Книга: Московские слова, словечки и крылатые выражения

Чаепитие в заведении

Чаепитие в заведении

Чаепитие в заведении, то есть в трактире или харчевне, совсем особая статья, и в нем свой смысл, своя философия и свое удовольствие.

Заведений, в которых подавали чай, в Москве было великое множество. В середине XIX века с нескольких десятков они увеличились до трех-четырех сотен, и с тех пор их количество неизменно росло. Причем заведения в Москве были самого разного ранга и разбора. «Начиная от трактира, — пишет Кокорев, — где прислуга щеголяет в шелковых рубашках, где двадцатитысячные машины (дорогие музыкальные автоматы. — В.М.) услаждают слух меломанов, где можно найти кипу журналов, до тех заведений, по краям Москвы, в которых деревянные лавки заменяют красные диваны, а половые ходят в опорках, — везде, если найдете какой недостаток, то уж наверно не в чае…»

Чаепитие в заведении не заключалось только в том, чтобы попить чаю и удовлетворить жажду и голод, оно имело общественное значение.

«Ни одно тяжебное дело, ссора или мировая, — рассказывает Поляков, — дела по коммерческим оборотам и т. п. никогда не обойдутся без чая.

Чай у москвича есть благовидный предмет для всех случаев, например: имеете ли вы какое-нибудь дело с кем-нибудь, вам нужно посоветоваться об этом деле.

— Как бы нам уладить это дело? — спрашиваете вы.

— Да так, — отвечают вам, — пригласите его на чай.

Или:

— Сходите с ним попить чайку — вот дело и кончено.

Если вы занимаетесь коммерческими делами, продаете или покупаете что-нибудь и к вам приходит купец (так же точно, как, может быть, и вы к нему), вам или ему нужен товар, вы торгуетесь с ним и, если сладилось, или, как говорится, спелись с ним в цене, то неминуемо идете с ним пить чай, т. е. запивать магарыч. А если же и не сошлись в цене, то он или вы говорите: „Ну, пойдем чайку попьем; авось, сойдемся как-нибудь“. И действительно: пошли, попили чайку — и дело кончено.

Точно так же, если вы желаете познакомиться с кем, пригласите на чай, и вы познакомились».

Простой же люд — крестьяне, дворовые, мастеровые — любил ходить пить чай в заведение по другой причине — это было актом самоутверждения: в трактире его принимали с уважением и чай подавали, как он требовал, чаистый.

Обычно в каждом трактире были свои постоянные посетители, посещавшие его регулярно, изо дня в день, и трактирщик, и половые уже знали их привычки и запросы и угождали им — оказывали уважение.

Одна из самых известных картин Бориса Михайловича Кустодиева, наряду с его ярмарками и пышнотелыми красавицами, это — «Московский трактир», написанная в 1916 году. Сам художник любил и саму картину, и ее персонажей: в знаменитой серии «Русские типы», над которой Кустодиев работал уже после революции, в 1920-е годы, он повторил персонажи, изображенные на картине.

Кустодиев жил в Петербурге, но в 1914 году Московский художественный театр пригласил его оформить спектакль по пьесе М. Е. Салтыкова-Щедрина «Смерть Пазухина», и художник приехал в Москву.

В Москве Кустодиев остановился у своего давнего друга, артиста МХАТа, В. В. Лужского. Этой поездкой он был очень доволен и, вернувшись в Петербург, писал Лужскому: «Я все еще живу впечатлениями милой Москвы… После Москвы я приехал сюда бодрый и с огромной жаждой работать…»

В Москве Кустодиев много бродил по городу, иногда с Лужским, иногда один. Он посещал Сухаревку, в Вербное воскресенье пошел на Красную площадь на праздничный торг, заглядывал в трактиры, вмешивался в толпу — пестрая, яркая жизнь уличной Москвы пленила его.

Художник на московских улицах сделал много набросков с натуры в альбоме, который всегда носил с собой. Переполненный впечатлениями, по возвращении в Петербург он сразу начал писать картину «Московский трактир» по наброскам, сделанным в извозчичьем трактире возле Сухаревского рынка.

В выборе сюжета, конечно, сыграли большую роль чисто живописные впечатления, но также Кустодиев уловил сугубо московскую черту — живую древность ее быта и понял, какую важную и особенную роль играют в московской жизни трактиры.

В воспоминаниях В. А. Гиляровского десятки страниц отведены описаниям различных трактиров, отличающихся своими нравами, кухней, посетителями. Рассказывает он и про извозчичьи трактиры.

«Особенно трудна была служба (Гиляровский здесь говорит про половых. — В.М.) в „простонародных“ трактирах, где подавался чай — пять копеек пара, то есть чай и два куска сахару на одного, да и то заказчики экономили.

Садятся трое, распоясываются и заказывают: „Два и три!“ И несет половой за гривенник две пары и три прибора. Третий прибор бесплатно. Да раз десять с чайником за водой сбегает.

— Чай-то жиденек, попроси подбавить! — просит гость.

Подбавят — и еще бегай за кипятком.

Особенно трудно было служить в извозчичьих трактирах. Их было очень много в Москве…

Извозчик в трактире и питается, и согревается. Другого отдыха, другой еды у него нет. Жизнь всухомятку. Чай да требуха с огурцами. Изредка стакан водки, но никогда — пьянства. Раза два в день, а в мороз и три, питается и погреется зимой или высушит на себе мокрое платье осенью, и все это удовольствие стоит ему шестнадцать копеек: пять копеек чай, на гривенник снеди до отвала, а копейку дворнику за то, что лошадь напоит да у колоды приглядит».

Кустодиев по-своему увидел извозчиков в трактире, по-своему отметил он их трезвость и вообще видную в человеке несклонность к пьянству и потому посчитал их старообрядцами.

Художник писал «Московский трактир» по наброскам, но для отдельных фигур просил позировать сына. Во время работы он рассказывал сыну о Москве, о своих замыслах. О том, как родилась картина «Московский трактир» и что хотел выразить ею художник, мы знаем из воспоминаний его сына Кирилла Борисовича Кустодиева.

«На торгу был трактир, где извозчики пили чай, отдыхали. Отец сделал с них набросок карандашом. Чаепитие извозчиков остановило его внимание — он решил написать картину маслом. И вскоре уже приступил к выполнению своего замысла. Сначала эскизы в альбоме. Решив композицию, перешел на холст; наметил жидкой охрой рисунок. Сперва написал фон, затем приступил к фигурам. При этом он рассказывал, как истово пили чай извозчики, одетые в синие кафтаны. Все они были старообрядцами. Держались чинно, спокойно, подзывали, не торопясь, полового, а тот бегом „летел“ с чайником. Пили горячий чай помногу — на дворе сильный мороз, блюдечко держали на вытянутых пальцах. Пили, обжигаясь, дуя на блюдечко с чаем. Разговор вели так же чинно, не торопясь. Кто-то из них читает газету, он напился, согрелся, теперь отдыхает.

Отец говорил: „Вот и хочется мне все это передать. Веяло от них чем-то новгородским — иконой, фреской. Все на новгородский лад — красный фон, лица красные, почти одного цвета с красными стенами — так их и надо писать, как на Николе Чудотворце — бликовать.

А вот самовар четырехведерный сиять должен. Главная закуска — раки. Там и водки можно выпить „с устатку“…

Он остался очень доволен своей работой: „А ведь, по-моему, картина вышла! Цвет есть, иконность и характеристика извозчиков получилась. А и да молодец твой отец!“ — заразительно смеясь, он шутя хвалил себя, и я невольно присоединился к его веселью“».

Иным, чем извозчичий, был на Ярославском шоссе, у Крестовской заставы, трактир для богомольцев, идущих в Троице-Сергиеву лавру.

И. С. Шмелев в эмиграции в 1935 году написал повесть-воспоминание «Богомолье» о том, как он в детстве, в 1880-е годы, ходил к Троице. Память его высвечивала многие мельчайшие подробности, и повесть написана так, что читатель словно сам идет с мальчиком и видит то, что видел он.

Вот Шмелев описывает трактир неподалеку от Крестовской заставы, в который привел его дедушка Горкин по пути на богомолье.

Ему запомнилась синяя вывеска: «Отрада с Мытищинской водой Брехунова и Сад», хозяин — расторопный ростовец по фамилии Брехунов, сад, в котором они пили чай и который паломники между собой называли «богомольный садик».

«Садик без травки, вытоптано, наставлены беседки из бузины, как кущи, и богомольцы пьют в них чаек… — описывает Шмелев. — И все спрашивают друг друга ласково: „Не к Преподобному ли изволите?“ — и сами радостно говорят, что они к Преподобному, если Господь сподобит. Будто тут все родные. Ходят разнощики со святым товаром — с крестиками, образками, со святыми картинками и книжечками про „жития“… Бегают половые с чайниками, похожими на большие яйца: один с кипятком, другой — меньше — с заварочкой».

Кроме благолепия достоинством своего трактира хозяин считал и то, что в его самоварах (про них он говорил загадкой: «Поет монашек, а в нем сто чашек») мытищинская вода, и время от времени он декламировал посетителям «стишок»:

Брехунов зовет в «Отраду»Всех — хошь стар, хошь молодой.Получайте все в наградуЧай с мытищинской водой!

На эту же тему в трактире были расписаны стены: лебеди на воде, на бережку реки господа пьют чай, им прислуживают половые с салфетками, среди елочек идет дорога, а по ней бредут богомольцы в лапоточках, за дорогой зеленая гора, поросшая елками, на пеньках сидят медведи, а в гору ввернуты медные краны, и из них в подставленный самовар льется синей дугой — мытищинская вода…

По всей дороге до Мытищ трактирщики всегда специально оговаривали, что их чай не на колодезной воде, а на мытищинской. Слава мытищинской воды и сейчас сохранилась среди старых москвичей, хотя у жителей тех районов, которые раньше снабжались этой водой, сейчас нет никакой уверенности, что они пьют именно ее, все же нет-нет да и похвалятся: а у нас — мытищинская…

Оглавление книги


Генерация: 0.741. Запросов К БД/Cache: 1 / 0
поделиться
Вверх Вниз