Книга: Большая Полянка. Прогулки по старой Москве

Сергей Александрович как пациент

Сергей Александрович как пациент

Главный усадебный флигель (Большая Полянка, 52) построен в начале XIX века.

Это здание – есенинское место. Правда, связано оно с поэтом далеко не самым безмятежным образом.

Раньше здесь располагалась психлечебница (официальное название – Профилакторий профессиональных заболеваний имени Шумской). В 1923—1924 годах Есенин в ней лежал.

Конечно, он не афишировал свое пребывание. Тем более, что в это время он стал особенно тяжел в общении. Одна из многочисленных его поклонниц, Надежда Вольпин вспоминала, как нашла его в скорбном учреждении на улице Полянке: «Сергей при новой встрече сообщает, что скоро ляжет в санаторную больницу. Уже все улажено: больница где-то в Замоскворечье; «то ли Пятницкая, то ли Полянка… Ну, Галя (Бениславская – АМ) будет знать точно». И берет с меня слово, что я непременно там его навещу. «Адрес возьмешь у Гали».

Так-то! Ей он доверяет, а как дошло до дела, Галина Артуровна не захотела сообщить мне адрес, не передала Есенину мое письмо… Незадолго до больницы я сказала, наконец, Сергею, что будет ребенок. Это его не порадовало – у него уже есть дети и с ними он разлучен. Я заодно даю понять, что отнюдь не рассчитываю на брачные узы: вряд ли, говорю, возможно совместить две такие задачи – растить здорового ребенка и отваживать отца от вина. И вот теперь, когда ему ложиться на лечение, я спрашиваю, очень ли его угнетает мысль о моем материнстве. И добавляю: «Если так, ребенка не будет». Боюсь, он угадал и заднюю мысль: «ни ребенка, ни меня». Он уверяет с жаром: дело не в нем. «Мужчина всегда горд, когда женщина хочет иметь от него дитя (он сказал именно «дитя» – не «ребенка»). Если же он меня отговаривает, так это, твердит он, с думою обо мне: вряд ли, мол, я со всей ясностью представляю себе, насколько ребенок осложнит мне жизнь»».

Пациентом Сергей Александрович был не особо спокойным. Рюрик Ивнев вспоминал: «Еще до отъезда Есенина на Кавказ я навестил его в больнице на Полянке 15. Это было своеобразное лечебное заведение, скорее похожее на пансионат. У Есенина была своя комната – большая, светлая, с четырьмя окнами. Опять встреча, поцелуи, расспросы. На вид Есенин был совершенно здоров».

Но затем вдруг последовал такой диалог:

– Перейдем отсюда скорей. Здесь опасно, понимаешь? Мы здесь слишком на виду, у окна…

Пересели.

– Ну вот, здесь мы в полной безопасности.

– Но какая же может быть опасность?

– О, ты еще всего не знаешь. У меня столько врагов. Увидели бы в окно и запустили бы камнем. Ну и в тебя могли бы попасть. А я не хочу, чтобы ты из-за меня пострадал.

Есенин для чего-то принялся писать антисоветский манифест: «Россияне! Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем.

Тяжелое за эти годы состояние государства в международной схватке за свою независимость случайными обстоятельствами выдвинуло на арену литературы революционных фельдфебелей, которые имеют заслуги перед пролетариатом, но ничуть не перед искусством»».

Для чего нужно было это воззвание? Что собирался делать с ним Сергей Есенин? Где публиковать? Бог весть.

Мог убежать, напиться, наскандальничать. Вот, например, один из протоколов: «Сего числа в отделение явился милиционер поста №231 т. Громов, который, доставив с собой неизвестного гр-на в нетрезвом виде, заявил: «Ко мне на пост пришел служащий из кафе «Домино» и попросил взять гражданина, который произвел драку. Когда я пришел туда и попросил выйти его из кафе и следовать в отделение, на что он стал сопротивляться, но при помощи дворников его взяли и силой доставили в отделение. Дорогой он кричал: «бей жидов», «жиды предали Россию» и т. д. Прошу привлечь гражданина к ответственности по ст. 176 за погромный призыв».

Допрошенный по сему делу, по вытрезвлении, неизвестный назвался гражданином Есениным Сергеем Александровичем, поживающим в санатории для нервнобольных, Полянка, дом 52:

«Виновным себя ни в чем не признаю. Я вышел из санатория, встретился с приятелями, задержался и опоздал в санаторий, решил пойти в кафе, где немного выпил и с тех пор ничего не помню, что я делал и где был»».

Впрочем, восстановить забытую Есениным картину было просто – ведь свидетелей хватало. Вот, к примеру, показания одного из них: «Я сидел в клубе поэтов и ужинал. Вдруг влетели туда Есенин и Ганин. Не говоря ни слова, Есенин

и Ганин начали бить швейцара и продолжая толкать и бить присутствующих, добрались до сцены, где начали бить конферансье. Пришедший милиционер просил всех разойтись, но Есенин начал бить по лицу милиционера, последний при помощи дворника усадил его на извозчика и отправил в отделение. Он, Есенин, все же бил опять дворника и милиционера. Подбежавший второй милиционер на помощь получил от Есенина несколько ударов по лицу. Затем Есенин начал бить и дворников».

* * *

А впрочем, вынужденный отдых все равно пошел поэту на пользу. Многие знакомые радостно отмечали, что Сергей за время пребывания в больнице внешне поздоровел, порозовел и располнел. Кроме того, именно здесь было написано одно из самых примечательных его стихотворений:

Это стихотворение было посвящено актрисе Августе Миклашевской – роман с ней пришелся как раз на то время. Миклашевская не жаловала пациента частыми визитами, за что даже получила нагоняй от Айседоры. Встреча Миклашевской и Дункан пришлась как раз на время пребывания Есенина в лечебнице. Августа Леонидовна писала в мемуарах: «Я впервые увидела Дункан близко. Это была крупная женщина, хорошо сохранившаяся. Своим неестественным, театральным видом она поразила меня. На ней был прозрачный хитон, бледно-зеленый, с золотыми кружевами, опоясанный золотым шнуром, с золотыми кистями и на ногах золотые сандалии и кружевные чулки. На голове – зеленая чалма с разноцветными камнями. На плечах не то плащ, не то ротонда бархатная, зеленая, опушенная горностаем. Не женщина, а какой-то очень театральный король.

Мы встали, здороваясь с ней. Она смотрела на меня и говорила: «Ти отнял у меня мой муш!» У нее был очень мягкий акцент. Села она возле меня и все время сбоку посматривала: «Красиф? Нет, не ошень красиф. Нос красиф? У меня тоже нос красиф. Приходить ко мне на чай, а я вам в чашку яд, яд положу, – мило улыбалась она мне. – Есенин в больниц, вы должны носить ему фрукты, цветы!» И вдруг неожиданно сорвала с головы чалму: «Произвел впечатлень на Миклашевскую, теперь можно бросить». И чалма и плащ полетели в угол. После этого она стала проще, оживленнее: «Вся Европа знайт, что Есенин мой муш, и первый раз запел про любоф вам? Нет, это мне! Есть плехой стихотворень «Ты простая, как фсе», – это вам!» И опять: «Нет, не очень красиф!»»

Стихотворение Есенин прочитал своей возлюбленной лишь после выписки. Об этом тоже упомянуто в мемуарах: «Мы встречались с Есениным все реже и реже… Встретив случайно на улице возле Тверского бульвара, он соскочил с извозчика, подбежал ко мне: «Прожил с вами всю нашу жизнь. Написал последнее стихотворение:

Как всегда, тихо прочитал мне свое стихотворение и повторил: «Расскажу, как текла былая Наша жизнь, что былой не была…»»

Оптимистичным то стихотворение не назовешь. Неудивительно, ведь до трагических событий в «Англетере» оставались считанные месяцы.

Оглавление книги