Книга: Русский Лондон

Русские путешественники

Русские путешественники

Еще на заре русской истории жанр путевых записок был весьма популярен. Самым ранним известным нам примером такой литературы можно назвать «Хожение Даниила, русския земли игумена» 1106– 1108 гг., более 150 списков которого дошло до нас. Но их было, возможно, больше: так, за XI–XVII вв. насчитывают более 70 различных такого рода сочинений или, как тогда их называли, «хожений», среди которых насчитывалось около 50 оригинально-исторических и более 20 переводных и легендарно-апокрифических. Например, известно, что в 1001 г. «того же лета посла Володимер гостей своих, аки в послех, в Рим, а других в Иерусалим, и в Египет, и в Вавилон, съглядати земель их и обычаев их»[254], есть запись летописи о путешествии княгини Ольги в Константинополь в 957 г. и некоторые другие (о поездке Варлаама, сына боярина Якова Вышаты в 1062 г. на Ближний Восток, о путешествии будущего основателя Киевского Печерского монастыря Антония в Царьград и Афон), но они никак не отразились в литературе.

Известны и любимы были в России записи паломников о посещении Палестины, например, известный рассказ о посещении «святых мест» церковного деятеля и дипломата Арсения Суханова – «Проскинитарий» 1649–1653 гг. Из путевых впечателений пользовались известностью записи купца Афанасия Никитина «Хожение за три моря» с 1466 по 1472 г., который побывал в Индии, где прожил три года, и купца Федора Котова, отвозившеего товары из государевой казны в Персию в 1623–1624 гг.

Однако сколько нибудь массового характера такие поездки не имели, да и позволить себе такие путешествия могли только очень немногие. Это зависело не только от имущественного положения, наличия или отсутствия свободных средcтв, но и от властей, которые отнюдь не всегда были благорасположены к намерениям своих подданных увидеть мир за границами отечества, что могло изменить их взгляды на положение дел на любимой родине. Как правило, возможность уехать из России, не то что навсегда, а даже на короткое время, зависела от разрешения высших властей, и весьма часто непосредственно от самодержца. А он (или она) очень неохотно давал такое разрешение – нечего их баловать.

Традиционная политика правительства, начиная со времен великих князей, царей и императоров, заключалась прежде всего в возведении железного занавеса, отгораживания от европейской культуры, происходящая от смертельной боязни потерять свою власть над мыслями подданных.

Отсюда и малое знание московитов о европейских и иных странах. Если о Московском государстве мы имеем многочисленные сочинения иностранцев с XVI столетия – Герберштейна, Олеария, Горсея, Рейтенфельса, Таннера и др., то о Западной Европе у нас есть только, по сути дела, мало кому известные суховатые отчеты наших посланников, выезжавших по отдельным поручениям великих князей или царей (где, правда, можно встретить любопытные вкрапления личных впечатлений: редким примером, скажем, могут служить записи Шереметева «Похождение в Малтийский остров боярина Бориса Петровича Шереметева 1697 Июня 22–10 февраля 1699»). Это так называемые статейные списки, хранящиеся в архивах и опубликованные сравнительно недавно.

Как рассказывал бывший подьячий Посольского приказа Григорий Котошихин, бежавший на Запад, в России «понеже для науки и обычая в ыные государства детей своих не посылают, страшась того: узнав тамошних государств веры и обычаи, и волность благую, начали б свою веру отменить, и приставать к иным, и о возвращении к домом своим и к сродичам никакого бы попечения не имели и не мыслили»[255].

А вот с теми, кто своим умыслом дерзнет сам поехать или послать сына своего в другое государство «без ведомости, не бив челом государю, и такому б человеку за такое дело поставлено было в-ызмену, и вотчины и поместья и животы взяты б были на царя; и ежели б кто сам поехал, а после его осталися сродственники, и их бы пытали, не ведали ль они мысли сродственника своего; или б кто послал сына, или брата, или племянника, и его потомуж пытали б, для чего он послал в ыное государство…»[256] (как это знакомо даже моему поколению: глава семьи покидал СССР, а отвечали его жена, дети, родители и родные…).

Как писал в книге «О государстве Русском» английский дипломат Джайлс Флетчер, побывавший в Москве в 80-е годы XVI в., «Правление у них чисто тираническое: все его действия клонятся к пользе и выгодам одного Царя и, сверх того, самым явным и варварским образом». Флетчер справедливо подметил, что правители стремились отгородить русский народ от влияния западных традиций: «Что касается до их свойств и образа жизни, то они обладают хорошими умственными способностями, не имея, однако, тех средств, какие есть у других народов для развития их дарований воспитанием и наукою… Отчасти причина этому заключается в том, что образ их воспитания (чуждый всякого основательного образования и гражданственности) признается их властями самым лучшим для их государства и наиболее согласным с их образом правления, которое народ едва ли бы стал переносить, если бы он получил какое-нибудь образование и лучшее понятие о Боге, равно как и хорошее устройство. С этой целью цари уничтожают все средства к его улучшению и стараются не допускать ничего иноземного, что могло бы переменить туземные обычаи»[257].

Еще ближний боярин тишайшего царя Алексея Михайловича, руководитель Посольского приказа Афанасий Ордин-Нащокин разъяснял англичанину доктору Коллинсу: «Да что нам за дело до иноземных обычаев: их платье не по нас, а наше не по них».

Что ж, воистину бессмертное замечание. Ему вторил император Николай I: «Я признаюсь, что не люблю посылок за границу. Молодые люди возвращаются оттуда с духом критики, который заставляет их находить, может быть справедливо, учреждения своей страны неудовлетворительными»[258]. В его время существовало явное указание: «За границу не увольнять никого без дозволения Его Величества», которое впоследствии официально отменили, но зато ввели и законодательные, и материальные препятствия для выезда. Герцен писал о новых тогда установлениях: «Все эти оскорбительные, исполненные презрения всех прав меры возрастают – времена Бирона и безумных мер Павла очью совершаются и, вероятно, долго продлятся. Какие плечи надобно иметь, чтоб не сломиться!»[259]. Такие же «безумные меры», но еще более жестокие, существовали в советское время.

Из европейских стран в XVIII – начале XIX вв. Англию, как, впрочем, и другие страны, посещали немногие русские, которые обычно знакомились с нею из переводных книг, таких, к примеру, как капитальный «Всемирный путешествователь, или Познание старого и нового света, то есть описание всех по сие время известных земель в четырех частях света, изданное аббатом де ля Портом, а на российский язык переведенное с французского» (СПб., 1783–1794. Т. 1– 14; СПб., 1811 – 1816. Т. 1–27) или книга И. Архенгольца «Англия и Италия» (М., 1802–1805. Ч. 1–6), а также переводная с немецкого «Картина Лондона» (СПб., 1807) или «Картина нынешнего естественного и политического состояния Англии» (М., 1795)[260].

Значительно более распространены были визиты во Францию и, конечно, в Париж, всесветную столицу моды и развлечений, а также в Италию или Германию.

В Париже рассчитывали познакомиться с последними модами, побывать в театре, посмотреть художественные выставки, а вот в Англию, по словам Погодина, едут потому, что там «свободнее», имея в виду стабильность политической системы и уважение к правам личности. Эмигрант, автор записок В. С. Печерин, живший в Англии, восклицает: «Вот страна разума и свободы! Страна, где есть истина в науке и в жизни и правосудие в судах; где все действуют открыто и прямодушно и где человеку можно жить по-человечески»[261].

Как писал журнал «Иллюстрация» в 1846 г., люди «бегут не из Петербурга, но от себя; они хотят размыкать в иностранных ресторанах тоску, которую нажили в России бездействием… Многих ли увлекает на запад наука и желание изучить европейскую образованность с тем, чтобы усвоить ее с пользою для отечества? Многих ли отрывает от этих берегов необходимость недуга или торговых дел? Нет! Нет! На редком лице встречаем мы утешительное да!»[262].

Играло большую роль и знание языка: если французский считался обязательным для образованного русского, то английский почти не употреблялся в России, и только примерно с 40–50-х гг. XIX в. возник интерес к нему: так, первый подробный англо-русский словарь был издан в 1838 г.

К тому же считалось, что Англия очень дорогая страна: как писал крупный русский экономист, автор радикальной записки об отмене крепостного права, писатель и государственный деятель А. П. Заблоцкий-Десятовский в «Отечественных записках», в Англии «за все надо платить и платить дорого. Большая часть путешественников под влиянием этого чувства недолго остаются в Англии и спешат возвратиться на материк». Но он, правда, добавлял, что если вы не поддадитесь этому желанию, то не пожалеете: «В этой стране есть что посмотреть»[263]. А редактор петербургской газеты «Северная пчела» так объяснял нежелание русских посещать Британию: «Наших туристов пугают старинные слухи о чрезмерной дороговизне лондонской жизни, о лондонской скуке, о холодности, чопорности, принужденности лондонского общества… Английская жизнь, точно, скучна для человека общежительного, привыкшего к обществу разговорчивому, фамильярному, так сказать, к обществу любезному»[264]. Конечно, Париж как нельзя более удовлетворял таким критериям, и было понятно, что, по словам Герцена, «в Лондон русские ездили на скорую руку, сконфуженные, потерянные».

Но, правда, в России с конца XVIII в. появляется новое увлечение – англомания. Само это слово, вероятно, впервые появляется в печати в 1775 г. в «Письме англомана к одному из членов Вольного Российского собрания», помещенном в «Опыте трудов» этого собрания[265]. Причинами англомании служило то, что Англия была образцом во многих областях человеческой деятельности: общественном строе, технике, промышленности, сельском хозяйстве (любопытно отметить, что, скажем, не было такого же увлечения другими европейскими странами – Германией, Италией или Испанией. Франция, правда, была исключением – французомания насчитывала много лет и множество приверженцев).

Общественный строй Англии вызывал неподдельный интерес со стороны многих представителей русского образованного общества и желание понять, как можно совместить монархический строй с народным представительством. Еще князь Щербатов в своих «Размышлениях о законодательстве вообще» писал, что «нигде столь не цветет народная вольность под тенью монархической власти, как в Англии»[266]. Н. И. Тургенев считал, что «с такою конституциею, какова аглийская, народы не так скоро упадают»[267]. Многие декабристы ссылались на достоинства английской государственной системы, на силу законов, гласность в политике и, наконец, на торжество демократических принципов.

Теории Смита приобрели широкую известность. Адам Смит – отец классической экономической науки, его книга «Иследование о природе и причинах богатства народов» послужила основой для последующего развития ее. В России особо привлекало то, что в «системе Смита» экономическое развитие рассматривалось как естественное течение событий, естественного прогресса, чему в корне противоречили принудительный труд и крепостная зависимость.

Огромный интерес вызывали и экономические достижения Англии. Во многих журналах регулярно появлялись описания технических новинок, рассказы об английских фабриках, приемах строительного искусства и новинках в земледелии. Ростопчин в 1807 г. писал своему другу русскому послу С. Р. Воронцову: «Англичане превзошли всех нас в умении улучшать землю и собирать обильные урожаи[268]». Многие русские помещики узнавали о передовых методах земледелия Англии и пытались внедрить их в свое хозяйство. В России печатается руководство по ведению сельского хозяйства А. А. Самборского, долгое время служившего в Лондоне священником Русской православной церкви. Известно, что Д. М. Полторацкий не только выписывал из Англии сельскохозяйственные машины, но и опытных агрономов и довел калужское имение Авчурино до такого совершенства, что учиться к нему приезжали из отдаленных уголков России.

Английское образование тогда, как, впрочем, и сейчас, пользовалось большим уважением. Брат русского посла С. Р. Воронцова писал по поводу отъезда его в Англию: «Я радуюсь, особливо для Мишеньки (сына посла. – Авт.), что вы в Англию едете, и ему воспитание можно дать такое, какое трудно было здесь (т. е. в России. – Авт.) иметь».

В 1861 г. Лондон посещает Лев Николаевич Толстой, надеявшийся познакомиться с образовательной системой Великобритании, «чтобы там узнать, как бы это так сделать, чтобы, самому ничего не зная, уметь учить других», как бесхитростно признавался он в «Исповеди».

После посещения нескольких европейских стран он 1 марта 1861 г. выезжает из Парижа в Лондон и приезжает туда, возможно, 3 марта утром. Он, как и в других местах, знакомится с литературой, покупает и отправляет в Россию книги по педагогике, посещает различные школы и недавно открытый учебный музей прикладного искусства и промышленности, в котором была очень богатая педагогическая библиотека. Толстой 12 марта посетил учительский колледж в Челси, образованный в 1839 г. вместе со школой, где будущие учителя проходили практику. Здание школы необычной восьмиугольной формы (оно так и называлось – «Октагон») сохранилось и находится на углу Фулем-роуд и Гортензиа-роуд (Fulham Road and Hortensia Road). Рядом – большое готическое здание часовни св. Марка, а также здание бывшего колледжа св. Марка.

Были проекты снести это здание, редкой теперь в Лондоне, но когда-то распространенной формы, и застроить все офисами, квартирами и магазинами, но местный муниципальный совет воспротивился и решил все здания тут сохранить для учебных заведений.

Одной из целей поездки Толстого в Англию было увидеть и побеседовать с Герценом (об их встречах см. главу «Эмиграция»). Л. Н. Толстой покинул Англию 5 (17) марта 1861 г.

Наряду с государственным строем, хозяйством и воспитанием интерес, понимание и восхищение вызывали и бытовые черты англичан. «Нет народа, – писал А. Р. Воронцов (брат посла) в 1784 г., – в котором в приватной жизни было более добродетели, праводушия и дружбы, как у них. Хорошо и жить и родиться там»[269].

Хотя надо сказать, что многие отнюдь не выражали никакого восхищения английскими порядками и были равнодушны к успехам техники. Правда, бывало так, что русский автор, рассказывая о трудностях жизни народа в Англии, о том, как «англичанин едва может пропитать душу свою, евши вполсыта печеный картофель», утверждал, что в благословенной России «русский ест и пьет и веселится иногда… У нас нет изящных рукоделий, но почти нет нищих, и те суть ленивые бродяги, выпущенные на волю. Следственно, русские пользуются сущностью свободы, оставляя без зависти просвещенным англичанам праведно гордиться формами свое свободой и буйством своевольства»[270].

Отношение русского дворянства к англичанам в целом отличается сдержанностью и иронией. Часто было так, что совсем не идеи воспринимались из Англии русскими, а только их внешние формы, которые превращались просто в моду, вызывая недоумение и насмешки:

Журнал «Московский наблюдатель» рассказывал, как о курьезе, о помещике из Костромской губернии, вернувшимся англоманом из поездки в Великобританию. Он переименовал свою деревню Дубровку в Честерфилд, себя назвал баронетом и прокопал туннель под речушкой у себя на манер тогда только что появившегося чуда – огромного туннеля под Темзой, сооруженного знаменитым инженером Брюнелем.

Многие англоманы воспринимали английскую культуру весьма поверхностно, усваивая только внешние ее признаки и таким образом делая англоманию просто модой, сопоставимой с пресловутой французоманией. Модник Василий Львович Пушкин, побывав за границей, привез последние формы одежды и прически в Москву. В 1843 г. В. Г. Белинский писал, что «если англоман, да еще богатый, то и лошади у него англизированные, и жокеи, и грумы, словно сейчас из Лондона привезенные, и парк в английском вкусе, и портер он пьет исправно, любит ростбиф и пуддинг, на комфорте помешан и даже боксирует не хуже любого английского кучера»[271].

Многие, желая прослыть передовыми, обсуждали, не вникая глубоко, экономические теории Адама Смита, подобно Евгению Онегину, который, как пишет автор с иронией, «…читал Адама Смита, и был глубокий эконом. То есть умел судить о том, о сем…», а говоря о «причудницах большого света», он заметил:

Пушкин описывает тех дам, которые, желая предстать в глазах света просвещенными, обсуждают модные в начале XIX в. идеи английского философа и правоведа Иеремии Бентама (Jeremiah Bentham).

Пушкин чутко реагировал на распространение англомании – у него в «Барышне-крестьянке» помещик Григорий Иванович Муромский обрабатывал поля по английской методе, развел сад в английском стиле, одел конюхов английскими жокеями, обращался к дочери Лизе, которую он звал Бетси, my dear, нанял английскую гувернантку мисс Жаксон (должно быть, Джексон, произносимое по-французски), но, так как «на чужой манер хлеб русский не родится, и несмотря на значительное уменьшение расходов, доходы Григорья Ивановича не прибавлялись; он и в деревне находил способ входить в новые долги; со всем тем почитался человеком не глупым», – иронизировал автор.

Там же в поэме Пушкин упоминает и Лондон в этих строках:

Здесь Лондон назван «щепетильным». Так тогда назывались мелочные товары – парфюмерия, мелкая галантерея, мелкие модные товары и безделушки, пользовавшиеся большим спросом. В России были щепетильные лавки, по селам ходили торговцы-щепетильники (щепет – наряд, опрятность; щепетинье – галантерейные мелочи. «Приехала из города Фетинья, привезла щепетинья», – приводит Даль пословицу. Теперь слово «щепетильный» приобрело другое значение – деликатный, до мелочей принципиальный).

Англия вызывала интерес в России потому, что она являлась воплощением передовых западных методов хозяйствования, что было весьма актуально в 50–60 гг., когда в связи с отменой крепостного права остро стоял вопрос выбора путей преодоления отставания.

Профессор Московского университета С. П. Шевырев так обрисовал эту проблему: «Запад и Россия стоят друг перед другом, лицом к лицу. Увлечет ли нас он в своем всемирном стремлении? Пойдем ли мы в придачу к его образованию? Составим ли какое лишнее дополнение к его истории? Или устоим в своей самобытности? Образуем мир особый по началам своим, а не тем же европейским?»[273].

Лучшие умы России подчеркивали, что только на пути совместного с Западом развития Россия может достичь духовных и научных вершин, а, как справедливо отмечал Герцен, «открытая ненависть к Западу есть открытая ненависть ко всему процессу развития рода человеческого, ибо Запад, как преемник древнего мира, как результат всего движения и всех движений – все прошлое и настоящее человечество… вместе с ненавистью и пренебрежением к Западу – ненависть и пренебрежение к свободе мысли, к праву, ко всем гарантиям, ко всей цивилизации»[274].

Инженеры, ученые, специалисты направлялись в Англию с целью ознакомления с последними достижениями в различных областях знания, чему способствовали не только передовые технические методы, развитие промышленного производства, оборудованные лаборатории Англии, но и такое огромное хранилище знаний, как библиотека Британского музея. Большое значение приобретали и регулярно проводившиеся промышленные выставки, привлекавшие посетителей со всей Европы.

Большую группу русских составляли политические эмигранты (см. главу «Эмиграция»), но многие были простыми туристами, посещавшие Великобританию во время своего европейского путешествия.

Многие путешественники с похвалой отзывались о различных сторонах английской жизни, а иногда это одобрение или даже восхищение выливалось в поэтических строках:

Вообще говоря, мнения об англичанах различались кардинально – либо очень хорошо, либо очень плохо, середины не было.

Екатерина Романовна Дашкова, первый президент Академии, сподвижник Екатерины, вздыхала: «Отчего я не родилась англичанкой? Как обожаю я свободу и дух этой страны!» Сама матушка Екатерина в частном письме признавалась: «Я так привыкла к дружбе англичан, что смотрю на каждого из них как на лицо, желающее мне добра, и действую, насколько это от меня зависит, соображаясь с этим»[275].

Н. М. Карамзин был англофилом и считал «Англию приятнейшею для сердца». В «Письмах русского путешественника» он утверждал, что Англия «… по характеру жителей и степени народного просвещения есть конечно одно из первых государств Европы». Но все-таки он, расставаясь с Парижем, записал: «Я хочу жить и умереть в моем любезном отечестве, но после России нет для меня земли приятнее Франции» (почти как Маяковский!).

Итак, какой же увидели русские путешественники Англию?

Многие авторы путевых записок, приехав в Лондон из Парижа, сравнивали эти два наиболее известных европейских города. Побывавший в начале XIX в. в Париже и Лондоне П. П. Свиньин предварил свои записки особым введением – сравнением этих городов: «Первый вопрос путешественнику, бывшему в Париже и Лондоне – делается обыкновенно: в которой из двух столиц веселее? Вот мой ответ. Нельзя не признаться, что Французский народ есть самый веселый, любезный, приятный. Качества сии с первого разу совершенно обворожат приехавшего в Париж иностранца. Нельзя не плениться услужливостию, с какою предлагают вам удовольствия, догадливостию – с какою узнают ваши желания, легкостию, – с какою получаете все наслаждения! Задумайте – и все явится к услугам вашим. Как прекрасно! как весело! Но три, четыре месяца пройдет… сердце начнет чувствовать непонятную пустоту, удовольствия, легко доставаемые, станут терять свою цену – будешь скучать беспрестанной удаче, досадовать на возможность и зевать посреди удовольствий. Наконец с закруженною головою, с сердцем полным – но пустым, с душею свободною, но усталою – выедешь из Парижа в совершенной бесчувственности, и только при первом взгляде на синеющияся башни Парижския – начнешь дышать свободнее, обрадуешься, что имел силы вырваться из сего волшебного мира, поздравишь себя с решимостию… Одним словом: в Париже приятнее для лениваго Сибарита, а в Лондоне для деятельного человека; Париж оставляешь с удовольствием – с Лондоном разстаешься с прискорбием».

Вот Карамзин, автор так полюбившихся в России путевых заметок, подчеркивает: «Какая розница с Парижем! Там огромность и гадость, здесь простота с удивительною чистотою; там роскошь и бедность в вечной противоположности, здесь единообразие общего достатка; там палаты, из которых ползут бледные люди в раздранных рубищах: здесь из маленьких кирпичных домиков выходят Здоровье и Довольствие, с благородным и спокойным видом – Лорд и ремесленник, чисто одетые, почти без всякого различия; там распудренный, разряженный человек тащится в скверном фиакре, здесь поселянин скачет в хорошей карете на двух гордых конях; там грязь и мрачная теснота, здесь все сухо и гладко – везде светлый простор, не смотря на многолюдство».

Как правило, в Великобританию приезжали из Европы (или, как говорят и сейчас жители Британских островов, с континента), пересекая Ла-Манш, для британцев просто Канал (the Channel) на корабле, и только сравнительно недавно появились новые возможности попасть на остров – аэроплан и железная дорога по подземному туннелю.

Обычно пароходы отправлялись с европейского континента из французского порта Кале, откуда было ближе всего до берега Британии, либо из бельгийского Остенде (несколько дальше), либо из голландского порта Флиссинген (дальше всех).

Некоторые на пароходе следовали до пирсов лондонского порта, но большинство путешественников высаживалось в Дувре, первом городе, увиденном приезжими в Великобританию.

Николай Карамзин прибыл в начале июня 1790 г. из Франции в Дувр: «Берег! берег! Мы в Дувре, и я в Англии – в той земле, которую в ребячестве своем любил я с таким жаром и которая по характеру жителей и степени народного просвещения есть конечно одно из первых государств Европы».

В конце 1840-х гг. государственный деятель, писатель и экономист А. П. Заблоцкий посетил Великобританию и оставил свои впечатления потомству, опубликованные в журнале «Отечественные записки»: «Скоро показались излучистые белые берега Англии, и мало-помалу начали исчезать низкие берега Франции. Со всех сторон неслись корабли – крылатые служители туманного Альбиона, и чем ближе к берегам Англии, тем их было более. Чрез 2 1/2 часа мы были уже у Довра. Пароход по причине отлива остановился в нескольких саженях от берега; к нам подъехала лодка, но и она не могла пристать вплоть к берегу; нам подали скамейку. Лодочник потребовал по 1 шиллингу с человека, владетель скамейки по 6 пенсов. Расплата произвела не совсем приятное впечатление на одного из наших спутников: "это грабеж", проворчал он с неудовольствием. "Вовсе не грабеж; это значит лишь то, что в Англии никакою услугою нельзя пользоваться даром, и что здесь всякая работа платится и платится дорого", – заметил ему другой».

Журналист и писатель М. Л. Михайлов, побывавший в 1859 г. в Лондоне, вообще считал: «Чтобы увидать Лондон сразу с самой характеристической и с самой величественной его стороны, следует приехать сюда не по железной дороге, а на пароходе, который идет с материка прямо в Темзу и останавливается в самом сердце города, у Сити, около Лондонского моста. Так советуют все, бывавшие в Лондоне, и купцы и туристы, – и я не раскаялся, что последовал этому совету. Лучшего пункта для первого знакомства с Лондоном, точно, не может быть».

Известный историк М. П. Погодин прибыл в Лондон на пароходе, вошедшем в устье Темзы: «Верст за 20, если я не ошибаюсь, говоря это наобум, начали показываться лодки, суда, корабли, пароходы… Чем ближе мы подъезжали, тем становилось их больше и больше… Наконец пароходы стали так шмыгать друг около друга, как гондолы в Венеции, как омнибусы в Париже. Вот Гринвичь… Вот уже не остается почти проезда. Пароход пошел тише. Сигнальные крики раздавались беспрестанно. Того и гляди, что как-нибудь заденет или наткнется. Вот, кажется, прямо наскачет на тебя этот… Нет, Нептуновы дети так славно увертываются один от другого, как будто шутят между собою. По сторонам амбары, верфи, все закопченные. Особенное впечатление производит эта торговая деятельность!»

Советский писатель Борис Пильняк приехал в Лондон в 1923 г.: «Мы сошли с корабля где-то, где к самой воде пододвинулись огромные, глухие лабазы с железными воротами прямо к воде, эти лабазы пропахли морем, солью, столетьями, копотью, каждый стоял, как крепость. Нас провели их лабиринтами и вывели в узенький закоулок, где не должно быть солнца, а кольца, засовы, замки на безоконных домах говорили, что, должно быть, еще не изжиты пиратские времена».

Прибыв в Лондон, первым делом посетитель попадал в таможню: «Все наши сундуки и вещи принесли с пакетбота в таможню, – рассказывает Карамзин. "У меня нет ничего запрещенного, сказал я осмотрщикам: и естьли вы поверите моему честному слову, и не будете разбивать моего чемодана, то я с благодарностию заплачу несколько шиллингов". – "Нет, государь мой! (отвечали мне) нам должно все видеть". Я отпер и показал им старыя свои книги, бумаги, белье, фраки. "Теперь, сказали они, вы должны заплатить полкроны". – "За что же? – спросил я: разве вы были снисходительны или нашли у меня что нибудь запрещенное?" – "Нет; но без этова не получите своего чемодана". Я пожал плечами, и заплатил три шиллинга. – И так Английские таможенные приставы, умеют строго исполнять свою должность, и притом… наживаться!»

Известный русский литератор, издатель газеты «Северная пчела» Н. И. Греч рассказывает о таможне: «Приветливый чиновник, составляющий все отделение, берет наши паспорты, вносит их в книгу, и дает каждому из нас вид, который мы должны предъявить в том месте, где выедем из Англии. Паспорты возвращает нам также и объявляет, что мы теперь свободно можем ездить по всему Соединенному Королевству. В то же время, ласковый чиновник предложил нам купить книжку: Путеводитель по Лондону с планом, и тут же успел сбыть несколько экземпляров. – В таможенную камору впускали пассажиров по списку. Каждый из нас указывал свои вещи; их досматривали скоро, учтиво, без прижимок. У меня оказались вещи, подлежащие пошлине – иностранные книги. Молодой досмотрщик вынул их, отложил английские; остальные свесил и донес о весе счетчику, который объявил мне, что я должен заплатить 12 шиллингов 6 пенсов пошлины. Тем дело и кончилось».

В Дувре, пройдя таможенные формальности, путешественники садились в дилижанс (позднее в вагон поезда) и направлялись в Лондон.

Д. А. Милютин, известный русский военный деятель, в дневнике 1841 г. описал первые впечатления: «С выезда из Дувра начинается прекрасная местность. Дорога, гладкая, как паркет, пролегает как будто среди одного непрекращающегося парка. Везде земля отлично обработана, нигде не пропадает ни один клочок. Как луга, пастбища, рощи, парки содержатся тщательно, чисто! Какая свежая, яркая зелень! Трудно передать приятное впечатление, которое производит подобный край».

Первые впечатления от Лондона были самыми разными, они зависели и от погоды, и от настроения, да и от предвзятости мемуаристов.

П. А. Сумароков в книге «Прогулка за границу» (СПб., 1821) пишет: «Мы вступили в Лондон, будто в селение, местечко; никто не вопрошал кто, откуда; показались площади, здания, куполы, цепь экипажей, телег не прерывалась, проезжали по великолепному Вестминстерскому мосту, и зрение с жадностью обнимало первый абрис».

Приехав в Лондон, путешественники, прежде всего, искали гостиницу или частную квартиру: «Привезли меня в маленькой трактир – на улице Пикаделли – два шага от Геймаркета» (П. И. Макаров); Греч: «Тщетно искали мы приюта в первоклассных гостиницах: все занято. Теперь Лондон переполнен приезжими: теперь наступило в нем лучшее время года (season). Англия есть земля величайших странностей и противоречий. Лишь только наступит весна, все переезжают в город, и живут там до осени; в дурную погоду едут за город, в свои поместья, и там проводят глубокую осень и зиму. Это происходит, во-первых, от того, что осенью и зимою можно забавляться охотою, а во-вторых, в это время господствуют в Лондоне беспрерывные дожди и туманы, которые, при беспрестанном дыме от каменного угля, делают пребывание в нем нестерпимым. – Наконец нашли мы довольно хорошее помещение, в гостинице, бывшей Брюнета, ныне Жонне (Jaunnais Hotel), Leicester-Square. Здесь хозяин и прислужники знают Французский язык, и кухня есть подражание Французской. Если б я располагался прожить в Лондоне месяца два, то поселился бы посреди самых диких Англичан, чтоб выучиться свободно говорить с ними. Теперь же мне не до филологии. Погуляю, погляжу, да и уеду».

Сам город вызывал большое любопытство, он, как правило, производил впечатление своими размерами, необычным обликом, количеством населения, движением. Один из путешественников заметил, что «в Лондоне надобно быть всякому путешественнику, желающему осматривать столичные города, после осмотра всех городов земного шара. В противном случае, Лондон затмевает собою во многих отношениях все прочие города»[276].

Вот Милютин пишет о Лондоне, который «производит с первого раза такое впечатление, в котором трудно отдать отчет. Он не нравится вам, как другие красивые столицы, но поражает своею грандиозностью, развитием жизни общественной, движением промышленности и торговли, признаками богатства и роскоши. Атмосфера туманная, сырая, наполнена дымом и запахом каменного угля, от которого все чернеет, – и дома, и платье, и самые лица; множество фабрик и заводов в самом городе, мрачность наружного фасада домов с внутренним их устройством, опрятным, прихотливым, комфортабельным; наконец такое множество экипажей самых разнообразных видов и всадников – все это свойственно одному Лондону и никакой другой столице в свете».

Впечатления Греча от Лондона в 1830-х гг.: «Изумительная, блистательная, оглушительная картина закружила все мои чувства. Вообразите неширокую улицу. Но обеим сторонам домы не выше четырех ярусов, и не шире четырех или пяти окон: стены, закопченные, запачканные, покрыты огромными надписями, в числе которых отличаются вывески пивных лавок Барклая, Внтбрида и других; в нижних этажах расположены лавки на тротуарах, с обоих сторон нет прохода от толпы народной, а по самой улице гонятся экипажи всех возможных сортов: кабриолеты на два человека, с прибавкою со стороны отдельного места для кучера; небольшие кареты, в которые седоки входят сзади и садятся лицом друг к другу по бокам, а козлы приделаны наверху кузова, так что ноги кучера висят спереди; огромные омнибусы, испещренные золотыми надписями: Alias (имя омнибуса), Bank, City, Charing Cross, Westminster, и т. д., названия частей города, в которые они ездят; на запятках, с боку стоит слуга и манит седоков на пустые места; великолепные кареты с княжескими гербами и богатыми ливреями; большие фуры (с означением имени хозяина), запряженные огромными лошадьми, с претолстыми мохнатыми ногами… Не забудьте мясничьих тележек, запряженных собаками. И все это кричит, вопит, ржет, лает – и все эти вопли сливаются в один продолжительный гул».

Профессор К. П. Паулович: «Лондон, сколько я заметить мог в путешествии моем, столько ж почти не похож на прочие Европейские города, сколько и Константинополь, только другими особенными своими видами и формами. Правда, публичные домы (имеются в виду пабы. – Авт.), магазины, лавки, ресторации, отели, трактиры, кофейные домы и подобные заведения имеют много сходного с подобными заведениями прочих Европейских городов. Но партикулярные домы, и многия другия заведения, с образом народной жизни и обычаями их, чрезвычайно много различествуют. Потому мне кажется, что Лондон пред всеми Европейскими городами больше всех отличается своею собственною характеристикою во всем».

Д. А. Милютин подтверждает это впечатление: «Тут все имеет свой особенный характер, свой оригинальный покрой, свою собственную манеру: и дома, и экипажи, и даже физиономии, походка, вывески – все здесь особое. Во всем англичане представляются народом самобытным, оригинальным, ничего не заимствовавшим у других».

И. А. Гончаров попал в Лондон в декабре 1852 г., когда его фрегат «Паллада» стоял в Портсмуте и он, воспользовавшись этим, поехал осматривать столицу. Прежде всего он отметил, что «общее впечатление, какое производит наружный вид Лондона, с циркуляциею народонаселения, странно: там до двух миллионов жителей, центр всемирной торговли, а чего бы вы думали не заметно? – жизни, то есть ее бурного брожения. Торговля видна, а жизни нет: или вы должны заключить, что здесь торговля есть жизнь, как оно и есть в самом деле. Последняя не бросается здесь в глаза. Только по итогам сделаешь вывод, что Лондон первая столица в мире, когда сочтешь, сколько громадных капиталов обращается в день или год, какой страшный совершается прилив и отлив иностранцев в этом океане народонаселения, как здесь сходятся покрывающие всю Англию железные дороги, как по улицам из конца в конец города снуют десятки тысяч экипажей. Ахнешь от изумления, но не заметишь всего этого глазами. Такая господствует относительно тишина, так все физиологические отправления общественной массы совершаются стройно, чинно. Кроме неизбежного шума от лошадей и колес, другого почти не услышишь. Город, как живое существо, кажется, сдерживает свое дыхание и биение пульса. Нет ни напрасного крика, ни лишнего движения, а уж о пении, о прыжке, о шалости и между детьми мало слышно. Кажется, все рассчитано, взвешено и оценено, как будто и с голоса, и с мимики берут тоже пошлину, как с окон, с колесных шин. Экипажи мчатся во всю прыть, но кучера не кричат, да и прохожий никогда не зазевается. Пешеходы не толкаются, в народе не видать ни ссор, ни драк, ни пьяных на улице, между тем почти каждый англичанин напивается за обедом. Все спешат, бегут: беззаботных и ленивых фигур, кроме моей, нет».

У Бориса Пильняка Лондон вызвал поток воспоминаний: «Уже вечерело, и было ясно, что в Лондоне светлее ночью, чем днем, и было совершенно ясно, что я и мой спутник первым делом должны угодить под эту вереницу экипажей, что запруживали улицу. После тишины русских полей и починок, после безлюдья морей показалось, что мы попали в очень веселый праздник, в страшно нарядную толпу на подбор красивых людей, в музыку на углах, в повозки с цветами… А потом – автомобиль свернул в переулочек, где все дома точь-в-точь, как один, серые, трехэтажные, под черепицей, с палисадом у парадного; в переулочке (он остановился на Хендел-стрит, недалеко от станции метро Russell Square. – Авт.) была тишина, точно он в глухой провинции и лег спать с семи часов; прохожие были редки, и для русского глаза здесь скука легла и степенное спокойствие так же крепко, как у нас в Чухломе – пыль, – но пыли здесь не было, и асфальтовая улица казалась только что вымытой».

Лондон у многих русских путешественников вызывал весьма неоднозначные отзывы и иногда неодобрительные, что вызывалось, и не в малой степени, дурной погодой.

П. И. Макаров считал, что «Лондон, лежащий на плоском месте – покрытый вечным туманом – не радует издали взоров путешественника. – Я проехал несколько улиц, и не видал ни одного великолепного здания. – Сердце мое упало. Вообразите нещастного, который вместе с пробуждением теряет одним разом все милые мечты свои: – я похож был на сего нещастного»[277]. Он же с разочарованием признался: «Наслышка и чтение приучили меня с ребяческих лет представлять сей город царем других городов, образцом всего хорошего и сценою великих романтических приключений, а оказалось, что лежащий на плоской равнине, лишенный великолепных зданий Лондон поражает только своими размерами».

Карамзин замечал, что «домы Лондонские все малы, узки, кирпичные, не беленые (для того, чтобы вечная копоть от угольев была на них менее приметна), и представляют скучное, печальное единообразие, но внутренность мила; все просто, чисто и похоже на сельское»[278].

А другой путешественник, К. П. Паулович, считал, что «…англичане могли бы стыдиться, что они не имеют до сих пор ни одного дворца, соответствующего всемирному их богатству, могуществу и обладанию беспредельными средствами»[279].

Поведение, обращение и даже внешний вид англичан сразу же привлекал внимание. Самое раннее описание англичан содержится в «Космографии» 1670 г.: «Английские люди доброобразны, веселоваты, телом белы, очи имеют светлы, во всем изрядны, подобны итальянцам. Житие их во нраве и обычаях чинно и стройно, ни в чем их похулити невозможно. Воинскому чину искусны, храбры и мужественны, против всякого недруга безо всякого размышления стоят крепко, не скрывая лица своего. Морскому плаванию паче иных государств зело искусны. Пища их большая статья от мяс, яствы прохладные, пива добрые и в иные страны оттоле пива идут»[280].

В распространенной в конце XVIII и начале XIX в. книге Н. Курганова утверждается, что англичанин ростом «взрачен», в поведении «величав», в одежде «великолепен», лицом «красив», в совете «основателен», в писании «учен», в науке «философ», в законе «набожен», в предприятиях «лев»[281].

Побывавшие в Англии серьезно писали о том, что англичане «какая-то особая от других европейских народов раса, полная нравственных и физических сил»[282] и приписывали это образу жизни, здоровой изобильной пище, всегдашней деятельности и суровому холодному климату[283]. Но, правда, были и противоположные мнения.

А вот женщины вызывали единодушное восхищение. Н. М. Карамзин вообще считал, что «Англию можно назвать землею красоты», а П. И. Сумароков написал, что весь «Лондон есть метрополия прелестей. Не пройдешь и ста саженей и начтешь двадцать красавиц»[284]. «По моему замечанию, – писал К. Паулович, – лондонкам должно отдать честь перед прочими европейками в том, что между ними за большую редкость только можно отыскать нехорошее лицо и между сотнею тысяч их не видел ни одной рябой или значительно дурной собой. Они хорошего сложения, грациозны, одеваются много натуральнее и изящнее мод прочих европеек»[285]. И. А. Гончаров увидел за короткое время, что в Лондоне «Англичанки большею частью высоки ростом, стройны, но немного горды и спокойны, – по словам многих, даже холодны. Цвет глаз и волос до бесконечности разнообразен: есть совершенные брюнетки, то есть с черными как смоль волосами и глазами, и в то же время с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки белое лицо, и, наконец, те нежные лица – фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания с лебединою шеей, с неуловимою грацией в позе и движениях, с горделивою стыдливостью в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых глазах. Надо сказать, что и мужчины достойны этих леди по красоте: я уже сказал, что все, начиная с человека, породисто и красиво в Англии. Мужчины подходят почти под те же разряды, по цвету волос и лица, как женщины. Они отличаются тем же ростом, наружным спокойствием, гордостью, важностью в осанке, твердостью в поступи…»

П. П. Свиньин отметил, что «приехавши в Лондон и встречая повсюду важныя лица, безмолвную тишину, холодность, равнодушие – непременно почувствуешь скуку и неудовольствие. Никто тебе не обрадуется; самыя рекомендации не растворять дверей дружества – но чем более знакомишься, чем более узнают тебя, тем яснее видишь, что сия холодность есть не что иное, как похвальная осторожность, старайся и – найдешь друзей, друзей верных, истинных. Старайся нравиться – и познаешь совершенное чувство любви. Милые Англичанки не умеют любить из кокетства или сладострастия, но умеют любить всею душею страстною, пламенною; их мнимая холодность не есть равнодушие, но также благоразумная осторожность и чистота нравов. Ищи и – откроешь все возможныя удовольствия, все изящныя наслаждения – а кто не дорожит собственным открытием?»

Английские города и сами англичане обращали внимание своей чистоплотностью – «нет народа, опрятнее англичан»[286], «опрятность англичан, доходящая до щегольства и даже до тщеславия, в Лондоне бросается в глаза на каждом шагу. Она видна в их платье, в столе, в убранстве домов и даже в содержании улиц»[287].

Русские обязательно отмечали патриотизм англичан, их приверженность традициям, заботу о сохранении старины. Историк М. П. Погодин подчеркнул эту черту в путевых записках «Год в чужих краях» при осмотре памятников в Вестминстерском аббатстве: «Обошли все стены, уставленные памятниками великих людей Англии. Мысль прекрасная – воздавать торжественную благодарность отечества достойным сынам его в первопрестольном храме, соединять в одном месте все, что ни есть великого, славного в государстве! С какими чувствами должен молодой англичанин пройти по этому святилищу его истории! И здесь не одни полководцы и министры, – подчеркнул сын крепостного Погодин, – нет, здесь граждане всех сословий и званий, – и поэты, и изобретатели, и актеры. Сын какого нибудь ткача или мясника покоится рядом с принцем крови или первоклассным лордом. Ни одно государство в Европе не имеет ничего подобного»[288]. Как правило, подчеркивалось, что англичанин «привык с детства благоговеть перед былым своей родины, уважать ее законы, ее обычаи, ее поверья»[289].

Только перечислить тех, кто посетил Лондон, положительно невозможно. Многие, конечно, приезжали как туристы, желающие познакомиться в городом, многие включали Лондон как один из пунктов своего путешествия по Европе.

Здесь рассказывается лишь о некоторых из тех известных деятелей культуры, кто оставил нам свои впечатления, либо тех, адреса которых удалось найти.

Великобританию посетила Екатерина Романовна Дашкова, из известной семьи Воронцовых, женщина энергичная, умная, образованная и деловая, близкая с юности к двору жены великого князя Петра Федоровича Екатерины Алексеевны, с пылкостью и энергией принимавшая участие в перевороте 1762 г. Она приписывала себе, по мнению Екатерины, в перевороте слишком большую роль и была вынуждена быть несколько в тени. В 1769–1771 и 1776–1782 гг. она путешествовала по Европе и, конечно, посетила Англию, где побывала дважды – первый раз в 1771 г. в ходе большого европейского путешествия, а второй в 1775–1782 гг. – в связи с тем, что она собиралась отдавать сына в британский университет. Первоначально она предполагала отдать его в старую и привилегированную Вестминстерскую школу в Лондоне, но впоследствии остановилась на Эдинбургском университете.

Вернувшись из-за границы, Дашкова была приближена ко двору и стала президентом Российской академии, одной из главных целей которой было усовершенствование русского языка.

Из всех стран, посещенных Е. Р. Дашковой, Англия ей «более других государств понравилась, – пишет она. – Правление их, воспитание, обращение, публичная и приватная их жизнь, механика, строение и сады, все заимствует от устройства первого, и превосходит усильственные опыты других народов в подобных предприятиях. Любовь Агличан к Руским также должна была меня к ним привлечь. Я бы желала только, чтоб краткое сие (некоторой части сего государства) описание было изображено достойною кистью, которая бы как основание, так и отделенныя части, их между собою сношение, различныя тени, наконец и источник весь союз соделавший, изобразить умела»[290].

Она не надолго остановилась в Лондоне, а большую часть времени провела в путешествии по Англии. Дашкова посещала известные усадьбы, в ее путевых записках описываются многие их них. Дашкова посетила поместье графов Пемброк Уильтон-хауз, владелицей которого позднее некоторое время была дочь русского посла Екатерина Воронцова, графиня Пемброк (см. главу «Русские послы»).

Примерно в это же время в Великобританию приехал один из богатейших русских заводчиков – Никита Акинфиевич Демидов (1724– 1789), внук основателя богатства демидовской семьи. Он получил по наследству сравнительно незначительную его часть, но сумел существенно увеличить свое состояние, построив несколько заводов. Демидов отличался крутым нравом и даже жестокостью: когда он купил имение, то крестьяне, прознавшие о его нраве, «не дали себя отказать за Демидова» и пришлось вызывать воинскую команду для их усмирения. В то же время – русская действительность – Демидов интересовался искусствами, покровительствовал художникам и много благотворил. Так, например, при постройке здания Московского университета он пожертвовал железо для укрепления стен.

С 1771 по 1773 г. Демидов путешествовал по Европе, посетил Амстердам, Рим, Неаполь, Париж, в 1771 г. был в Англии, в 1772 г. вместе со скульптором Ф. И. Шубиным изучал памятники древности в Италии.

По возвращении Демидов опубликовал «Журнал путешествия его высокородия господина статского советника… Никиты Акинфьевича Демидова. По иностранным государствам с начала выезда его из Санкт-Петербурга 17 марта 1771 года по возвращению в Россию, ноября 23 дня 1773 года» (1786).

В 1796 г. в приложении к газете «Московские ведомости», журнале «Приятное и полезное препровождение времени» были опубликованы письма под заглавием «Россиянин в Англии» без указания автора, но по предположению историка литературы Ю. М. Лотмана им был Василий Федорович Малиновский (1765–1814). Он окончил Московский университет и был послан в русское посольство в Лондоне в то время, когда его возглавлял С. Р. Воронцов. В загородном доме посла в Ричмонде Малиновский писал первую часть книги «Рассуждение о войне и мире», протестуя против войн и призывая к вечному миру. Вот несколько положений автора этого незаурядного сочинения, которые вполне могут быть повторены и сейчас, спустя двести лет после их написания: «Приобретения через войны подобны высоким постройкам, несоразмерным основанию здания. Они отваливаются сами и подвергают здание опасности разрушения»; «Покуда не истребится война, нет надежды, чтобы народы могли жить в изобилии и благоденствии»; «Александр, Цезарь, Тамерлан, Чингисхан… Мы должны молить бога, чтобы избавил нас от сих великих людей»; «Война заключает в себе все бедствия, коим человек по природе своей может подвергнуться, соединяя всю свирепость зверей с искусством человеческого разума». Женой Малиновского была дочь долголетнего настоятеля лондонской церкви Самборского (см. главу «Русская церковь»). После лондонского посольства Малиновского направили генеральным консулом в Молдавию, а в 1811 г. он стал директором только что учрежденного Царскосельского лицея. Его ранняя кончина в 43 года была встречена лицеистами с истинным горем: перед его могилой Александр Пушкин и сын Малиновского Иван поклялись в вечной дружбе. Пушкин на смертном одре жалел, что не было рядом Ивана Малиновского – «мне бы легче было умирать».

Очень возможно, что идеи, высказанные Малиновским в его сочинении, внимательно обсуждались в Ричмонде с Николаем Карамзиным.

Самым известным для русских читателей путешественником в Европе и в Англии был Николай Михайлович Карамзин (1766–1826), который еще молодым человеком – ему тогда было 23 года – исполнил свою мечту: совершил путешествие в Европу. В 1790 г. он посетил Германию, оттуда поехал в Швейцарию, потом во Францию и остановился в Париже, а Лондон был последним городом на его пути.

Результатом этого путешествия были прославившие его имя «Письма русского путешественника», печатавшиеся в основанном им «Московском журнале».

Если довериться тексту «Писем», он пробыл в Англии несколько месяцев, но оказывается, что датировки были им преднамеренно изменены: так, например, он сообщает, что выехал из Лондона в Россию в сентябре 1790 г., но по неопровержимым документальным доказательствам Карамзин уже был в Петербурге 15 июля 1790 г., а ведь плавание продолжалось не менее двух недель, и, значит, он покинул Лондон еще раньше – в самом конце июля. Следовательно, он был там всего несколько дней – от десяти до примерно двадцати, но, чтобы уверить читателя в основательности своих впечатлений, посчитал необходимым создать впечатление, что он был там настолько много времени, что оно позволило ему узнать подробно о жизни Англии и англичан.

Карамзин описывает основные лондонские достопримечательности – собор св. Павла, Монумент, Ньюгейтскую тюрьму, дом для сумасшедших Бедлам, Биржу, Королевское общество, Тауэр, Сент-Джеймский дворец, сады Воксхолл и Ранела. Карамзин выезжает и в ближние от Лондона места – Виндзор, дворец Хэмптон-корт. В Твикнеме, недалеко от Хэмптон-корта, он ищет следы мест, где жил поэт Александр Поуп. Однако основные сведения, приведенные им в «Письмах», есть просто пересказ книги К. Ф. Мориц «Путешествие немца по Англии» (K. F. Moritz, Reisen eines Deutchen in England. 1783), на которую он, как, впрочем, и на другие, использованные им, не ссылается. Талант позволил ему представить «письма немецкого путешественника» как «письма русского путешественника»…

В тексте «Писем» встречаются и такие несообразности, как описание заката солнца на востоке, виденного автором на скалах Дувра, рассказ о встрече в Лондоне с некоей француженкой, которая сообщает ему о свержении короля Людовика за год до этого события, или его рассказ о том, как он, будучи в Виндзоре, «долго смотрел на портрет нашего Великого Петра», который, как он написал, изображен в мундире Преображенского полка, тогда как он нарисован в средневековых латах (Карамзин сам служил в Преображенском полку, так что он должен был хорошо знать, как он выглядит). Закрадывается мысль, что автор не знает, о чем он пишет в своих «путевых» записках… И можно только удивляться, каким проницательным надо быть, чтобы за несколько дней жизни в незнакомой стране, не зная языка, прийти к таким умозаключениям и обобщениям, какие сделал Карамзин. Это было отмечено в немецкой рецензии[291]: «Здесь [т. е. в Англии] особенно видны неосведомленность и незнание автора, его суждение часто поспешно и неправильно ~~~. Не изучив предварительно этой страны, обладая очень незначительными познаниями в языке и часто находясь в обществе одних русских, автор и сам мог бы прийти к выводу о том, что трех месяцев [а мы уже знаем, какое короткое время он провел в Англии] ему будет недостаточно для ознакомления с Лондоном и англичанами».

Надо сказать, что «Письма» Карамзина о пребывании в Англии были встречены английским читателем либо совершенно равнодушно, либо откровенно неприязненно, чему доказательством может служить рецензия в журнале «Edinburgh Review» в январе 1804 г. Рецензент считает, что «переписка господина Николая Карамзина требует всевозможного снисхождения. Признаться должно, что она от путешественников, за которыми мы привыкли последовать, кажется нам столь далеко отстоящею и, при совершенном недостатке хороших качеств их, всеми погрешностями оных так много наполненною, что одна только редкость русского сочинения и забавная писателевой головы странность могли побудить нас к помещению сего сочинения в число рассматриваемых нами книг»[292]. Он же и поясняет, к какому роду относится автор рассматриваемой книги: «Господин Карамзин есть один из числа тех нежных путешествователей, которые называются у нас тонкочувственными или сентиментальными. Они объезжают обширные страны единственно для излияния своих чувствований, которые с таковою же разнообразностию могли бы они изливать, сидя в четырех углах своей комнаты».

Многие описания лондонских достопримечательностей выдают их литературное происхождение, а немало «наблюдений» представляют собой просто набор штампов, что вызывало немалое раздражение английских критиков. И действительно, как можно было реагировать на такое «объяснение» якобы поголовной флегматичности англичан, которое, оказывается, происходит от мясной пищи и отсутствия овощей: «От того густеет в них кровь; от того делаются они флегматиками, меланхоликами, несносными для самих себя, и не редко самоубийцами. К сей физической причине их сплина можно прибавить еще две другие: вечной туман от моря и вечный дым от угольев, который облаками носится здесь над городами и деревнями».

Наблюдательность автора тоже могла вызвать удивление критиков: «Взглядывал и на Англичан, которых лица можно разделить на три рода: на угрюмыя, добродушныя и зверския. Клянусь вам, что нигде не случалось мне видеть столько последних, как здесь». Зато молодой автор не преминул обратить внимание читателей на хорошеньких англичанок: «Женщины и в Лондоне очень хороши, одеваются просто и мило; все без пудры, без румян, в шляпках, выдуманных Грациями. Оне ходят, как летают; за иною два лакея с трудом успевают бежать. Маленькия ножки, выставляясь из-под кисейной юбки, едва касаются до камней троттуара; на белом корсете развевается Ост-Индская Шаль; и на Шаль, из-под шляпки, падают светлые локоны. Англичанки по большой части белокуры; но самыя лучшия из них темноволосыя. Так мне показалось; а я, право, смотрел на них с большим вниманием!»

Кроме всего прочего он обнаружил за эти дни, что англичан поглощает «дух торговли», делающий из них «холодных людей», везде ищущих «собственную выгоду», в отличие от русского «безрассудного сердца».

Младший современник и друг Карамзина Василий Андреевич Жуковский (1783–1852) посетил Англию значительно позже – только в мае 1839 г., сопровождая своего воспитанника, наследника русского престола Александра Николаевича, был там. Жуковский оставил нам дневник этого путешествия, но, к сожалению, слишком краткий. Из Голландии наследник и его свита выехали 2 мая, 3 мая были в устье Темзы, высадились на берег и проследовали в Лондон, где остановились в отеле Mivards на Brook Street, недалеко от Grosvenor Square – «Это лучший или один из лучших трактиров (sic!) в Лондоне», записывает Жуковский. Визит был очень загружен встречами, приемами, праздниками, в продолжение которых Александр часто встречается с королевой Викторией (см. главу «Александр I»). Жуковский, как и многие другие, сравнивает Лондон с другими известными ему европейскими городами: «Чтоб понять Лондон и почувствовать прелесть здешней жизни, надобно здесь совсем сродниться. Это невозможно иностранцу. Рим есть самый прелестный город для иностранца. Потом, вероятно, Париж. Здесь размышление. Там минута» (т. е. Лондон более пригоден для серьезной жизни, а Париж для развлечений).

Даже после короткого пребывания здесь Жуковский отмечает: «Особенное чувство в Англии, чувство физической свободы; результат общественного чувства. Для этого [т. е. независимости] нужна материальная воля кошелька. Необходимость обжиться, чтоб понять Англию, – повторяет он. – Англия последний акт воспитания, как латинский язык первый акт».

Жуковский вместе с наследником Александром Николаевичем пробыл в Англии до 18 мая 1839 г.

Его близкий друг Александр Тургенев (1784–1845) также побывал в Лондоне, как, впрочем, и почти во всех европейских столицах. Семья Тургеневых славна в истории России: отец Иван Петрович, один из просвещеннейших людей конца XVIII в., был куратором Московского университета, дом его был центром московской умственной жизни. Сыновья его получили прекрасное образование. Старший сын Николай был одним из идеологов декабристов: во время выступления 14 декабря 1826 г. он находился за границей, но его заочно судили и приговорили на вечную каторгу. Александр сделал неплохую карьеру при Александре I, однако был отставлен, а после восстания декабристов он уже не служил, часто уезжая в Европу, где жил старший брат (см. главу «Эмиграция»). Александр Тургенев, по словам исследователя, «все двадцать лет своих скитаний выполнял постоянно две задачи первостепенной важности и значения. Прежде всего он был хроникером – русским литературным корреспондентом за границей, постоянно осведомлявшим литературные круги о европейских событиях и о европейской жизни, и при цензурных условиях николаевского времени служил для России настоящим „окном в Европу“»[293].

А. И. Тургенев поставил себе задачей собрать в европейских архивах документы, относящиеся к русской истории и с исключительной энергией и последовательностью добивался разрешения работать в закрытых архивах. Он рассказывал, как он работал в архиве по распоряжению министра иностранных дел Франции: «…по личной доверенности ко мне, позволил мне и предписал Историку-Архивариусу Минье давать мне все оригинальныя дипломатическия бумаги до времен Петра 1-го; вероятно, не откажут и в следующих царствованиях, по крайней мере – до новых времен; где начинается Государственная тайна и кончится История, возможная только для времен давнопрошедших. Я ходил туда ежедневно и читал более, нежели выписывал, хотя и выписок увез с собой довольно»[294].

Тургенев писал: «Я возвращусь в Россию с богатыми приобретениями, с сокровищами старой России о недавно и давно прошедшем быте ее… Я трудился не для себя, не по одной прихоти, не из одного удовлетворения собственному любопытству»[295].

Документы, найденные Тургеневым, были изданы в нескольких сборниках, которые и сейчас являются настольными книгами историков.

Конечно же, в своих путешествиях по Европе он не мог миновать Англии. В Лондоне Тургенев бывал несколько раз – в 1826, 1828, 1831 и 1835 гг.

В первый раз в Лондон он приезжает из Парижа вместе с братом Николаем 20 (8) января 1826 г., решившим остаться в Великобритании. Александр Тургенев посещает многие известные места в городе: Гайд-парк, театры, Британский музей, парламент, Вестминстерское аббатство, Королевское общество, лондонские доки, тюрьмы, знаменитый Тауэр, монетный двор, знакомится с известными политическими деятелями, и в их числе с герцогом Веллингтоном, и, конечно, сравнивает Лондон с Парижем, Великобританию со Францией. Он описывает лондонские места в одном из своих писем, напечатанном в журнале «Московский наблюдатель»: «Видел празднество Нельсоновой победы в Гриниче и Короля на яхте, по Темзе плывущаго, окруженнаго на несколько миль тысячами лодок, кораблей, пароходов: прежняя Венеция и сочетание Дожа с морем живо мне представилась в этом великолепном, единственном зрелище! Осматриваю книжныя лавки и магазины всякаго рода. Видел уже Доки: в них отражается все торговое могущество Англии: возьми свою котомку и плыви во все части, во все уголки света, "где только ветры могут дуть!"».

Тургенев размышляет о путях развития общества, подчеркивая, что только эволюционные изменения приносят пользу – важны «не французские революции, но Английския эволюции, одна из другой необходимо возникающие, без шума Парламентскаго, без разрушения церквей и древностей, с разбиением только стекол у закоснелых Тори, без кровопролития, кроме пролитой крови кулачными бойцами, которых нанимают кандидаты избрания в разных партиях: вот что делает неколебимость Англии. Она привыкла к постепенному развитию и к исправлению своих государственных постановлений и привыкает к этому постепенному, законному ходу с каждым годом более и более».

В следующий раз он в Лондоне 17 октября 1828 г., посещает уже известные ему места, знакомится с Вальтером Скоттом и получает приглашение посетить его поместье в Шотландии. Александр Иванович 18 апреля 1829 г. уезжает из Англии в Бельгию и Голландию.

В другие приезды в Лондон он работает в английских хранилищах над документами, связанными с Россией. Тургенев обнаружил много бумаг «до Русской Компании относящихся» и получает разрешение работать в Британском музее («от 10 до 4 часов ежедневно»).

Как и многие русские, среди которых в конце XVIII в. модно было посещение Европы, в этот вояж отправился дядя А. С. Пушкина Василий Львович Пушкин, поэт, прославившийся поэмой «Опасный сосед». Он был одним из тех, которые выехали за границу почти сразу же после смерти Павла I, не выпускавшего никого за пределы империи. В газете «Московские ведомости» от 22 апреля 1803 г. в разделе об отъезжающих было объявлено, что за границу выезжает «Коллежский асессор Василий Львович Пушкин н при нем служитель Игнатий Хитров; живет Яузской ч. 1 кварт, в доме под № 292». Василий Львович посетил, как тоже было обычно для русских путешественников, Германию – первую страну, в которую попадали из России, потом, конечно, Францию, Париж, а последним этапом была Англия, Лондон.

Василий Львович был любознательным и общительным, его интересовало буквально все: и люди, и быт, и нравы, и архитектура, и театры. О его впечатлениях мы можем судить по тем письмам, которые были опубликованы в журнале Н. М. Карамзина «Вестник Европы»: «Желание мое исполнилось, любезный Николай Михайлович, я в Париже, и живу приятно и весело. Каждый день вижу что-нибудь новое и каждый день наслаждаюсь» (но к сожалению, лондонские письма В. Л. Пушкина до нас не дошли). Поэт П. А. Вяземский оставил нам портрет Василия Львовича, только что вернувшегося из-за границы: «Парижем от него так и веяло. Одет он был с Парижской иголочки с головы до ног; прическа б la Titus, углаженная, умащенная древним маслом huil antique. В простодушном самохвальстве давал он дамам обнюхивать голову свою»[296].

Друг Василия Львовича поэт И. И. Дмитриев создал шуточную поэму в трех частях «Путешествие N. N. в Париж и Лондон»[297], которую, как было сказано в заголовке, автор написал «за три дни до путешествия». Обычно эти слова так и принимали на веру, но это было мистификацией – друзья любили разыгрывать Василия Львовича. Написал ее Дмитриев, уже зная, что и кого его друг видел за границей.

«Путешествие…» было издано тиражом в 50 экземпляров, на обложке которых представили знаменитого французского актера Франсуа Тальма, которому внимает Василий Львович. Издание предназначалось только для избранных и сразу же стало библиографической редкостью.

Племянник Василия Львовича хранил в своей библиотеке экземпляр, «чуть ли не последний», и так отозвался об этой книге: «Путешествие есть веселая, незлобная шутка над одним из приятелей автора; покойный В. Л. Пушкин отправлялся в Париж и его младенческий восторг подал повод к сочинению маленькой поэмы, в которой с удивительной точностью изображен весь Василий Львович. Это образец игривой легкости и шутки живой и незлобной»[298].

Удивительна биография П. И. Макарова, писателя, критика и издателя, довольно известного в Москве конца XVIII – начала XIX в. Петр Иванович Макаров (1764–1804) родился в семье богатого казанского помещика, был на военной службе, разорился, вышел в отставку, отдал родственникам имение под условием выплаты небольшого пособия и… отправился летом 1795 г. в путешествие в Англию: «Надобно вам знать, что я предпринял путешествие в Англию без рекомендательных писем, без товарища, не зная Англинскаго языка и без денег, не считая четырех сот марк, полученных мною перед отъездом моим из Гамбурга от Г. К-са, и которых едва стало мне доехать до Лондона».

Приехав в Лондон, жил некоторое время там, потом пешком обошел несколько английских графств, а вернувшись в Москву, издал путевые впечатления в «Письмах из Лондона», напечатанных в журналах «Московский Меркурий» (1803, ч.1) и «Вестник Европы» (1804, № 9). Его очерки, в основном о Лондоне, предназначались быть «наставником» для путешественников «посредственного состояния».

Павел Петрович Свиньин (1787–1839) известен как основатель журнала «Отечественные записки», в котором он помещал статьи по русской истории и географии – о достопримечательностях, о «новых открытиях и необыкновенных талантах в России». Он – автор интересного издания «Картины России и быт различных ее народов» с замечательными гравюрами (Свиньин был и незаурядным художником). Он много путешествовал, побывал во многих местах в Европе, в Соединенных Штатах Северной Америки, оставил путевые записки. Свиньин два раза посетил Англию, оставившую самые благоприятные впечатления, с тех пор стал англоманом, восхищавшимся английскими обычаями, традициями, культурой. Его впечатления от пребывания в Англии с осени 1813 по весну 1814 г. изложены в книге «Ежедневные записки в Лондоне» (1817).

Имя Петра Яковлевича Чаадаева было у всех на устах в интеллектуальной России в мрачные времена Николая I. Его «Философическое письмо», напечатанное в 1835 г. в журнале «Телескоп», обратило на себя внимание очень многих, и в числе них, конечно, властей предержащих: они считали, что письмо «дышит нелепою ненавистью к отечеству и наполнено ложными и оскорбительными понятиями как насчет прошедшего, так и насчет настоящего и будущего существования государства». Чаадаева объявили сумасшедшим. Та же радикальная практика борьбы с инакодумающими возобновилась в советском государстве.

«"…Письмо разбило лед после 14 декабря"», – сказал Герцен. Это, по его словам, был обвинительный акт николаевской России. Это был выстрел в ночи Это был набатный удар в стране онемевших людей. Это был живой звук в государстве мертвых»[299].

Чаадаев был близок к декабристской идеологии, но активно в их деятельности не участвовал. В 1823 г. он уехал за границу, как он предполагал, навсегда, но вернулся уже после разгрома движения.

Первой страной, которую он посетил, была Англия (с августа по декабрь 1823 г.): после долгого путешествия по штормовому морю – «мы проносились по морю 17 дней» – он прибыл в город Ярмут, из которого переехал в Лондон, поразивший его величиной и пробыл там только четыре дня: «Был в Вестминстере и взлезал на Павловский собор, как водится». Из Лондона Чаадаев переехал в Брайтон, на морские купания, впоследствии был во Франции, Италии, Германии. Вернулся в Россию он в 1826 г. и поселился в Москве.

Константин Павлович Паулович (1781 (2)–186?), серб по национальности, получил образование в Пештском университете, где он получил диплом доктора «свободных наук и философии». В 1805 г. в России открылся Харьковский университет, для преподавания в котором за неимением русских ученых приглашают иностранных, в числе которых в июне 1806 г. приезжает и Константин Паулович. Его сначала определяют в Черкасскую гимназию учителем самых разных дисциплин – латинского языка и к нему еще таких далеких от филологии предметов, как технология, естественная история, а также коммерция (вот что значит иметь диплом «свободных наук»!). Потом его переводят в Харьковскую гимназию, а с 1811 г. Паулович в университете на кафедре римского права. В 1817 г. после споров в ученом совете он при поддержке начальства, отмечавшего его «примерный образ мыслей и действий и кротость характера», все-таки становится ординарным профессором, впоследствии дважды избирается деканом, хотя, судя по отзывам студентов и преподавателей, он был «бездарнейшей личностью». Паулович ушел в отставку в 1835 г. и был членом совета в Институте благородных девиц[300].

Он издал в Харькове книгу под названием «Из путешествия по Европе, части Азии и Африки», в которую, однако, вошли только описания нескольких европейских стран – ни «части Азии», ни Африки ему, как видно, не удалось посетить. Первая часть сочинения называлась «Замечания о Лондоне» и вышла в 1846 г.; через десять лет появилась вторая часть – «Замечания об Италии, преимущественно о Риме» – и в 1861 г. третья – «Италия. Замечания об Италии и об островах Сицилии и Мальте, преимущественно же о Неаполе и окрестностях». Все эти части довольно объемистые – по пятьсот–восемьсот страниц. Паулович находился в Англии в продолжение пяти месяцев 1840 г., и текст его книги был основан на тексте немецкого путеводителя Егера 1839 г. «Neustes Gem?lde von London».

Любопытно отметить, что завзятым англофилом был не кто иной, как идеолог славянофилов, поклонников армяка и мурмолки, Алексей Степанович Хомяков. Он считал, что англичане являлись близкими родственниками славянского племени «угличан», судя по… созвучию их названий. На такой «солидной» базе и основывались его теоретические построения.

В Англию он попал как-то случайно: будучи летом 1847 г. в Европе, он приехал в город Остенде, который, как известно, находится на берегу Ла-Манша, и вот там-то, «в Остенде, где приятно делил время между купаньем, шатаньем по бесплодным дюнам, пистолетной стрельбой и беседой с русскими приятелями», ему пришла в голову мысль: «надобно же посетить землю Угличан, иначе англичан, которая так близка к Остенду». Все было сделано быстро, и вскоре он вступил на берег Темзы в Лондоне.

Пробыв там несколько дней, он написал «Письмо об Англии», опубликованное вскоре же в журнале «Москвитянин» (1848, № 7). Удивительные слова там написаны, такие, которые не услышишь из уст иного безоглядного любителя всего английского: «Не в первый раз и немало бродил я по Европе, не мало видел городов и столиц. Все они ничто перед Лондоном, потому что все они кажутся только слабым подражанием Лондону». Особенно неожиданно сравнение им двух городов – Лондона и Москвы: «Кто видел Лондон, тому в Европе из живых городов (об мертвых я не говорю) остается только видеть Москву. Лондон громаднее, величественнее, люднее; Москва живописнее, разнообразнее, богаче воздушными линиями, веселее на вид. В обоих жизнь историческая еще цела и крепка. Житель Москвы может восхищаться Лондоном и не страдать в своем самолюбии. Для обоих еще много впереди».

Ныне мало кто знает когда-то известного экономиста, писателя, государственного деятеля Андрея Парфеновича Заблоцкого-Десятовского (1808–1882), еще в 1841 г. выступившего за освобождение крестьян с землей, чем вызвал лютую ненависть крепостников. Он редактировал «Земледельческую газету», издавал книги для крестьян (одна из них, сборник «Сельское чтение», разошлась невиданным тиражом – 30 тысяч экземпляров), публиковал статьи и книги по экономическим вопросам, вызывавшие широкий интерес. Он – автор капитальной биографии графа П. Д. Киселева, он основал фонд для помощи нуждающимся литераторам. Свои «Воспоминания об Англии» Заблоцкий-Десятовский напечатал в 1849 г. в журнале «Отечественные записки» (№ 1 и 2).

Семидесятилетие Михаила Петровича Погодина праздновалось в России так широко, как не праздновался юбилей ни высокого чиновника, ни известного художника или писателя. Ведь он был просто историком, профессором Московского университета, а в праздновании принимали участие и министры, и представители множества ученых сообществ, и литераторы, и журналисты, и еще многие делегаты от славянских стран, и, надо сказать, он совсем не был официозным:

Сын крепостного, он сделал самого себя, окончил Московский университет, защитил диссертацию, стал профессором, знатоком русских древностей, собирателем огромной коллекции и библиотеки. Он часто стоял на официальной точке зрения, поддерживал действия властей, но когда надо было высказать свое мнение, отличное от общепринятого, он высказывал его. Погодин горячо защищал идеи славянского национального движения.

Первый раз в Европу Погодин направился в 1835 г., был в Германии и Швейцарии, и, что было для него самым интересным и важным, он завел дружеские отношения с лучшими представителями славянства в Праге.

Николай Иванович Греч (1787–1867) был талантливым человеком – и писателем (его роман «Черная женщина» заставлял пол-России проливать слезы), и журналистом, и издателем (журнал «Сын Отечества» был популярен, а газета «Северная пчела» на протяжении 28 лет была первой в России), и редактором («Энциклопедический лексикон» Плюшара и «Военно-энциклопедический лексикон»), и филологом («Краткая русская грамматика» выдержала множество изданий). Он везде, где можно, рьяно защищал российские порядки, оправдывал охранительную политику Николая I и в то же время мог довольно резко отзываться о его отце и брате.

В 1830–1840-х гг. Николай Иванович Греч несколько раз посещал европейские страны и каждый раз издавал путевые записки, в числе которых были и «Путевые письма из Англии, Германии и Франции» (1843) с эпиграфом на титульном листе: «Хотеть, чтоб нас хвалил весь свет, не то же ли, что выпить море?», в которых подробно описывает Лондон, английские нравы и быт.

Василий Петрович Боткин (1811–1869) происходил из талантливой купеческой династии, основатель которой Петр Кононович Боткин создал немалое состояние на торговле чаем. От двух браков у него было 25 детей, из которых осталось в живых 9 сыновей и 5 дочерей. Большая и дружная семья Боткиных жила в московском особняке в Петроверигском переулке. По воспоминаниям друга семьи, «все многочисленные члены этой семьи поражали своей редкой сплоченностью; их соединяла между собой самая искренняя дружба и самое тесное единодушие»[301].

Василий Боткин был старшим, и его влиянию и настоянию все члены семьи обязаны своим развитием. Он получил первоначальное образование в пансионе, а в дальнейшем управлял делами фирмы и много занимался самостоятельно: его рабочий стол постоянно был завален книгами. Боткин глубоко интересовался искусством, писал статьи и критические отзывы. Его цикл очерков «Письма об Испании» вызвали глубокий интерес русской публики. После 1857 г. Боткин постоянно путешествует и печатает путевые очерки. Одним из таких был и очерк о поездке в Великобританию в 1859 г. «Две недели в Лондоне»[302].

Другим известным представителем московской купеческой семьи является генерал-фельдмаршал и граф Дмитрий Алексеевич Милютин (1816–1912). Думается, что его предок и во сне не мог себе представить, что его потомок будет иметь такой чин и такой титул. В петровское царствование в Москве «комнатный истопник» из купцов Алексей Милютин завел «шелковую, лентную позументную фабрику на свои собственные деньги и своими мастеровыми людьми, своим старанием прежде других фабрик[303]. Она находилась в нынешнем Милютинском переулке у Мясницкой улицы. Там же был и жилой дом его, в котором, многократно перестроенном, родился его правнук Дмитрий. Он был старшим из четырех братьев и прожил дольше всех – 96 лет, а вот самый младший, Владимир, меньше всех – 29 лет. Все братья прославились в русской истории и науке.

Дмитрий окончил военную академию, принимал участие во многих войнах, усмирял свободолюбивых горцев, писал книги по военной истории, был военным министром, проводил военную реформу при Александре II.

Получив ранение в кавказской войне, он использовал отпуск на лечение для путешествий по Европе в 1840 и 1841 гг. В Лондоне он был с 12 по 22 мая 1841 г. и оставил дневник, который был опубликован нашим англоведом Н. А. Ерофеевым в 1974 г. в сборнике «Проблемы британской истории».

А. Н. Островский, знаменитый драматург, открывший читательской аудитории страну «Замоскворечье», также посетил Лондон. Он оставил только несколько записей в дневнике за 20–24 мая 1862 г., когда приехал из Франции посмотреть на выставку в парке Сиднэм.

Михаил Ларионович Михайлов (1829–1865), внук крепостного, забитого насмерть, стал известным поэтом, писателем, переводчиком, активным участником борьбы с самодержавием. Он напечатал в Лондоне прокламацию «К молодому поколению» и распространял ее в Петербурге. Преданный провокатором, был арестован и умер на каторге от туберкулеза.

Михайлов посетил Великобританию в начале 1859 г. Будучи в Лондоне, Михайлов побывал у Герцена. Его «Лондонские заметки» были опубликованы в журнале «Современник» в 1859 г. (№ 6–9).

Петр Дмитриевич Боборыкин (1836–1921) – один из самых плодовитых русских писателей, автор более ста романов, повестей и пьес. Можно считать, что Лондон был местом рождения его первого романа, давшего ему большую и скандальную известность. Роман «Жертва вечерняя», который называли безнравственным (хотя позднее оценки изменились), был задуман им, по его словам, когда он с Бедекером в руках гулял по Риджент-стрит: «Не знаю, какая внезапная ассоциация идей привела меня к такому же внезапному выводу о полной моральной несостоятельности наших светских женщин».

С начала 1890-х гг. Боборыкин в основном жил за границей, помещая корреспонденции в русских газетах, продолжая писать романы, повести, рассказы и пьесы, которые, как правило, пользовались широкой популярностью в России. Он откликался на многие новые явления в общественной, экономической и духовной жизни – в частности, именно он ввел в русский язык слово «интеллигенция».

Кроме художественных произведений, работ по театроведению и литературоведению, Боборыкин, знакомый чуть ли не со всеми русскими литераторами, написал «Воспоминания», описывающие литературную жизнь России второй половины XIX в. Ему принадлежат и воспоминания о жизни его в Европе – «Столицы мира».

Последние годы писатель, потерявший зрение, прожил в Лугано (Швейцария) и скончался там в 1921 г.

А. Ф. Кони оставил прекрасный очерк о его творчестве, в котором он писал, что Боборыкин был «…европеец не только по манерам, привычкам, образованности и близкому знакомству с заграничной жизнью, на которую он смотрел без рабского перед нею восхищения, но европеец в лучшем смысле слова, служивший всю жизнь высшим идеалам общечеловеческой культуры, без национальной, племенной и религиозной исключительности»[304].

Из крупных русских писателей Лондон посетил Максим Горький (А. М. Пешков). Он активно снабжал деньгами большевиков, и его они пригласили на пятый съезд РСДРП, проходивший в Лондоне. Он приехал туда в конце апреля 1907 г. и поселился отдельно от других делегатов, ютившихся на окраинах города в дешевых квартирах. Горький и его гражданская жена М. Ф. Андреева устроились в роскошном отеле «Империал» в центре города. Горький регулярно участвует в заседаниях съезда, который обратился к нему с просьбой найти деньги на революционную работу. Легко увлекающийся, Горький был захвачен новыми впечатлениями и самим Лениным – это были его первые впечатления от лидера большевиков, но впоследствии он более трезвыми глазами наблюдал за его деятельностью. Из Лондона он еще до закрытия съезда уезжает 16 мая 1907 г., возвращается на Капри и 24 мая заканчивает очерк «Лондон».

После того как он провел в Лондоне около двух недель, и город, который, как он сам признался, почти не видел, ибо проводил время в основном на съезде, Горький написал небольшой очерк «Лондон», опубликованный в газете «Киевская мысль», который переполнен его поучающими сентенциями и неожиданными обобщениями: «Чудовищно огромный город, одетый мантией тумана, всегда, днем и ночью, упорно думает о великих драмах своего прошлого, о бесцветных днях настоящего и с тоской, но уверенно ожидает будущего» или: «Много спорта – и мало оживления. Люди играют скучно, как будто исполняя необходимую обязанность. Пока она еще не надоела, но уже скоро будет тяготить человека»…

Во время Первой мировой войны Великобританию посетила представительная делегация русских писателей и общественных деятелей, приглашенных королем и правительством для ознакомления русской общественности с британской жизнью во время войны, в состав которой входил будущий известный писатель Корней Иванович Чуковский, настоящие имя и фамилия которого Николай Васильевич Корнейчуков. Летом 1903 г. его послали в Лондон корреспондентом от газеты «Одесские новости» и в Англии он навсегда и прочно увлекся английским языком и английской литературой, жил впроголодь в дешевых пансионах (до июня 1904 г. на Глостер-стрит (Gloucester Street), потом на Аппер Бедфорд плейс (Upper Bedford Place), проводил все время в Британском музее, упорно учил слова, читая в подлиннике английских авторов. В 1904 г. он вернулся в Россию и работал в различных журналах, а также сам издавал сатирический журнал.

В Великобритании он побывал во второй раз как представитель популярного иллюстрированного журнала «Нива». В начале 1916 г. британское правительство пригласило русских журналистов и писателей приехать в Великобританию, чтобы они сами могли убедиться в настроении англичан, в их военных усилиях, встретиться с представителями общественности и рассказать им о положении дел в России, которое вызывало большую озабоченность союзников.

В состав делегации входили кроме Чуковского А. Н. Толстой – от газеты «Русские ведомости», В. Д. Набоков – от газеты «Речь», Вас. И. Немирович-Данченко – от газеты «Русское слово», Е. А. Егоров – от газеты «Новое время», А. А. Башмаков – от «Правительственного вестника».

В феврале 1916 г. делегация отправилась в далекий путь – сначала в Швецию, потом в столицу Норвегии Христианию, оттуда на пароходе до Ньюкасла и поездом в Лондон. Делегацию встретил самый торжественный прием и теплое гостеприимство. Ее принял король Георг V, многие министры и военные; члены делегации посетили несколько городов, заводы, военные части и корабли. Об этой поездке ее участники написали статьи, корреспонденции для своих газет и даже книги. Так, В. Д. Набоков опубликовал книгу «Из воюющей Англии», А. Н. Толстой – «Англичане, когда они любезны», а Чуковский – «Англия накануне победы». Это были в основном журналистские описания увиденного.

В советское время Чуковский стал знаменитым детским писателем, написавшим такие непревзойденные шедевры, как «Мойдодыр», «Тараканище», «Муха-Цокотуха», «Бармалей», «Телефон», отдельные стихи которых вошли в русский язык как пословицы, что совсем не спасло его от травли, начатой Н. К. Крупской.

В 1962 г. ему пожаловали степень доктора философии Оксфордского университета.

Владимир Пименович Крымов (1878–1968), один из самых плодовитых писателей русской эмиграции, о котором сохранились самые разные воспоминания – от недоброжелательных до хвалебных.

Он еще в молодости, будучи студентом, начал печататься и в то же время заниматься предпринимательской деятельностью. Крымов много путешествовал, совершил и кругосветное путешествие, издавал путевые записки. Он – автор нескольких романов и рассказов. В 1911 г. был коммерческим директором суворинской газеты «Новое время», сам издавал популярный тогда (и, надо сказать, весьма ценимый и сейчас) журнал «Столица и усадьба».

Из своих путешествий по миру в Россию он уже не вернулся и в 1921 г. поселился в Берлине, а с приходом нацистов обосновался под Парижем. В эмиграции Крымов продолжал писать, и о его произведениях, многие из которых были переведены на английских язык, лондонская газета «Daily Mail» отзывалась так: «У автора исключительно острый дар наблюдательности, редкое, но тонкое остроумие и литературное умение, более которого нельзя желать».

В 1923 г. он опубликовал небольшую книгу о Лондоне «Город-сфинкс».

Он писал: «Почему "город-сфинкс"? Ни об одном городе в мире нельзя услышать столько разноречивых, совершенно противоположных мнений, как о Лондоне. Мрачный, печальный с первого впечатления. Самый большой в мире и самый мрачный в мире. "Лондонские туманы"… Обескураживающий и давящий, прижимающий нового человека к земле своей громадностью и своей суровостью… И такой уютный внутри, когда обживешься, приживешься, узнаешь тайники этого десятимиллионного города. Климат такой неприветливый и такой мягкий…»

Илья Григорьевич Эренбург (1891–1967) прожил яркую жизнь, стал одним из самых известных писателей и общественных деятелей.

Он окончил Первую московскую гимназию (в одно время с Н. И. Бухариным), участвовал в революционном движении, был арестован и эмигрировал. Вернувшись в советскую Россию, через некоторое время с помощью Бухарина уехал за границу, где опубликовал несколько произведений, принесших ему большую известность.

Он получает возможность бывать за границей, становится парижским корреспондентом газеты «Известия» (ее главным редактором тогда был Бухарин). И в дальнейшем советские руководители используют имевшего обширные связи Эренбурга как защитника СССР за рубежом. Он пережил «великий террор», прославился антифашистскими статьями, получал Сталинские премии. Его повесть «Оттепель» дала название целому периоду послесталинского СССР.

Эренбург, прежде всего, известен как публицист и прозаик, но он издал несколько книг стихов, среди которых есть и посвященные Лондону.

Перед тем как вернуться в СССР, он в 1930 г. побывал в Великобритании. Его впечатления легли в основу книги «Англия», изданной в 1931 г. в Москве и состоящей из нескольких очерков («ПЕН-клуб», «Манчестер», «Уголь»). В очерке «Город-притча» он, как и многие его предшественники, сравнивает Лондон с другими мировыми столицами и считает, в отличие от них, Лондон нельзя охарактеризовать несколькими словами, ибо «Лондон вмещает все», и среди этого «всего» писателя привлекают, прежде всего, контрасты между богатыми и бедными. Писатель, как и некоторые другие, на основании непродолжительного визита в страну делает «глубокомысленные» замечания, такие, как, например: «…литература в Англии на положении палаты лордов: ее уважают, но она никому не нужна», или же как можно в Англии отличить джентльменов? Оказывается по тому, что «их лица лишены выражения, и они могут породисто молчать»(!), писатель также считает, что не только лица для него что-то значат, но что «легче всего опознать джентльменов по ногам». Этими перлами рассуждения автора не ограничиваются. Он еще утверждает, что «за всем этим ощущение нереальности, никчемности, тщеты… Лондон призрачен, вымышлен и неточен, как сон».

Борис Андреевич Вогау, писавший под псевдонимом Пильняк (он жил в деревне Пильнянка), отправился в Великобританию в 1923 г. – тогда еще отпускали – для участия в конгрессе писательского ПЕН-клуба. Англия произвела на него большое впечатление, и английские мотивы получили отражение в его произведениях. В одном из рассказов он, вспоминая Лондон, передает впечатления россиянки, приехавшей в мировую столицу: «Я очень помню то удивление перед цивилизацией, когда – мелочь – я не могла перейти улицу у Тоттэнгам-коорт-роада на Оксфорд-стрит, она была так загружена тэкси, бэссами и каррами».

В Советском Союзе писателя сурово критиковали – как писала советская «Литературная энциклопедия», в его произведениях «сказывалась глубоко чуждая интернационализму пролетарской революции националистическая буржуазная тенденция», что не ускользнуло от внимания властей, а его «Повесть о непогашенной луне» с намеками на роль Сталина в смерти Фрунзе и вовсе погубила писателя: его арестовали и в 1938 г. расстреляли.

Сергей Владимирович Образцов, основатель известного театра кукол, был в Великобритании в те времена, когда после смерти Сталина немножко приоткрылись двери на Запад, когда некоторым работникам культуры не только разрешили ездить за границу, но и рассказывать о своих впечатлениях. В 1956 г. Образцов написал книгу под немудреным названием «О том, что я увидел, узнал и понял во время двух поездок в Лондон», которая тогда, помнится, была очень популярной. Все-таки она была одной из первых, в которой без наглой и всепроникающей лжи и пропаганды сталинского времени рассказывалось об англичанах, их интересе к России, их юморе, их повседневной жизни. Он предпослал книге эпиграф Горького: «…Надо больше знать друг друга, люди, больше…»

Правда, обойтись совсем без пропаганды было невозможно и приходилось добавлять «глубокомысленные» замечания. Написав, что в Лондоне на Оксфорд-стрит можно купить все, обязательно было необходимо добавить: «…денег нужно много…», а встретив тех, прародители которых приехали в Англию много лет тому назад, он выяснил, что все они стремятся вернуться и буквально набрасываются с вопросом: «Ну, как у вас там, в России?».

В 60–80-е гг. прошлого столетия несколько раз выходили книги о Великобритании, где неизбежно рассказывалось и о Лондоне: Осипов В. Д. Британия, 60-е годы. М., 1967; Бирюков И. Д. Под сенью монополий. Буржуазная идеология – враг рабочего класса Британии. М., 1971; Кобыш В. И. Британия Великая и Малая. М., 1973; Орестов О. Л. Другая жизнь и берег дальний. М., 1974; Осипов В. Д. Британия глазами русских. М., 1976; Матвеев В. А. Британия вчера и сегодня. М., 1989; Овчинников В. С. «Корни дуба». М., 1981. Из них последняя приобрела наибольшую известность – она выделяется хорошим языком, увлекательным повествованием, уважительным отношением к обычаям и народу страны. Но все они излишне идеологизированы, рассказывают в основном о политических и экономических проблемах страны. Жанр путевых записок становится вымирающим, их заменил Интернет с его обилием информации и легкостью доступа, а также путеводители с минимумом необходимых сведений.

Оглавление книги