Книга: Опыт путешествий

Нью-Йорк

Нью-Йорк

Нью-Йорк узнаешь сразу. От жарких джунглей до холодной тундры — все знают его вид, силуэт, эту высь и ширь города. Это самый узнаваемый городской пейзаж в мире — а это что-то да значит. Из-за границы он видится не только крупнейшей американской метрополией, но и символом современной эпохи. Нью-Йорк стал современным давным-давно и будет оставаться таковым всегда, поскольку его современность основана на стиле жизни его обитателей. Нью-Йорк идет своим путем и несет себя особо важно и чванливо. Это город, характер и чувства которого всегда соответствовали его внешнему виду. Его архитектура — материализация того, что должно существовать именно здесь, в Нью-Йорке, и быть современным. Однако положение меняется. И меняется при помощи дизайна.

На новом архитектурном подиуме «высокодизайнерские», «высококонцептуальные» и «высокоценные» кондоминиумы, характерные не только для Нью-Йорка. Процесс напоминает тотальную распродажу в Европе и на Ближнем Востоке. Дизайнерские идеи — проекты для Нью-Нью-Йорка — в большинстве своем зарубежные, международные — как сыры и дамские сумочки — и провоцируют остаточное культурное отвращение, как и все, что импортируется. Из общих черт тут только повсеместное использование стекла. В Европе нам уже слегка надоело решать любую архитектурную проблему при помощи куска текстурированного стекла, обернутого вокруг стальной арматуры. Мы стали цинично рассуждать о метафорах прозрачности, открытости, гармонии и света. Однако это не то же самое, что плыть по небу. Скорее, это напоминает жизнь в жаростойкой стеклянной кастрюле. Все напоказ, как фрукты в липком магазинном пироге. Не то чтобы новые манхэттенские здания плохо выглядели, просто они смотрятся по-лентяйски вторичными и делают Нью-Йорк похожим на любую другую финансовую гавань мира, неопрятно выставляющую все напоказ.

«Собственность, как и мода, нуждается в маркетинге», — сказал мне один восторженный молодой брокер, торгующий люксовыми квартирами, когда сидел рядом со мной на заднем сиденье своего длинного лимузина. «Архитекторы — новые кутюрье. Жители нового Нью-Йорка — банкиры, менеджеры инвестиционных фондов, денежная элита — все они не просто хотят получить „правильный“ адрес. Им нужен социальный комфорт и личные доказательства того, что они живут на Стильной Улице. Ваш дом должен что-то говорить о вас». Видимо, громко и с иностранным акцентом.

Взять, к примеру, дома Ричарда Мейера, пустующие стеклянные здания в Уэст-Виллидж, где студии площадью в 633 квадратных метра дороже миллиона. Эти дома присели, как три медведя из сказки, обозревая Гудзон, и ждут, пока какая-нибудь Маша не решится войти. Они шокируют, потому что кажутся невероятными, как если бы вы нашли в своем саду трех зебр. Однако в пригороде Берлина они были бы столь же рядовыми и скучными, как кожаные шорты и духовой оркестр. Внутри царит полный дизайнерский оксюморон — смесь минимализма с индустриальным функционализмом 70-х. Куча выступающих вперед пилонов, но некуда повесить картину, не говоря уж о шляпе.

Плавательный бассейн в подвальном этаже выглядел до того безысходно-мрачным, что я ожидал увидеть в нем надувного менеджера инвестиционного фонда, плавающего лицом вниз. Смотришь на эти здания и другие импортированные гнущиеся сооружения из стекла и стали, с их заезженным дизайном, который они несут, как вторые жены носят обручальные кольца, и становится непонятно, что эти новые нью-йоркцы думают о себе. Кто будет жить в этих домах? Кто они эти новые закомплексованные нестильные богачи?

«Стиль жизни — это способ самоопределения. Художественное исполнение жизни. Стиль жизни пришел на смену национальной и классовой принадлежности». Это сказал не я. Это заявил Йен Шрегер, будда дискотек и конфуций непристойных вечеринок. Только задумайтесь о его словах: наследственность, личные достижения, география и история — в прошлом. Имеет значение только количество ваших «тредов», меню вашего айпода и то, за какой столик вас посадят. Шрегер послал мне им же самим изданную глянцевую книжку своих афоризмов в коробке из плексигласа в комплекте с двумя DVD. Книжка была отправлена мне домой. В Челси, в Лондон. Этот том беременного каталога был брошюрой — хотя «брошюра» кажется столь значимым словом — о доме номер 40 на Бонд-стрит, который еще только будет строиться. Цена — не ниже $3,35 млн за двухкомнатную квартиру площадью 1179 кв. метров.

«Вот что я сделал со своими ночными клубами и отелями и собираюсь сделать с жилыми зданиями». Только представьте себе: приходите вы домой, а у двери педерастичный кубинец-вышибала с блокнотом, в ванной заперлись три обесцвеченные силиконовые цыпочки из трастового фонда, которые стрекочут все разом, а вдобавок к этому в вашей спальне спит семья из Айдахо, приехавшая в Нью-Йорк на мюзикл «Продюсеры».

На фасаде нового здания Шрегера будет декоративная закорючка из алюминия, почему-то называемая «скульптурными воротами». Архитекторам так нравятся закорючки, что они их лепят всюду — на полы и стены, гравируют на стеклах и печатают на обложках своих брошюр. Они хвалятся, что таким образом экстраполируют образ граффити с нью-йоркских улиц. Иными словами, после того как дома они разгонят детей, рисовавших на стенах граффити, они предлагают вам граффити от дизайнера. И кажется, что никто не замечает иронии происходящего или того, что на самом деле написано на стене. Революция дизайна нового Нью-Йорка не предназначена для жителей Нью-Йорка, дома строятся для нью-ньюйоркцев, а у последних совершенно другие, более деревенские и более провинциальные комплексы и тайные желания.

Брошюра, созданная для домовладельца Андре Балаца, Мерсер-стрит, 40, рассылается в коробке в комплекте с книжкой в жестком переплете. Книжка представляет собой детскую сказку про Жака и Джилл, парочку крысоподобных суматошных собак, сбегающих от своих стильных, богатых, но скучных хозяев и поселяющихся в новой квартире. И если этого будет недостаточно, чтобы вас вырвало чеком в цветах марки Burberry, к книжке прилагается колокольчик. Ну и кто выложит миллионы за квартиру из-за чокнутой детской сказки с колокольчиком? Первое, что поражает при взгляде на рекламные материалы, создающиеся для нового Нью-Йорка, — огромные бесполезные траты, позорное расточительство, весь этот бред сивой кобылы. Поток улыбчивой идиотической литературы эпохи бума недвижимости сопровождает вас повсюду, царит на страницах газет и журналов, забивает почтовый ящик и вещает оргазмически веселым тоном. Наиболее вездесущее словечко — «уникальный». Все — «уникально» и, как правило, выстроено с «роскошной», «бессовестной», «вневременной» и — мое любимое — «неповторимой» уникальностью.

Отдел продаж квартир на Мерсер-стрит, 40 находится в апартаментах гостиницы «Мерсер». Входит агент с профессиональной ненатуральной улыбкой. Выглядит она не так, как я ожидал; не как одна из тех невротически бодреньких разведенок с голосом циркулярной пилы, у которой недвижимость — заменитель любви. Эта дама-риэлтор из новеллы Реймонда Чандлера[104]. Она как страховой агент смотрит на меня единственным долгим и проницательным взглядом и, кажется, мгновенно просчитывает мои доходы и положение в обществе, так что я начинаю себя чувствовать недостаточно богатым. Нет — вообще бедняком. А потом начинается то, что мы в Старом Свете называем «французским флиртом». Вроде бы обычный флирт, но наглядно показывающий, чего вы не получите. Злой флирт. Она блестит зубками, облизывает губы, берет блокнот, демонстрируя кусочек декольте, и мы идем смотреть дом.

Шуршит дождь. Дом 40 по Мерсер-стрит — это скелетная коробка, вся в балках и штукатурке. Мы тащимся в замызганном служебном лифте наверх, в пентхауз (который может стать моим всего за каких-нибудь $12,9 млн) и пробираемся через узел из труб, спутанных кабелей и истерзанных ржавеющих внутренностей здания. Все они угловатые, тяжелые и грязные. Кокетка, шагая, как танцующая гейша, прокладывает путь и рисует мне воображаемые картины. Ее длинные бледные пальцы касаются бурого металла, бута и влажного воздуха, как волшебная палочка феи-крестной. Строительная бригада в многослойных головных уборах, сооруженных из бейсболок, бандан и касок, с плохо скрываемым сексуальным возбуждением наблюдает за тем, как она строит свои воздушные замки. Они что-то бормочут на проктологическом испанском и поглаживают свои «спусковые крючки», отчего их мешковатые промежности вспухают. Я замечаю, что на каждом лестничном пролете, где бы она ни останавливалась, прямо за ее головой нарисован огромный член с кратким восклицанием о том, что некий Дон (насколько можно понять) «трахаит бледей и имеит их ф зат». Странно, что это не попадает в брошюры, но это место просто кишит пенисами. Куда ни кинь взгляд — словно детородное капище эпохи неолита.

В большинстве новых нью-йоркских домов очень популярная дизайнерская «фишка» — окна от пола до потолка. В Европе мы уже утомились жить в герметически закупоренных, запотевших от жары и холода витринах, а Нью-Йорк до сих пор все это импортирует. В доме 40 по Мерсер-стрит на окна наклеены красные и синие полосы, как я сперва решил, — обертка.

«Это же снимут, правда?»

«Это дизайнерская задумка, — процедила она сквозь зубы, будто бомжа обругала. — В зависимости от этажа они либо красные, либо синие».

«Но, если я куплю здесь квартиру, я смогу их снять, да? Я же не обязан жить с красным окном в гостиной».

«Вообще-то, сэр, их нельзя снимать. Чтобы не нарушать концептуальную целостность всего. Но вы можете их завесить».

«Секундочку! Я трачу несколько миллионов, а потом еще должен драпировать окно, потому что какому-то архитектору кажется, что примитивные полоски клево смотрятся снаружи?!»

«Это уникальная особенность здания».

Ясно. Мы выходим. Я наблюдаю, как просвечивает на свету ее белая блузка. Мимо проходит мужчина и врезается в фонарный столб. По-моему, он что-то себе сломал. Не исключено, что это — самое лучшее и интересное, что произошло с моей собеседницей за сегодняшний день.

Вообще, участь агентов по продаже стиля жизни в новом Нью-Йорке странна и одинока. Они бродят по пустынным коридорам как благожелательные привидения или сидят в снятых офисах с выкипающим на плитке смоляным кофе и аккуратно разложенной коллекцией мраморных осколков, щепок из экзотической древесины, дверных ручек, петель, красок и «артистических» эскизов невыстроенных атриумов и небесных спа, каплю за каплей отдавая свою жизнь делу какой-нибудь уцененной швейцарской концепции уникального городского жилья. Это кураторы музеев робкого будущего, цивилизации, которая еще не въехала. Одна смелая дама, пробивающая себе дорогу в персональное светлое будущее из крохотного офиса, настолько рада меня видеть, как захлопнувшийся в буфете спаниель. Она восхваляет роскошество и потрясающее изобилие ванной комнаты величиной с менонитский мусорный ящик: «Вы представить себе не сможете, что такое паровая душевая, до тех пор пока по вам не ударят пять мощных струй!» Я улыбаюсь особенной улыбкой, надеясь дать ей понять, что знаю — знаю, но просто не говорю.

Все дружелюбные риэлторы-привидения отчаянно желают вам сообщить удивительнейшие подробности. Начинают они с высоты потолков. Но при этом мне никогда не доводилось входить в комнату с мыслью: «Ух ты! Потолок во столько-то метров высотой! Здесь должен жить великан!» Потом вам расскажут историю происхождения стиральных машин и дверных защелок. И опять же меня никогда не посещала мысль типа: «Вау! Какие профессионалы! Они осознают всю важность хороших петель!» Потом идет древесина с названиями более экзотическими, чем меню во фьюжн-ресторане: пятнистый болотный ирландский вяз, шишковатая гондурасская корсетная сосна, копченый австрийский дуб. Прекрасно смотрится на фоне подушечек цвета хрена со сливками.

Агенты населяют пустующие квартиры, живя жизнью шлифованной стали и двенадцати оттенков индийского мрамора. Постепенно повторяясь, этот стиль жизни переплавляет все квартиры в одну. Везде малюсенькие кухоньки ценой в сто тысяч долларов, в которых можно разве что бублик разогреть, и слава богу, потому что присесть и поесть там все равно негде. Почти нигде нет столовых, да и гостиных. «Стиль нового Нью-Йорка предполагает огромное пространство». Есть куда воткнуть ноутбук, подключить к нему домашний кинотеатр, а потом сосать кофе из «Старбакса» и бродить по сайтам с молодыми намыленными азиатками под душем. А спальни — для одинокого страха и таблеточного беспамятства ночью. Кислорода там хватает лишь на одного. Эти квартиры не рассчитаны на семью или лохматую собаку, да и вообще на любую жизнь, которая претендует на нечто большее, чем пассивное поглощение электронных раздражителей и почты.

Над всем витает дух непостоянства. Это модно, но, как и все модное, преходяще. Эти популярность и престижность будут быстро узурпированы новым веянием моды. Никто не купит эти мрачные квартиры со словами: «Здесь должны расти мои дети. Я хочу состариться и умереть в этом доме». Это просто возможность инвестировать деньги и получить еще и крышу над головой. Безмолвное, кричащее, запертое в четырех стенах одиночество. Квартиры строятся для тех, кому некого развлекать, а если бы и было — они не знают, как это делается. Эти коробочки — не для демонстрации стиля жизни, а для того, чтобы сложить куда-то свою неисследованную и неиспользованную жизнь. В одном таком застекленном помещении я встретил модного богатого молодого человека. Каждая поверхность, каждая грань его бытия была продумана дизайнером. «А где вы повесите картины?» — спросил я его, и он потащил меня к стене, которая раздвинулась, обнажив ряды картинных рам. «Вот моя коллекция. Правда, здорово?»

Наконец, я посмотрел дом 20 на Пайн-стрит, в финансовом квартале. Строго говоря, это была не новостройка, а переделанное старое здание большого банка. Разработчики завербовали Armani Casa[105] заниматься дизайном интерьеров. Отдел продаж, который мог бы служить гигантской сценой для смертельной битвы Гордона Гекко с Папочкой Уорбаксом[106], представляет собой макет Милана 1980-х. Импортированные из Европы немодные излишки перешли к американцам, как в свое время бусы и зеркала продавались индейцам. Смотреть квартиры в режиме реального времени мне не разрешили, но разрешили изучить брошюры — «в реале» — на нескольких огромных экранах. Шаг за шагом мне объяснял под томную музыку уютный, вызывающий доверие голос из рекламы для импотентов, которым я бы и стал, если бы позволил бы себе роскошь и привилегию приобрести один из этих апартаментов.

С каждым этажом чудеса стильной жизни, уготованные заливающимся соловьем-риэлтором, множились: дворецкие, лайф-менеджеры, гувернеры — для любого каприза найдется соответствующий клуб и инструктор. Так что к тому времени, как я достигаю райского пентхауса, я вообще ничего не должен делать сам. Они позаботятся о каждой пылинке и ниточке. Деньги способны превратить меня в функционирующего социального инвалида.

Что бы брокеры ни говорили вам о продажах и населенности этих домов, они лгут. И не потому что они — негодяи; вам лгут, чтобы вы были счастливы. Они хотят, чтобы вы забрались в эту многоэтажную парковку, так как они того желают, и вели крутую, импортированную, шикарную, уникальную жизнь. Когда многие ведут такую жизнь, мир становится лучшим местом. Все агенты по продаже недвижимости верят Брошюре. Они знают, что это — карта воскрешенного Готэма[107]. На самом деле на рынке полно непроданных квартир.

Мне говорили, что многие варианты — чисто теоретические инвестиции. Они стоят пустыми в праздники, летом и в период зимних отпусков. Эти кварталы строятся, чтобы стать городами-призраками, где эхом будет отдаваться жужжание ненужного кондиционера. В их спортзалах будут идти новости телеканала Fox, пугая неработающие тренажеры. Их тесноватые эргономичные холлы будут дремать под перемигивание лифтов.

Строительный бум — не для гениальных находок архитекторов и самовыражения дизайнеров. Это — гигантская спекуляция, призванная украсть у банкиров их бонусы, а банкирские деньги стерильны. На них покупают тишину, спокойствие и идеи второй свежести. Нью-Йорк построен с риском и опасностями, и в нем гораздо больше нищеты и неудач, нежели богатства и успеха. Директора фондов убивают того, кого породили. Они хотят купить себе пропуск в «прекрасное далеко» в надежде на перспективы Нью-Йорка, но сами же истощают и уничтожают город. Конечная, неудобоваримая и безусловная истина заключается в том, что менеджеры хеджевых фондов, банкиры, циничные архитекторы и дизайнеры, наживающиеся на людских комплексах, куда более опасны для нестилизованной жизни города, чем наркоманы, проститутки, попрошайки, городские ковбои, бомжихи, дети, рисующие граффити, и бездомные, на смену которым они приходят.

Оглавление книги