Книга: По следам литераторов. Кое-что за Одессу

Глава 6 Путь к кино

Глава 6

Путь к кино


От Нового Привоза до старта второй части нашей пешей экскурсии можно, в теории, добраться тоже пешком. Но для экономии времени и сил рекомендуем воспользоваться популярной у писателей-фантастов «нуль-кабиной»: заходим у Нового Привоза, набираем GPS координаты Одесской киностудии и выходим около неё. Реально же едем одну остановку на такси[172] по Пантелеймоновской и Французскому бульвару до № 33.

По дороге проезжаем мимо Свято-Пантелеймоновского мужского монастыря, где бывали регулярно – правда, в то время, когда в Соборе великомученика и целителя Пантелеймона располагался одесский планетарий.

Особенность Собора в том, что он расположен на третьем этаже здания, а на первых двух было основанное в 1876-м году монастырское подворье Свято-Пантелеймоновского монастыря Святой Горы Афон. Подворье было отправной точкой заветной мечты практически каждого православного христианина – паломничества на Святую Землю и Святую Гору Афон. Ежегодно отсюда отправлялось до двух тысяч верующих (по сравнению с нынешними цифрами хаджа в Мекку и Медину не очень много, но для XIX века – значительное число). На подворье их принимали, кормили в трапезной, давали ночлег, помогали с оформлением документов, а потом и отправляли морем к заветной цели.

Символично, что собор сооружён из камня, добытого на Святой Горе и доставленного в Одессу монашеским бригом «Святой пророк Илия». В византийском стиле были расписаны стены вдоль белой мраморной лестницы, ведущей к храму. Аналогов такого устройства церкви нет нигде в мире. Подъём на высокий третий этаж по замыслу архитектора Николая Никитича Никонова символизировал будущий подъём на гору Афон.

В 1923-м году подворье закрывается, но летом 1944-го – вскоре после освобождения Одессы – здесь открывается храм и Богословско-пастырские курсы, впоследствии преобразованные в семинарию. В 1946–1947-м годах здесь преподаёт будущий Патриарх Пимен. Однако в 1961-м году во время очередной «недружбы» власти с православной церковью семинарию переводят в Свято-Успенский монастырь в районе Одесского маяка (см. гл. 2), а собор вновь закрывают – и открывают планетарий.

Такой заменой удивительно точно проиллюстрировали самое знаменитое из высказываний Иммануила Йоханн-Георговича Канта (1724–04–22 – 1804–02–12): «Две вещи наполняют душу всегда новым и всё более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне». Впрочем, отождествлять «моральный закон во мне» с отправлением богослужений в храме – сильное упрощение.

В 1990-м году планетарий с его уникальной цейсовской проекционной установкой звёздного неба переносят в обсерваторию (фактически закрывая его, прямо скажем), а в храме вновь начинают богослужения[173]. В 1995-м году основывают Свято-Пантелеймоновский мужской монастырь, что несколько удивительно для такого многолюдного места: рядом железнодорожный вокзал и шумный Привоз. Впрочем, за углом – на Пушкинской, № 79 – Свято-Ильинский Мужской монастырь.

По дороге – на углу Пантелемоновской и лейтенанта Шмидта (он родился в Одессе, о чём мы рассказывали в первой книге[174]) – находится Одесское епархиальное управление[175]. Здание построено видным одесским архитектором Юрием Мелетьевичем Дмитренко для Андреевского подворья Афонского монастыря, то есть выполняло те же функции, что и подворье Свято-Пантелеймоновского монастыря. Это было удобно: оба подворья – вблизи железнодорожного вокзала.

По диагонали от епархиального управления – красивое здание с ясным «казённым» акцентом, принадлежащее Одесской железной дороге. Здание построили в 1899-м году для Земской управы, а до того на этом месте была тюрьма: в связи с разрастанием города для неё построили новое здание несколькими километрами юго-западнее, а старое здание снесли. В нём ещё успели в 1882-м году казнить народовольцев (или террористов – как кто считал) Степана Николаевича Халтурина и Николая Алексеевича Желвакова.

Халтурин ещё до одесского теракта устроился плотником в Зимний дворец и постепенно принёс в подвал, где проживал, до 30 кг динамита. Непосредственно над жильём Халтурина было караульное помещение, а на втором этаже – столовая, где должен был обедать Александр II. 1880–02–05 – в день взрыва – поезд брата его жены[176] принца Гессенского – опоздал, что в очередной раз отсрочило гибель императора-освободителя; на этот раз почти на 13 месяцев. Погибло 11 военнослужащих караульного помещения первого этажа, ещё 56 человек получили ранения. Кстати, эти военнослужащие были зачислены в лейб-гвардии Финляндский полк в качестве поощрения за героизм, проявленный в ходе последней русско-турецкой войны.

Но героем считал себя Халтурин. Он едет в Одессу и с напарником (мы бы сказали «подельником») Желваковым убивают прокурора Киевского военно-окружного суда Василия Степановича Стрельникова, командированного в Одессу. Вернее, убивает Желваков, а Халтурин в качестве извозчика должен помочь Желвакову скрыться. Прохожие хватают обоих. Страх от террористов и желание быстро «закрыть дело» приводит к поспешному суду и казни обоих под указанными ими фальшивыми именами[177] через 4 дня после убийства – уже 1882–03–22.

В кабинете Ленина в Кремле было два горельефа: Маркса, что понятно, и Халтурина, что странно с учётом неприязни большевиков к индивидуальному террору. Наша Гаванная улица много лет была улицей Халтурина.

Движение по Привокзальной площади организовано вокруг овального сквера. На картах он именуется сквером А. С. Пушкина. Поскольку в него упирается Пушкинская улица, название логичное – но насколько мы знаем, никому не известное. Впрочем, до сноса тюрьмы и строительства Земской управы это была «площадь Тюремного замка» – название совсем не весёлое. Тюремный замок построил итальянский[178] строительный подрядчик Симон Томазини ещё в 1823-м году, причём именно в виде средневекового замка с четырьмя круглыми башнями по углам.

Самое могучее здание на Пантелеймоновской – управление Одесской[179] железной дороги. Оно обращено фасадом на сквер А. С. Пушкина и поражает своей монументальностью любого, приехавшего в Одессу на поезде. Поскольку здание служебное, и было им всегда (до революции это было здание судебных установлений – по современной терминологии областной суд со всем своим аппаратом) и зайти в него сложно, процитируем путеводитель по Одессе 1909-го года: «Внизу, у входа – обширный, красивый вестибюль, откуда прямо против входа – обширный красивый зал… С обеих сторон – широкая красивая мраморная лестница ведёт в вестибюль 2-го этажа. Вестибюль украшается прекрасным мраморным бюстом имп. Александра II… Те же мраморные лестницы приводят в вестибюль 3-го этажа, наиболее красивый и и эффектный, благодаря хорошему освещению. Посреди – на массивном чёрном пьедестале из искусственного камня красуется величественная фигура имп. Александра II во весь рост, со свитком законов в руке, отлитая из бронзы…[180]»

И здание Земской управы, и здание судебных установлений построил архитектор Николай Константинович Толвинский. Он, как и Т. Л. Фишель (см. главу 2), демонстрирует благотворность работы в империи. Много построивший в Одессе[181], он в 1900-м году избирается ординарным профессором Варшавского политехнического института по кафедре архитектуры и переезжает в Польшу, где работает до самой смерти в 1924-м, создав свою архитектурную школу.

Мы никак не доберёмся до киностудии. Но наша Привокзальная площадь заслуживает того, чтобы сказать немного о зданиях на ней. Остальное расскажем на обратном пути, когда вернёмся на Пантелеймоновскую в связи с Корнеем Чуковским и пятой гимназией.

От площади до киностудии едем без остановок – даже на улице Белинского: Виссарион Григорьевич, конечно, за свою краткую жизнь (1811–06–11 – 1848–06–07) успел стать выдающимся литературным критиком, но мы выезжаем как раз на то место, где эта улица кончается и начинается Французский (в советское время – Пролетарский) бульвар (помните: «бульвар Французский весь в цвету»?), так что поворачиваем не налево, а направо.

Наша прогулка посвящена литераторам, но отправной точкой второй её части мы выбрали именно киностудию, ибо с нею прямо или косвенно связано несколько выдающихся писателей. Попутно отметим одну из принципиальных несправедливостей киноиндустрии: никто не знает сценаристов!

Самый наглядный пример: фразы из лучших комедий уже упоминавшегося Леонида Иовича Гайдая стали крылатыми. По ним легко проводить тест «свой – чужой». Одна «Бриллиантовая рука» дала десятки действительно «бриллиантовых» выражений. Каждый легко вспомнит: «Чтоб ты жил на одну зарплату!», «Наши люди на такси в булочную не ездят», «Кто возьмёт билетов пачку, тот получит… водокачку», и т. д. и т. п. Но кто, кроме глубоких знатоков, назовёт сценаристов этой комедии Якова Ароновича Костюковского (1921–08–23 – 2011–04–11) и Мориса Романовича Слободского (1913–12–13 – 1991–02–06)? Никто! Честно говоря, и мы для уточнения их фамилий обратились к всезнающему Интернету. А ведь они сценаристы трёх самых популярных комедий Гайдая – «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница» и вышеупомянутая «Бриллиантовая рука». Причём в каждой из них мы безошибочно перечислим десяток актёров.

Но вернёмся к литераторам, связанным именно с Одесской студией. Трое из них представлены мемориальными досками (а Высоцкий ещё и памятником), но не как «мастера пера». Александр Петрович Довженко (1894–09–10 – 1956–11–25) – как режиссёр, Василий Макарович Шукшин (1929–07–25 – 1974–10–02) и Владимир Семёнович Высоцкий (1938–01–25 – 1980–07–25) – как актёры.

Самые первые свои фильмы «Вася-реформатор» и «Ягодка любви» Довженко снимает на Одесской киностудии. Причём история создания первого фильма – классическая голливудская сказка: прима заболевает, и заменяющая её стажёрка выступает феноменально успешно. Впрочем, сюжет бытовал задолго до Голливуда: вспомним, к примеру, «Мадмуазель Нитуш», написанную в 1883-м году. Наверное, что-то аналогичное было и у античных авторов.

Александра Довженко до прихода в кино жизнь кидала совершенно невероятно[182]. Начинал он преподавателем начального училища в Житомире, причём преподавал шесть предметов – от гимнастики до физики. После революции – как член Украинской коммунистической партии боротьбистов (вошедшей потом в КП(б)У) является, как тогда говорили, «ответработником» (то есть ответственным – не только за собственную деятельность, но и за результат работы вверенной ему структуры): от заведующего отделом искусств в Киеве до секретаря консульского отдела торгпредства (торгового представительства) в Германии. Затем Довженко остаётся в Берлине и обучается в художественной школе у экспрессиониста Геккеля[183].

Возвратившись в столицу УССР – Харьков – Довженко работает художником-карикатуристом в «Известиях ВУЦИК[184]». Работает вполне успешно, но «заболевает» кино и пишет два сценария. Сценарий «Вася-реформатор» не понравился будущему известному писателю Юрию Ивановичу Яновскому[185] (1902–09–09 – 1954–02–25): фильм «запустили» только после воздействия московской комиссии.

Тут нам не удержаться от отступления про Киев и Москву. В СССР бытовало выражение: есть фильмы хорошие, средние, плохие и киностудии имени Довженко[186]. При этом телевизионные фильмы, снятые в том же Киеве, были вполне приличны. Причина проста: телевизионные фильмы «принимал» не Киев, а Москва. От очевидца[187] мы знаем, что сын режиссёра Петра Ефимовича Тодоровского Валерий (ныне сам – известный и прекрасный режиссёр) в семилетнем возрасте в ответ на предложение гостей на какой-то домашней «посиделке» произнести тост сказал: «Шоб Киев сдох!». Так в детской голове закристаллизовались рассказы папы-режиссёра и мамы-сценариста о трудностях приёмки фильмов киевским начальством.

Москва поддержала сценарий, и Фауст Львович Лопатинский приступил к съёмкам. Почему-то он прервал работу и легендарный Павел Фёдорович Нечеса – бывший матрос и участник штурма Зимнего, а в 1926-м году – директор Одесской кинофабрики – пригласил сценариста Довженко из Харькова: сам придумал – сам снимай. Интересно, что Павел Фёдорович в 1927-м году написал сценарий по повести Ивана Франко «Борислав смеётся». Вот такой матрос служил на дредноуте «Императрица Екатерина»!

Впрочем, фильм по его сценарию не сохранился (как и фильм «Вася-реформатор»), так что оценить таланты Нечесы – сценариста – и Довженко – начинающего режиссёра – невозможно. Но мы хорошо знаем поэтическое кино зрелого Довженко. Это такая же мощная реальность, как и упомянутый нами штурм Зимнего дворца – не реальный с участием Нечесы, а изображённый в фильме «Октябрь», о чём мы уже говорили.

Кто думает о реальном Николае Александровиче Щорсе (1895–06–06 – 1919–08–30) – организаторе повстанческих отрядов, затем большевистском коменданте Киева[188] и наконец командире 44-й дивизии – по самой распространённой версии, заподозренном в мятеже и убитом в затылок политическим инспектором Реввоенсовета 12-й армии Павлом Самуиловичем Танхиль-Танхилевичем (кстати, вернее «некстати», одесситом)? Все представляют себе Щорса так, как его придумал Довженко.

Но сейчас мы пишем не о кино, поэтому нам интересен Довженко-литератор.

Последний фильм Довженко – «Мичурин» – вышел в 1948-м году[189]. До конца жизни Довженко преподаёт во ВГИКЕ и пишет киноповести. Также до последнего дня он ведёт дневник – искренний, страстный и тоже высокохудожественный.

Если бы не подвиг Юлии Ипполитовны Пересветовой (в кино – Солнцевой; 1901–08–07 – 1988–10–29) – его жены, сорежиссёра в ряде картин и соратника, мы бы, возможно, не увидели вершин творчества Довженко-кинодраматурга. Но Солнцева сняла три фильма по киноповестям покойного мужа: «Поэма о море» (1958), «Повесть пламенных лет» (1960), «Зачарованная Десна» (1965). В 1959-м году Довженко как сценарист удостоен Ленинской премии (посмертно) за киноповесть «Поэма о море». При этом сам фильм этой награды не получает! В книге «Территория кино»[190] киновед и «кинофункционер» Армен Николаевич Медведев называет фильм «своеобразным каталогом того, что впоследствии развивал наш кинематограф». Тут невольная отсылка к Гоголю и Каттнеру (см. главу 1): они тоже создали каталоги, впоследствии развитые русской литературой и мировой фантастикой соответственно. Но в основе этого «кинокаталога» – повесть Довженко!

В том же 1959-м году на Всесоюзном кинофестивале Юлия Солнцева удостаивается почётного диплома (аналогичный почётный диплом она получит и в Лондоне в 1962-м), а покойный Довженко получает первую премию – как автор сценария. Так и Владимир Семёнович Высоцкий будет получать награды посмертно.

«Забавная подробность». Когда вышел фильм «Поэма о море», журнал «Искусство кино» решил организовать дискуссию, для чего опубликовал письмо Виктора Платоновича Некрасова (1911–06–17 – 1987–09–03), где тот противопоставлял этому фильму фильм Одесской киностудии «Два Фёдора». Дискуссии не получилось – главного редактора журнала Людмилу Павловну Погожеву вызвали в идеологический отдел ЦК КПСС, где письмо Некрасова назвали «антисоветской клеветой не только на строителей рукотворного моря, но и на весь советский народ»[191].

Нам же интересно то, что в «Двух Фёдорах» (режиссёр – Марлен Мартынович Хуциев, оператор – Пётр Ефимович Тодоровский) – первая большая роль в кино Василия Макаровича Шукшина[192].

Два слова про режиссёра и оператора. Одесская киностудия бесконечно обязана Хуциеву, поскольку его фильм «Весна на Заречной улице» «был и остаётся лучшим, талантливейшим». Конечно, спустя 60 лет он выглядит очень наивным, но при этом чистым и настоящим. Думаем, порадуем и экскурсантов и одесситов: у нас есть Заречная улица! Реки нет[193], а улица есть. И не очень далеко от киностудии. Такая шутка одесской топонимики.

Оператором и «Весны на Заречной улице» и «Двух Фёдоров» был уже упоминавшийся Тодоровский. О нём, конечно, нужно говорить отдельно, и не в ходе экскурсии «в поисках перьев» (хотя сценарии его прекрасны и в литературном отношении). Скажем здесь только, что он превзошёл самого Чаплина в своей многоспециальности как деятель кино: Чаплин не был оператором. Они оба снимались (Тодоровский – очень мало, но внешностью и обаянием не уступал Чаплину), оба писали сценарии и музыку к фильмам, где были режиссёрами, но Чаплин оператором не был…

А теперь переходим к Шукшину. «Как можно успеть так много?» – первая мысль, когда знакомишься с его жизнью. Он снялся в 28 фильмах, режиссировал 5 картин, не считая дипломной работы в мастерской Михаила Ильича Ромма (1901–11–24 – 1971–11–01) «Из Лебяжьего сообщают»[194]. Шукшин – сценарист всех своих фильмов, и ещё четырёх, включая такую значительную режиссёрскую работу Николая Николаевича Губенко, как «Пришёл солдат с фронта».

Но главное в творчестве Шукшина – его проза: два романа, три повести, три пьесы и около 125 рассказов. Шукшин успел порадоваться семи прижизненным изданиям своих литературных трудов. А ведь отпущено ему было всего 45 лет, включивших, кроме творчества, работу в селе, на заводах, службу на флоте, учительство и директорство в школе, «женщин каких-то бесконечных» (как говорил Писатель в фильме «Сталкер»), проблемы со здоровьем (ранняя язва желудка) и злоупотребление алкогольными напитками.

Проза Шукшина – точная, ясная проза умного, наблюдательного и много повидавшего человека. Сам «плоть от плоти» народа, он без всяких иллюзий смотрит на своих героев. Хотя автор как бы растворяется в них, очень точно передавая стилистику речи (это роднит его, как ни странно, с Бабелем), но умный читатель видит трезвый взгляд автора. Особенно ярко Шукшин описывает чудаков и неуловимо переходной тип героя, уже ушедшего от деревенского образа жизни, но не ставшего горожанином, потому что он не понимает и боится города. Внутренняя закомплексованность такого героя (возможно, частично списанная Шукшиным с самого себя) проявляется в желании добиться превосходства над горожанином.

Шукшин закончил ВГИК как режиссёр, но вначале хотел поступать на сценарный факультет. Поэтому проза его очень «кинематографична» и её регулярно экранизируют. До настоящего времени имеется 16 фильмов и, мы уверены, это не предел.

С Довженко Шукшина роднит не только дебют на Одесской киностудии, но и посмертная Ленинская премия. Её Шукшин получил в 1976-м году «за творческие достижения». Умер он скоропостижно 1974–10–02 на теплоходе «Дунай», где размещалась съёмочная группа фильма «Они сражались за Родину». С 1967-го года Ленинские премии присуждались раз в два года по чётным годам[195], поэтому Шукшину дали премию именно в 1976-м.

Завершим рассказ о Шукшине цитатой Вячеслава Алексеевича Пьецуха: «Какими только посторонними делами не обременяла его действительность – и в колхозе-то он работал, и на флоте служил, и в автотехникуме учился, и в школе преподавал, и в фильмах снимался […] и всё бесконечно мотался вдоль и поперёк нашего государства, пока не упёрся в то справедливое убеждение, что его единственное и естественное предназначение – это литература, что его место – это рабочий стол, что его инструмент – это шариковая авторучка и тетрадка за три копейки»[196]. Позволим себе только одну поправку: «посторонние дела, которыми обременяла его действительность» позволили Шукшину познать эту действительность во всех деталях и отразить её в своих рассказах точно, ярко и полнокровно.

Несколько слов скажем о Юрии Ивановиче Яновском: как-никак именно он негативно отозвался о первом сценарии Довженко, что могло препятствовать попаданию Довженко в кино. Впрочем, такие истории хороши для фантастики – например «И грянул гром»[197] Рэя Бредбери. В реальности Довженко всё равно стал бы режиссёром, в худшем для нас случае – не в Одессе.

Сам Яновский недолго был редактором сценарного отдела ВУФКУ и в 1927-м году вернулся в столицу – в Харьков. Но жизнь в Одессе дала Яновскому материал для двух произведений, вышедших уже в следующем году – сборника очерков «Голливуд на берегу Чёрного моря» и романа «Мастер корабля».

Идея «Голливуда» на берегу Чёрного моря имеет очень простое экономическое обоснование. Снимать хорошую картинку в плохую погоду очень дорого. Можно, конечно, нагнать массу осветительной аппаратуры на съёмочную площадку, но это дорого, жарко, и настоящего солнечного света не заменит.

Так что Одесса в теории была очень хороша. Правда, у нас противная сырая зима с малым количеством солнечных дней, но главная причина не в этом. Думаем, куда больше помешала осуществлению сформулированной Яновским идеи «столицецентричность» русской культуры.

Роман 26-летнего автора был изысканным и сложным. Рассказ ведётся и от имени семидесятилетнего кинорежиссёра То-Ма-Ки (товарищ мастер кино), и от имени его сыновей, коллег и даже любовницы (последние «высказываются» в письмах). Сюжетная линия – строительство парусника, необходимого киностудии для съёмок фильма из жизни матроса. Вывод автора: искусство и жизнь тесно переплетены, их невозможно отличить друг от друга, сама жизнь должна строиться по принципу произведения искусства, и тогда она будет прекрасной. Критика неоднозначно восприняла роман: с одной стороны он написан высокохудожественно и философски, но, с другой стороны, в нём нет обязательного для 1930-го года героя-пролетария[198].

Через два года Яновский выпускает ещё более сложный роман «Четыре сабли». Это первый из двух романов Яновского в технике «роман в новеллах» Четыре практически самостоятельные части, посвящённые четырём героям (Шахраю, Остюку, Галату и Марченко). Каждый из них представляет одну из сил революционного противостояния. Герои уже совершенно неоромантические – это герои народных песен. Критика правильно оценила роман как написанный в стиле «националистического романтизма». Печатание романа в журнале было прервано.

В 1935-м году Яновский создаёт ещё одну попытку романа в новеллах – «Всадники». Тут уже восемь самостоятельных новелл, есть руководящая роль партии и победитель – большевик. Но все братья-герои гибнут (что сближает повествование с рассказом «Письмо» Бабеля), так что читатель сам может сделать неутешительный вывод.

В 1947-м, замечательно копируя постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) от 1946-го года «О журналах «Звезда» и «Ленинград»»[199], выходит постановление ЦК КП(б)У «О журнале «Отчизна»». Яновского увольняют с поста редактора, он в порядке покаяния пишет сборник «Киевских рассказов» и умирает в начале 1954-го – в 51 год.

В самом кассовом фильме СССР 1969 года «Опасные гастроли» (фильм посмотрело 36.9 млн человек) герой Высоцкого куплетист Жорж Бенгальский (он же большевик-подпольщик Николай Коваленко) пел:

Пушкин – величайший на земле поэт —бросил всё и начал жить в Одессе.Проживи он здесь еще хоть пару лет,кто б тогда услышал о Дантесе?

Останься Юрий Иванович Яновский в Одессе, жизнь его была бы иной – может, и менее драматичной. А может, и наоборот. Но это снова возвращает нас к многовариантности истории «по Бредбери». А может и хорошо, что сослагательного наклонения реальная история не имеет?

Хотя очень хотелось бы, чтобы Владимир Семёнович Высоцкий прожил подольше. Особенно нам не хватало его в бурный период перестройки: сколько новых тем для его сатирических и юмористических песен она открыла.

У швейцарского писателя Макса Рудольфа Франц-Бруновича Фриша (1911–05–15 – 1991–04–04) есть замечательные опросники. Опросник, связанный со смертью, содержит вопрос:

– Вы хотели бы больше спросить у ушедших в мир иной или больше им рассказать?

Пожалуй, спросить можно только: ну как там? Как ответил на этот вопрос в удивительном сне Владимира его покойный друг Юрий Генрихович Славинский: «Там, как и здесь – маленькие людишки делают маленькие дела…» А вот рассказать хочется намного больше.

Например, рассказать Высоцкому, какими тиражами начали выходить его книги, каких наград он удостоен, какое число памятников ему установлено.

Тему памятников, впрочем, мы поднимали в главе о Маяковском. Закончим её, упомянув песню Высоцкого «Памятник». С завораживающим предвидением он писал ещё за семь лет до смерти:

А потом, по прошествии года, —как венец моего исправленья —крепко сбитый литой монументпри огромном скопленье народаоткрывали под бодрое пенье, —под моё – с намагниченных лент.Тишина надо мной раскололась —из динамиков хлынули звуки,с крыш ударил направленный свет, —мой отчаяньем сорванный голоссовременные средства наукипревратили в приятный фальцет.

Как мы помним, Марина Влади – Екатерина Марина Владимировна Полякова-Байдарова – хотела на могиле поставить метеорит как символ загадочной и неземной личности Высоцкого. Но всё сделалось так, как написал он – кроме, увы, посмертного воскрешения. Зато фотографиями причудливой композиции скульптора Александра Иулиановича Рукавишникова (смесь натурализма вплоть до родинки на левой щеке и символизма в виде коней привередливых, гитары – она же нимб – и проч.) можно бойко торговать…

Жизнь кончилась.И началась распродажа,

как сформулировал Евгений Евтушенко в стихотворении «Киоск звукозаписи».

С другой стороны, как не поставить памятник Высоцкому у Одесской киностудии, где, как считается, ему – вдали от московского начальства – давали работать.

На самом деле статистика свидетельствует: Высоцкий снялся в 30 картинах – из них только 5 поставлены на Одесской киностудии. Но зато в них он всегда играл главные роли, а сериал «Место встречи изменить нельзя» догнал по популярности «Семнадцать мгновений весны» и реально способствовал снижению преступности в дни и часы, когда этот сериал демонстрировали.

Памятник по проекту известного одесского скульптора А. В. Князика (мы уже видели Адама Мицкевича его работы) открыт 2012–10–29. Анатолий специально прибыл из Москвы по приглашению на церемонию открытия. Выступал, как всегда, импровизационно, так что текст речи не сохранился. Основной темой – опять же как всегда – стало единство русской культуры, наглядно доказанное успешной работой Одесской киностудии в целом и Высоцкого в частности. И, конечно, призыв к воссоединению всея Руси – от Бреста до Владивостока, от Одессы до Таллина, от Северного полюса до Кушки… – словом, всех мест, где Высоцкого считают своим.

У нас долгий роман с Высоцким. Мы не действовали по обычному принципу: «гарна та дивка, що засватана, а деятель искусства после смерти». Этот принцип Владимир отразил в четверостишии:

Юбилей Высоцкого справляем.Грустно мне, хоть должен быть я рад.Так всегда – сначала в гроб вгоняем,а затем вручаем сто наград.

Анатолий ещё в 1968-м написал письмо в «Комсомольскую правду» в защиту песен Высоцкого – того уже начали «прорабатывать». Потом старший из нас пел младшему (насколько мог), а младший заучивал песни. Купив магнитофон, мы первым делом начали собирать песни Высоцкого и обменивались ими по принципу «всех на всех», даже если нужно было отдать всю коллекцию за одну новую песню. Впрочем, и у нас всё оставалось.

Такая тактика дала свои плоды – к роковой дате 1980–07–25 у нас была одна из полнейших в городе магнитофонных коллекций Высоцкого. Благодаря дружбе Анатолия с Борисом Оскаровичем Бурдой[200] мы даже знали, что Высоцкий – Владимир Семёнович[201]. Правда, младший из нас поначалу при перезаписи вырезал разговоры барда, оставляя только песни, и старшему с трудом удалось объяснить культурную и историческую ценность этой части записей.

Как мы любим говорить – «забавная подробность». В Одессе было два долгостроя из объектов культуры – театр Музкомедии, к которому мы скоро подойдём, и Дворец спорта. В 1976-м году Дворец наконец-то заканчивали. Одноклассник Владимира, уже «трущийся» в артистических кругах (через год он поступил в консерваторию), авторитетно сказал:

– С Володей уже договорено. Он даст концерт на открытии.

Это было воспринято совершенно логично – кто ещё может собрать Дворец спорта на свой концерт?

К печали Одессы, у нас ни во Дворце спорта, ни в других местах Высоцкий концертов не давал. Зато несколько раз, приезжая на съёмки, пел в квартире Тодоровского, и дворничиха приходила с требованием не кричать по ночам. На этих посиделках были тесть и тёща Владимира – так в Одессе (о чём мы уже не раз говорили) реализуется теория N рукопожатий[202], где для нашего города N не больше трёх.

Случай Высоцкого – иллюстрация выражения: «Есть ложь, большая ложь и статистика». Перед нами актёр, снявшийся в 30 фильмах. Начиная с 1966 года его песни звучат в 27 кинофильмах: в 10 песни исполняет сам Высоцкий; в 11 – другие актёры либо певцы, включая Марка Бернеса; наконец, в 6 его голос звучит за кадром. Его песни звучали в семи спектаклях. Вышел двойной альбом[203] «Алиса в стране чудес»[204], где все песни написал (и почти все исполнил) Высоцкий. Концерты и спектакли проходят с аншлагами, Высоцкий посетил – так говорит статистика – с ними почти все союзные республики СССР, многие зарубежные страны. А «самоволки» из Парижа в СГА и на Таити! А два загранпаспорта, когда у рядового советского человека и одного-то не было. А автомобиль «Мерседес» – такие в то время были, наверное, не больше чем у полусотни жителей Москвы (не считая иностранцев)!

И всё это, повторим, большая статистическая ложь. Каждый шаг давался с боем: киношное начальство не утверждало Высоцкого на большинство ролей, на которые он пробовался; песни его не брали либо по указанию того же начальства, либо – в большинстве случаев – сами режиссёры, осознававшие, что их фильм «не вытянет» на высоту этих песен; концерты шли без афиш.

Но (как и в случаях, нами уже освещённых выше) главной миссией – особенно в зрелые годы – Высоцкий считал литературу. А тут был полный провал. Если режиссёры, рискуя остаться без фильма, всё же «пробивали» Высоцкого в свои картины, если Юрий Петрович Любимов, действительно заслуживший Боевое Красное Знамя, прощал актёру всё и оставлял работать на Таганке, то друзья-литераторы держали «круговую оборону». Только в альманахе «Метрополь» – наивной, как мы сейчас видим, попытке издать в 1979-м неподцензурный сборник хотя бы в 12 экземплярах – ему дали напечатать двадцать стихотворений[205] – из восьми с лишним сотен! И уже после его смерти, когда вышел первый авторский сборник «Нерв», один из лучших поэтов советского поколения «шестидесятников» Роберт Станиславович Петкевич[206] (1932–06–20 – 1994–08–19) не только написал предисловие, но и нежно и профессионально в песне «Высота» заменил строчки

А мы всё лезли толпой на неё,как на буфет вокзальный

на

А мы всё лезли толпой на неёза вспышкой ракеты сигнальной.

Конечно, мы не были «в шкуре» литераторов 1970-х. Но почему-то кажется: если бы они «дружно навалились», то каталог прижизненных публикаций Высоцкого[207] включал бы нечто поразнообразнее 31 газеты, публикующей текст «Прощания с горами», или 101 газеты либо сборника «Библиотека художественной самодеятельности», публикующих «Песню о друге» из того же фильма.

И всё же литератор Высоцкий состоялся. Когда исчезли «костыли и подпорки» музыки, темпераментного исполнения[208], и мы остались один на один с текстом, то увидели: это – настоящая поэзия.

Поэтому теперь мы не обижаемся на мужа маминой сестры Моисея Иосифовича Шмурака, говорившего, что на Таганке больше ходили на Николая Губенко, а не на Владимира Высоцкого. Губенко родился в одесских катакомбах в августе 1941-го года – во время осады города немцами и румынами – и наш дядя вместе с ним в 1957–1958-м годах учился в театральной студии при Одесском доме актёра. Правда, потом их пути разошлись: Губенко уехал в Москву (где сейчас возглавляет театр «Содружество актёров Таганки», а 1989–11–21 – 1991–08–28 был последним министром культуры СССР), наш «дядя Мося» играл в студенческом театральном коллективе «Парнас-2», где, кстати, начинали и Жванецкий с Романом Аншелевичем Кацем – Романом Андреевичем Карцевым – и Виктором Леонидовичем Ильченко (Жванецкий с Ильченко создали театр, Карцев пришёл туда чуть позже), но потом оставил его ради инженерной работы. И всё же память о совместной учёбе сохранилась. Поэтому мы считали эту фразу данью старому знакомству, не очень верили ей, но обижались.

Пусть ходили на Губенко, но слушали, слушают, читали и будут читать большого поэта Владимира Высоцкого.

Оглавление книги


Генерация: 0.933. Запросов К БД/Cache: 1 / 0
поделиться
Вверх Вниз