Книга: Индия. 33 незабываемые встречи

3. Канчипурам

3. Канчипурам

Первый раз я приехал в «святой град» Канчипурам много лет тому назад, в 1985 г. Приехал специально, чтобы увидеть Шанкарачарью. Приехал, не скрою, в некотором смущении духа. Конечно, я знал, что здесь расположен важнейший из основанных тысячу лет назад великим философом Шанкарой центров и что «настоятель» его почитается как Бог и духовный царь – раньше, совсем недавно еще, на пути его царственного слона выстраивались богато украшенные арки и женщины сыпали на дорогу лепестки роз.

В Мадрасе я узнал, что нынешний Шанкарачарья почти всегда ходит пешком, от деревни к деревне, лишь изредка, по причине своего невероятно преклонного уже возраста, пользуясь паланкином. Но там же узнал я и нечто, меня поразившее. Оказывается, Шанкарачарья один, но в трех лицах. Причем, не только на иконах (в полутемном храме подвели меня к изображениям Шивы, его окружения, его символов и, показывая на худенького старичка на иконе, почтительно сказали – вот с ним Вы послезавтра встретитесь в Канчипураме.„), не на иконе, а реально, физически, во плоти. Есть три человека и все вместе они Шанкарачарья – старый, средний и молодой. Главный, разумеется, старший, молодой пока вовсе не в счет, он еще юн, недавно только отнят у родителей, избранный старшим по традиционным приметам; сейчас он не функционирует как Шанкарачарья, а только изучает приличествующую сану науки. Но со временем, сказали мне, удивляясь моей непонятливости, произойдет своего рода ротация: когда умрет старший, средний займет его место и станет духовным владыкой, а младший станет средним и приступит к активной деятельности в миру. И снова посланцы Шанкарачарьи найдут где-то ребенка, которого сделают младшим в этой странной иерархии живых богов.

Я расскажу сейчас о своей встрече с этой Троицей, не вспоминая из дня сегодняшнего день минувший, а словами, вылившимися в тот самый вечер, словами своего дневника, ничего не изменяя и ничего не добавляя Сейчас я смотрю на тот день куда более серьезно, но дневник зато полон деталей. Того меня, что записывал по свежим следам свои впечатления, давно уже нот на свете – так имею я право изменять что-то в написанном уже несуществующим я?

Здесь есть и второстепенные персонажи, я не рассказываю о них, они важны для атмосферы, не более того; имена я не изменял, чтобы полностью избежать соблазна беллетризации.

Итак, мы с вами снова а 1985 году (за месяц до начала перестройки, подумалось вдруг) – и слово автору дневника:

«16.03.85. Время, назначенное нам, приближается. Приезжаем в Канчипурам. Величественное зрелище возвышающихся гопурамов. Оставляем туфли в машине. К нам подскакивает некто, нас поджидавший – оказывается сейчас Шанкарачарья на пудже, надо обождать полчаса.

Идем в комплекс храма. Величественно, как и издали, но есть элемент запустения, несегодняшности какой-то.

Внутри храма забавный эпизод – полуголый жрец с блюдом, на котором пляшет невысокое пламя, подходит к каждому из нас и доброжелательно справляется – как Ваше имя?

Потом перед изображением толстопузого Ганеши совершает действо, вплетая имена моих спутников в санскритские мантры. Подходит ко мне, надевает на секунду мне на голову что-то похожее на грелку для чайника и тоже спрашивает – как Ваше имя?

Я несколько растерялся и говорю – имя у меня слишком длинное. Он кивнул радостно, повернулся к слонику в нише и – о, Боже, – слышу как в санскритских мантрах звучит вместо моего имени «имяуменяслишкомдлинное»!

Во дворе манговое дерево. Жрецы уверяют, что ему чуть ли не тысяча лет, но видимо лет 400 есть. Якобы оно дает манго 4-х разных сортов. Видимо, мичуринское.

В принципе, почему бы и нет.

Медленно возвращаемся к резиденции Шанкарачарьи.

Там уже суета страшенная – живой Бог, оказывается, уже вышел, суетятся те немногие (очень немногие), кого допустили. Их расшвыривают рыжие полуголые брахманы, нечто вроде охраны. Меня, впрочем, они, наоборот, вытаскивают в первый ряд.

Совсем рядом, у стены, на коврике сидит маленький, как обезьянка, очень старенький человек, сквозь оранжевое одеяние проглядывает почти отсутствующее тело. В руках какой-то ненастоящий жезл, вроде детского лука. Голова прикрыта куском одеяния Глаза почти не видят. Седая щетинка. Ощущение игрушки в руках здоровых, блестящих голыми грудями брахманов.

Люди падают ниц во весь рост – впервые вижу такое. Перед старичком, занимающим щемяще мало места в углу, в тени, ставят фрукты – подношение верующих. Он слабо поворачивается на коврике, чтобы все могли его видеть, поворачивается как бы подчиняясь чьей-то команде.

Рядом на корточках садится один из брахманов и начинает кричать в большое ухо на маленькой голове – большие уши это символ мудрости. Он слушает, полуотвернувшись. Брахман громко говорит и я слышу – свое имя, на этот раз почти правильно – профессор Рыбаков. Старичок никак не реагирует, только поводит рукой и меня не покидает жалость – оставьте его, вы же видите, что он ничего уже не понимает.

Но старичок, почти поднимая тонкими пальцами веки, взглядывает на меня – и волна доброты касается меня. Я ощущаю ее тепло и силу. Рука делает благословляющий жест, толпа замирает от благоговения, а рука слабо указывает на фрукты и на меня – и тут же добры молодцы из охраны, разбрасывая стоящих, бросаются ко мне с фруктами. Восторг толпы достигает апогея – мне дарован не только даршан, даже не только благословение, но и прасад. Это высшая честь, какой только можно ожидать.

Помимо воли, я растроган. Но главное я узнаю позднее – вообще сегодня он вышел к людям, чтобы специально даровать даршан мне. Оказывается, ему заранее доложили и он за два дня назначил мой приход в определенное время. Потому-то и ждал нас некто у входа в храм. Мало того – он вышел несмотря на то, что у него сильно поднялась температура.

Прасад – виноград и яблоко – съедаем все вместе – я, Ралан и Прабху, остатки отдаем шоферу. Если святой прасад, то я думаю, его можно есть немытым.

Больше делать нечего, у Шанкарачарьи «день молчания», говорить он со мной не будет. Но мужики-брахманы велят мне не уходить – сейчас специально для меня выйдет молодой Шанкарачарья.

Он выходит внезапно, нежный юноша, очень застенчивый, с любопытно-испуганными глазами, тоже в оранжевом, тоже с кривоватым жезлом. Мы с одинаковым состраданием смотрим с минуту друг на друга, прямо в глаза. И опять мне почему-то жаль этого ребенка с такой поломанной и сложной судьбой, с великой ношей на мягких плечах Он уходит, не обращая внимания на толпу, уходит учиться быть Богом. За ним уносят большую книгу, раскрытую на старинной деревянной подставке.

Мои спутники вне себя от счастья. «Какой великий день для Вас!» – говорят они мне почтительно. А я чувствую какое-то разочарование. Все-таки хотелось контакта, разговора, ответов на мои вопросы.

Ничего – утешают меня экономист Ралан и специалист по образованию в Сингапуре Прабху– завтра Вы увидите среднего Шанкарачарью и поговорите с ним. Он сейчас главный, т. к старый уже физически удалился от мира, а младший к нему еще не готов. Средний же передал уже, что будет говорить со мной – правда, не завтра, завтра я увижу его на церемонии, которая тоже выпадает не каждому индусу в его жизни, а поговорить с ним будет можно во вторник.

Мы уходим, садимся в машину, надеваем там туфли и едем. Ралан вскоре выходит, он остается в Канчипураме. Мы возвращаемся в Мадрас с Прабху. Заезжаем в Теософское общество, забираем книги – по-моему, чепуховые, и, наконец, я дома, в своем прохладном современном номере, отдающем американской стерильностью. И не верится, где мы были и что мы видели.

17.03.85. Едем в храм, где состоится церемония возвращения божественной силы установленному в храме лингаму, которая была изъята для того, чтобы дать возможность провести в храме реставрационные работы. Сегодня сам Шанкарачарья должен вернуть ее обратно. Издали уже видно, как собираются люди. У храма пожарная машина, временные заграждения, полиция.

Оставляем туфли у загородки, а сами топаем по грязи к обратной стороне храма. Там разрисованный живой слон, черный, как негр.

С нашим пропуском нам разрешают пройти на самые лучшие места, где народу мало и откуда все должно быть видно. Охотно водят, пускают, сами ведут. Удивительно.

Суть церемонии в том, что в определенный момент для возвращения божественной силы Шивы с гонурама и других мест храма будут лить священную воду. Но до этого ее еще должны пронести вокруг храма.

Долго ничего не происходило. Когда толпа заволновалась – идет святой человек, идет святой человек! Под уханье музыки, под крики – Да здравствует Шива! средний Шанкарачарья, действительно появился.

На фотографиях он выглядит достаточно земным и жестковатым. В жизни меня поразила та же детскость, которая проглядывала в старшем и младшем Шанкарачариях. Его тоже волокли вошедшие в раж темнотелые брахманы (впрочем, темнотелые лишь в сравнении: скажем, со мной, вообще же они намного светлее всех остальных), от также держался за свой кривоватый жезл, проплывая в объективе моего аппарата, и то же любопытство было в его взгляде, брошенном на меня – хотя чего ему особенно любопытствовать, если он сам дал разрешение мне быть и снимать.

А потом он скрылся и только громкоговорители разносили пение мантр.

Потом прибежал какой-то офицерик и пригласил меня и моего Рамачандрама куда-то, мы пошли за ним, он провел нас на крышу одного из храмов и мы в упор наблюдали разбрызгивание воды – на меня попало несколько капель и добрый Рамачандрам радовался за меня от души. Тут мы увидели и нашего святого – он стоял на соседней крыше, там быстро и деловито работали какие-то брахманы, а он помогал им и даже участвовал – разбрызгивая, да еще так старательно, будто все дело в том, чтобы забросить эту воду подальше.

Потом он куда-то делся, мы спустились по очень шаткой и ненадежной времянке на землю, попытались пробиться в ворота к своим туфлям, но толпа, хотя и сдерживаемая армейцами, была все же непробиваема. Пошли с другой стороны – и вдруг шум, давка. Опять волокут Шанкарачарью. Ненова мелькнуло его растеряно улыбающееся лицо.

Толпа перла изо всех сил, мы никак не могли выбраться, но, наконец, стали просачиваться гуськом в густой толпе сквозь ворота. Глянь, а в воротах в нише сидит наш святой, с жезлом, усталый, не видящий наших проплывающих рож и судя по сведенным на переносице глазам уже впадающий в транс. Тут он разглядел меня, глаза вернулись на место, он сделал усталой рукой неопределенный жест благословения и глаза снова поплыли.

Мы прошли сквозь плотный двусторонний коридор рвущихся навстречу, в храм, вышли на свободное место. Слонов уже не было, но зато над храмом летел самолет, возвращая нас в XX век Судя по реакции собравшихся, по вытянутым вверх рукам, по поднятым к небу детишкам, по загоревшимся глазам женщин для многих это возвращение оказалось слишком внезапным.

19.03.85. План у нас такой – едем на скутере туда, где нас кто-то ждет, а этот кто-то отвезет нас к 14.30 на беседу с Шанкарачарьей.

Скутер-скутерист трогается не сразу, т. к у него минута молитвы: перед маленьким изображениям какого-то божества под лобовым стеклом он зажигает палочку, втыкает ее и замирает, сложив руки. Потом берется за руль и поехали. Приезжаем в какую-то контору холодильников. Там внутри оказывается ее глава – ни кто иной как наш Рамачандрам. Появляется его сын, появляется еще какой-то мордастенький. И тут выясняется, что машины нет, Прабху не позаботился и им ничего не сказал, а ехать далеко, а боги смертных не ждут. А Рамачандраму еще надо заехать к себе домой и переодеться.

Короче, Прабху уходит искать машину, Рамачандрам уезжает переодеваться, его сын водит меня по своей фабричке – вид допотопный, но продукция не хуже швейцарской аналогичного плана – по качеству не хуже, а рабочая сила, естественно, во много раз дешевле.

Время идет и становится ясно, что историческое интервью накрылось.

Тут мордастенький сообщает, что в гостинице напротив идет заседание какого-то комитета, где присутствует его друг Бхаграв, у которого есть машина. Мы бросаем конкурента дорогой Швейцарии и переселяемся на полчаса в холл этой гостиницы напротив. Там все очень чинно и высокомерно.

А время уже не идет, а прошло. Уже 14.30.

Через некоторое время появился этот долгожданный Бхаграв, на меня реагировал совсем по Монтескье (оказывается, вообще впервые общается с русским), но зато немедленно согласился везти нас куда угодно.

Поехали, вернее, поползли, потому что шофер его, как нарочно, считает минимум до десяти, прежде чем выполнить на своей машине тот или иной маневр.

Мордастенький с нами. Приползли к Рамачандраму, он весь чистенький, но встревоженный – все-таки опаздывать к Богу в этой среде как-то не принято.

Я спокоен – в Индии все устраивается.

Едем за город и далеко, кстати сказать. Приезжаем в какой-то городок, долго шарим по улочкам, находим боя – как и следовало думать, Шанкарачарья ждал, ждал и отбыл в другое место.

Едем в другое место. По толпе голых по пояс брахманов и по разукрашенности здания понимаем, что Сам – здесь.

Всех нас заставляют раздеться до пояса. Нас пятеро – Рамачандрам, раздевшийся охотно и торопливо, Бхаграв – белокожий и настроенный скептически (он тоже владелец какой-то общеиндийской фирмы), мордастенький – ко всему покорный, я (лишь первое время неловко под любопытными взглядами молоденьких индианок, а потом как будто так и надо) и, наконец, главный скептик из последователей Кришнамурты, ворчащий и недовольный; он сел к нам вместе с Рамачандрамом.

Старик бегает куда-то, выясняет, делает мне успокаивающие жесты, но при озабоченном лице. Скептик бубнит мне в ухо и смотрит в лицо, отстраняясь, остановившимися холодными глазами. Остальные, как в бане, похлопывают себя по голым бокам. Вокруг много таких же, только многочисленные женщины как-то не соответствуют банным стандартам Толпимся мы в каком-то большом казенном зале, вроде физкультурного в школе. Перед нами сцена, часть ее невысоко затянута брезентом и посвященные время от времени демонстративно и напряженно вглядываются куда-то вдаль вдоль внутренней невидимой нам стороны брезента. Над сценой надпись на каком-то местном языке, что-то вроде лозунга, и три портрета – все три «мои знакомые» Шанкарачарьи. Толпа прибывает, немного теснится, на нее грубо покрикивают и даже пускают в ход силу те, кто устал вглядываться вдоль брезента.

Брахманы удивительно белокожи, тела белее чем лица, а шоколада простых людей здесь совсем нет. Д-р Кришна, кстати, говорил, что якобы есть теория, что брахманы это индийские евреи. Сам он, конечно, тоже брахман, хотя ест мясо, не носит шкуры, пьет сомалийский ром и очень любит И.В. Сталина.

Шанкарачарья появился на сцене как-то неожиданно. Здесь он немного другой – активный, смеющийся, распоряжающийся, посылающий в толпу какие-то дары.

Нудно ныла какие-то мантры бабулька неподалеку, полуголая охрана делала ей упреждающие знаки, но она настырничала. Остальные как-то сгрудились вокруг сцены и тянули к Нему свои сложенные вместе ладони.

А Он, шутливо переговариваясь с камарильей, занимался «раздачей слонов». Раза два вопросительно посмотрел на меня. Бедняга Рамачандрам, которого в последний момент оттеснили от сцены, что-то пытался выкликнуть, но из-за почтительности голос терялся в голых спинах впереди стоящих.

Тут какой-то служка (я бы даже сказал – служака, ибо был он стар и серебристо небрит) явился ко мне – Шанкарачарья, мол спрашивает, кто такой и чего желаю. И стал делать мне уже знаки, идем – давай, но тут старик наш, видимо, докричался, ибо с довольным видом стал пробираться назад, ко мне. А служка, все мгновенно оценив, звать меня больше не стал, а присоединился к тем, кто на сцене играл роль греческого хора.

Мы повернулись спиной к Богу, пробились через толпу (не так уж и много людей, но стоят плотно), прошли в боковое помещение, узкое, вроде длинной общественной кухни, из которой вынесено все, кроме стоящих вдоль стен столов; оно шло параллельно залу и было, естественно, пусто – столы не в счет. В дальнем углу дверь, открытая на солнце, на двор – видимо туда-то и вглядывался греческий хор, ибо Бог прошел здесь, чтобы выйти на сцену.

Старик переминался от радости, скептики же уже начали переговариваться, постепенно все громче – и вдруг в дверях возникло движение, мелькнули внимательные полуголые лица с брахманскими шкурами (как портупеей) через плечо – и Бог явился.

Отдавая какие-то распоряжения, он прямо в дверях разложил коврик и сел на него, опираясь на кривой жезл свой. Спутники мои, мгновенно забыв скептицизм пали ниц (буквально!). Потом мы образовали живописную группу – старик, мордастенький и кришнамуртиевец (их имен я так и не узнал), а также секретари Бога расположились полукругом. Охрана допущена не была. Внутри полукруга на почтительных корточках сел Бхаграв, почему-то взявший на себя роль переводчика, и я. Бог, он же святой, он же Шанкарачарья, увидев, что я сел, поджав ноги, как и он, от радости покатился со смеху. Вообще детская смешливость его распирала.

Разговор шел на хинди. Бог задавал вопросы, Бхаграв отвечал на них, потом переводил мне – пока разговор шел обо мне, откуда я, кто я, и откуда взялся сам Бхаграв – я молчал. Потом, когда Бог спросил, что я хочу узнать, я решил, что могу лучше Бхаграва это изложить и вступил в разговор. Услышав, что я говорю на хинди, оба реагировали преувеличенно – Шанкарачарья залился смехом, хлопая себя по колену и жестами приглашая присутствующих и толпящуюся во дворике охрану оценить сложившееся положение, а Бхаграв стал разводить широко руками как в опере, когда изображают крайнюю степень изумления.

«Теперь у меня есть ученик в России – снова залился Он радостным смехом. Потом сказал о мистической связи Индии с Сибирью, о прародине. А потом поделился собственным открытием – само слово Россия (Рушия, как он произносит нарочно, буквалистски читая английское название – но, повторяю, нарочно) означает «Страна риши». Это повергло всю публику в священный трепет. Недавно еще скептический Бхаграв повернулся ко мне просветленным лицом – Как просветил нас Его Святейшество, Вы приехали к нам из страны риши, мудрецов!».

У меня были еще вопросы, и чувствовалось по его настроению, что он готов продолжать беседу, но я чувствовал, что пора кончать.

Я дал ему фотографию на подпись, он взял, поколебался, но потом смущенно сказал, что как саньяси он ничего не может подписывать. Но может благословить эту фотографию.

Он положил на нее руку, закрыл глаза и беззвучно стал шевелить губами. Я смотрел в упор на его закрытые глаза под размалеванным шиванскими линиями лбом, на еле шевелящиеся губы, на ладонь, плотно припечатавшую фотографию – и чувствовал, как внезапно из смешливого настроения он перешел в состояние полной концентрации, почти давящей всех собравшихся вокруг. Так продолжалось минуты полторы – невыносимо долго, потом он открыл глаза, облегченно вздохнул и всем как-то сразу полегчало.

Я задал последний вопрос – можно ли стать индусом? Он то ли и вправду не понял, то ли сделал вид и торжественно протянув ко мне руку сказал громко и оглушительно: Я объявляю Вас индусом.

Меня тряхануло. Свита смотрела не на него, а на меня. Зная, что не-индусов во многие храмы не пускают, я попросил малу, т. е. материальное подтверждение того, что он сделал меня индусом. И вот тут уж я действительно удостоился неслыханной чести – он снял со своей шеи свою собственную малу и передал мне.

«Теперь я всегда буду с Вами» – сказал он. Должен ли я носить ее, не снимая? Нет, Вы можете носить ее, когда хотите, чтобы я знал, что с Вами происходит, если же Вы вдруг решитесь на какое-то дело, которое Вам самому покажется нехорошим, можете снять малу, чтобы я не узнал об этом.

Вдохновленные спутники тоже стали просить благословления и малу. В последнем он всем им с мягкой улыбкой отказал. А в виде благословления насыпал каждому из нас какие-то бесцветные сладкие квадратики. А мне дополнительно сказал – когда приедете домой, дайте эти квадратики каждому из своих домашних, пусть съедят и таким образом получат благо словление.

Мы поднялись. Я, совсем обнаглев, спросил, могу ли я его сфотографировать «Конечно» – ответил он и стал в дверях, невысокий, оранжевый, с кривым посохом. Блеск вспышки и встреча с Богом закончилась.

По дороге домой, когда мы стали одеваться, выяснилось, что старик Рамачандрам в экстазе где-то посеял свою рубашку. Но он мужественно не дал материальным огорчениям возобладать над духовными радостями. Пока я напяливал свою рубашку, мои потрясенные спутники показывали меня всем желающим как главного зверя в зоопарке.

«Вы наверное в прошлом рождении были индусом, чрезвычайно продвинутым в духовном развитии» – с «белой завистью» сказал мне мордастенький.

Он был так возбужден событиями этого дня, нежданно негаданно свалившимися на него, что не хотел со мной расставаться – сначала повез меня к себе и показал свою фабрику, а вечером зазвал домой.

Любопытная деталь – я спросил Рамачандрама, как Шанкарачарья отнесся к нашему опозданию на два часа. «А мы сказали ему, что у нас сломалась машина» – радостно захлебнулся Рамачандрам.

Так мелочно обманули мы, оказывается, Всевидящего.

Оглавление книги