Книга: Дом на хвосте паровоза. Путеводитель по Европе в сказках Андерсена

Шильон

Шильон

Когда в 1761 году, за сто лет до «Девы льдов», вышла «Юлия, или Новая Элоиза» Жан-Жака Руссо, Швейцарская Ривьера моментально превратилась в объект литературного паломничества. Сам Руссо в предисловии к роману, написанном якобы от лица издателя, кокетливо отнекивался от реальности своих персонажей и правдивости описания места действия – но это, естественно, только подогревало интерес. Одни поклонники романа упрямо отказывались верить в то, что все персонажи вымышленные, и отправлялись в Кларан и его окрестности искать их следы. Другие, менее наивные, ехали туда же, просто чтобы окунуться в атмосферу описанного Руссо «райского уголка». Ну а поскольку рыбак рыбака видит издалека, то в первых рядах паломников оказались и коллеги Руссо по писательскому цеху. Полученные ими впечатления, естественно, тут же увековечивались в их собственных произведениях, и популярность места росла, как снежный ком. Из наших соотечественников первопроходцем стал Николай Карамзин, прошедший с томиком «Новой Элоизы» по берегу Женевского озера от Лозанны до Шильона и отчитавшийся потом об этом в «Заметках русского путешественника». Позднее его примеру последовали Василий Жуковский и Пётр Вяземский, а Лев Толстой со свойственным ему размахом так и вовсе поселился в Кларане на два месяца и впоследствии поставил Руссо в один ряд с Евангелием по степени влияния на свою жизнь. Но все-таки самого громкого шороху навели здесь англичане во главе с Джорджем Гордоном Байроном и Перси Биши Шелли – причем началась эта история, несмотря на масштаб задействованных лиц, как банальнейшая семейная драма.

В начале 1816 года, всего через год после свадьбы, жена Байрона, забрав с собой только что родившуюся дочь Аду[99], внезапно съезжает к родителям и подает на развод. Причины развода не афишируются, и за неимением твердой почвы под мозгами английский высший свет подключает фантазию, вешая на Байрона всех мыслимых и немыслимых собак. Тот какое-то время стоически терпит, но слухи разрастаются, подпитывая сами себя, так что просто «пересидеть» не получается, и через два месяца опальный поэт продает часть недвижимости и уезжает на континент – как оказалось впоследствии, навсегда.

Дела Шелли по части семейной жизни и общественного мнения на тот момент тоже обстоят не очень. Разошедшись незадолго до этого со своей первой женой, он начинает встречаться с дочерью своего наставника Уильяма Годвина, Мэри Годвин[100], раздражая апологетов нравственности ничуть не хуже Байрона. У Мэри же есть сводная сестра, Клэр Клэрмонт; она влюблена в Байрона, и перед его отъездом на континент у них случается короткая интрижка. Узнав о том, что Байрон направляется в Женеву, Клэр видит в этом удачный шанс для продолжения банкета и подговаривает Шелли и сестру отправиться вслед за ним – по официальной версии, чтобы уже наконец познакомить между собой двух поэтов, а заодно и переждать скандал. Однако перспективная многоходовка мисс Клэрмонт захлебывается на первом же этапе: Байрон полностью замыкается на Шелли, проигнорировав ухаживания Клэр (хотя и подарив ей между делом дочь). Одной из точек соприкосновения новоиспеченных друзей-поэтов оказывается творчество Руссо, и вскоре они покупают в складчину парусную лодку и отправляются на ней в путешествие по местам «Новой Элоизы». Особенно впечатляет Байрона Шильонский замок и история заточения в нем Франсуа Бонивара. После посещения замка друзья на два дня застревают в одной из деревушек неподалеку от Лозанны из-за затяжных дождей[101] – там-то Байрон по свежим впечатлениям и пишет черновую версию «Шильонского узника». Поэма выходит из печати в том же году и сразу обретает бешеную популярность, провоцируя вторую волну литературного паломничества на Швейцарскую Ривьеру – с ней-то и приносит на берег Женевского озера Андерсена, и именно так «Шильонский узник» вместе с замком попадают в сюжет «Девы льдов». С этого момента туда начинают ездить поклонники не только Руссо и Байрона, но и Андерсена, и данная глава – наглядный тому пример.

Впрочем, Руссо, Байроном и Андерсеном дело, естественно, не ограничилось. На Швейцарской Ривьере отметились буквально все: здесь можно найти следы и Виктора Гюго, и Альфонса Доде, и Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, и Эрнеста Хемингуэя, и Сары Бернар, и Чарли Чаплина, и Фёдора Достоевского, и Владимира Набокова, и Петра Чайковского, и кого только не – даже действие самой известной песни Deep Purple происходит угадайте где[102]. Задача увековечить такое количество знаменитостей – причем одновременно и достойным образом, и так, чтобы у гостей не начало рябить в глазах, – кажется нерешаемой, но местные власти нашли удивительно простой и красивый выход. Решение настолько скромное по форме, что если не знать о нем заранее, то можно запросто пройти мимо – и со мной бы так и произошло, если бы не счастливый случай и все тот же вездесущий Байрон со своим «Шильонским узником».

Когда я добрался до Монтрё, был уже поздний вечер, и до закрытия стойки регистрации в гостинице оставалось всего полчаса. День выдался насыщенный, я немало прошел пешком и здорово устал, поэтому в ближайших планах было перекусить и лечь спать пораньше – наутро предстояли поиски пансиона крестной. По счастью, хозяйка отеля держала небольшую продуктовую лавку, поэтому далеко ходить не пришлось; я купил немного хлеба, сыра и ветчины и из принципа «think global, drink local»[103] попросил хозяйку порекомендовать бутылку местного вина. «Вам красного или белого? – спросила она. – Если у вас все хорошо с сердцем, то я бы предложила белое – но с красного лучше спишь». В итоге мы сговорились на красном, и я уже собирался было идти к себе в номер, как хозяйка спросила: «А хотите бокал?» – «Конечно, хочу, – опешив, проговорил я. – Но как я его вам верну? Вы ведь скоро закрываетесь». – «А не страшно, – сказала хозяйка, – просто принесите потом и поставьте вот сюда, на столик. Вы ведь на озеро пойдете?» – «Еще бы!» – хитро расплылся в улыбке я, мысленно благодаря хозяйку за подсказку и одновременно выговаривая себе за тугодумие.

Гостиница располагалась на юго-восточной окраине Монтрё, ближе к Шильону, и до берега Женевского озера было всего метров пятьдесят. Ночная подсветка Шильонского замка уже была включена, и оставалось только найти красивый ракурс. Вскоре, чуть пройдясь по берегу в сторону замка, я обнаружил идеально подходящую скамейку – береговая линия в этом месте делает изгиб, и замок виден как на ладони. Расположившись, я налил себе бокал вина и приготовился предаться гедонизму, но все никак не мог устроиться: что-то мешало сидеть. Наконец любопытство пересилило, и пришлось включить фонарик. Как выяснилось, я сидел прямо на вмонтированном в скамейку кнопочном пульте, рядом с которым красовалась голубая табличка с надписью: «Джордж Гордон Байрон, "Шильонский узник"». Подписи к кнопкам, соответственно, гласили: «Английский», «Немецкий», «Французский» и «Достаточно». В результате вкусив на той скамейке пищи не только физической, но и духовной, я, однако, не сделал из этого тогда систему, а зря: впоследствии оказалось, что таких скамеек на Швейцарской Ривьере больше двух десятков; каждая посвящена какой-либо творческой знаменитости, черпавшей здесь вдохновение, расположена в специально выбранном, характерном месте и умеет цитировать отрывки из соответствующих произведений на трех языках. В своем вечернем припадке эстетизма я напоролся на байроновскую скамейку, а есть, конечно, и андерсеновская – мы до нее еще доберемся, это совсем рядом, но сначала заглянем в замок.

Андерсен называет Шильонский замок мрачным, хотя с первого же взгляда становится ясно, что в этом больше наносной байроновщины, чем непосредственного впечатления. Байрон, куда глубже погруженный в мировую скорбь, нежели в историю Швейцарии, увидел во Франсуа Бониваре в первую очередь собственное отражение и настолько увлекся эмоциональной стороной вопроса, что визуальную исказил в ее пользу, а исторической и вовсе пренебрег[104]. Исследователи и поклонники творчества Байрона живо подхватили эту песню, в результате чего вокруг замка наросла масса легенд, одна чудовищнее другой: и темница, выдолбленная в материковой скале ниже уровня воды[105], и дорожка, вытоптанная Бониваром за четыре года в каменном полу вокруг колонны, к которой он был прикован…[106] Андерсен тоже внес свою лепту, написав про ямы с острыми зубцами на дне и водоворот, хотя там и течения-то нет. Если же на секунду абстрагироваться от этого международного чемпионата по литературному нуару и посмотреть на замок невооруженным взглядом Руди, то впечатление получается совершенно иным.

Скалистый островок, на котором стоит Шильонский замок, настолько мал, что архитекторам пришлось изрядно потрудиться, чтобы впихнуть на него все необходимое. По плотности компоновки и эффективности использования пространства замок скорее напоминает самолет (не дело это, говорят авиаторы, – воздух в самолете возить), а снаружи куда более похож на орешек, чем одноименная крепость в Шлиссельбурге. Игрушка, да и только (особенно если Байронов не читать), даже конические крыши башенок – широкополые, как у грибков на детской площадке. Внутри замка тоже есть на что полюбоваться: хороши и внутренний двор, и оборонительные галереи,^{Илл. 27} и вид на озеро с верхних этажей донжона.^Илл.28 Но самый посещаемый туристический аттракцион – это, конечно, все-таки темница. ^Илл.29

Илл. 27

Оборонительные галереи Шильонского замка

Илл. 28

Вид на Женевское озеро и Савойские Альпы из донжона Шильонского замка

Илл. 29

Темница Шильонского замка

Наверное, есть что-то в этой вездесущей практике переводить нелицеприятные достопримечательности в развлекательную плоскость. Руди, впрочем, было не до веселья: тюрьма есть тюрьма, а эти все англичане мало того что ходят медленно и цирк какой-то манерный развели, так еще и невеста с ними заодно… Как тут не захотеть сбежать на уединенный остров, особенно если он виден прямо из окна?

Окно, через которое байроновский Бонивар и андерсеновский Руди мечтали об острове, два автора описывают по-разному, и поначалу возникает желание ласково пожурить кого-то из них за неправдоподобность. Герой Байрона, чтобы добраться до окна, выцарапывает в стене своими оковами ступеньки (см. XII строфу); это, несомненно, усиливает драматизм происходящего, но никак не клеится с тем, что герой Андерсена смотрит из окна, просто «облокотившись на его каменный выступ». На месте, впрочем, оказывается, что, как в анекдоте про юридическую практику Ходжи Насреддина, правы оба. Подземелье замка состоит из нескольких секций, и в той, где томился Франсуа Бонивар, окна действительно находятся на высоте чуть больше человеческого роста, а вот в соседнем помещении они расположены гораздо ниже, поэтому там запросто можно облокачиваться на подоконники. Выходит, Руди просто ушел «от этой болтливой компании» в другую комнату и уже там стал смотреть в окно, что в описываемой Андерсеном ситуации очень похоже на правду.

Илл. 30

Вид на остров Пе из окна темницы Шильонского замка

С видом из окна^{Илл. 30} тоже интересно. В байроновском описании пейзажа почти отсутствует цвет – может быть, виной тому подкачавшее с погодой лето 1816 года? Между тем, Руди у Андерсена смотрит «на глубокую зеленовато-голубую воду», да и Жуковский в своем переводе «Шильонского узника» поправляет Байрона, раскрашивая голубым все пространство вокруг острова[107], – и это очень неспроста. Каменные стены темницы Шильона имеют изжелта-серый оттенок, а окна, представляющие собой фактически щелевидные бойницы, обращены на запад, так что солнечного света в них попадает очень мало. Сейчас своды подземелья подсвечены желтыми электрическими лампами, и это слегка разбавляет атмосферу, но во времена Байрона и Андерсена искусственное освещение могло быть только газовым, то есть «холодным» – если присутствовало вообще. На таком унылом фоне пейзаж за окном должен был смотреться особенно мучительно: ярко-бирюзовая толща воды, в которой угадываются темные силуэты рыб, на противоположном берегу – синие горы со сверкающими снежными вершинами и зеленой полоской леса у подножия, над всем этим – голубое небо… Но попасть туда нельзя, можно только подглядеть – и то в щелочку.

Островок же, которым любуются из окна герои Байрона и Андерсена, – это остров Пе (?le de Peilz), расположенный в полукилометре от берега напротив устья речки О Фруад (Eau Froide), текущей к югу от Вильнёва. С любованием, правда, оба автора – и особенно Байрон – малость перегибают палку: на самом деле из окон Шильонского замка остров Пе не очень-то и разглядишь. Во-первых, он настолько мал (чуть больше двадцати метров в диаметре), что даже отмечен не на всех картах – мне в свое время приходилось искать его по спутниковым фотографиям. Во-вторых, на южном берегу озера за островом тоже растут деревья, так что для наблюдателя, находящегося вровень с поверхностью воды, остров с его растительностью совершенно теряется на фоне берега, по крайней мере, летом. В-третьих, окна, через которые смотрели из темницы Руди и Бонивар, выходят так, что если первому сектор обзора из его окна все-таки позволял худо-бедно видеть устье Роны и остров Пе, то второму пришлось бы для этого высунуться наружу. Ну и, наконец, в-четвертых, от замка до острова почти два километра – на таком расстоянии двадцатиметровый остров можно вообще не заметить, не то что деревья на нем сосчитать.

Кстати, о деревьях.

Оглавление книги