древнейшие святыни Афин охватывали священную скалу защитным поясом.

До общеаттического синойкизма, который и Фукидид и Плутарх связывают с именем Тесея, население, согласно Фукидиду (II, 15), жило отдельными городами, причем эти города имели свои притании, свои булевтерии и своих должностных лиц. У Плутарха Тесей, представленный учредителем демократии, т.е. политического строя без царей, обращается ко «всему народу Аттики», живущему по демам и поселениям, с призывом к объединению.[4] Плутарх говорит также об уничтожении отдельных пританий и создании общего Притания в Афинах и общего Булевтерия там, где теперь находится «верхний город», т.е. Акрополь. Фукидид также приписывает Тесею уничтожение местных советов и властей с созданием в Афинах Центрального совета и центрального Притания.

Объединение Аттики происходило в течение длительного времени. Исследователи предполагают, что этот процесс начался с включения в территорию Афин перешейка между Гиметтом и Пентеликоном и Месогеи. Затем, как полагают, присоединилась юго-восточная часть Аттики с центром в Форике и, наконец, Марафонское четырехградие.[5] Присоединение Марафонского четырехградия сопровождалось перенесением культа Тесея в Афины. Э. Корнеман предположительно связывает присоединение Марафонского четырехградия со временем установления власти знатных родов. Насколько мы можем судить, падение царской власти в Афинах не было революционным актом, так как наряду с басилевсом появляются и другие должностные лица, постепенно оттеснившие его на второй план.

И. Шарбонно убедительно показывает, что греческий Пританей является непосредственным преемником мегарона афинских царей. Новые власти города собираются здесь по-прежнему у очага, принимая гостей и совместно питаясь за счет общины.

По предположению Л. Деруа, наряду с круглым очагом в мегароне дворца еще и в ПЭ III период во дворе перед мегароном должен был (24/25) существовать второй очаг, доступный для более широких кругов населения. Кроме того, в летние жаркие дни можно было гасить огонь на очаге мегарона, сохраняя в то же время священный огонь в толосе во дворе; этот толос выделял очаг круглой колоннадой, поддерживавшей над огнем навес. Не случайно, по-видимому, позднее на агоре возник толос, сохранивший круглую форму очага микенской поры. Здесь же, продолжая традиции предков, пританы получали общественное питание.

В период утверждения власти родовой знати центром политической жизни оставался Акрополь как резиденция правителей Афин.

Народные собрания, созываемые евпатридами, происходили в это время у Акрополя. В словаре византийского ученого Гарпократиона сохранено следующее свидетельство, поясняющее слово «Всенародная Афродита»: «Аполлодор в книге „О богах” говорит, что в Афинах так называлось святилище, находившееся у древней агоры, так как там в древнее время весь народ собирался на собрания, которые назывались „агорами”».

Археологическими исследованиями местоположение Афродиты Пандемос (Всенародной) определено на юго-западном склоне Акрополя, вблизи подножия микенского бастиона. Павсаний упоминает об этом святилище, находившемся на дороге от театра к Пропилеям: поклонение Афродите Пандемос было введено Тесеем, когда он свел всех афинян из сельских демов в один город (I, 22, 3).

По фрагментарным свидетельствам двух комедиографов Никандра Колофонского и Филемона, возникновение культа Афродиты Всенародной связано с реформами Солона. Это противоречие, как кажется, можно объяснить. Сообщение Павсания объясняет место культа, так как синойкизм произошел в то время, когда Акрополь был центром растущего вокруг него города; сообщения же Никандра и Филемона связаны с представлением о новой агоре, возникавшей в начале VI в. в районе Керамика, на местах древних погребений.[6]

На заре рождения города древняя агора находилась у Пропилеи, вблизи святилища Афродиты, которая, вероятно, не случайно называлась Всенародной.

Традиция, сохраненная у Аполлодора, подтверждается и в рассказе Аристотеля о захвате власти Писистратом: «Желая обезоружить народ, Писистрат созвал народ на собрание (далее текст испорчен) … Когда же они стали говорить, что не слышат его, он велел им подняться к Пропилону (т.е. входу) на Акрополь, чтобы его лучше слышали, откуда он и стал произносить перед народом речь» (Аристотель, Афинская полития, 15,4). Хитрость Писистрата, судя по рассказу Аристотеля, состояла в том, чтобы не допустить народ, пока он не сложит оружия, к обычному месту собраний. (25/26)

Под Пропилеями Мнесикла в юго-западном углу прослеживаются остатки площадки со ступенями, нечто вроде примитивной трибуны (Пропилеи Писистрата). У подножия ступеней находилась утрамбованная площадка для народа, который, стоя, выслушивал речи тирана, а до него — родовой знати. Естественно, что собрания у входа на Акрополь, места древних святынь, придавали первоначальной агоре своеобразный характер собрания, освященного богами, говорившими с народом через своих представителей — жрецов-евпатридов. Роль народа при этом фактически сводилась к роли не столько совещательного, сколько исполнительного органа, как это и подчеркивается у Аристотеля заключительной частью речи Писистрата: «Окончив говорить о других делах, он сказал и об оружии — что по поводу случившегося не надо ни удивляться, ни беспокоиться, но следует возвратиться по домам и заниматься своими делами, а о всех общественных позаботится он сам».

Обращение к народу носило характер, близкий к религиозным санкциям. Отчасти некоторые религиозные запреты по традиции сохранились и при народных собраниях демократических Афин. Так, например, лица, запятнавшие себя каким-либо проступком или поступившие дурно по отношению к родителям, не имели права входа на агору (ср. Демосфен, XXIV, 60 и 103). Еще и в IV в. в дни праздников у входов на агору находились священные сосуды с водой, чтобы каждый гражданин при входе мог очистить себя от пыли и грязи, как перед входом в святилище (Эсхин, III, 176 и схолии). По другому свидетельству, лицам, находившимся под судом по делам об убийстве, вход в святилище и на агору был запрещен (Поллукс, VII, 96).

Совет знати вершил суд на холме Ареса — Ареопаге, названном, по преданию, именем Ареса потому, что он первым предстал на суд членов Центрального совета евпатридов за убийство Аллиротия, сына бога морей Посейдона. Эсхил, однако, отвергает эту версию. По его мнению, суд по делам об убийствах был начат с Ореста, которого судили за убийство матери, а название холма произошло от амазонок, приносивших здесь жертвы Аресу — богу войны.

Суд ареопагитов происходил на плоской вершине холма, ночью, под открытым небом. Поэтому при раскопках, кроме следов грубо выровненной площадки, ничего не было обнаружено (ни камня насилия, ни камня непрощения, на которых стояли истец и обвинитель под ночным небом Афин).

Из материальных памятников этого времени до нас дошли только погребения. Особенно известны погребения на Керамике, который в те времена еще не был разделен городскими стенами на внешний и внутренний Керамик.

Район этот простирался ,от северо-западного склона Акрополя, схватывая позднейшую агору и центр города, к сельским пригородам, находившимся позже за пределами Дипилонских ворот. В VI в., (26/27) а может быть и раньше, три дороги различной длины пересекали Керамик: одна, соединявшая город с гаванью Пиреем; вторая — «Священная дорога», расположенная к северу от первой, сначала по равнине, затем среди невысоких холмов и снова вдоль ровного морского побережья вела к Элевсину; третья, широкая дорога около 1 км длины, шла в северном направлении к Академии, к древнему алтарю Прометея и холму Колона, описанному Софоклом в трагедии «Эдип в Колоне».

Русло Эридана и «поля погребений» XII—VIII вв.

1 — субмикенские погребения XII в.; 2 — протогеометрические погребения XI—X вв.;

3 — геометрические погребения X—VIII вв.

Способ погребений в XI—IX вв., т.е. в период, непосредственно следующий за временем дорийского переселения, изменяется: вместо обычного для ПЭ III периода трупоположения распространяется обычай сжигать покойников. Только в конце IX — начале VIII вв. наряду с кремацией вновь появляются захоронения, которые следуют обычаям и ритуалам погребальных обрядов ПЭ III периода. Рост числа погребений к югу от Эридана и в районе позднейшей агоры свидетельствует о росте городского населения по крайней мере начиная с X в. В следующие два столетия некрополь Эридана становится наиболее значительным и самым известным местом погребений.

Вскоре после 1100 г. по обе стороны Эридана или его притока, бок о бок с субмикенскими погребениями XII в., расположены погребения с кремацией XI—X вв. Форма погребений этого периода аналогична погребениям XII в. Прямоугольные ямы, вырытые в земле, правда были несколько меньших размеров, чем в погребениях XII в. На дне ямы, в ее правой стороне, вырывалось небольшое круглое углубление для амфоры с кремированными остатками. Сверху амфора засыпалась толстым слоем щебня, мелкого камня либо землей. Все дары мертвому — глиняные сосуды, оружие, украшения — сжигались на одном (27/28) костре вместе с ним. Жертвенные животные также сжигались на общем костре. Прах покойника вместе с пеплом и остатками обгоревших костей животных заполнял амфору. Пепел же погребального костра, черепки обожженных сосудов, остатки оружия и украшений вместе с землей, щебнем или камнями образовывали слой покрытия над амфорой. Позже они, как правило, ссыпались на дно погребения в правый угол.[7]

Эволюция форм погребений

В погребениях XI в., как и в погребениях XII в., над погребением насыпался могильный холмик. Начиная с середины X в. насыпной могильный холмик над погребением исчезает. С этого времени вершина могилы представляет прямоугольное, соответствующее форме могилы углубление, куда помещается вторая амфора, место которой по вертикали точно соответствует месту амфоры с кремированными остатками на дне могилы. Рядом с верхней амфорой ставилась небольшая грубо обработанная плита, которая, по-видимому, служила надгробным памятником. Положение верхней (второй) амфоры над амфорой с пеплом умершего и ее близкое родство с более поздними надгробными сосудами ясно указывает на ее культовое назначение как сосуда для возлияний на могиле умершего. Углубление наверху могилы предназначалось для жертвоприношений.

Возобновление древних культовых обрядов, а также колебания в ориентации погребений начиная с X в. указывает на то, что древние (28/29) ритуалы, временно нарушенные вторжением дорийцев, не исчезли из памяти людей и продолжались из поколения в поколение. Характерно, что этот же процесс наблюдается и в керамике: форма и орнамент сосудов часто имитируют резьбу микенских ювелиров ПЭ III периода; вновь получают широкое распространение лекифы; изображения лошади и оленя, исчезнувшие было с концом ПЭ III периода, снова становятся частыми. Однако возвращение к прошлому отнюдь не означает прямое повторение, а является дальнейшим развитием старых форм в новых условиях. Уже в микенском искусстве встречались изображения на вазах, помещенные как бы в рамке дорического фриза (метопы и триглифы). Теперь они принимают определенную твердую форму.

Метопные изображения коней на амфоре X в.

Связи с Кипром, Сирией и Кикладскими островами в XI в. были случайными и редкими; в X в. наблюдается их значительное развитие. Исследователи афинского некрополя (В. Крайкер и К. Кюблер) объясняют эти изменения началом нового подьема культуры Афин в X в. По их мнению, в X в. возникает поселение у северного подножия Акрополя, что является признаком уже произошедшего общеаттического синойкизма.

К выводу о начале нового периода в развитии Афин приходит и Ф. Десборо,[8] относя начало протогеометрического стиля в Афинах (29/30) к середине X в. В результате детального исследования протогеометрической керамики Десборо предлагает следующую его периодизацию: 1) начало протогеометрического стиля в Афинах (1025 — ок. 980 г.); 2) период зрелого протогеометрического стиля (приблизительно 980—960 гг.); 3) поздний протогеометрический стиль (приблизительно 960 — после 900 гг.). Этот стиль зарождается в Афинах, и лишь позже (особенно в последний период своего развития) под влиянием Афин протогеометрический стиль развивается в ряде городов островной и материковой Греции; афинские образцы становятся при этом той основой, на которой развиваются местные локальные протогеометрические стили.

В этот период некрополь на берегах Эридана почти удваивается в размере; расширяются и углубляются шахтовые погребения, хотя кремация продолжает оставаться основной формой погребений. Но теперь амфора с кремированными остатками уже не зарывается целиком, а выступает до половины со дна погребения, и около нее кладут сосуды — амфоры, кружки, кубки и пиксиды, а также кости животных и остатки погребальной трапезы, которые не сжигаются. Пепел погребального костра по-прежнему ссыпан в угол погребения, но часто отделен от амфоры с прахом покойного рядом сырцовых кирпичей.

В остатках погребального костра IX—VIII вв. встречаются железные крепления погребальных носилок, обломки обожженных кирпичей, служивших, по-видимому, подставкой для погребального ложа на костре. Наличие железных креплений носилок свидетельствует, что в этот период применение железа значительно расширяется, тогда как ранее оно употреблялось лишь для оружия и украшений.

Сцены погребального ритуала на кипрской амфоре X в.

Надгробные плиты, напоминающие по форме каменные столбы, стоят еще вертикально, почти целиком врытые в погребения; врыта в землю и амфора для возлияний мертвому. Обычно при ней находится и кратер, из которого совершают возлияния. Иллюстрацией к погребальному ритуалу этой поры служит интересное изображение на амфоре, найденной на Кипре (вблизи Куриума — вторая половина X в.). На обеих ее сторонах — сцены погребального культа. Оба (30/31) изображения, сохраняя традиции микенской вазовой живописи, вписаны в. метопу, окаймленную триглифами. На одной стороне амфоры изображен обряд возлияния покойному. Мужчина стоит у огромного сосуда, совершая возлияние из маленького кувшина. На второй стороне — человек, играющий на лире. Игра на музыкальном инструменте, вероятно, указывает на аккомпанимент при ритуальном танце. Поверхность амфоры покрыта выпуклыми штрихами, изображающими, по всей видимости, гирлянды.

С середины VIII в. основной формой погребения становится захоронение. Сначала при захоронении вещи покойного сжигались, а затем вместе с пеплом и землей помещались в могилу. Позже сожжение прекращается полностью.

Распространение кремации с XI до конца IX — начала VIII вв. неоднократно привлекало внимание исследователей, высказывавших по этому поводу различные предположения. В последнее время К. Кюблер высказал мнение о влиянии на обряд захоронения в позднеэлладский период обычаев местного населения среднеэлладского периода; переход к кремации он объяснял влиянием дорийского населения, часть которого осела в Аттике.[9] Переход к старому ритуалу погребения, по его мнению, свидетельствует, что местные обычаи и традиции вновь усиливаются. Однако нам кажется, что такого резкого противоречия между додорийским и дорийским населением в Аттике не было, поскольку самые существенные особенности погребального обряда (возлияния мертвому у закрытой гробницы) и при кремации и при трупоположении остаются без изменения.

В том, что кремация в Аттике связана с дорийским переселением, сомнений ни у кого нет. Однако сохранение в Арголиде, захваченной дорийцами, старой формы погребения (захоронения) не позволяет, как нам кажется, просто постулировать обязательную связь прихода дорийцев с изменением погребального обряда. Вопрос этот в настоящее время вряд ли может быть удовлетворительно решен.

Около 900—875 гг. в Аттике совершается переход к геометрическому стилю. Пышность похоронных обрядов афинской знати особенно возрастает к середине VIII в., достигая кульминационного пункта около 740 г.

Обычай сопровождать похороны сожжением вещей и утвари, принадлежащих или подаренных покойному, сохранялся, хотя и с некоторыми, иногда существенными изменениями, очень долго. Богатые и знатные семьи хоронили своих сородичей с пышностью, соответствующей их богатству; беднота могла положить в могилу лишь самые необходимые для умершего вещи домашнего обихода. В некоторых погребениях вообще не найдено никаких вещей, что затрудняет их датировку. Однако в целом инвентарь афинских погребений беднее (31/32) инвентаря погребений ПЭ III периода. Обычно встречается вооружение — мечи, копья, кинжалы, щиты, иногда и сбруя коня. По-видимому, оружие всегда сопровождает воинов и притом рядовых. Золотые украшения встречаются редко: чаще всего диадемы из тонкого листового золота. Изредка встречаются фигурки женщин из слоновой кости, костяные изделия (среди них — дельфины) ; в погребениях женщин — их туалетные шкатулки, глиняные прялки; в детских погребениях — терракотовые игрушки. В могилы обычно ставилась посуда (чаши, арибаллы, кубки, кружки, амфоры, гидрии), наполнявшаяся едой, питьем и благовониями.

На пышность погребений знати указывают изображения на позднегеометрических сосудах, огромных дипилонских амфорах, достигающих в высоту до 1,5-2 м, а в диаметре от 0,95 до 1 м с небольшим.

В «Илиаде» подробно описаны похороны погибшего друга и любимца Ахилла — Патрокла. При этом подробно рассказывается, как тело Патрокла, покрытое кровью и телами убитых жертвенных животных, обмывается чистой водой, умащивается оливковым маслом и, наконец, выставляется на ложе, покрытом драгоценным покрывалом. День и ночь оплакивают его герои и женщины; женщины срезают волосы и кладут их в знак траура на грудь Патрокла.

Аналогичные сцены изображены и на дипилонских сосудах: оплакивание мертвого, выставление тела и его вынос. В плаче по мертвому принимают участие мужчины, женщины, дети. Женщины рвут на себе волосы и бьют себя в грудь. Все это происходит перед трупом покойного, лежащего на высоком ложе под балдахином. Обряд выставления тела длился иногда довольно долго. Позже закон Солона ограничил этот обряд одним днем (Демосфен, XLIII, 62).

На кратере одного из дипилонских сосудов погребальное ложе изображено поставленным не внутри дома, а в палатке, раскинутой во дворе. Интересно, что позже такая же форма выставления тела (про?тесис) встречается при торжественных похоронах воинов, погибших в бою за родину. При протесисе также раскидывали палатку для обозрения тел и совершения обрядов, установленных при выставлении. Это, впрочем, не единственный случай перенесения старинных евпатридских обрядов на «лучших людей» демократического полиса.

При выносе тела носилки воздвигались на колеснице, запряженной цугом лошадей. Колесницу окружали женщины, воины, ближайшие родственники покойного. Обращает на себя внимание большое количество женских фигур с траурными жестами поднятых рук, сопровождающих колесницу.

Важным моментом погребального ритуала были, по-видимому, танцы, во время которых танцоры, делая ритмические телодвижения, обходили несколько раз вокруг ложа покойного. По существу это тот же обычай, который замечен учеными и в обряде похорон Патрокла: (32/33)

Выставление тела и обряд погребения на дипилонском кратере (33/34)

Ахилл с мирмидонянами трижды проскакал на конях с горьким плачем вокруг тела своего друга.

На могиле умершего совершались кровавые жертвоприношения. Закон Солона, запретивший приносить на могиле в жертву быка, показывает, что такие жертвоприношения еще совершались в VIII—VII вв., конечно, только на могилах родовитой и богатой знати. Чаще приносились в жертву мелкие домашние животные: козы и овцы.

Кровь жертвенных животных возливалась на могилу умершего. Дипилонские богато орнаментированные сосуды были культовыми сосудами, в которых совершались возлияния, как об этом свидетельствуют просверленные отверстия на дне или в стенках этих кратеров и амфор. Вместе с тем эти сосуды были и первыми в Европе архитектурными надгробиями. Первоначально на могилу возливалась кровь, которой древние приписывали силу жизни. Еще в «Одиссее» Гомера говорится о том, что жертвоприношение кровью сообщило мертвым призракам временную жизнь и даже способность говорить. Позже, когда жертвоприношения животных были заменены бескровными жертвами, в надгробные сосуды или в специальные углубления, сделанные у могилы, возливались мирра, масло, мед, молоко и благовония. У Афинея сохранен фрагмент из сочинения Клидема об отечественных установлениях евпатридов: «Следует вырыть яму к западу от могилы. Встав у ямы, смотри на запад (т.е. в направлении лица покойного); лей воду, произнося следующее: „[Эта] очистительная вода вам, которым нужно и которым следует” Затем снова лей мирру» (Афиней, Пирующие софисты, IX, 410а) .

Рисунок на дипилонских вазах носит условный геометрический характер. Верхняя часть человеческого тела изображена в виде опрокинутого на вершину треугольника, ноги несоразмерной длины, голова, так же как и ноги, показана всегда в профиль, хотя все тело изображено в фас. При изображении упряжки или квадриги лошадей обычно рисовалось тело одной лошади с несколькими головами и парами ног. Перспектива художнику еще незнакома.

Ученые, изучая довольно немногочисленную серию дипилонских ваз, пытаются различить стили, а иногда даже и кисть отдельных художников. Однако эти попытки остаются в значительной мере гипотетичными. Проблема возникновения дипилонского стиля еще совершенно не разрешена. Самый факт появления сосудов очень большого размера, прекрасных по форме, по тщательности выделки и технике высокого обжига, — значительное событие в истории греческой культуры. Одновременно интересно отметить возникшие в этот период изображения погребальных и героических сцен в вазовой живописи, восхваляющие доблести и подвиги евпатридов. Погребения евпатридов с возвышавшимися на них дипилонскими вазами были расположены вдоль главных дорог, пересекавших некрополь Керамика, и, несомненно, вызывали восхищение прохожих. (34/35)

Это явление, не имеющее себе равного в других районах Греции, может быть, заставит нас внимательнее и глубже присмотреться к событиям, начавшимся в X в. и связанным с общеаттическим синойкизмом и расцветом Афин в VIII — первой четверти VII вв. Может быть, следует произвести переоценку сложившегося взгляда на Афины как на второстепенное государство вплоть до греко-персидских войн.

Сцена битвы (фрагмент дипилонского сосуда)

В X в. в Малую Азию в район Ионии были выведены афинские колонии; в VIII в. происходила борьба за расширение границ Афинского государства, приведшая в результате к включению территории Элевсина в состав общеафинских земель. Афинские евпатриды пытались овладеть Мегаридой и на некоторое время, по-видимому, добились успеха, захватив Саламин, позже снова потерянный. Сцены морских и сухопутных сражений, часто встречающиеся на дипилонских сосудах, свидетельствуют о наличии у Афин флота и военных дружин. Сцены сражений прославляли знатных героев, вождей и военачальник ков, может быть, самого покойника или членов его рода. Сбруи от уборов лошадей и изображения на дипилонских вазах пышных колесниц с четверкой лошадей во время похорон свидетельствуют о богатстве евпатридов как крупных землевладельцев и скотоводов.

Возрождение микенских форм в искусстве, микенских религиозных ритуалов, возведение генеалогий знатных родов к царям и героям древних Афин и связанные с этим жреческие функции многих евпатридских (35/36) родов также свидетельствуют о росте могущества родовой знати в этот период, который, к сожалению, нами еще недостаточно изучен.

Возникновение коллегии архонтов и разделение территории Аттики на навкрарии в VIII в. указывают на сильную централизацию власти, которая, с одной стороны, лишает политического влияния обедневшую знать, а с другой стороны, усиливает налоговый гнет, создавая первый государственный флот и отряды поставляемых государству воинов. Этот век вообще характерен резким социальным расслоением населения Афин. Наряду с пышными погребениями знати обнаружены не только бедные погребения трудового люда, но и более скромные погребения той же знати, которая уже не могла позволить себе наравне с богатыми евпатридами роскошь при захоронении своих покойников. К. Кюблер обращает внимание на ту группу дипилонских ваз, небольших по размеру, на которых изображаются аналогичные крупным сосудам сцены погребения, а в могиле преобладают вотивные глиняные статуэтки и символы, связанные с культом мертвых (змеи, гранатовые яблоки, изображения слуг и наложниц, глиняные лошадки). Этот факт он объясняет тем, что действительно пышные обряды погребения обедневшая аристократия подменяет теперь их изображениями, на самом деле их не осуществляя. Он предполагает даже, что это могло относиться ко всей знати. Однако запрещение Солона продлевать выставление тела больше, чем на один день» запрещение нанимать плакальщиц и предписание хоронить покойника в полном молчании, запрещение приносить на могилах в жертву быков доказывает, по нашему мнению, сохранение среди богатой знати пышного ритуала погребения по «отечественным обычаям» вплоть до конца VII в. Одновременно обедневшей знати приходилось довольствоваться только условным изображением этого пышного ритуала, на который уже не хватало средств. Самый выбор архонтов не только по знатности, но и по богатству свидетельствует, что все большая централизация власти в руках немногих знатных родов уже ярко выражена в различии пышности самих погребений.

Как показывает ваза середины X в., найденная на Кипре, с изображением огромного сосуда, напоминающего дипилонские, эта архитектурная и одновременно культовая керамика, столь пышно расцветшая в Афинах, имеет предшественников и уходит корнями в более отдаленные периоды. Вопрос этот требует своего разрешения. Характерно, что как раз о. Кипр не был совершенно затронут дорийским завоеванием. Именно туда эмигрировала островная знать городов Крита, Родоса и других центров, тесно связанных и с минойской и с микенской культурами. Наличие в керамике X—VIII вв. метопных изображений и триглифов свидетельствует, по-видимому, о зарождении дорийского архитектурного ордера как раз в этот период усиления власти родовой знати. В это время, очевидно, продолжались традиции критской и микенской культур, но также происходила выработка (36/37) новых форм искусства и жизни. С этой точки зрения, VII в. не только открывает новую страницу в жизни Афин, наполненную социальными потрясениями и нарастающей классовой борьбой с родовой олигархией, сосредоточившей власть и основные богатства страны в своих· руках; наряду с этим продолжают развиваться на другой основе и в преобразованных формах традиции большого искусства, которым отмечены X—VIII вв. — века общеафинского синойкизма и господства родовой знати.

В самом условном и строго геометризованном искусстве позднегеометрического стиля VIII в. в последней фазе его развития уже чувствуется стремление художника передать более реалистично отдельные движения и позы людей: дыхание жизни чувствуется иногда в наклоне женщины над телом покойного, в неуловимо живом жесте ее руки. Л. Альшер видит в геометрическом стиле Аттики основу, от которой начинается непрерывный и постепенный процесс развития искусства начиная с конца XI в. до его расцвета в V в. Если начало развития геометрики связано с различного рода фигурными композициями, то в VIII в. становятся распространенными изображения людей и животных, подчиненные общей геометрической композиции росписи и законам строгой симметрии.

В X—IX вв. получает дальнейшее развитие и пластическое искусство. В погребениях этого периода встречаются бронзовые и глиняные фигурки лошадей, оленей, быков, коз, собак, птиц, особенно часто петухов, а также изображения людей. В это время накапливается огромный опыт и создается мастерство того поколения художников, которое, несмотря на привычные им традиции и принципы геометрического искусства, уже переходило к изображению натуры. Целостность своего оригинала, будь то животное или человек, художник иногда воспринимал так органически, что в его пластике уже не было характерного дробления единой фигуры на расчлененные, иногда почти разъединенные части тела.

По литературным источникам нам известно о существовании родовых погребений. Однако камерные погребения отживают свой век. На смену им выступают индивидуальные погребения. Правда, иногда (в частности, в одном погребении на афинской агоре) встречается совместное, разное по времени захоронение жены и мужа в одном погребении. Не исключено, что при кремации было возможным вторичное захоронение и смешение праха в одной и той же урне. Так, например, Ахилл на похоронах Патрокла мечтает о том, чтобы его прах был смешан в общей урне с прахом Патрокла.

В VII—VI вв. единство захоронения на Керамике было нарушено, так как были осквернены могилы, принадлежавшие некоторым знатным родам, подвергшимся изгнанию. Вторжение армии Ксеркса в 480 г., использование при Фемистокле надгробных памятников на постройку крепостных стен вокруг Афин довершили начатое разрушение. (37/38)

По сохранившимся в районе старого русла Эридана погребениям геометрического периода невозможно различить следы родовых захоронений, а тем более родовых усыпальниц и границы участков, предназначенных для, захоронений членов одного и того же рода. Подавляющее большинство погребений — погребения индивидуальные. На этом основании некоторые ученые предполагают, что уже в X—VIII вв. произошло значительное ослабление родовых связей. Однако для такого утверждения достаточных оснований нет. Если члены одного и того же рода хоронились в пределах одного участка, в районе ли некрополя или рядом со своими земельными владениями, то вряд ли возможно, даже при индивидуальных погребениях, отрицать наличие родовых связей. Единственное заключение, к которому мы могли бы прийти на основании известных нам погребений Керамика, состоит в том, что территории знатных родов существовали в тех районах некрополя, которые прежде всего бросались в глаза прохожим. Они находились вдоль дорог, и, вероятно, в свое время границы их были строго обозначены. Резкие социально-экономические изменения, выступающие перед нами уже в VIII в., связанные с порабощением богатыми семьями рода своих обедневших сородичей, могли, конечно, привести к сокращению родовых территорий, предназначенных теперь для погребения лишь знатной и богатой родовой верхушки. Процесс централизации происходил, вероятно, одновременно внутри каждого отдельного рода. (38/39)

Оглавление книги