Книга: Тверская. Прогулки по старой Москве

Нерукотворный

Нерукотворный

ПАМЯТНИК ПУШКИНУ открыт в 1880 году. Скульптор

А. М. Опекушин, архитектор И. С. Богомолов. В 1950 году перенесен с одной стороны Тверской улицы на другую.

Памятник Пушкину – один из главных символов Тверской, да и вообще Москвы. И, разумеется, самый известный из столичных памятников. Пушкин для Москвы – как Медный всадник для Санкт-Петербурга.

Хотя, казалось бы, в нем ничего особенного нет. Бронзовая фигура в полный рост. Прямоугольный постамент. На постаменте выбито одно лишь слово: «Пушкин». Сбоку – строки из его стихов:

И:

Это место было облюбовано для памятника еще когда про Пушкина никто не знал – в 1812 году. Здесь хотели ставить Минина с Пожарским. Но после нашествия Наполеона было выбрано другое место – центр Красной площади.

История же монумента началась в 1870 году, когда по инициативе известного филолога Я. Грота был создан комитет, объявивший сбор пожертвований на установку памятника Пушкину в Москве. А уже в 1873 году объявили конкурс. В последующие два года были проведены еще два конкурса, и в результате жюри остановилось на проекте скульптора А. Опекушина.

Сам Александр Михайлович писал о тех баталиях: «Около десятка альбомов пришлось заполнить изображениями Пушкина во всех его возрастах и видах, сделать больше тридцати проектов памятника из глины и пластилина. В течение ряда лет почти не спалось как следует. Были три лихорадочных конкурса. В двух из них участвовали все скульпторы того времени. Ах, какая жара была! Ах, какая суматоха!.. Каждый хотел быть ваятелем, по выражению Белинского, „вековечного памятника“ человеку, который впитал в себя огромное количество красок и музыки жизни. Газеты кричали наперебой. Одна из них предлагала кончить конкурировать и отложить дело на двадцать – тридцать лет, вернее – ждать свежих художественных сил… В третьем конкурсе мой проект получил первую премию. Радость, конечно, для меня необычайная».

Между тем сбор средств на памятник шел очень даже бойко. Всего набрали больше ста тысяч рублей. Сам памятник обошелся дешевле – в 80 с лишним тысяч. Оставшиеся деньги пошли на издание «Дешевой Пушкинской библиотеки» и учреждение Пушкинской премии Российской академии наук.

Естественно, не обошлось без красивых легенд. По одной из них, при повороте на Тверскую улицу ломовики, везущие постамент памятника, встретили похоронную процессию со старушкой Анной Керн в гробу. И якобы постамент по-джентльменски уступил ей дорогу.

Поэт П. Антокольский даже посвятил этой истории встречи стихотворение, правда, спутав постамент и саму статую:

Впрочем, Анна Керн скончалась в 1879 году, в то время постамент уже стоял на Страстной площади.

А известное четверостишие Пушкина на постаменте было несколько подредактировано:

В те времена даже малейшие намеки на «жестокий век» казались неуместными.

* * *

Открытие было назначено на конец мая месяца 1880 года. Но 22 мая умерла императрица, и торжества, конечно же, были отложены. Зато 18 июня состоялся бесподобный праздник.

Готовились к нему заранее. От земств и всевозможных обществ съехались со всей страны более сотни делегаций (в общей сложности 244 человека).

Правление Николаевской железной дороги выделило особый «депутатский» поезд из Санкт-Петербурга до Москвы, билеты на который распространялись со значительной скидкой. Правда, атмосфера там была нисколько не торжественной. Один из пассажиров вспоминал: «Мчались мы на нашем „депутатском“ поезде в компании петербургских ученых и литераторов, развлекаясь – одни поучительными беседами, другие „винтом“ „по маленькой“, а третьи дарами Морфея… От скуки и томления чего не сделаешь? Один почтенный депутат, ради рассеяния, съедал, например, почти на каждой большой станции по порции ботвиньи и привез в Москву расстроенный желудок… Все же развлечение!»

Расходы же на содержание депутатов оплачивали Московская городская дума, Общество любителей российской словесности и Комиссия по постройке памятника Пушкину. Власти не поскупились – все для гостей было бесплатно. В их гостиничные номера чуть ли не каждый час стучалась деликатная прислуга и предлагала:

– Не нужно ли чего? Не прикажете ли подать что-нибудь? Удобно ли вам? Ради бога, не стесняйтесь: требуйте, приказывайте! В сей минут все будет предоставлено-с… Нам такое приказание вышло, чтобы господа депутаты во всем были удовлетворены… Птичьего молока разве спросите – скажем, что нету, а то все что угодно-с… Честь города в этом самом заключается, чтобы господа депутаты ни в чем лишения не имели…

Один из депутатов вспоминал: «Изобилие было ужасающее: спросишь рюмку водки, смотришь – тащут целый графин; потребуешь бутербродов с балыком – несут чуть не целого осетра, и так во всем… Боюсь, что в счетах, поданных потом Думе из гостиниц, мы, депутаты, явимся просто левиафанами по обжорству… Это-то опасение и заставляло многих из нас возможно умереннее пользоваться московским хлебосольством, да не из голодной же страны мы, наконец, приехали».

Достоевский, выяснив, что проживает за счет Думы, сетовал: «Не принять нельзя, разнесется, войдет в анекдот, в скандал, что не захотел, дескать, принять гостеприимство всего города Москвы и проч. …Но зато как же это меня стеснит! Теперь буду нарочно ходить обедать в рестораны, чтоб, по возможности, убавить счет, который будет представлен гостиницей Думе. А я-то два раза уже был недоволен кофеем и отсылал его переварить погуще: в ресторане скажут: ишь на даровом-то хлебе важничает. Два раза спросил в конторе почтовые марки: когда представят потом счет Думе, скажут: ишь обрадовался, даже марки на казенный счет брал! Так что я стеснен и иные расходы непременно возьму на себя, что, кажется, можно устроить».

Не один Достоевский оказался в такой ситуации. Литератор П. А. Гайдебуров вспоминал: «Немножко стеснительно, но в то же время (не стану притворяться) очень приятно и даже трогательно. Однако вот что уж очень неловко, и эту неловкость я чувствую до сих пор. Узнавши, что я – гость, которому ни за что не придется платить, я, естественно (как, вероятно, и все другие), старался довольствоваться самым необходимым… чтобы не вводить Думу в напрасные расходы… теперь на всех нас могут понаписать черт знает какие счета; окажется, быть может, что мы и шампанское пили, и соловьиных языков требовали, и вообще жили на широкую ногу».

А в день открытия всем депутатам выдали белые шелковые кокарды с золотыми буквами «АП». Извозчики, завидя эти «бутоньерки», на всякий случай, называли их владельцев «вашими сиятельствами». Можно представить, что чувствовали депутаты, бывшие в большинстве своем приверженцами либеральных взглядов.

К моменту торжества ловкие обитатели окрестных зданий сдали желающим окна своих домов. Окна шли от 25 до 50 рублей – настолько было велико желание присутствовать на церемонии открытия.

Депутатов же, естественно, расставили на площади под транспарантами с названиями пушкинских произведений. При этом ученые и литераторы оказались под надписью «Братья-разбойники», Общество литературного фонда – под заголовком «Скупой рыцарь», Катковский лицей – под вывеской «Кавказский пленник».

Впрочем, этот курьез остался почти незамеченным – присутствующим на открытии было не до того. Церемонию открытия подробно описал один из очевидцев: «С девяти часов утра густые толпы народа и многочисленные экипажи стали стекаться к площади Страстного монастыря. Более счастливые смертные, обладавшие входными билетами на площадь, занимали места: кто на возвышенных подмостках, устроенных как раз возле Страстного монастыря, кто в рядах публики, окружавшей памятник, затянутый полотном и обвитый бечевою, кто – в церкви. Исключительно для дам, получивших особые приглашения, были устроены подмостки возле самого памятника, направо от него; налево, против этих подмосток, была устроена трибуна, затянутая красным сукном и уставленная креслами, предназначенными для почетных лиц… Около самого памятника колыхались многочисленные разноцветные значки и знамена различных корпораций, обществ и учреждений; вокруг площадки памятника на шестах поставлены были белые щиты, на которых золотом вытеснены были названия произведений великого поэта; Тверской бульвар был украшен гирляндами живой зелени, перекинутой над дорожками; четыре громадные, очень изящные газовые канделябры окружали памятник… На крышах и в окнах соседних домов группировалась масса зрителей. Четыре фотографа еще с раннего утра установили в разных пунктах свои аппараты. Погода была серенькая, но дождя не было…»

А поэт Д. Садовников посвятил открытию этого памятника целое стихотворение:

Упоминаемый в стихотворении месяц май сочли литературным образом и не связали его с тем, что открыть памятник намеревались в мае. Но, похоже, стихотворец просто поленился переписывать свое произведение.

А венки, положенные к памятнику, присутствующие быстренько растащили по отдельным листикам на сувениры. Памятник украшали голенькие ветки с пафосными ленточками.

Затем в Благородном собрании состоялось торжественное заседание. Особенно запомнилась всем речь писателя Тургенева:

– Сооружение памятника Пушкину, в котором участвовала, которому сочувствует вся образованная Россия и на праздновании которого собралось так много наших лучших людей, представителей земли, правительства, науки, словесности и искусства, – это сооружение представляется нам данью признательной любви общества к одному из самых достойных его членов… Сияй же, как он, благородный медный лик, воздвигнутый в самом центре древней столицы, и гласи грядущим поколениям о нашем праве называться великим народом потому, что среди этого народа родился, в ряду других великих, и такой человек! И как о Шекспире было сказано, что всякий, вновь выучившийся грамоте, неизбежно становится его новым чтецом – так и мы будем надеяться, что всякий наш потомок, с любовью остановившийся перед изваянием Пушкина и понимающий значение этой любви, тем самым докажет, что он, подобно Пушкину, стал более русским, более образованным, более свободным человеком!.. Будем также надеяться, что в недальнем времени даже сыновьям нашего простого народа, который теперь не читает нашего поэта, станет понятно, что значит это имя: Пушкин! – и что они повторят уже сознательно то, что нам довелось недавно слышать из бессознательно лепечущих уст: «Это памятник Учителю».

С речами выступили Александр Островский и Иван Аксаков. А по окончании торжественного заседания, уже глубокой ночью, к памятнику подъехал Достоевский и положил к его подножию венок, подаренный восторженными москвичами самому Федору Михайловичу. И поклонился памятнику в пояс.

А вскоре газета «Московские ведомости» сообщила: «В Рождество Христово и Новый год визитных карточек в Москве, по сведениям Почтамта, рассылалось гораздо больше, чем в прошлом году… В числе карточек вынута была из ящика визитная карточка некоего Е., адресованная надписью на конверте так: „Москва. Его Высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину, на Тверском бульваре, положить в шляпу“».

Памятник начал жить своей жизнью.

* * *

Статуя Опекушина понравилась не всем. Художник И. Крамской, к примеру, утверждал: «Это не фигура поэта, это правда, но приличный статский человек – вот и все». Присоединялся к нему и философ В. В. Розанов: «Памятник Пушкину в Москве до того шаблонен, что на него невозможно долго смотреть: скучно!»

Но тем не менее площадка вокруг памятника (а поначалу он стоял на противоположной стороне Тверской и как бы «открывал» Тверской бульвар) сделалась одним из излюбленных московских мест. Его особенно любил один литературный деятель, некто Дмитриев. Господин Дмитриев внешне был несколько похож на Пушкина и смотрелся у подножия памятника очень даже колоритно. По этому поводу Владимир Гиляровский написал четверостишие:

Памятник стремительно входил в русскую литературу.

Борис Зайцев писал в повести «Кассандра»: «…встретили они весну, которая и в тот год пришла с обычным своим сиянием, нежными вздохами, голубизной апрельского неба. Застучали по мостовой подковы, обсох Тверской бульвар, у памятника Пушкину запестрели детские летучие шары. Вечером чаще стал выделяться Пушкин на фоне краснеющей весенней зари, при бледном газе фонарей, при зеленых искрах несущегося трама.

Днем у его подножия играют дети. Недалеко продают цветы».

Бунин же упомянул его в рассказе под названием «Казимир Станиславович»: «Казимир Станиславович пешком прошел весь Тверской бульвар, снова увидел вдали чугунную фигуру задумавшегося Пушкина, золотые и сиреневые главы Страстного монастыря…»

Не обошли его своим вниманием Ильф и Петров (роман «Двенадцать стульев»): «На глазах у всех погибала весна. Пыль гнала ее с площадей, жаркий ветерок оттеснял ее в переулок. Там старушки приголубливали красавицу и пили с ней чай во двориках, за круглыми столами. Но жизнь весны кончилась – в люди ее не пускали. А ей так хотелось к памятнику Пушкина, где уже прогуливались молодые люди в пестреньких кепках, брюках-дудочках, галстуках „собачья радость“ и ботиночках „джимми“».

Вошел он и в фольклор. Исследователь Е. Баранов приводил рассказ одного москвича: «Им, видишь, всем троим хотели поставить памятники: Брюсу, Сухареву и Пушкину… Это уже после было, при другом царе… Три памятника хотели поставить, да царь воспротивился:

– Брюсу, – говорит, – не за что: он волшебством занимался и черту душу продал…

И Сухареву тоже не приказал царь:

– Какой, говорит, ему памятник надо? Есть Сухарева башня, и довольно с него. Да и не за что, – говорит, – ставить ему: он, – говорит, – мукой торговал, барыши в карман клал…

Ну а Пушкина все же одобрил:

– Он, – говорит, – умнейший человек был.

Вот и поставили памятник Пушкину, и стоит… Да ведь наш народ какой? Проклятый народ, с ним не сговоришь. Иной-то тысячу раз прошел мимо памятника, а спроси его: какой был человек Пушкин?

– Не знаю, – говорит.

«Не знаю»… Да ведь и я тоже не знал, а как расспросил знающих, и узнал… И вот ты расспроси, послухай, что скажут. И никто тебя за это не оштрафует, никто не заругает…»

Со временем памятник Пушкину вошел в анекдот: ворошиловский стрелок стоит перед памятником Пушкину и говорит:

– Надо же, какая несправедливость: попал Дантес, а памятник поставили Пушкину.

После революции на шее памятника висел повешенный каким-то шутником плакат с надписью «Я с имажинистами». А в 1924 году, во время празднования 125-летия со дня рождения Пушкина, главный имажинист Сергей Есенин впервые прочитал у памятника свое знаменитое стихотворение «Пушкину»:

Признался в любви к бронзовому стихотворцу и Владимир Маяковский:

Малоизвестный поэт Н. Полянский посвятил статуе целую балладу:

А писатель А. Платонов, проживавший на Тверском бульваре, говорил о памятнике: «Из соседей это мой самый любимый писатель, а из писателей – самый любимый сосед».

Похоже, что памятник Пушкину всегда был символом Москвы.

* * *

В 1937 году четверостишие на постаменте, наконец, исправили. Спустя три года рядом с памятником вырос дом №17 по улице Горького. Его угловая ротонда была украшена изваянием девушки в развевающейся юбке, и в связи с этим появился новый анекдот:

– Почему Пушкин голову вниз опустил?

– Чтобы на срам не смотреть.

А вот не особенно талантливые стихотворцы недолюбливали памятник. Об одном из них писал Булгаков в «Мастере и Маргарите»: «Рюхин поднял голову и увидел, что он давно уже в Москве и, более того, что над Москвой рассвет, что облако подсвечено золотом, что грузовик его стоит, застрявши в колонне других машин у поворота на бульвар, и что близехонько от него стоит на постаменте металлический человек, чуть наклонив голову, и безразлично смотрит на бульвар.

Какие-то странные мысли хлынули в голову заболевшему поэту: «Вот пример настоящей удачливости… – тут Рюхин встал во весь рост на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного человека. – Какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, все шло ему на пользу, все обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не постигаю… Что-нибудь особенное есть в этих словах: «Буря мглою…”? Не понимаю!.. Повезло, повезло! – вдруг ядовито заключил Рюхин и почувствовал, что грузовик под ним шевельнулся, – стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие…».

Естественно, подобных Рюхиных всегда было достаточно.

Зато благодаря этому памятнику Александр Вертинский вылечился от кокаиновой зависимости. Он вспоминал об этом: «Я вспомнил, что среди моих знакомых есть знаменитый психиатр – профессор Баженов. Я вышел на Тверскую и решил ехать к нему. Баженов жил на Арбате. Подходя к остановке, я увидел совершенно ясно, как Пушкин сошел со своего пьедестала и, тяжело шагая «по потрясенной мостовой» (крутилось у меня в голове), тоже направился к остановке трамвая. А на пьедестале остался след его ног, как в грязи остается след от калош человека.

«Опять галлюцинация! – спокойно подумал я. – Ведь этого же быть не может».

Тем не менее Пушкин стал на заднюю площадку трамвая, и воздух вокруг него наполнился запахом резины, исходившим от его плаща.

Я ждал, улыбаясь, зная, что этого быть не может. А между тем это было!

Пушкин вынул большой медный старинный пятак, которого уже не было в обращении.

– Александр Сергеевич! – тихо сказал я. – Кондуктор не возьмет у вас этих денег. Они старинные!

Пушкин улыбнулся.

– Ничего. У меня возьмет!

Тогда я понял, что просто сошел с ума».

После этого случая Вертинский к кокаину не притрагивался.

* * *

14 августа 1950 года началась передвижка памятника Пушкину на противоположную сторону улицы Горького. Для этого на улице устроили деревянный настил с рельсами, памятник вместе с постаментом (весом более 70 тонн) приподняли, поставили на тележки, и к утру следующего дня все работы были закончены.

Интеллигенция, как водится, восприняла в штыки эту бессмысленную рокировку. Валентин Катаев, например, писал: «Для людей моего поколения есть два памятника Пушкину. Оба одинаковых Пушкина стоят друг против друга, разделенные шумной площадью, потоками автомобилей, жезлами регулировщиков. Один Пушкин призрачный. Он стоит на своем старом, законном месте, но его видят только старые москвичи. Для других он незрим. В незаполнимой пустоте начала Тверского бульвара они видят подлинного Пушкина, окруженного фонарями и бронзовой цепью, на которой, сидя рядом и покачиваясь, разговаривали в начале двадцатых годов два поэта (Есенин и Багрицкий. – АМ.) и третий – я, их современник».

Большинству же москвичей было, конечно, все равно, где стоит памятник. Главное, что он есть, что украшает он Страстную площадь и Тверскую улицу, что в любой день можно назначить встречу на привычном месте.

А в день рождения Пушкина около памятника каждый год устраивают праздник с чтением стихов и пафосными выступлениями. Среди присутствующих там бывает много негров.

Оглавление книги