Книга: Индия. 33 незабываемые встречи

1. Махабалипурам

1. Махабалипурам

В этот день наше Консульство с утра прислало мне машину и любой пункт в окрестностях Мадраса стал внезапно доступным. Немного смущало то, что общение наше с шофером было односторонним – он меня понимал хорошо, а я и сейчас не знаю, на каком же языке мы изъяснялись; как бы там ни было на слове «Махабалипурам» мы оба согласно закивали друг другу.

Белая «Волга» неслась на юг, в радиоприемнике тоненьким голоском под звуки ситара пела, как плакала, неизвестная мне знаменитость, казавшаяся маленькой девочкой, мимо мелькали перегруженные автобусы, окутанные ядовитым черным шлейфом, неторопливые повозки, вездесущие пронырливые мотоциклисты, обвешанные детьми, женщинами, коробками и узлами, а я все не верил, что с каждой минутой все ближе и ближе исполнение давней мечты. Но вот настал этот момент, резко хлопнула дверца машины, и ноги сами понесли меня по дороге, ведущей в иное измерение, имя которому Махабалипурам.

Маленький поселок с этим названием, известный своими памятниками старины, прежде всего гигантским наскальным рельефом, привлекает туристов со всех концов земного шара.

Ветер, время, соленые воды Бенгальского залива приложили немало усилий, чтобы разрушить творения некогда живших здесь мастеров; говорят даже, что гигантская волна много столетий назад разнесла и разбросала большую часть возведенных на берегу сооружений; другие были поглощены песчаными дюнами и, видимо, не все они еще обнаружены археологами. Какая-то тайна покрывает даже те, что предстали пытливым взорам ученых и фотоаппаратам многочисленных туристов. Никто не может вразумительно объяснить, почему все монументы остались незаконченными, никто не может точно сказать, кто их создал, и лишь приблизительно знаем мы, когда. Как застигнутый самумом караван, стоят, погрузившись по колено в песок, маленькие буро-коричневые монолитные храмы и традиция называет их верно, но непонятно – колесницами. Старые скульптуры, пожухшая трава, мягкий, обволакивающий песок – все атрибуты заброшенности и забвения, хотя это место, попавшее во все энциклопедии мира, считается самым посещаемым туристическим объектом Индии.

Знаменитый рельеф привлекает прежде всего громадной фигурой слона, выполненной с удивительным мастерством Относительно недавно рельеф был высвобожден из утопившего его нижнюю часть песка, теперь перед слоном расчищена широкая аккуратно подметенная полоса красноватой земли и из-за того, что полоса эта находится ниже струящейся мимо дороги, с которой вы любуетесь длинной, тридцатиметровой каменной картиной высотой в трехэтажный дом, первое впечатление, что вы подошли к окаменевшему слоновнику. Но когда, вдоволь насмотревшись на невозмутимого слона, вы переводите взгляд на высеченные рядом с ним фигуры, дух захватывает от невероятной скульптурной насыщенности всего рельефа. Летящие поверху сонмы богов, застывшие йоги, змеи, кошки, обезьяны – около тысячи изображений покрывают «фасад» колоссальной скалы, и каждое из них шедевр, и вместе все они образуют удивительно целостную композицию, смысл которой, увы, нам достоверно не известен.

Странное это чувство, стоять перед несравненным памятником человеческого воображения и мастерства, всей душой ощущать свою сопричастность к развернутой в неподатливом камне симфонии, подсознанием понимать ее внутреннюю логичность и смысловую завершенность – и в то же время не иметь возможности передать этот смысл словами! Как будто мы где-то на другой планете, и камни поют и кричат – но язык нам их незнаком. И только тихий и теплый ветер забвения шевелит красноватый песок..

Впрочем, путеводители безапелляционно навязывают нам свое понимание махабалипурамского рельефа, называя его сценой нисхождения Ганга на землю и умалчивая о всех других толкованиях. А их немало – кто считает, что здесь изображено покаяние Арджуны, одного из героев Махабхараты, кто говорит, что тут совершалось поклонение несуществующей ныне статуе царя змей, а кое-кто утверждает, что все изображенные фигуры обрамляли когда-то священный источник, бивший прямо из скалы. Кто может знать наверное?

Люди, задумавшие его, взявшиеся когда-то за невозможный, непосильный труд – превратить голую поверхность огромной скалы в живой, напоенный музыкой мир с тысячью персонажей, безмерно далеки от нас; безвестные создатели махабалипурамского рельефа в незапамятные времена заложили свой труд и свой земной путь и превратились в горстку праха на погребальном своем костре. И развеялся тот прах, как и память о них, а каменное чудо, руками их созданное, стало как бы частью природы. И мудро косит глазом огромный, отполированный, каменный, с подтеками слон на экскурсантов, на группу быстроглазых индийских школьниц в синих юбочках и на оранжевого садху «святого», обсыпанного священным пеплом, и украшенного бусами и раковинами.

Садху оказался не только живописным, но и настырным; не договорившись ни о чем с тургруппой, он переключился на меня – решительно влез в кадр, когда я стал снимать рельеф, и тут же потребовал за это пять рупий. Сошлись на одной с условием, что я могу еще раз сфотографировать его – уже специально. Как только я навел на него объектив, он выпрямился, стал выше ростом, как Киса Воробьянинов, согнал просительное выражение с седобородого лица и приобрел вид, по меньшей мере монументальный. Потом он затрусил к автобусу, к которому медленно стекались обвешанные кино– и фотокамерами экскурсанты, а я пошел к морю, где серебристые волны разбивались на тысячи брызг о величественный остов древнего храма.

Привлекал меня не только храм, но и возможность, я бы сказал даже – необходимость выкупаться. А необходимость потому, что давно уже я взял за правило купаться во всех географически важных водоемах (в крупных реках, в морях), на которые выносит меня судьба Если почему либо нельзя искупаться, то хотя бы умыться. Помню как в Египте никак не получалось соприкосновение с Нилом; когда же, наконец, я очутился на берегу, то второпях наткнулся на какое-то препятствие и разодрал лицо. Кровь заливала глаза, и, зачерпнув в ладони нильскую воду, я содрогнулся: такой желтой, мутной и нечистой оказалась она при ближайшем рассмотрении, что возникло трусливое желание отказаться от навязанного самому себе обряда. Скрепя сердце, я смыл нильской грязью кровь и приготовился умереть от заражения. Но великий и могучий Нил показался целебным – все мои ссадины неожиданно и бесследно зажили к следующему утру. Теперь я шел к махабалипурамскому пляжу, чтобы окунуться в дразнящие воды Бенгальского залива.

Как это ни странно, индийцы в общем равнодушны к морю. Открывшееся мне песчаное пространство было почти пустым. У пенистой кромки стояли три-четыре девушки, укутанные в сари, и зачарованно смотрели в жаркую дымку, скрывавшую горизонт, до самых их ног добегали, на секунду останавливались и торопливо мелели, ускользая обратно, во чрево бутылочно-зеленых волн, узкие прозрачные языки. Приближающееся к зениту солнце горячо давило на прижатые к спинам и плечам черные джентльменские зонты, более уместные в дождливом Сити, чем в вечно летнем Махабалипураме.

Возле беспризорно нависающего над водой храма (VII век – вспомнил я – и не почувствовал трепета, в Индии привыкаешь к бесконечности прошлого) шмыгали жуликоватые мальчишки, жалкие пляжные «бизнесмены», облапошивающие богатых туристов; из контрастной полоски густой фиолетовой тени, отбрасываемой изъеденной морем и временем стеной храма-долгожителя, возникло на моем пути гибкое создание, юное и сказочно прекрасное – продавщица раковин. В алюминиевом сундучке, чудом державшемся на ее бедре, лежали несметные морские сокровища. Я долго перебирал их, страшно хотелось взять хоть одну раковину, чтобы она напоминала мне дома, в холодные снежные вечера это давнее дивное утро, утонувшие в песке колесницы храмов, мудрого каменного слона, этот пустынный пляж и эту веселую разговорчивую продавщицу с тонкими браслетами на узких руках, ее обжигающие глаза и насмешливую речь – перебирал, перебирал и, перебрав все, удрученно отказался от покупки. Каждая раковина была от природы по-своему хороша, но каждая была испорчена прикосновением человека – на всех были прочищены какие-то рисунки, процарапаны какие-то слова – на все вкусы, кому священное индусское слово ОМ, кому витиеватой арабской вязью «Аллах», на самых больших с отвратительным трудолюбием выскоблен даже пузатенький карикатурный Тадж-Махал. Все это напоминало наши курортные изделия «Привет из Сочи», «На память о Пятигорске» и прочую гадость А хотелось девственно нетронутой раковины, без надписей и Тадж-Махалов, но такой не было, и красавица отпустила меня, удивленно шевельнув на прощанье светло-коричневым плечиком.

Я вышел к пенной кромке воды, туда, где недавно стояли девушки под зонтами, разложил на сером песке фотоаппарат, кинокамеру, сумку с паспортом и деньгами, и, прежде чем начать раздеваться, оглянулся по сторонам. Метрах в десяти полукругом сидели на корточках давешние мальчишки и внимательно смотрели на мою сумку. Мысль о том, что после купания есть шанс остаться безо всего, а главное без паспорта, на пустом пляже в 45 милях от ближайшего города не доставила мне, признаться, никакого удовольствия. И хотя у меня не было оснований сомневаться в честности этих мальчишек, идти на риск и ошибиться было бы неразумно. Но и отказаться от своего обряда купания, когда скорее всего я больше уже не увижу этого моря, было выше моих сил.

То, что я сделал, было не опрометчиво, но выглядело зато со стороны идиотски глупо. Подняв, над головой фото и кино причиндалы, а также драгоценную сумку, закатав штаны выше колен, я, как солдат, форсирующий водный рубеж, медленно вошел в мирную парную воду – и был тут же наказан. Неизвестно откуда взявшаяся высокая, просвечивающая на солнце зеленая волна, мощно накрыла меня с головой, бултыхнула в каком-то теплом соленом светлом стекле и легко выбросила головой вперед на пляж Из тени, где рядком сидели мальчишки, послышался приглушенный смех. В лучшем случае я в тот момент был похож, наверное, на Робинзона Крузо немедленно после крушения – мокрый, злой, вываленный в песке, отплевывающийся и униженный. Но Индия быстро приходит на помощь своим гостям. Пока я прохромал сто метров до дремавшей в ожидании «Волги», солнце высушило мятые брюки, ветер стряхнул с них песчинки и водоросли, и я опустился на мягкую раскаленную жаровню сиденья почти респектабельным интуристом.

Мотор взревел, заскрежетали по гравию колеса, в окне последний раз мелькнули лобастый полуторатысячелетний слон, прощально вскинутая рука с серебряным кружком браслета и фантастически спокойная насмешливая водная гладь, потом дорога свернула и стала уныло пыльной и сухопутной, без всякого признака близости океана. Подпрыгивая от нестерпимого жара и боясь ненароком коснуться металлических частей машины, я утешал себя тем, что хоть как-то соприкоснулся с Бенгальским заливом.

После получаса жаркой тряски шофер оборотился и произнес длинный каскад гласных, глядя при этом вопросительно. Я на всякий случай кивнул. Тотчас же он перекинул руль Машина, заскрипев, перевалила на другую дорогу, поколбасила по ней, затем выехала в какой-то заштатный городок, пропылила среди спящих в сиесте лавчонок, медленно притерлась к тени забора и застыла. Шофер знаками объяснил, что обувь надо оставить в машине, а потом ткнул указательным перстом куда-то в небо. Я послушно стащил ботинки, вылез в стрекочущий цикадами разморенный день, поднял голову и обомлел.

Высоченная гора уходила в поднебесье. Она начиналась сразу же за аккуратной решеткой ограды на той стороне площади, а на вершине ее, там, где, казалось, уже плавают облака, чернел грубый прямоугольничек храма, едва видимый с земли.

– Как же туда подняться? – опросил я ошарашено. Шофер внезапно преодолел языковый барьер.

– По ступенечкам, по ступенечкам! – проблеял он ехидно по-русски и показал на калитку в узорной ограде. И осторожно ступая по безжалостно сплющенным пачкам от сигарет, по кровавым пятнам бетеля, по мучительно горячей мостовой я как сомнамбула поплелся к узкой белой калитке; там недовольно сморщилась на меня крохотная девочка, хранительница обуви пилигримов – ведь оставив туфли в машине, я лишил ее тем самым нескольких пайс. Надменно не замечающий ее строгий служитель с седым губернаторским бобриком и непроницаемыми глазами выдал мне странный пропуск в заоблачный храм.

Я представил себя стороны, их глазами – толстого и сытого иностранца в золотых часах и с Японским фотоаппаратом, почувствовал классовую неприязнь к самому себе, понял, что было бы бессовестно любоваться видами и отдыхать у них перед носом, на их площадке, и, вздохнув, поплелся дальше по уходящим в поднебесье ступеням.

За калиткой оказалась устремленная ввысь широкая пустынная лестница с выщербленными ноздреватыми ступенями. Далеко вверху темнела под сенью огромного дерева квадратная площадка, обещавшая отдых.

Очень скоро выяснилось, что лестница крута, ступени высоки, а площадка недосягаемо далека. Воздух, казалось, дымился в кипятке после полуденного солнца, а пожухшие вершины кустов и деревьев, упрямо карабкавшихся рядом с обоими бортами лестницы, не отбрасывали на нее никакой тени. В ушах звенела раскаленная тишина, во рту пересохло, а ноги, как ватные, с трудом осиливали ступень за ступенью.

Зато теперь я знал, куда я лезу и что меня ждет.

Тируккажуккунрам – так непроизносимо называется это место, лежащее в стороне от туристических маршрутов, но усердно посещаемое пилигримами. От сотен тысяч других подобных мест паломничества это отличается тем, что каждый день, точно в 12 часов дня к расположенному на вершине храму прилетают два диких орла. Жрецы встречают их, кормят, и они улетают, чтобы снова появиться в то же время на следующий день. Никто не знает, где гнездятся они, какая сила заставляет их появляться у этого храма, никогда не пропуская ни одного дня. Народная молва утверждает, что они прилетают из священного Бенареса, но поверить в это трудно, так как расстояние отсюда по прямой составляет до Бенареса многие сотни километров. Удивительно другое – эти каждодневные прилеты без единого дня перерыва зафиксированы в течение нескольких столетий. Помимо множества местных свидетельств, есть записи голландских купцов, относящиеся еще к XVII веку! Если это те же самые орлы, то как объяснить такую их долгую жизнь, а если жрецы их время от времени меняют, то как удается им сделать это незаметно для сотен паломников, ежедневно взбирающихся к полудню на вершину горы, чтобы своими глазами увидеть, как поедают специально приготовленный рис из серебряных тарелок или прямо из ладоней жреца две огромные величественные птицы?

Впрочем, согласно бытующей здесь легенде, они не совсем птицы, а два святых отшельника, братья, заспорившие когда-то, чей бог выше и сильнее. Сам Шива явился им, чтобы разъяснить бессмысленность этого спора, но не сумел убедить строптивцев и, разъяренный, проклял их обоих и превратил в двух орлов. Но настанет однажды день, кончится действие проклятия Шивы и братья сбросят обличье птиц и вновь превратятся в людей – не заложено ли здесь заранее удобное объяснение на случай, если вдруг прекратятся ежедневные таинственные визиты двух орлов к поднебесному храму великого Шивы?

Полдень давно прошел и торопиться мне было не к чему, да и сил уже совсем не было. Добравшись до широкой площадки, я вздохнул с облегчением. Это был лишь промежуточный финиш, так как под прямым углом к только что преодоленному отрезку пути уходила вверх точно такая же порция крутых и высоких ступеней, но здесь, в тени большого разлапистого дерева, растущего прямо из каменного пола площадки, можно было отдохнуть и перевести дыхание.

Не тут-то было! Сидевшая под деревом молодая нищенка в изношенном до бесцветности сари встрепенулась, услышав мои шаги, чпок-чпок-чпок – наподдала по голым попкам мельтешивших у ее темных ног малышей и вот они уже окружили меня и тянут извазюканные крохотные ладошки, и канючат на непонятном языке, не сводя с меня ослепительно прекрасных глаз. Сжав жалкое подаянье в кулачке, они стремглав бросились к матери, отрешенно смотревшей куда-то вдаль, и вот они уже снова возятся у вытянутых босых ее ног и все семейство потеряло ко мне всякий интерес.

Каждая ступенька была, казалось, выше и горячей, чем предыдущая. Высоко вдали маячила следующая площадка и, как в тяжелом сне, полностью повторяла только что виденную – такое же разлапистое дерево, растущее из растреснутого камня, такая же, леопардовыми пятнами, тень и даже точно такая же нищенка с полуголыми детьми, сидящая в этой тени.

Сзади, изредка переговариваясь тихими голосами, нагоняли меня, ступая почти на четвереньках, шесть или семь молодых паломниц. Единственный среди них мужчина шел как ходят горцы – прямо и бережно. Они обогнали меня, и мы сочувственно улыбнулись друг другу.

От неправдоподобного зноя и полной безветренности в голове гудело, перед глазами сквозь выщербленные временем ступени крутились разноцветные круги.

Не доходя до следующей площадки табунчик паломниц рухнул прямо на обжигающие ступени; я докарабкался и плюхнулся рядом, их предводитель гордо и одиноко стал над нами, всматриваясь из-под серого от пота тюрбана в нестерпимо густую синеву высокого неба.

Я приглядывался к попутчицам. Тяжело дыша, поблескивая украшениями в ноздрях и ушах, измочаленные вечной жарой, выжженные безжалостным солнцем, они слабо перешучивались, прикрывая свободным концом простеньких сари свои начисто выбритые, абсолютно голые головы. Таков обычай – совершающий паломничество полностью сбривает волосяной покров, как бы расставаясь со всеми грехами. Обычай распространяется даже на крохотных детей, и трогательна выглядят их головенки как маковые коробочки, стукающиеся о костлявые плечи родителей. Расстаются со своими роскошными волнистыми прическами и женщины, превращаясь в какие-то марсианские существа. Любопытно, что при некоторых центрах паломничества вовсю процветает индустрия производства париков из этих состриженных кос; оттуда их частью вывозят в Европу, а частью продают на месте – в Тирупати, богатейшем храме Юга. Я сфотографировал стайку по-сиротски бритых паломниц, с завистью рассматривающих в лавчонке великолепные иссиня черные парики.

Мы так долго сидели вместе на древних ступенях, устремленных ввысь, постепенно приходя в себя, что успели подружиться, и мне перестали казаться странными их инопланетные черепа, я привык к ним и даже стал находить привлекательными эти маленькие круглые головки (и первая женщина непаломница, которую я потом увидел, показалась мне отвратительно волосатой), но двинулся в путь их молчаливый повелитель, поднялись и они, сверкнули прощальные улыбки, и вот уже высоко и далеко мелькают их крепкие босые ноги, а я все сижу и не могу заставить себя подняться.

Вершина оказалась не пиком, на котором чудом каким-то примостился грубый прямоугольник храма, а неизвестно откуда взявшимся новым миром со своими пространствами, переходами, небольшими спусками и даже со своим, невидимым миру, с земли, подъемом еще выше, не знаю куда. Справа, пугающе близко чернел храм и еще одна, но уже короткая лестница вела на площадку возле него, а слева курчавились деревья, желтели дорожки, и яркими пятнами светились сари многочисленных паломниц.

«Моя» лестница упиралась в утоптанный пятачок, занятый совершенно неожиданным в этой загадочной выси явлением цивилизации – белой каталкой с прохладительными напитками. Ловкие услужливые руки протянули мне стакан, цокнули открывателем и в стакан опрокинулась тяжелая коричневая жидкость.

– Вам, может быть, со льдом? – И на мой растроганный кивок продавец сунул руку в чрево своей каталки, отломил там кусок нечистого льда и ткнул его пальцем в стакан. По поверхности жидкости стало расползаться сероватое пятно. Но мне было не до брезгливости – я пил как белый медведь, только что пересекший Сахару, когда из-за деревьев выскочили мои давнишние попутчицы.

– Скорей, скорей! – закричали они, нетерпеливо махая руками, – идите скорей, они летят!

Я посмотрел на часы. Чудо, неслыханное чудо – впервые за много столетий орлы запоздали на три часа, и я сподобился именно в этот момент подняться к ним навстречу.

– Скорей, скорей – умоляли гологоловые создания, нервно оглядываясь назад, где внезапно зашевелилась и завздыхала толпа паломников.

Честное слово, мне очень стыдно сейчас в этом признаться, но я так устал от бесконечного подъема, мне так не хотелось тащиться еще куда-то – ну что я, орлов, можно подумать, не видел?

Я допивал второй стакан, когда навстречу из-за деревьев потекли довольные, умиротворенно переговаривающиеся люди.

– Прилетели?

– Прилетели, прилетели, – радостно подтвердил блаженненький старец; представив себе, что сейчас, на земле, эти таинственные священные орлы выглядят, наверное, точно так же, как их собратья в любом зоопарке, я двинулся прочь от опротивевшей вдруг каталки, но чьи-то сильные пальцы властно сжали мое запястье. Странный человек, горбатый и мигающий, потащил меня за руку прочь от лужайки, с которой расходились паломники. Немой, догадался я. Мы рывком преодолели ступени, ведущие на площадку у храма, пустую каменную проплешину, обнесенную зубчатой стеной; немой повелительно, но с поклоном, подволок меня к промежутку между двумя обветшалыми зубцами и, радостно замычав, отпустил мою руку. Увидев, что я знаю теперь, зачем мы пришли сюда, он добро и неожиданно улыбнулся всем своим темным, детским лицом – и исчез.

Я остался один на площадке; с левой ее стороны высилась примитивная кладка кубического храма, а все остальные нависали зубцами, как сторожевая башня, над невидимой за ними долиной. Камни были раскалены так, будто, поднявшись на эту высоту, вы стали ощутимо ближе к солнцу, но на том месте, куда поставил меня немой, в узкий промежуток между зубцами врывался мощными порывами ветер и холодил разгоряченное тело. Спасибо тебе, незнакомый друг, не прошло и минуты, как все утраченные силы вернулись ко мне, и мускулы налились небывалой бодростью.

Вцепившись в высокий крошащийся зубец, я осторожно выглянул вниз;. Только с самолета, зависшего на месте, можно увидеть такое. Ни лестницы, по которой надо добираться сюда, ни самой горы – лишь огромная тарелка планеты, край которой хоть и далеко, но отчетливо виден в космическом желтом пространстве.

Земля, пятнистая от лесов и полей, кое-где бугрясь у горизонта просвечивающе голубыми горами, широко стекала где-то дождливыми, где-то солнечными просторами своими к маленькому индийскому городку у подножия черного храма, над которым, совсем близко от меня, хлопал на ветру длинный хвостатый флаг великого Шивы.

Городок – где та тихая площадь? – выглядел как в перевернутый бинокль. С трудом отыскал я маленькую, в полногтя величиной, белую полосочку «Волги». Чуть дальше матово и тускло зеленел пруд, в котором, как говорят, раз в 12 лет находят валампири, раковины, закручивающиеся в правую сторону.

Утверждают, что такая находка является поворотным пунктом в жизни нашедшего, счастье начинает сопутствовать ему во всех начинаниях.

Я припомнил по аналогии раковины у утренней девушки из Махабалипурама и вздохнул, бог с ними, с валампири, жаль все же, что не купил никакой на память…

У пруда разглядел с высоты надвратные башни типичного южноиндийского храма; из литературы помнилось, что храм тот возвели три подвижника – Аппар, Сундарар и Джнанасамбаидар, которые были так уверены в святости той горы, на вершине которой я сейчас стоял, что не посмели взобраться на нее, дабы не осквернить ее ступени пылью своих подошв и ограничились постройкой храма у ее подножия. Я мысленно проследил весь свой путь по горячим ступеням, представил трех этих, видимо, почтенных старцев, и какая-то тоненькая ниточка понимания соединила на миг нас.

Площадка, как ни странно, оставалась пустой; я переходил от зубца к зубцу, как бы совершая кругосветное путешествие. Наконец, стал лицом к поднебесному храму, грубой черной громаде, чья мощная стена без окон и дверей величественно высилась над площадкой. Я пытался вместить ее в объектив фотоаппарата, когда из-за шеста с узкими полосками храмового флага медленно вылетели две тяжелых птицы и, крестообразно раскинув лохматые крылья, повисли на минуту прямо над моей головой. Я смотрел снизу, задрав голову, на их неподвижно парящие тела, и не верил ни глазам, ни рассудку… Потом они неторопливо совершили круг и, держась на определенном расстоянии друг от друга, почти не взмахивая крыльями, спокойно заскользили на север… Какое-то время они еще чернели в синеве неба, потом глаза стали слезиться и ничего уже нельзя было разглядеть в пропитанной солнцем густоте застывшего воздуха.

Опять возникший из ниоткуда все тот же горбатый немой, поддерживая под локоть, долго водил меня по мрачным кельям храма, вывел, наконец, на свежий воздух и ласково простился у бесконечных ступеней вниз…

Обратной дороги я не помню.

Вижу себя уже в машине, надевающим ботинки, а рядом с открытой дверцей стоит мой милый шофер и, сочувственно глядя на меня, держит в руках громадный гладкий кокосовый орех, в срезанную верхушку которого косо воткнута белая пластмассовая соломинка. И снова – пыль, дорога, тряска, опять мы сворачиваем зачем-то с шоссе, едем куда-то по проселочному песку, где нет ни прохожих, ни указателей и останавливаемся на этот раз в чистом поле с одинокими деревьями, цветущими неестественно красным цветом.

Шофер несколько раз, очень убедительно тычет пальцем вперед, я, решив ничему не удивляться и всему подчиняться, вылезаю наружу и, утопая в песке, бреду в указанном направлении. Пройдя метров сто, я застываю от небывалой радости, захлестнувшей меня.

Дорога кончается небольшим обрывом, открывающимся на нетронутую полосу ослепительно чистого пескам уходящую вправо и влево на десятки километров. Ни души не видно, сколько ни всматривайся, а прямо передо мной и вдоль всей этой песчаной полосы – ленивое, теплое, зеленое море медленно и тяжело катит упругие волны свои…

Но самое удивительное, чем отмечен этот день исполнения желаний, произошло примерно через полчаса, когда вдоволь наплававшись, зарядившись немыслимой какой-то энергией, счастливый и сверкающий от сбегающей по телу воды, выходил я на пустынный берег; мне оставалось всего два-три шага до места, где сиротливым узелком ожидала меня одежда, и уже убегала, холодя щиколотки, последняя серебристая волна, открывая мокрый и мягкий светло-коричневый песок, и вдруг последний шальной язык этой волны выкатил мне прямо под ноги маленькую аккуратную раковину нежного цвета кофе с молоком… И надо ли говорить о том, что ни подписей, ни рисунков на ней не было, как не было и других раковин на этом странном безлюдном пляже, где я оказался единственным купальщиком в тот непередаваемо светлый, незабываемый день?

Прожив и пережив этот день, непохожий ни на один из 60-ти проведенных в тот раз мной в Индии дней, но и ничем принципиально от них не отличающийся, я стал иначе относиться ко всем рассказам о «чудесах» этой великой страны; нестерпимо грубыми представляются истории о здоровых мужчинах, поднимающихся в воздух на глазах у изумленных зрителей, фокусом несет от россказней обо всем, что является нарушением законов природы, пусть непонятным, но фокусом. И все же лежит у меня на книжной полке кофейная раковина, и, глядя на нее, я думаю о том, что удивительно высокий процент сбываемое желаний в Индии есть тоже одно из чудес, таинственных и необъяснимых Совпадение, скажем мы и будем правы, но совпадения в Индии случаются куда чаще, чем где бы то ни было еще.

День, о котором я рассказал, преподнес мне, правда, и такой, сюрприз, о каких мечтают все наши доморощенные поклонники восточной мистики.

Я много снимал в Индии; часть пленок я проявил на месте, а часть с большими предосторожностями, чтобы не засветить на таможнях, провез домой и проявил уже здесь, в том числе и пленки, снятые в тот достопамятный день. Наконец, пленки готовы. Дрожащими от нетерпения руками подношу их к свету и вот вновь передо мной слон из Махабалипурама, девочка с алюминиевым сундуком, нескончаемая лестница, паломницы, виды с вершины, громада храма, наконец, черный крест парящего в синем небе орла и вдруг… Я даже выронил из рук пленку, так неожиданно и непонятно было то, что я увидел на следующем кадре.

Отчетливо видимый на фоне голубого простора, свежий и счастливый двигался прямо на зрителя я сам собственной персоной с неразличимой, но угадываемой раковиной в руке. На соседнем кадре шел уже вечер того дня в Мадрасе, после возвращения, там было все, как полагалось. Но этот кадр!

Хотите узнать разгадку этого кадра?

Я не буду говорить вам сейчас. Читайте, читайте дальше – и вы найдете ответ.

Оглавление книги