Книга: Опыт путешествий

Бомбей

Бомбей

Часто ли вам приходилось останавливаться перед светофором и думать: «Черт возьми, вот сейчас, именно сейчас взять и купить себе розовую щетку для волос, как у Барби, или смягчающий кожу крем, или игрушечный пластиковый вертолет, или набор гаечных ключей. А может, желтого плюшевого мишку?» Все это можно встретить в Бомбее на каждом перекрестке. Это мир мелкой торговли среди опасно маневрирующих такси и ядовитых выхлопных газов. Если вам когда-нибудь хотелось увидеть, как выглядит нижняя ступень лестницы капитализма, то пожалуйста: вот 9-летний мальчик, продающий 40-ваттные лампочки на четырехполосной магистрали в Бомбее (не называйте его Мумбаи, так этот город называют только на CNN, в прогнозе погоды). Каждая 16-секундная торговая площадка за стеклом вашего автомобиля — маленький триумф надежды, очковтирательства и гороскопов над опытом, здоровьем и безопасностью.

Тридцать лет подряд я составлял список из десятка самых невероятных вещей, которые мне предлагали купить на бомбейских перекрестках. В течение долгого времени лидером была вешалка. Шестифутовая деревянная вешалка, которую в полуденную жару предложил мне худющий мужчина с тряпкой на голове и с широкой, полной надежды полууничижительной улыбкой. Конечно, можно импульсивно купить то, что совсем не собирался покупать. Можно приобрести у рыжеволосой девочки плошку риса и чечевицу для ее брата, сидящего у сестры на коленях. Можно купить колесо для коляски безногого мальчика. Противостоять стукам в окно, размазыванию грязи по стеклу, умоляющим взглядам представителей другой цивилизации, предложив им стакан чистой воды. Можно в одно мгновение изменить целый мир для золотушного бездомного ребенка. А можно купить номер журнала Vogue. Злобный, оборванный, лохматый юнец предложил мне свежий выпуск Vogue India и тем самым моментально без какого-либо напряжения обогнал вешалку на вершине моего сюрреалистического хит-парада импульсивных покупок.

Я приезжаю в Бомбей уже 30 лет. Впервые Ворота в Индию предстали перед моим взором на рассвете, когда я стоял на палубе построенного в Глазго парохода, пыхтевшего по Аравийскому морю из Гоа. И сразу понял, что и в горе, и в радости буду любить этот город всю жизнь. Не сомневайтесь, отбросьте свои западные предрассудки: это один из величайших городов в мире. Если хотите представить, какие чувства вызывали в XIX веке Лондон и Нью-Йорк, когда они еще были полны жизни и энергии, до того, как захотели мира и спокойствия, посетите Бомбей — это что-то похожее. Но Бомбей — все же больше. Намного, намного больше. Эта метрополия выжала педаль газа до предела. Жизнь гудит, как турбина. Можно чувствовать запах и напряжение улиц, вздувшихся, будто натрудившиеся вены. Город растет вверх и вширь, захватывая огромный кусок побережья. Когда-то правивший здесь британский колониальный архитектурный стиль задвинут в сторону сооружениями из стекла и бетона для богатых и власть имущих.

Бомбей как магнит притягивает сотни тысяч костлявых босых импресарио. Рядом с каждой новенькой застекленной банковской башней, выросшей из треснувшего асфальта, появляются длиннющие торговые улицы, окружающие это великое коммерческое сооружение, как индейцы — тотемный столб.

Бедные иммигранты занимают каждый клочок плоской земли и ждут своего часа. Грязные неопрятные лачуги делаются из подручных материалов. Коробка из-под кондиционера стала домом для семьи человека, который на испепеляющей жаре готов копать ямы ради того, чтобы у его сына была возможность работать в кабинете с кондиционером. Улицы больших торговых городов не устланы золотом. Они покрыты попрошайками, мечтающими о золоте. Но в чем Бомбей уж точно не нуждается, так это в еще большем количестве машин. С самого утра движение превращается в одну нетерпеливую пробку. Это пробка не рассасывается и тогда, когда наступает жаркий день. Дороги до отказа забиты потрепанными машинами. Индийцы водят их по наитию, не заботясь о соблюдении правил, осторожности и прочих мелочах, но вдохновляясь верой в реинкарнацию. Законов на дорогах не существует, а только вечные и непознанные заповеди бытия. А еще ты гудишь. Все гудят одновременно. Если забыл погудеть, то тебе напоминает об этом сделанная красивым шрифтом табличка на задней стенке кузова грузовика, которым управляет неистовый сикх. На ней написано «Погуди, пожалуйста».

Из хаотичной бомбейской толкучки вырастает хваленый, обходительный и льстивый слабенький индийский средний класс. С ним связывают много надежд. Сколько сейчас представителей этого класса, не знает никто. Одни говорят — их 350 миллионов. Другие — что их всего 30 миллионов, и эти люди уже расплатились с родной страной по всем долгам. В стране с населением больше 1,1 миллиарда — малюсенький сектор диаграммы реинкарнации. Но этих людей узнаешь сразу. У них озабоченный и оскорбленный вид, как у каждого из нас. Они страдают от стяжательских амбиций. Им нужны вещи. Их женам нужно еще больше вещей. Их дети считают, что заслуживают массу вещей. Десятки их родственников, близких и дальних, требуют вещи. А еще нужно соответствовать уровню соседа. Вещи не возникают просто так. Эти люди в долгах по самые красные точки, нарисованные между глаз. Растущий индийский средний класс получил первый урок от международной кредитной касты: в каждой создаваемой экономике потребления ты становишься заложником. И чем сильнее такая экономика растет, тем больше придется платить.

Статус Бомбея растет быстро, как ни у одного города в мире. Появляются итальянские рестораны, винные бары и ночные клубы. Распространяется благотворительность. Здесь открывается и то, что открытия совершенно не требует. Существуют списки гостей и черные списки. Флирт и супружеская неверность — обычное дело. (Но в фильмах они до сих пор даже не целуются!) Зато ходит огромное количество слухов и сплетен, существует обязательный интерес к молодым звездочкам, тупо копирующим своих западных коллег. Я читаю интервью старлетки о ее первой роли в мыльной опере на телевидении. «Что вы подумали, когда увидели себя на экране?» — спрашивают у нее. «О, я была потрясена тем, какая я хорошая актриса!» Ложная скромность, недооценка себя и самоуничижение — это пороки, нетипичные для индийцев, чего нельзя сказать о снобизме и нарочитом подчеркивании собственного статуса. Один из самых понятных, всегда имеющихся под рукой символов жизненного успеха — автомобиль. Раньше индийские дороги были заполнены эгалитарными «амбассадорами» — местными копиями довоенных британских «моррисов».

Автомобили марки «Оксфорд» в Калькутте выпускали с барабанными тормозами — и они тормозят с таким же успехом, как и барабаны. Их пытались заменить современными дисковыми тормозами, но если одна машина на миллион и сможет успешно остановиться, то это спровоцирует хаос и увечья. И от тормозов решили отказаться. Когда никто не может остановиться, ситуация безопаснее. Очень «индийское» решение проблемы. Но в наши времена «амбассадоры» устарели и практически исчезли с дорог. Сейчас здесь ездят на японских и корейских иномарках и местных Tata motors. На заводах этой компании производят первые после «фольксвагена» настоящие народные машины, семейные мини-вэны за $2500, давшие нации возможность сесть за руль — к ярости западных защитников окружающей среды, которые предпочли бы, чтобы индийцы крутили педали велосипедов.

Для современной Индии автомобиль — простая и понятная метафора успеха. Когда мне сказали, что в Бомбее устраивают гонки на винтажных машинах, я понял, что должен это увидеть. Владение старым автомобилем — один из ярких признаков высокого благосостояния. Он и дорог, и непрактичен. За рулем такой машины сидит мачо. А главное, в ней можно красоваться перед соседями, если вы не хотите впустить их к себе домой.

Ралли организовано VCCCI — индийским клубом винтажных и классических автомобилей. Это не просто автоклуб. Это — история двух мужчин: разных людей, которые, каждый по-своему, представляют нынешнее лицо Бомбея. VCCCI основал г-н Праньял Бхогилал. Управляет им и отвечает за проведение гонок г-н Нитин Досса. Друг с другом они не разговаривают.

С г-ном Досса трудно поговорить еще и потому, что с ним вообще нелегко вступить в контакт. Я полагаю, что «быть недоступным» — это специфика его профессии. Нью-йоркский и лондонский офисы журнала Vanity Fair настойчиво пытались организовать интервью с ним, чтобы подтвердить дату проведения ралли. Очень изредка трубку поднимала разгневанная женщина, которая представлялась его секретарем, но была, как я догадываюсь, его тещей. Она постоянно сообщала, что г-н Досса вышел (и это заставило меня вспомнить Элвиса)[100].

Но когда я приехал в Бомбей, мне каким-то чудесным образом удалось-таки заставить его ответить по мобильному телефону.

Естественно и ожидаемо, что он был чрезвычайно любезен. Мы договорились встретиться для интервью в Cricket Club of India.

Этот клуб — одно из закрытых и очень снобистских заведений, которые заставляют приезжих англичан чувствовать отвращение к собственной культуре. Говорят, британцам удавалось сравнительно легко и с небольшим количеством солдат управлять Индией во многом потому, что индийцы и британцы нашли друг у друга схожие черты в более отвратительной форме, чем у себя. К моему стыду, это касается снобизма, классовой принадлежности и клубов. Очередь в Cricket Club длиннее жизни — еще один повод восторгаться идеей реинкарнации.

Как только я вошел, секретарь, сидящая под картиной с колониальным сюжетом, сказала мне, что г-н Досса пьет чай на поле для крикета. В тот момент кто-то тронул меня за плечо и представился мистером Досса. Высокий непритязательный джентльмен с аккуратно подстриженной бородкой, который одновременно пытается и сказать, и скрыть что-то. Он был похож на стипендиата небольшого частного университета. «Давайте выпьем чаю». Он провел меня на поляну, достаточно большую, чтобы проводить профессиональные матчи, и окруженную трибунами, на которых поместились бы тысячи зрителей. Вместо крикета на поле стояли плетеные столы и стулья. За каждым столом сидели люди: громко разговаривали, ели сэндвичи с яйцом, а рядом сновали официанты. Во всем этом странно проявлялся ностальгический взгляд Льюиса Кэрролла на викторианский семейный пополуден-ный отдых в воскресенье. «С мятой?» — спросил г-н Досса, когда мы сели. Я еще не успел раскрыть рот, чтобы ответить, как он, извинившись, встал и пересел за другой столик. Через 10 минут он вернулся и объяснил, что говорил со своим двоюродным братом, которому нужна небольшая услуга в связи с предстоящей женитьбой. Он налил себе горячего мятного чая, а потом, вопреки традициям, добавил молока и сахара. В тот момент к нам присоединился еще один джентльмен. «Это мистер Гилл, — любезно сказал Досса. — Он пишет для журнала Vanity». Джентльмен вежливо перевел на меня пустой взгляд, и тут мобильный телефон Доссы заиграл громкую мелодию в стиле поп. Он извинился и снял трубку. Оказалось, ему звонил интервьюер из индийской газеты.

Мы с незнакомым джентльменом сидели в тишине, потягивая прохладный, напонимающий по вкусу зубную пасту чай, наблюдая за членами клуба, пытавшимися имитировать скучноватые сюжеты Э. М. Форстера[101]. Я не подслушивал, но просто не мог не услышать, что нынешнее ралли будет посвящено годовщине производства Wolseley 1908 года, что все будет весело и будет приз за лучший костюм. Владельцам машин будет предложено одеться так, как одевались в те времена, когда их автомобили только начали собирать. Досса произнес слово Oldsmobile как два слова, причем второе (mobile) рифмовалось с nubile (сексапильный). Получался «пожилой гуляка», и я захихикал. Через полчаса разговора он повесил трубку. И с видом «что я здесь вообще делаю» сказал, что ему приятно со мной познакомиться, что я должен прийти на ралли, что мне, возможно, удастся сесть за руль машины и он угостит меня ланчем. «Хорошая местная кухня. Вы пробовали карри?» Он протянул мне свою визитку, на которой были 8 телефонных номеров, адрес электронной почты и веб-сайта. А еще ее украшали логотипы British Automobile Association; Alliance Internationale de Tourisme, Женева, Швейцария; Federation of Indian Automobile Associations и Federation Internationale de l’Automobile, Париж, Франция. И еще оставалось место, чтобы сообщить, что г-н Досса — исполнительный директор. Очевидно, этот человек — с огромным количеством вращающихся шестеренок внутри, правда, лишь немногие из них цепляются друг за друга.

На следующее утро я сел в такси и по чудовищной, вызывающей клаустрофобию дороге проехал вокруг залива до старого аристократического района Малабар-Хилл. Напротив особняка губернатора располагается кричаще отвратительный огромный дворец в викторианском стиле. Это — городская резиденция г-на Бхогилала. Я позвонил, и металлические ворота заскрипели, как в фильме «Семейка Аддамсов». Какое-то чиновничье лицо глянуло на меня без интереса. Внутри был пыльный двор, окруженный чем-то, похожим на «конюшни», полный древних и огромных автомобилей. Почти невозможно переусердствовать в описании масштабов и странностей капризов, двигавших богатыми индийцами в XIX веке. Сегодняшние арабы и русские по сравнению с ними выглядят милыми и скромными. Меня привели в комнату с мраморными стенами, инкрустированными стеклянной мозаикой с погребальной пышностью. Сейчас никто такого не делает, просто потому что не решится. На богато украшенных подставках стояли бронзовые и золоченые копии скульптур эпохи Ренессанса и барокко. В большинстве своем это были обнаженные женщины в порыве экстаза, многие из которых заодно поддерживали и абажуры. Электропроводка — временная и проложенная наспех. Розетки и выключатели на стенах болтаются на проводах. Мебель изношенная, со сколами, прогнувшаяся от долгого использования. В центре этой, непонятно чему служащей комнаты, стоит огромная мраморная ванна. Рядом фигура мальчика, пытающегося вытащить из ноги колючку, — итальянская скульптура. И что самое удивительное, стены увешаны сотнями дешевых рамок с фотографиями автомобилей. Дом тих, окна закрыты ставнями.

Солнечный свет проникает только через щели, и пылинки пляшут в его лучах.

Я подождал г-на Бхогилала, оказавшегося совсем не похожим на привидение, которое, как мне казалось, должно появиться в дверях. Несколько секунд я провел в окружении оргазмических бронзовых женщин, а потом вошел бледный человек с приятным круглым лицом, безнадежно грустными глазами и похожими на пух седыми волосами. Он скорее просто подержал мою руку, нежели пожал ее, а потом бросил, как несвежий ролл в буфете, и сел рядом со мной на неудобный маленький диван. На нем была длинная индийская пижама — курта. Рубаха — из тончайшего шелка, расшитого цветами из золотой нити. Три пуговицы — усеяны алмазами, а на пальце его руки был алмаз такой величины, что произвел бы впечатление даже на саудовскую принцессу.

Господин Бхогилал был потрясающе обходителен. Он вел себя с почти исчезнувшей в наши дни куртуазностью, что заставляло чувствовать, как тебя обволакивает поток истории. Взгляд снизу вверх, лесть, намеки — и все это с акцентом индийца из высшего класса, столь редким сегодня. Это напоминало герцога Девонширского. Слуга принес маленькие серебряные чашечки с соком личи, и мы заговорили о машинах. У него, по-видимому, самая большая коллекция винтажных, старых и классических автомобилей в мире, но он никогда не унижался до того, чтобы пересчитать их. Он коллекционирует автомобили, потому что в его семье всегда были хорошие машины, и детям надо что-то с этим делать.

Когда Индия получила независимость, раджи, некогда приобретавшие экстравагантные средства передвижения как игрушки, были вынуждены от них избавиться. Частично это было представлено как акт раскаяния в эгалитаризме, но главное — им нужны были деньги. Господин Бхогилал, которому раскаиваться было не в чем и у которого деньги были, машины скупил. Раджи славились украшением своих автомобилей. Часто они вешали впереди большие серебряные колокольчики, потому что крестьяне могли испугаться рычащих и гудящих монстров и застыть на дороге от испуга. Колокольчики были реминисценцией звуков, издаваемых буйволами, в этом случае крестьяне воспринимали автомобиль как вьючное животное и отпрыгивали в сторону. Один нувориш, посчитавший, что его оскорбил продавец роллс-ройсов, купил шесть автомобилей и превратил их в грузовики для перевозки мусора. Раджпуты[102] из Раджастана были очень строги с женщинами: им было запрещено говорить с шоферами. В их лимузинах были установлены приборные доски с инструкциями. К примеру, можно было нажать кнопку «поверни налево», или «поезжай в храм», или «возвращаемся домой». Господин Бхогилал рассказал, как в демонстрационный зал Rolls-Royce на площади Беркли в Лондоне вошли два раджи. (Это анекдот, и он рассказывает его осторожно, не заливаясь смехом, который может обидеть, а с легкой вежливой интимностью.) Так вот, раджи смотрят на последнюю модель и решают купить себе по одной. «Разреши мне заплатить», — говорит один. «Нет, нет», — отвечает другой. «Я настаиваю, — говорит первый, — ты же платил за ланч!» Господин Бхогилал делает паузу и улыбается, довольный, что я не оскорблен его весельем. Он достает фотоальбом для детских снимков, какой можно купить на любом перекрестке. Там фото машин. С тихой любовью знатока, рисующегося перед бывшими сокурсниками, он называет модель каждого автомобиля, объем его мотора. Особенно ему нравятся машины, украшенные плавниками и колпаками в стиле ар-деко: Maybach, Lagonda, Hotchkisse. Он любит перекрашивать их в теплые индийские тона, искрящиеся, как лак на ногтях стриптизерши. Я с вежливостью, самой большой вежливостью, на какую способен, интересуюсь, откуда взялось богатство семьи Бхогилал.

«Фабрики», — говорит он шелестящим, как лист бумаги, голосом. «Хлопчатобумажные фабрики, мучные фабрики, сахарные фабрики, сталелитейные заводы, — он вздыхает, будто устал от их перечисления, и продолжает — химические заводы, фармацевтические фабрики, недвижимость». Потом он, наконец, бросает перечислять — много всего. Он взмахивает рукой, отгоняя неприятные мысли о работе. Большинство гигантских состояний Индии связаны с хлопком и теми возможностями, которые представились, когда поставки из Европы прервались из-за Гражданской войны в Америке. «Я был главой компании, но очень по-любительски», — говорит он, словно дистанцируясь от коммерции.

«А ваши машины примут участие в завтрашнем ралли?»

«Я что-то слышал, но не имею сейчас к этому никакого отношения. Люди, которые во всем этом участвуют, то, как они одеваются… Насколько я знаю, есть человек, считающий себя Ганди. Профессиональный Махатма в роллс-ройсе». Он задумчиво улыбается, извиняясь, что почти заставил меня смеяться. «Да еще призы для всех участников…». Он тянется куда-то и, как по волшебству, появляется слуга с конвертом в руках. «Человек, который зовет себя начальником, или исполнительным директором, или чем-то подобным, — говорит он, — недостоин уважения. Я бы назвал его жуликом. Я нашел этого человека, он работал на меня. Но, вы понимаете, там много всякой бумажной работы, он выполнял мои поручения. Когда я его нашел, он был… — Бхогилал подыскивает точное слово. — Он был… отбросом. Я поднял его, сделал из него человека. Он был отбросом». Из конверта он достает фотокопию документа, который оказывается признательными показаниями г-на «Отброса», датированными 2003 годом и написанными на специальной для письменных показаний бумаге за 100 рупий. «Можете оставить себе копию», — говорит г-н Бхогилал. Копия грязная и почти неразборчивая. Очевидно, что документ копировали не один раз, а возможно, и не раз передавали другим людям.

С отменной учтивостью облив грязью своего бывшего служащего, г-н Бхогилал заканчивает разговор и показывает мне дом. В столовой висит громадная люстра, напоминающая хрустальную грудь, свешивающуюся к столу. Мы проходим мимо бюста Георга VI. «Он посетил нас и побывал в этом саду». Слуга включает зажигание у огромного образчика довоенной британской инженерной мысли. «Хотите прокатиться?» — спрашивает хозяин. «О, нет, нет, спасибо!» Перспектива оказаться на бомбейских дорогах за рулем этого бегемота пугает до смерти. Господин Бхогилал согласно кивает, как бы извиняясь, что заставил меня так грубо отказаться от подарка. Рядом стоит рыжий щенок. Он смотрит на хозяина и негромко лает. Его тявканье напоминает легкий бриз, шуршащий в высохшей траве.

Само ралли оказалось предсказуемой неразберихой — результатом добрых намерений и невозможностью соответствовать уровню ожиданий. Огромное количество машин разного уровня дряхлости паркуются на центральной площади Бомбея, где стоят полицейские в душных нейлоновых униформах. Играет поп-музыка. Особенно неожиданно исполнение песни Like a Virgin[103]. Обязательные актрисы/модели/танцовщицы или какие-нибудь старлетки, которые размахивают флагами и жеманно улыбаются. Одетых в костюмы — совсем немного, причем чаще всего участники ради смеха одеваются в старые английские костюмы и ходят с игрушечным оружием. Увы, Ганди так и не смог отучить их. Вокруг тысячи новых представителей среднего класса Бомбея в дорогих джинсах и кроссовках, гуляют, фотографируют на мобильные телефоны. В течение утра машины разъезжаются в клубах дыма, вливаясь в воскресный дорожный поток и регулярно ломаясь в самый неподходящий момент. Дети богачей с угрюмым видом стоят в тени с волосами, напомаженными гелем, а потом разъезжаются на своих ламборгини и, как ни странно, фольксвагенах-жуках. Сами машины не столь важны. Как искусно сделанные и красивые статуи бога на религиозных фестивалях, они просто символы чего-то более великого, чего-то, что когда-нибудь придет. Реинкарнации потребляемого, о которой так все молятся. Тем вечером, когда вдоль залива зажглись фонари, я проходил мимо огромного роллс-ройса с колокольчиком, вставшего посреди дороги. Оборванный мальчишка, взобравшись на подножку, стучал в окно, предлагая купить перьевую метелку для смахивания пыли, рождественскую гирлянду и номер Vogue за прошлый месяц.

Оглавление книги