Книга: Большая Полянка. Прогулки по старой Москве

«И содержать топлением…»

«И содержать топлением…»

Здание Голицынской больницы (Ленинский проспект, 10) построено в 1801 году по проекту архитектора М. Казакова.

Эта больница, в отличие от предыдущей – дело благотворительное. В 1793 году в Вене скончался князь Дмитрий Михайлович Голицын. В завещании он, среди прочего, упомянул учреждение «Богу угодное и людям полезное» – бесплатную больницу для бедных. На строительство завещал 920 600 рублей. На содержание – еще 70 000 рублей, плюс доходы с пары деревень.

Поначалу, к слову, это завещанием не было. Дмитрий Михайлович писал: «Покойной любезной жены моей и мне согласие – в России построить гошпиталь для больных… без платы и содержать немощных пищей, постелями, топлением, и всем прочим нужным безденежно».

Для этого следовало «построить на Москве каменный за городом пристойный дом, назвав шпиталь „Екатерина“ (так звали его покойную супругу – АМ), содержать одного дохтура, лекарей двух, и аптеку свою при доме завесть».

Кроме того, Голицын взялся «через каждые шесть лет посылать по три человека из России в один из иностранных университетов для обучения медицине, докторству и другим потребным к тому наукам… Чтоб возраст сих молодых людей при отправлении их в чужие государства был от пятнадцати до осьмнадцати лет… Чтоб они были из вольных российских, если не из природных, то, по меньшей мере, из родившихся и имеющих родственников в России… Чтоб сие ученики по окончании наук, возвратясь в Россию в звании докторов медицины, или будучи по меньшей мере надежными лекарями, имели совершенную свободу употреблять в действии искусство свое, или определиться к месту по своему желанию».

Но быстро ничего не делается. Пока шли приготовления, скончался сам Дмитрий Михайлович, и его проект стал завещанием. Душеприказчиком (и первым директором больницы) стал Александр Голицын, близкий родственник завещателя.

Генеральный план строения предполагал «выстроить приличный и для помещения не меньше ста человек больных, спокойный, каменный и прочный дом, со всеми к оным принадлежностями, как то: для помещения разных чиновников и прислужников комнатами, аптекою, лабораторией, поварнею, погребами и другими нужными строениями… Больница сия в довольном количестве должна снабдена быть всеми для оной необходимыми потребностями, как-то: для больных бельем, постелями, нужными мебелями, лекарствами, равно как и хирургическими инструментами… Все бедные и неимущие обоего пола люди приниманы и лечимы в больнице сей будут безденежно, как иностранные, вольные, так монашеского и духовного чина, кроме однако ж господских и достаток имеющих людей, которые, по примеру других учрежденных здесь больниц, должны платить за пользование».

Проект, по всему видно, разрастался. Появились и какие-то чиновники, и платные места.

Первое время здесь находилось всего полсотни коек. Но уже спустя четыре года их число удвоилось. Поражал своим разнообразием реестр диагнозов. Здесь находили приют и лечение страдающие «водяною… восполительною опухолью шеи… горячкою… золотухою… костоедою… любострастною… лихорадкою… параличом… раком… разными болезнями, сведением рук и ног… цынготною… чехоткою… простреленной на ноге раною».

Смертность же была на удивление низкой.

Примерно тогда открылось и отделение для рожениц. Александр Голицын писал: «Беременные должны принести с собой запасное белье для своего будущего новорожденного, в коем он, согласно с желанием матери, отдан будет ей обратно или на воспитание известной какой-либо особе; или отослан в Московский императорский воспитательный дом. Все без изъятия беременные будут приниматься в родильню и пользуемы в оной безденежно».

Спектр «услуг» был широк.

Поэт Г. Р. Державин про Голицына сказал: «Таких благодетелей и в мраморе надо почитать и им поклоняться». Больница сделалась заметным учреждением в Москве. А в 1832 году именно здесь открылась первая в России фельдшерская школа. Ее слушателями стали сотрудники той же больницы.

При больнице действовал и специальный храм для отпевания покойников. В главном совершались обычные службы, а в этом, построенном в честь Михаила Архангела, лишь провожали бывших пациентов в последний путь.

Храм был освящен в 1899 году. «Московские церковные ведомости» сообщали: «В субботу 2 октября в Голицынской больнице было совершено освящение нового храма в честь архистратига Михаила, по инициативе главного директора больницы князя С. М. Голицына, для отпевания больных, умерших в этой больнице. Храм этот не велик – длиною с алтарем около шести саженей; его верх увенчан небольшою главою с крестом. Внутри храм отделан весьма просто; 3-ярусный иконостас окрашен белой краской, а стены – желтоватой. Освящение и литургию совершал местный благочинный прот. Н. А. Копьев соборне, при пении хора певчих г. Воздвиженского. После исполнения причастного стиха настоятелем церкви о. Гумилевским была произнесена проповедь. По окончании литургии о. прот. Н. А. Копьев обратился к присутствовавшему в церкви храмоздателю кн. С. М. Голицыну с глубоко-прочувственным словом по поводу торжества освящения храма. Богослужение закончилось в исходе первого часа дня провозглашением обычных многолетий».

Не каждая московская больница могла похвастаться подобным «разделением труда».

* * *

Спустя год после открытия лечебницы Александр Михайлович заложил в больничном парке постройку весьма неожиданного назначения. Страстный коллекционер, он не смог удержаться и соорудил специальное помещение для своего собрания картин. В особой книге, посвященной лечебному учреждению, сей факт преподносится как вполне позитивный: «Любя искусство, князь Александр Михайлович начал постройку для картинной галереи двухэтажного корпуса с тем, чтобы в нем были помещены все сокровища искусства, которые князь собирал всю свою жизнь, обладая знаниями и отменным вкусом. Ему хотелось дать возможность молодым русским художникам изучать на родине искусство по классическим образцам».

«Молодые русские художники», конечно, недоумевали – почему подобное знакомство с классикой происходит именно в больнице, где содержатся и лихорадочные, и цинготные, и золотушные. Но, как говорится, чем богаты, тем и рады.

А сам директор лечебницы в своем завещании писал: «Имея же знатное собрание оригинальных картин, скульптуры, мраморные и литые бронзовые фигуры с их пьедесталами, которые яко редкости собирал я долговременно, получал случайно и от дружбы покойного двоюродного брата моего и друга князя Дмитрия Михайловича Голицына и приобретал оные не малым иждивением и кои в жизни моей праздное время занимали и доставляли мне удовольствие. Размышлял я долго, каким бы образом и кому оставить без раздробления столь полную и знаменитыми живописцами составленную коллекцию? Думал я так: „Ежели оставить оныя моим наследникам или моим близким воспитанникам, в таком случае вся коллекция раздроблена бы была на разные и многие части, а вместе с тем, как я тогда желал, сохраниться бы не могла“».

Оставалась лечебница.

Правда, в скором времени картины были проданы, а выручка с них направлена на больничные нужды. Здание галереи приспособили под медицинские задачи. Но она, тем не менее, вошла в историю как первый общедоступный художественный музей Первопрестольной.

* * *

В советские времена больницу объединили с Первой градской. Получился громаднейший лечебный комплекс с очень сильными врачами, но при этом по-советски неприютный. Поэт Юрий Карабчиевский писал о нем в «Осенней хронике»:

Тот, кому доводилось там бывать, – поймет.

Кстати, мемуарист Н. Скавронский писал об одной из замоскворецких больниц: «Прислуга крайне невежественна и груба… Больной, чтобы иметь право пользоваться ею, должен необходимо платить ей; выздоравливающий неминуемо тратит на пищу свои деньги. Вентиляции почти нет. Каминов – и слыхом не слыхать. Книг для чтения – нет. Назначены дни посещения, и трудно решить, почему оно не дозволено ежедневно. Погребения крайне небрежны: возят на полуразрушенных дрогах, кладут в едва сколоченные гроба».

Словом, состояние городских больниц, особенно замоскворецких – наша давняя традиция.

* * *

И все равно в таких больницах была некая необъяснимая романтика. Юрий Трифонов писал: «Осенью 1979 года моя дочь Катя, не сдав второй год подряд вступительные экзамены в университет, заболела тяжелым нервным заболеванием, и ее положили в Первую градскую, в психосоматическое отделение. По средам и воскресеньям я езжу ее навещать, и, если хорошая погода, мы гуляем с ней по больничному саду, огибаем петлями старинные корпуса, удаляемся к дальней стороне территории, которая граничит с парком. Оттуда всегда доносится музыка – летом с открытой эстрады, а зимою с катков. Если же погода плохая и гулять нельзя, мы сидим с Катей на деревянной скамейке в коридоре. Но сидеть в коридоре нехорошо: на скамейке тесно, посетители и больные жмутся друг к другу, разговаривают хотя и негромко, но слышно для всех, и разговаривать надо непременно, нельзя молчать. Будет глупо: приехал навестить и молчит. Однако все переговорено и перерассказано. Про Васеньку она слушает без интереса, задает скучные вопросы, и все одно и то же: «А как он ест? Ничего? А зубки мучают?» Но, когда гуляем по саду, можно долго ходить молча.

Я давно уже рассказал Кате, что эти старинные дома, больничный сад и парк – места моего детства, я учился неподалеку отсюда в школе, у меня был друг Левка Гордеев, шахматист и умница, погиб на войне, а мать Левки работала медсестрой в этой самой больнице. Про Левкиного отчима, который болел непонятной болезнью – неохотою жить, я Кате не рассказывал. Потому что у Кати были похожие настроения. На каждой прогулке я добавляю что-нибудь новое о довоенных временах – мне доставляет удовольствие вспоминать! – а то и присочиняю что-нибудь посмешнее или потрогательнее, и порой мне кажется, что Катя слушает внимательно, тогда я радуюсь, я верю в то, что она станет такой, как прежде, но вдруг она опять погружается в оцепенение, не слушает, не откликается, а если слушает, то с равнодушной покорностью, с какой умные дети слушают сказки, догадываясь обо всем наперед».

Вроде бы и несчастье – человек болеет. Но при этом сама атмосфера лечебницы с этим фактом вполне примиряет. Здесь такое – повседневная реальность.

Оглавление книги