Книга: Тверская. Прогулки по старой Москве

Садовые страсти

Садовые страсти

САД «АКВАРИУМ» (Большая Садовая улица, 16) возник в конце девятнадцатого века. В том же качестве он существует по сей день.

Столетие назад в Москве существовала расхожая фраза «садовая публика». Произносилось это сочетание слов с оттенком превосходства – дескать, мы не из таких. Еще бы – ничего похвального в таком определении не было. «Садовая публика» – это сообщество граждан, проводящих свой досуг в увеселительных садах, довольствуясь дешевым пивом, простенькими развлечениями, скверным табаком и пошлым флиртом. Одним же из самых известных «увеселительных садов» был сад «Аквариум», который находится рядом с Тверской (вход с улицы Большой Садовой).

Сегодня этот жанр практически сошел на нет. Видимо, благодаря тому, что появились этакие монстры – Центральный парк культуры, например, или же недавняя ВВЦ, сейчас опять ВДНХ. Старая добрая «садовая публика» (которая, конечно, никуда не делась) ходит веселиться именно туда. Маленькие же садики либо исчезли вообще, либо стоят запущенными и не спешат радовать жителей города нехитрыми аттракционами.

Но в конце девятнадцатого века все было иначе. На месте современного «Аквариума» располагался сад «Чикаго» – типичное «злачное место» с ресторанами, эстрадами и номерами. Какого-нибудь несчастного гимназиста, случайно оказавшегося здесь, вполне могли побить за это строгие родители. Не поощрялся подобный «культурный досуг» и московскими женами. Слово «Чикаго» было нарицательным.

Среди садовых построек, правда, находилось нечто наподобие театра, этакий сарайчик с деревянной сценой, зрительным залом, буфетом и украшениями – фонтаном и декоративной «галереей в помпейском стиле». Разумеется, здесь ставились все те же «низкопробные», незатейливые водевили.

Кстати, именно в «Чикаго» состоялся первый в нашем городе публичный кинематографический сеанс. Это произошло 6 мая 1896 года, когда в город со своей аппаратурой прибыл французский импресарио Рауль Гюнсбург. Правда, москвичи не обратили на новинку должного внимания – еще бы, в этот день в Первопрестольную прибыл сам император Николай Второй. Это событие, конечно, отвлекло на себя интерес московских обывателей, да и репутация «чикагских» развлечений сыграла свою роль.

В 1898 году новые хозяева переименовали сад в «Аквариум» – очень уж негативные ассоциации вызывало у добропорядочных граждан название «Чикаго». Впрочем, развлечения были, по большому счету, те же самые, разве что без номеров. Но «садовая публика» делалась требовательнее и серьезнее. В 1902 году здесь гастролировала труппа столичного Александринского театра, и москвичи наслаждались мастерством самой Веры Комиссаржевской. А в 1904 году в «Аквариуме» стала выступать так называемая «Частная опера Зимина», прославившаяся тем, что в ней пел сам знаменитый бас Шаляпин.

Дело сразу же было поставлено на широкую ногу. Владелец предприятия Сергей Зимин писал: «Я побывал во многих городах: Париже, Берлине, Неаполе, Милане… Большое впечатление на меня произвели парижская Opйra Comique, с нее впоследствии во многом мы брали пример».

Словом, антреприза Зимина была вполне на европейском уровне. Репертуар состоял из «хитов» того времени: «Жизнь за царя» Глинки, «Черевички» Чайковского, «Аида» Верди, «Кармен» Бизе. Впечатление портило разве что само здание театра – «небольших размеров холодный сарай с земляным полом и крохотной сценической площадкой».

Но зрителям это, похоже, не мешало. Они выражали свой восторг самыми экзотическими способами. Антрепренер писал: «Помню, в театре были подношения, когда из букета вылетали голуби, дарили чудных сибирских и ангорских котят, красивых маленьких собачек с чудесными лентами и даже белых мышек. Конечно, подношения в виде громадного собольего горжета или горностая тоже случались нередко, и любители подходили к барьеру у оркестра и ловили капельдинеров и рабочих сцены, чтоб узнать: от какой фирмы – от Михайлова, или от Рогашкина, или Ежова этот подарок?»

А в прессе появлялись потрясающие отзывы. Например, такой: «…частная оперная труппа С. И. Зимина, пользующаяся в Москве такой же любовью и популярностью, как и драматическая труппа Художественного театра».

Впрочем, не забывались и традиционные «садовые» меро-приятия – всевозможные канканы, варьете и цирковые номера. А Антон Павлович Чехов иной раз заглядывал в «Аквариум», чтобы потешить себя выступлением здешнего жонглера.

И все-таки «Аквариум» нельзя было назвать престижнейшей сценической площадкой. Когда здесь начал петь некогда знаменитый, а к концу позапрошлого века забытый П. Богатырев, то критик, князь Б. Щетинин, сокрушался: «Кумир москвичей, он тихо угас на окраине Москвы, почти всеми забытый, полунищий, больной, изможденный старик. Украшение русской оперной сцены, артист Божьей милостью, под конец жизни должен был ради куска хлеба подвизаться на ресторанных и кафешантанных подмостках, снискивая себе скудное пропитание жалкими остатками некогда дивного, чарующей красоты и мощи голоса».

* * *

В декабре 1905 года «Аквариум» вдруг превратился в политическую площадку. Здесь проходили многочисленные митинги самого смелого характера. Борис Пастернак писал в поэме «Девятьсот пятый год»:

Эти опасные игры в политику закончились закономерно. Сад был окружен войсками, митингующие спрятались в театре. После чего, по словам писателя Н. Телешова, произошла позорная капитуляция: «Вдруг с треском распахнулись двери справа и слева, и в зал с лихим напором, вытянув впереди себя ружья со штыками, ворвались солдаты, а за ними пожарные в медных касках, с высоко поднятыми над головами керосиновыми пылающими факелами. Зал сразу осветился, но зловещим светом, запахло нефтью и копотью, и жуткие широкие тени запрыгали по стенам. Народ невольно отпрянул. Полицейский пристав, с револьвером в руках вбежавший в кольце пожарных, громко и хрипло закричал на весь театр:

– Вон отсюда, подлецы и мерзавцы!

И скомандовал очистить зал.

И зал был очищен – кулаками по шеям, ружейными прикладами по ногам, а в дверях всех ощупывали, причем женщины взвизгивали, а солдаты весело гоготали».

Но, невзирая на декабрьские события, жизнь в ресторане продолжала течь по мирной и привычной колее. Андрей Белый посвятил «Аквариуму» того времени стихи, несколько отличающиеся от творения Пастернака:

* * *

С началом Первой мировой войны в жизни «Аквариума» снова зазвучала политическая нотка. Один из современников, Николай Щапов, записал в то время в дневнике: «Я с женой приехал с дачи в Кучине; пошли вечером в летний сад «Аквариум». Смотрели программу, затем остались в зале ужинать; на сцене шансонетки. Среди присутствующих много молодых офицеров, произведенных на два месяца раньше срока. Крики «Гимн!», усиливавшиеся после каждого номера. Наконец, оркестр трижды исполнил гимн русский, раз – французский. Требуют сербский – его оркестр не знает. Кто-то из публики его запевает; с ним чокаются; аплодисменты.

Опять номера. Крики «Гимн!». Исполнительницу заглушают, она скрывается. Оркестр играет гимн русский, французский, английский. Уходим; при выходе газетчики».

А после революции сад сделался обычным, скучноватым местом. Единственное яркое событие, произошедшее тут, было вымышленным. Именно в саду «Аквариум» был торжественно побит герой булгаковского «Мастера и Маргариты» Варенуха: «В саду ветер дунул в лицо администратору и засыпал ему глаза песком, как бы преграждая путь, как бы предостерегая. Хлопнула во втором этаже рама так, что чуть не вылетели стекла, в вершинах кленов и лип тревожно прошумело, потемнело и посвежело. Администратор протер глаза и увидел, что над Москвой низко ползет желтобрюхая грозовая туча. Вдали густо заворчало.

Как ни торопился Варенуха, неодолимое желание потянуло его забежать на секунду в летнюю уборную, чтобы на ходу проверить, одел ли монтер в сетку лампу… Даже в предгрозовом потемнении можно было разобрать, что стены уже исписаны углем и карандашом.

– Ну, что же это за!.. – начал было администратор и вдруг услышал за собою голос, мурлыкнувший:

– Это вы, Иван Савельевич?

Варенуха вздрогнул, обернулся и увидел за собою какого-то небольшого толстяка, как показалось, с кошачьей физиономией.

– Ну я, – неприязненно ответил Варенуха.

– Очень, очень приятно, – писклявым голосом отозвался котообразный толстяк и вдруг, развернувшись, ударил Варенуху по уху так, что кепка слетела с головы администратора и бесследно исчезла в отверстии сиденья.

От удара толстяка вся уборная осветилась на мгновение трепетным светом, и в небе отозвался громовой удар. Потом еще раз сверкнуло, и перед администратором возник второй – маленький, но с атлетическими плечами, рыжий, как огонь, один глаз с бельмом, рот с клыком. Этот второй, будучи, очевидно, левшой, съездил администратору по другому уху. В ответ опять-таки грохнуло в небе, и на деревянную крышу уборной обрушился ливень».

Но ничего этого на самом деле не было.

Оглавление книги