Книга: Прогулки по Петербургу с Виктором Бузиновым. 36 увлекательных путешествий по Северной столице

Разъезжая улица

Разъезжая улица

В середине XVIII века местность была болотистой и лесистой. Для строительства города лес вырубали, так что Разъезжую улицу петербуржцы частенько называли «улицей больших пеньков». Селиться здесь разрешалось только офицерам расквартированных неподалёку полков. Так возникли Большая и Малая Московские улицы, ранее называемые Офицерскими. Однако со временем сюда начал проникать и штатский элемент.

Ямщицкое прошлое Разъезжей улицы сохранилось не только в названиях улиц, но и в наименовании Ямского рынка. Рынок существовал на этом месте еще в 90-е годы XVIII века. На нем торговали мясом, солью, мукой, овощами и другими продуктами. Учитывая растущую популярность Ямского рынка у горожан и одновременно антисанитарные условия, в которых проходила торговля товарами, городские власти приняли решение о постройке нового здания рынка.

Строительство велось в 1817–1819 годах под руководством Василия Стасова. Ямской рынок – памятник архитектуры классицизма. Здание имеет треугольную в плане форму с внутренним двором. Колонны дорического ордера, украшающие фасады здания, образуют обходную галерею. Примечательно, что использование колонн является редким явлением при строительстве торговых рядов в Петербурге (в основном применялись аркады). Пример: Гостиный и Апраксин дворы. В здании разместилось около тридцати торговых лавок. Поскольку здесь в основном шла торговля мясом, какое-то время в народе рынок называли Мясным.

В начале XX века торговля продовольственными товарами постепенно переместилась с Ямского на Кузнечный рынок. В шестидесятые годы XX столетия в здании Ямского рынка был комиссионный мебельный магазин, затем снова открылась торговля продовольственными товарами. Недавно рынок подновили, подреставрировали – и он снова в строю. Теперь это торгово-развлекательный центр «Ямской».

Кстати, здесь в свое время снимался известный фильм «Собачье сердце». Помните, профессор Преображенский сходит со ступеней рынка и встречает Шарика? Этот эпизод снимался на Ямском рынке. Добавим еще, что здание Ямского рынка является памятником архитектуры федерального значения.

Дом 25 по Разъезжей улице в бытность его подворьем Александро-Свирского монастыря

А вот дому № 25 по Разъезжей (он же дом № 1 по Боровой) так не повезло. На первый взгляд он ничем не примечателен: гладкие стены, невыразительный фасад. Но когда-то это здание было церковью во имя Св. благоверного князя Александра Невского при подворье Александро-Свирского монастыря. Монастырь очень старый – основан преподобным Александром Свирским в 1487 году на берегу Рощинского озера в Олонецкой губернии. В 1918 году его закрыли с интересной формулировкой, кстати: «Клеймим позором затемнителей народа… извращающих святые идеи великого учителя Иисуса Христа, защитника угнетенных масс, проповедовавшего идеи коммунизма».

Да, а подворье Александро-Свирского монастыря появилось в Петербурге еще в 1715 году по воле Петра Первого, который часто бывал в монастыре. Потом оно закрылось и возродилось уже в XIX веке в бывшей Ямской слободе. Купец Сидоров подарил монастырю участок земли на углу Грязной и Боровой. Здание было построено в 1866–1871 годах по проекту архитектора Николая Гребенки на средства купца Лихачева. По традиции 30 августа в храм св. Александра Невского собирались все олончане, жившие в Петербурге. Ансамбль в русском стиле: главки, купола, башенки, окна с узорными наличниками. Где все это?

В 1932 году подворье закрыли и вскоре перестроили в туберкулезный диспансер. Если приглядеться, то можно увидеть две каменные колонки по сторонам дверей, да еще калитку, которая вела когда-то в монастырский двор. Вот, пожалуй, и все, что осталось от бывшего церковного здания. Кроме стен, конечно.

Разъезжая улица связана с именем Достоевского. Недаром писал Самуил Маршак:

И действительно, Достоевский вполне мог здесь «бродить». Он ведь и жил неподалеку, на углу Кузнечного и Ямской. А у Пяти Углов «поселил» Настасью Филипповну. Но все же более «достоевскими» местами мне кажутся Сенная, Екатерининский канал («канава»). А Разъезжая, Владимирский и Загородный – это места «купринские».

Дом 7 по Разъезжей улице. 2014 год

Разъезжая улица дом № 7. «У Пяти Углов на Разъезжей мы наняли большую удобную квартиру. Внизу в первом этаже помещалась аптека, во втором редакция, третий занимал владелец аптеки. Таким образом, лестница принадлежала только двоим жильцам». Так описывает Мария Куприна-Иорданская, первая жена Куприна, их семейную квартиру и редакцию журнала «Мир Божий». Конечно, дом перестроен, нет уже той лестницы, но стены остались. Куприн жил здесь не так долго с 1906 по 1908 год. Незадолго до переезда в этот дом выходит в свет повесть «Поединок», принесшая Куприну всероссийскую известность. Реакция на повесть была очень бурной. Так, некий офицер Кривенко прислал писателю вызов на дуэль, посчитав, что он оклеветал русское офицерство. В то же время группа офицеров преподнесла ему приветственный адрес за правдивое изображение их жизни. Здесь, на Разъезжей, Куприн написал один из своих лучших рассказов «Штабс-капитан Рыбников». Мария Иорданская Куприна вспоминает: «Тема военного шпионажа занимала Александра Ивановича еще с юношеских лет, а написал он об этом только после декабря 1905, когда встретил… нужный ему тип офицера… Однажды Александр Иванович пришел домой после его возвращения из Балаклавы. – Знаешь, Маша, что я скажу тебе? Сегодня я познакомился с японским шпионом. Я пошел в „Капернаум“… спросил себе рюмку водки и миногу и обратил внимание на оказавшегося рядом армейского офицера. Он тоже закусывал водку миногой… Какое странное лицо, – подумал я, – не русское. А какое, сразу не пришло в голову. И только потом я подумал: а ведь он похож на японца, и нет ничего невероятного в том, что это японский шпион, переодетый в армейскую форму…».

«Капернаум», кстати, был третьеразрядным ресторанчиком, а точнее, трактиром, где произошло знакомство Куприна с Рыбниковым. Он находился у Владимирской площади. До сих пор идут споры, где именно. Скорее всего, в доме № 1 по Загородному проспекту. Произошла эта встреча в 1905 году, когда шла Русско-японская война. Куприн давно вынашивал мысль написать рассказ о японском шпионе, свободно разгуливающем по Петербургу. Конечно, настоящий штабс-капитан Рыбников, шпионом не был. Русский офицер-сибиряк оказался в Петербурге по делам службы. Но с фантазией писателя не поспоришь. Вскоре был написан рассказ, герой которого получил ту же фамилию, что и прототип.

Увы, закончилась жизнь Куприна на Разъезжей печально – уходом из дома и разрывом с женой. Мария Карловна через много лет писала дочери: «Я очень любила твоего отца, Лидинька, и решиться разойтись с ним было очень трудно…». Но это, писала она дальше: «…было действительно лучше для нас обоих, потому что каждый устроил свою дальнейшую жизнь по-своему, и мы перестали, наконец, мучить друг друга с ожесточением, на которое способны только страстно любящие люди…».

В истории Разъезжей улицы есть и страшные страницы. Например, один из самых больших пожаров Петербурга в 1832 году. Начался он на Болотной (современной Коломенской), перекинулся в Ямскую слободу, затем распространился по обоим берегам Лиговского и Обводного каналов. Тогда сгорели 102 каменных дома и 60 деревянных. Погибли 30 человек. На пожар лично приехал государь император Николай I.

Подобно всем центральным улицам Петербурга Разъезжая, как говорится, «отмечена литературой». И не только Куприна и Достоевского вспомним мы, говоря о Разъезжей. В то время, когда она еще была окраиной, жил здесь Николай Алексеевич Некрасов. И жил не в самые для себя удачные времена. Первый раз он снял комнату в деревянном флигеле во дворе доходного дома в 1840 году. Примерно в эти же годы вышло известное описание Петербурга Ивана Пушкарева. Московскую часть, в которой числилась тогда Разъезжая, он характеризует так: «Это был будто отдельный мир гражданских чиновников, отставных военных, искателей мест, ходатаев по делам, мелких спекулянтов и др. Квартиры здесь дешевле и просторнее, хозяйки меньше бранчливы и добрее, чем в центре города». Но вот Некрасову с хозяйкой, вернее, с хозяином, не повезло. Тот взял с него расписку, что все имущество поэта за долги переходит к нему, присвоил вещи, а жильца своего даже не пустил ночевать. Некрасов остался на улице в мороз, чуть не замерз, но его пожалел какой-то нищий и позволил ему переночевать у него на Васильевском. Второй раз Некрасов снимал здесь жилье в доме № 26 в 1842 году. Тогда, вроде, обошлось без происшествий, хотя Некрасов по-прежнему бедствовал.

Литературных адресов на Разъезжей все же не так много. Остановимся у дома № 31. Ничем он вроде бы не примечателен, но когда-то здесь жил замечательный поэт Серебряного века Федор Сологуб со своей женой переводчицей Анастасией Чеботаревской.

Федор Сологуб не всегда был «стильным эстетом». И даже Сологубом – не всегда. Сначала он был скромным школьным учителем Федором Кузьмичем Тетерниковым. Тяжелое нищее детство, преподавание в провинциальной школе, бедность – через все это прошел Федор Кузьмич. Переломным в судьбе Тетерникова можно считать 1891 год, когда он познакомился с Николаем Минским, философом и поэтом-символистом, который заинтересовался его творчеством всерьез. Тетерников становится сотрудником «Северного вестника». Теперь его литературная судьба оказалась навсегда связанной с именами Зинаиды Гиппиус, Константина Бальмо?нта, Дмитрия Мережковского. Кстати, именно Минский, тогда секретарь «Северного вестника», придумал Федору Кузьмичу Тетерникову, печатавшему в журнале свой первый рассказ, псевдоним. Действительно, что это за литературное имя – Тетерников. А «Сологуб» (с одним «л», в отличие от известного Соллогуба) – это совсем другое дело. И в номере Минского в «Пале Рояле» увидела впервые Зинаида Гиппиус этого самого Сологуба. И вспоминает об этом так:

«– Как же вам понравилась наша восходящая звезда? – пристал ко мне Минский, когда Сологуб, неторопливо простившись, ушел. – Можно ли вообразить менее „поэтическую“ наружность? Лысый, да еще каменный… Подумайте!

– Нечего и думать, – отвечаю. – Отличный: никакой ему другой наружности не надо. И сидит – будто ворожит; или сам заворожен».

В 1908 году Федора Кузьмич женился на переводчице Анастасии Яковлевне Чеботаревской. Чеботаревская была дама с претензиями, завела литературный салон, роскошь в доме, бдительно следила за прессой. Если в каком-нибудь журнале появлялось что-то не слишком восторженное о ее муже, это издание вносилось в «черный список» и любое сотрудничество с ним прекращалось. В дом на Разъезжей Сологубы въехали в 1910 году. И как раз здесь, в литературном салоне супругов, разыгралось знаменитое «Дело об обезьяньем хвосте».

3 января 1911 года на квартире у Федора Сологуба состоялся маскарад. Среди приглашенных был и писатель Алексей Михайлович Ремизов. Он прицепил к своему наряду обезьяний хвост, намекая на основанную им шуточную Обезьянью палату. «В то время в Петербурге снова, как в старые годы, была мода на ряженье. Обыкновенно я рядился в козлиную маску, а потом ни во что не рядился, а в своем виде – тоже от „паясничества“! – на последнем же вечере у Сологуба „появился“ самим собой и только сзади „обезьяний“ хвост», – писал Ремизов годы спустя.

Все было прекрасно, компания веселилась, но через несколько дней начались разборки. Оказывается, обезьянью шкуру Анастасия Чеботаревская раздобыла по просьбе Толстого для маскарада, устроенного Толстыми же у себя дома днем раньше. Она обязалась вернуть шкуру хозяевам в целости и сохранности, но шкура оказалась испорченной. И Ремизова, который участвовал в обоих маскарадах, обвинили в том, что хвост отрезал он. Далее началась душераздирающая переписка.

6 января 1911 года. Чеботаревская – Ремизову:

«Уважаемый Алексей Михайлович!

К великому моему огорчению, узнала сегодня о происхождении Вашего хвоста из моей шкуры (не моей, а чужой – ведь это главное!). Кроме того, не нахожу задних лап. Неужели и они отрезаны? И где искать их? Жду ответа. Шкуру отдала починить, – но как возвращать с заплатами? Ан. Чеботаревская».

Через два дня спустя Ремизов – Чеботаревской:

«Многоуважаемая Анастасия Николаевна!

Я очень понимаю Ваш гнев и негодование. Пишу Вам подробно, как попал ко мне хвост. 2-го я пришел к гр. А. Н. Толстому. У Толстого застал гостей – ряженых. Какой-то офицер играл, а ряженые скакали. На ряженых были шкуры. Дожидаясь срока своего – чай пить, стал я ходить по комнате. На диванах разбросаны были шкуры. Среди шкур я увидел отдельно лежащий длинный хвост. Мне он очень понравился. Я его прицепил себе без булавки за штрипку брюк и уж с хвостом гулял по комнате.

Уходя от Толстого, попросил я дать мне хвост нарядиться. Толстой обещал захватить его к Вам, если я прямо пойду к Вам. 3-го я зашел к Толстому, получил от него хвост, прицепил его без булавки и поехал к Вам.

У Вас, когда надо было домой, я снял хвост и отдал его Алексею Николаевичу.

Я взял хвост таким, каким мне его дали. Я его не подрезывал. С вещами я обращаюсь бережно. И нет у меня привычки (глупой, меня раздражающей) вертеть и ковырять вещи. Лапок я тоже не отрывал. И не видал. Очень все это печально. А. Ремизов».

День спустя Чеботаревская ответила, взвалив всю вину за недоразумение на Толстого, а точнее на его жену Софью Исааковну:

«Уважаемый Алексей Михайлович!

Вы меня простите, пожалуйста, если Вы в резке шкуры не повинны, но я письмо получила от г-жи Толстой на следующий день, что „хвост отрезал Ремизов в ее отсутствии“ – что меня и повергло и в изумление, и в печаль. Я 3 дня разыскивала такую шкуру и купила новую. А. Ч.».

Но Софья Исааковна, чья честь оказалась задетой, виноватой себя не считала. Скорей всего, Чеботаревская и Толстой давно уже испытывали друг к другу неприязнь, и несчастный хвост оказался предлогом для того, чтобы свести счеты. Состоялся даже третейский суд, и Толстой был вынужден временно уехать из Петербурга. Вот какие страсти бушевали в доме № 31 на Разъезжей. (Кстати, говорят, что в конце жизни Толстой признался, что хвост отрезал он.)

Сологубы съехали с Разъезжей в ноябре 1916 года. А история улицы продолжалась. В основном, она сохраняла облик грязноватый и шумный. Были на ней и разные заведения Общепита, в том числе знаменитая шашлычная у Пяти Углов. Не «Сайгон», конечно, но и туда в 70-е годы XX века захаживали поэты. Приметы того времени отразились в поэме Алексея Давыденкова «Царевна-Лебедь», которая впервые была прочитана им своему другу поэту Борису Григорину именно в этой шашлычной.

На этой оптимистичной ноте мы и закончим свою прогулку по Разъезжей улице.

Оглавление книги