Книга: Тверская. Прогулки по старой Москве

Богоугодное кино

Богоугодное кино

ДОМ №6 ПО ТВЕРСКОЙ УЛИЦЕ построен в 1939 году по проекту архитектора А. Г. Мордвинова.

Дом №6 ничем особенным не примечателен. Мрачноватая «сталинская» постройка, каковых в Москве без счета. Конторы, магазины, общепит.

Потому речь здесь, конечно, пойдет не о доме Мордвинова, а о других трех строениях, которые волею судеб значатся все по тому же адресу. Это Саввинское подворье, гостиница «Дрезден» и церковь Косьмы и Дамиана в Шубине.

Саввинское подворье можно обнаружить лишь войдя в арку «сталинского» дома. Это красноватое, довольно мрачноватое (в чем виноват в первую очередь московский воздух), но зато занятное строеньице сделано в стиле «русский теремок». Правда, подлинные теремки были гораздо ниже, и традиционные для них кокошники и гиречки не слишком-то смотрятся на этой кирпичной громаде. Однако архитектора можно простить: когда в начале прошлого столетия господин Кузнецов корпел над чертежами этого подворья, мордвиновского дома еще не было, сама Тверская состояла из домов не слишком-то высоких, и постройка призвана была несколько оживить и опарадить главную улицу Москвы. Но в 1938 году, когда Тверскую полностью реконструировали, подворье передвинули на 50 метров вглубь квартала.

Благодарим, как говорится, и на том – могли бы вообще снести. Однако оценить красоты этого строения теперь, увы, нельзя: оно со всех сторон застроено домами, и мы не можем рассматривать подворье с должного расстояния. А с «лягушачьих» ракурсов здание, разумеется, не смотрится.

Церковная история этого места уходит в глубь веков. Еще в пятнадцатом столетии здесь находился Воскресенский монастырь (больше известный москвичам по своему второму имени – «За золотой решеткой»). В шестнадцатом столетии его отдали знаменитому звенигородскому Саввино-Сторожевскому монастырю, и иерархи организовали на Тверской свое подворье.

Естественно, что это место было важным центром церковной жизни города. Одна мемуаристка вспоминала, что ее матушка любила посещать так называемые мемифоны – службы, проходящие в подворьях. Якобы здесь очень хорошо читал канон некий преосвященный Леонид. Правда, когда мама наконец взяла будущую мемуаристку на Тверскую улицу, той мемифоны не понравились: «Я только устала, ничего не поняла и соскучилась на длинной службе».

Парадоксально, но в историю Москвы Саввинское подворье вошло вовсе не богослужениями, а делом, с точки зрения тогдашних православных иерархов, мягко говоря, сомнительным. Здесь в 1904 году (еще в старом здании) открылся «Новейший электрический синематограф» – один из первых в нашем городе кинотеатров. Что поделать, иерархам требовались деньги, и они с радостью пускали арендаторов.

Владелец этого «синематографа» не слишком-то заботился о чести своей фирмы. Ленты здесь показывали большей частью старые, а афиш и вовсе не было. Впрочем, все сходило с рук – на главной улице Москвы всегда хватало праздных обывателей, готовых за умеренные деньги полюбоваться все равно на что. Правда, после возведения нового здания подворья договор с владельцем не продлили.

Зато здесь объявился еще один энтузиаст синематографа – будущий киномагнат Ханжонков. Он поначалу занимался только лишь торговлей и прокатом кинолент. Де не он один – в том же подворье размещались и аналогичные компании: «Глобус», «Гомон», «Эклер», «Наполеон» и «Кинолента». Но акционерное общество «А. Ханжонков и Ко» было гораздо серьезнее. Сначала господин Ханжонков оборудовал демонстрационный зал. Затем магазин киноаппаратов, клиентами которого были владельцы московских и провинциальных «электротеатров» и «синематографов». Впрочем, и простые москвичи охотно заходили поглазеть на странные черные ящики с катушками.

А затем Ханжонков оборудовал во дворе дома съемочный павильон. Для этого потребовалось разрешение архиерея, который проявил вдруг благомыслие и поначалу отказал. Тогда предприниматель пригласил его смотреть кино. Архиерей заколебался. С одной стороны, вроде не пристало иерарху предаваться столь сомнительным забавам, а с другой стороны, любопытно. А Ханжонков настаивал – дескать, сами увидите, батюшка, ничего здесь греховного нет. В конце концов архиерей изволил согласиться, но с одним условием – чтобы в зале находились только Александр Ханжонков и киномеханик. Чтобы не было свидетелей архиерейского грехопадения.

Разумеется, Ханжонков принял это в общем-то вполне понятное условие. И уж конечно, специально подобрал программу – она состояла сплошь из детских фильмов, разве что несколько пикантных по названию: «Черная красавица», «Нил ночью» и т. п. С этим, увы, поделать было ничего нельзя, иных названий просто не существовало.

Архиерей, естественно, впервые в жизни увидавший чудеса кино, был потрясен. Он все время бормотал что-то себе под нос, а когда наконец зажегся свет, воскликнул:

– До чего Господь может умудрить человека!

Конечно, разрешение было дано. Правда, ушлый хозяйственник оговорил в контракте, что в случае выезда фирмы Ханжонкова постройки остаются в собственности Саввинского подворья.

Первый блин, как водится, был комом. В то время кондиционеров еще не было, и построенная Александром Алексеевичем герметичная стеклянная коробка стала, по сути, парником – работать в ней было мучением. Зато в прохладные времена года здесь действовала настоящая фабрика грез. Сам Ханжонков вспоминал о своем первом павильоне: «На полотнах, натянутых на брусках, приходилось писать все, что необходимо было режиссеру в той или иной сцене. Так, например, на декорации опочивальни дочери боярина Орши были нарисованы две бревенчатые стены, на одной из них было маленькое окно, а на другой – дубовая дверь с железными скобами. Кроме того, на стене красовалась полка с древнебоярской резной утварью, а в углу целый иконостас с горящей перед ним лампадой. Все впадины и выпуклости также изображались графически, принимая в расчет заранее определенную точку установки аппарата. Двери же, через которые должны были входить и выходить действующие лица, также делались из полотна, натянутого на бруски, и к дрожанию подобных сооружений зрители кино относились настолько же просто, насколько театральные – к суфлерской будке».

Служить же в новой и непривычной индустрии было во всех отношениях привлекательно. Один из ханжонковских сотрудников писал: «Выпуск каждой картины был общей радостью, и дружелюбие в производстве было таким светлым и чарующим, что я буквально не верил глазам и ушам… Могу с гордостью засвидетельствовать, что рубли, платившиеся весьма щедро, были где-то далеко на заднем плане, разговоров о них не вели, во главу дела их не ставили, и никто им не молился… Равно как никто не шептался по углам и никто не злословил друг о друге».

Что ж, Александр Алексеевич Ханжонков явно был менеджером с большой буквы.

* * *

Недалеко от подворья, на углу со Столешниковым переулком, находилась гостиница «Дрезден». Ее название было довольно заурядным, ведь до революции вообще считалось модным называть гостиницы в честь заграничных городов.

«Панауров остановился в Москве в „Дрездене“», – писал в своих черновиках Антон Павлович Чехов. Чехову это казалось смешным.

Ранее здесь размещался отель господина Коппа под названием «Север». «Север» – так называемое «пушкинское место», здесь поэт останавливался в марте 1830 года. Полицмейстер Миллер сообщал начальству в донесении: «Секретно. Чиновник 10-го класса Александр Сергеев Пушкин 13-го числа сего месяца прибыл из С.-Петербурга и остановился в доме г. Черткова в гостинице Коппа, за коим учрежден секретный полицейский надзор».

Впрочем, Александр Сергеевич отличался крайней непоседливостью, и «пушкинских мест» в Москве, что называется, без счета.

А спустя десятилетия тут появилась гостиница «Дрезден». Глядя на фасад шестого дома со стороны памятника Юрию Долгорукому, можно увидеть в нем дореволюционные черты. Действительно, когда Мордвинов строил это здание, бывший отель как бы вошел в его состав. Конечно, это было сделано не из любви к московской старине, а просто-напросто из экономии.

В позапрошлом же столетии длинная двухэтажная постройка с простенькими контрфорсами и арочными окнами была приметным зданием.

По традиции на первом этаже располагались магазины и различные сервисные учреждения. Здесь находилась известная в те времена парикмахерская Розанова и Орлова (им доверяли ухаживать за волосами самого генерал-губернатора Москвы князя В. А. Долгорукова). Славилось брючное заведение некоего Жоржа. Жорж не брался за сорочки и визитки, а специализировался только лишь на брюках, зато в этом деле был непревзойденным виртуозом. Москвичи говаривали:

– Выкроит Жорж так, что художнику не нарисовать.

«Профессиональным укрывателем кривых ног столичных щеголей» назвал его один из современников.

Славился цветочный магазин «Ноев и Крутов». Александр Вертинский вспоминал: «В витринах его в самые жестокие морозы беззаботно цвели ландыши в длинных ящиках, гиацинты, сирень в горшках и фиалки. Пармские бледно-лиловые фиалки, которые привозили экспрессом прямо из Ниццы».

Сам Вертинский, не имея капиталов, чтобы стать клиентом «Ноева и Крутова», часами мог простаивать перед витриной, наслаждаясь «праздником цветов». Лишь изредка он позволял себе за три копейки купить тут опавший бутон камелии. Он прикалывал этот бутон к воротнику бархатной блузы и щеголял, изысканный и утонченный, среди довольно симпатичных посетительниц дешевеньких студенческих столовых.

Самым же крупным был, пожалуй, магазин А. В. Андреева. Его дочь Екатерина сделала своеобразную литературную карьеру: во-первых, вышла замуж за поэта К. Бальмонта, а во-вторых, оставила довольно любопытные воспоминания. Благодаря ей мы знаем, как были поставлены дела в той фирме: «Около ворот было двухэтажное каменное помещение, где хранились более деликатные товары: чай, доставленный из Китая, зашитый в мешки из буйволовой кожи. В этой „фабрике“, как назывался этот дом, в первом этаже была паровая машина, приводящая в движение разные мелкие машины, что пилили сахар и т. д. Во втором этаже сахарные головы обертывали в синюю бумагу или наколотый сахар укладывали в пакеты. Так же сортировали, развешивали и убирали чай в деревянные ящики в два, четыре и больше фунта. В таком виде они отправлялись в провинцию… Машины и всякие новые приспособления отец выписывал из-за границы, куда сам ездил осматривать новые изобретения по этой части».

Словом, торговля велась основательная.

Сам же отель был в заведением простым, пусть и солидным. Устроиться сюда работать можно было только по рекомендации. Один из героев Лескова рассказывал, как он попал в эту гостиницу: «Он (некий знакомец рассказчика. – АМ.) велел мне одеться и привел в гостиницу напротив главнокомандующего дома к подбуфетчику, и сказывает ему при мне:

– Вот, – говорит, – тот самый подмастерье, который,

я вам говорил, что для вашей коммерции может быть очень способный.

Коммерция их была такая, чтобы разутюживать приезжающим всякое платье, которое приедет в чемоданах замявшись, и всякую починку делать, где какая потребуется.

Подбуфетчик дал мне на пробу одну штуку сделать, увидал, что исполняю хорошо, и приказал оставаться.

– Теперь, – говорит, – Христов праздник и господ много наехало, и все пьют-гуляют, а впереди еще Новый год и Крещенье – безобразия будет еще больше, – оставайся.

Я отвечаю:

– Согласен.

А тот, что меня привел, говорит:

– Ну, смотри, действуй, – здесь нажить можно. А только его (то есть подбуфетчика) слушай, как пастыря. Бог пристанет и пастыря приставит».

Подбуфетчик, видимо, слегка лукавил. Особых безобразий (в самом центре города, да на Тверской, да перед домом губернатора, да рядом с полицейской частью) не случалось. Жизнь отеля проходила тихо, в мире. Зайдет, к примеру, к постоялице из города Калуги ее приятель, литератор Гоголь. Посидит за столиком, попьет вина с теплой водой и сахаром, расскажет что-нибудь о театральной жизни.

Или же снимет номер прибывший на торжественное заседание в Московский университет хирург Н. Пирогов. Правда, с хирургом были хлопоты – на заседании его избрали почетным гражданином города Москвы, и несколько дней кряду в номер господина Пирогова то и дело прибывали поздравители.

Останавливались тут Тургенев, Александр Островский, Чехов. Правда, последний признавался: «В „Дрездене“ я только ночую, живу же на Мал. Дмитровке, д. Шешкова».

Что ж, значит, так ему было удобнее.

Нередко сами москвичи снимали тут на долгий срок уютный номер. И от них было не меньше неудобств гостиничной администрации. Фельетонист Александр Амфитеатров как-то раз рассказывал о другом фельетонисте, Власе Дорошевиче:

– Мы с ним жили… в гостинице «Дрезден». Влас заболел. Не знаю откуда, девушки с Тверской, Петровки и Кузнецкого моста узнали об этом, они замучили нашего гостиничного швейцара. «Мочи от них, Александр Валентинович, для меня во время болезни Власа Михайловича не было, – говорил швейцар. – По нескольку раз в день забегали, цветы приносили. Одна даже всплакнула, передавая для больного букет фиалочек. Я отнес эти фиалки Власу Михайловичу и рассказал ему, как они, уличные девушки, здоровьем его интересуются. Влас Михайлович вскинул на нос пенсне и, глядя на меня, сказал: „Души-то у них в тысячу раз лучше наших. Только вот жизнь сложилась не так, как надо. Удивительнейшие среди них люди встречаются. Недаром Федор Михайлович (Достоевский) столько о них волнующих страниц написал. Заслужили они это. Своим трудным заработком“. А я, – продолжал швейцар, – всех успокаивал: „Поправляется, девоньки милые! Поправляется! Скоро опять его фельетонами зачитываться будете“».

В скором времени Влас Дорошевич действительно выздоровел. А вот другой постоялец гостиницы – известный художник В. Суриков умер здесь от тяжелой сердечной болезни.

Самым же таинственным из постояльцев был президент Академии наук и министр народного просвещения граф Дмитрий Андреевич Толстой. Приезжая в Москву, он всегда останавливался в «Дрездене», в этаком «люксе» с кабинетом, приемной и спальней. Именно здесь проходили последние годы министра. У него возник редкостный род помешательства – граф Толстой воображал себя лошадью. Пришлось в некогда элегантном номере устроить своего рода конюшню, где оборудовали стойло и кормушку, из которой граф хватал ртом пищу. Время от времени он ржал, стучал об пол ногами. Спал прямо на полу, не раздеваясь.

Естественно, что присутствие этого жильца держали под большим секретом. Но слухи о нем все равно расползались по городу.

* * *

Третья достопримечательность – церковь Косьмы и Дамиана в Шубине. Названа она так потому, что здесь в четырнадцатом веке находился двор некоего Иакинфа Шубина – горожанина владетельного, знатного и приближенного к князьям. Он, например, поставил свою подпись в качестве свидетеля под завещанием Дмитрия Донского.

Первый храм Косьмы и Дамиана возник тут в семнадцатом столетии. Нынешняя же церковь появилась в 1722 году и пользуется славой одного из самых древних храмов города Москвы.

Именно здесь отпевали скончавшегося по соседству художника Сурикова. Именно тут некогда регентствовал знаменитый композитор П. Г. Чесноков. Именно эти стены оказались всех прочнее во владении №6 по улице Тверской. Как стояли почти три столетия назад, так и стоят по нынешние времена.

Оглавление книги